Север и Юг. Великая сага. Книга 1

Глава 9

Хотя время для пикника в эту пору было не самым удачным, гостей собралось не меньше двух сотен. Многие приехали из своих летних домов, а некоторые даже из Колумбии. Это произвело впечатление на Джорджа, но все же не такое, как прибытие ближе к полудню Джона Кэлхуна.

Сенатор Кэлхун и его жена Флорид подъехали по аллее в старом, но элегантном ландо. Друзья и все любопытствующие поспешили им навстречу, окружив коляску. Джордж слышал, как кто-то сказал, будто сенатор провел ночь в Чарльстоне; кроме кучера, чету Кэлхун сопровождали трое домашних слуг, все они ехали за хозяйской коляской в телеге, запряженной мулом.

За последние тридцать лет никто не играл более влиятельную роль в жизни американской нации, чем этот высокий человек с хищным лицом, который, стремительно выскочив из повозки, стал приветствовать обступивших его людей. Джордж даже не мог вспомнить все должности, которые занимал Кэлхун. Знал только, что он был министром обороны и вице-президентом.

В начале своей карьеры Кэлхун был ярым сторонником федерального союза и Академии. Когда другие возражали против амбициозной программы реформ Сильвануса Тайера, Кэлхун поддержал ее, считая, что Америка не может быть сильным государством без сильной армии. Ну а большинство северян, разумеется, при имени Кэлхуна теперь вспоминали только одно: доктрину нуллификации.

Сенатор предложил эту доктрину в начале 1830-х годов. Причиной этому послужили высокие протекционистские тарифные пошлины, крайне непопулярные в Южной Каролине. Кэлхун добивался суверенного запрета взыскания этих пошлин в штате, что, по сути, означало право любого штата отказаться от исполнения любого федерального закона, который ему почему-то не понравится. Президент Джексон заставил Кэлхуна пойти на попятную и покончил с движением за нуллификацию, пригрозив пустить в ход федеральные силы.

Когда Джорджа представили Кэлхуну, он предположил, что сенатору должно быть уже хорошо за шестьдесят. Возраст и болезнь, конечно, оставили свой след на его исхудавшем лице и высокой сухопарой фигуре, однако густые, зачесанные назад седые волосы и яркие синие глаза еще напоминали о том, что когда-то Джон Кэлхун был очень хорош собой.

Пробормотав несколько хвалебных слов о Вест-Пойнте, сенатор двинулся дальше. Джорджу он показался измученным и озлобленным. Улыбка у него была натянутой, движения напряженными.

Вскоре от усилий запомнить всех, с кем его знакомили, у Джорджа закружилась голова. Мэйны и Буллы, Смиты и Ретты, а также Хьюджеры, Бойкины, Ламотты и Равенели. Одна из юных представительниц семьи Смит, примерно его ровесница, похоже, была так же очарована его мундиром, как он – ее декольте. Они условились встретиться через двадцать минут возле стола с пуншем.

Герр Нагель, учитель сестер Мэйн, уже едва стоял на ногах от невоздержанных возлияний. Джордж помог ему добраться до скамьи и усадил. Потом он провел несколько отвратительных минут, поддерживая разговор с главным надсмотрщиком плантации Тиллета, малорослым янки по имени Салем Джонс. У Джонса было ангельское лицо, но неприятные глаза, и он постоянно смотрел в дальнюю часть лужайки, где были накрыты два стола для привилегированных домашних рабов. Им позволили немного перекусить, пока не понадобится выполнить какую-нибудь работу для гостей. Туда же отправили чернокожих слуг сенатора Кэлхуна, и теперь там становилось довольно шумно. Джонс, поджав губы, зорко наблюдал за слугами.

Небо вдруг потемнело, и пошел дождь. Гости разбежались, но уже через пять минут дождь прекратился, и все снова стали выходить на лужайку. Ту девушку, с которой Джордж договорился о встрече, он так и не нашел. Зато наткнулся на Орри, тот был рассеян и задумчив.

– Так кто же покорил твое сердце? – спросил он. – А-а, кажется, понимаю. – Его улыбка быстро погасла. – Крупные кольца на руке, и одно из них обручальное. Так это в нее ты влюбился два года назад?

– Но ведь она прелестна, разве нет? – тихо сказал Орри.

– Не просто прелестна – она сногсшибательна. Значит, это и есть Мадлен. Но выглядит она измученной. – Словом «усталая» едва ли можно было описать странное, словно оцепеневшее, выражение ее лица.

– Она только что вернулась из Нового Орлеана, – попытался объяснить Орри. – У ее отца снова случился удар, она помчалась туда, а через пару дней после ее приезда он умер. Ей пришлось самой заниматься похоронами. Так что неудивительно, что она измотана.

Голос Орри выдавал его чувства, и Джордж не мог не заметить этого. В последние месяцы он почти не слышал о пресловутой Мадлен и решил, что страстное увлечение его друга прошло. Но он ошибался.

Джордж повнимательнее присмотрелся к молодой женщине. Несмотря на темные круги под глазами, она действительно была одним из самых прекрасных созданий, каких ему доводилось видеть. Алые полные губы, бледная кожа и прямые черные волосы создавали совершенно удивительный контраст, делающий ее облик ярким и незабываемым. Джордж наклонился поближе к другу.

– А я знакомился с ее мужем? – спросил он.

– Да. Вон тот мужлан.

Орри слегка кивнул в сторону одного из Ламоттов. И тогда Джордж вспомнил, как их представляли друг другу. Джастин – так его звали. Надменный тип. Как и его брат Фрэнсис, который стоял рядом со своей безвкусно одетой женой и смазливым сыном. Этот сынок, в своем щегольском сюртуке и модном галстуке, был таким же самодовольным индюком, как его отец и дядя. Все трое вели себя так, словно были членами какой-нибудь королевской семьи из Европы, а не обычными американскими землевладельцами.

– Как она вообще уживается с такими неприятными людьми? – шепотом спросил Джордж.

– Отлично уживается. Мадлен может самого дьявола очаровать. И свои обязанности на плантации она замечательно выполняет, как матушка говорит. Это удивительно, ведь ее никто не учил вести хозяйство и принимать роды. А Джастин, я уверен, совсем этого не ценит. Идем, я тебя представлю.

Молодые люди направились к Мадлен. При виде них лицо ее оживилось, словно осветившись внутренним светом. Бог мой, подумал Джордж, да она тоже влюблена без памяти! Однако уже через мгновение к ней вернулась прежняя застывшая маска, и, глядя в ее полные ужаса глаза, Джордж решил, что причиной такой перемены был, безусловно, не кто иной, как ее муж.

Мадлен сделала несколько шагов в сторону от Джастина. Однако, прежде чем Орри успел с ней заговорить, справа от него прошли Кэлхун и Тиллет Мэйн, сопровождаемые несколькими гостями, которые почтительно шли следом и внимательно прислушивались к словам сенатора.

– Есть мнение, что история с нуллификацией была уроком, Тиллет. Что сама доктрина была ошибкой. Я с этим не согласен. Доктрина совершенно законна и ни в коей мере не противоречит Конституции. Просто мы пытались внедрить ее безрассудными методами. И тем самым обрекли на неудачу. Один штат не может рассчитывать на победу над федеральным правительством. Совсем другое дело, когда объединяются несколько штатов с твердым намерением добиться своего.

Тиллет слегка откашлялся.

– Вы говорите об отделении?

Кэлхун раздраженно передернул плечами:

– Ну, в последнее время на Юге только и разговоров что об этом. Буквально позавчера я слышал это в Чарльстоне. Один уважаемый мною джентльмен назвал отделение единственным приемлемым ответом на условия сенатора Уилмота.

Он имел в виду поправку к некоторым федеральным законам, которая позволила бы выделить два миллиона долларов на ускорение переговоров с Мексикой. Предложение Уилмота заключалось в категорическом запрете рабства на любых территориях, которые будут получены в результате этих переговоров. Аргументы за и против вызвали переполох во всей Америке. Закон прошел через палату представителей, но сенат заблокировал его перед каникулами в середине августа.

– Тот джентльмен прав, – заметил один из сопровождавших их слушателей. – Это условие – настоящая провокация. И оскорбление для Юга.

– А чего еще ожидать от демократа из Пенсильвании? – возразил Тиллет. – У них ведь на Севере просто неисчерпаемые запасы добродетелей!

Кэлхун усмехнулся:

– Да, и разговоры об отделении возникли как раз из-за этого. Возможно, другого способа успокоить этот регион просто не существует.

– Ну так и нечего резину тянуть! – вмешался Джастин Ламотт.

Проходя мимо жены, он бросил на нее мрачный взгляд. Джордж никак не мог понять причину его злости. Неужели Ламотт рассердился только из-за того, что Мадлен заинтересовалась разговором – одна женщина среди дюжины мужчин? Жена его брата Фрэнсиса предусмотрительно держалась на почтительном расстоянии.

– Как бы я ни презирал некоторых из этих политиков-янки, – сказал Тиллет, обращаясь к Джастину, – мне ненавистна сама мысль о том, что после всех наших усилий по созданию этой страны придется выбирать раскол.

Губы Кэлхуна дернулись.

– Слово «выбирать» здесь вряд ли уместно, – произнес он. – Если дойдет до отделения, для нас это будет вынужденный шаг, навязанный нам теми северянами, чье любимое развлечение – глумиться над нами.

– Нам будет лучше после отделения, – заявил Фрэнсис Ламотт.

– Фрэнсис, да как вы можете так говорить?

Услышав женский голос, мужчины застыли от неожиданности. Потом все как один повернули головы и разинули рты. Джастин выглядел так, словно готов был провалиться сквозь землю. Орри с тревогой смотрел, как его стыд стремительно превращается в ярость.

Но Мадлен, похоже, такая реакция на ее слова нисколько не смутила. Странное, словно замороженное, выражение исчезло с ее лица, глаза теперь сияли живым блеском. Заговорив, она уже явно не собиралась умолкать.

– Я родилась и выросла на Юге, сенатор, – обратилась она к Кэлхуну. – И еще много лет назад впервые услышала, как мужчины говорят о выходе из Союза. Мой отец всегда считал эту идею пагубной и глупой, утверждал, что она не принесет ничего, кроме вреда. Я с тех пор немало думала об этом и могу сказать, что согласна с ним.

В отличие от всех остальных мужчин, не скрывавших своего возмущения таким неслыханным поведением, Кэлхун выслушал Мадлен достаточно вежливо, но и он был весьма озадачен посягательством женщины на мужскую территорию.

– В самом деле, мадам? – сказал он, слегка приподняв бровь.

– Разумеется! – Мадлен одарила его обезоруживающей улыбкой. – Вы только подумайте о практической стороне дела. Что, если мы отделимся и цены на рынке хлопка и риса пойдут вниз? Такое уже случалось прежде. Много ли сочувствия и помощи мы получим тогда от северных штатов? Что, если там окажется у власти весьма недружелюбное к нам правительство? Что, если они примут законы, которые помешают нам покупать товары для наших повседневных нужд? Мы зависим от Севера, сенатор. У нас нет своих заводов. И никаких серьезных ресурсов, кроме…

– У нас есть наши принципы, – перебил ее Джастин. – Они поважнее заводов. – Он взял жену под локоть, и Джордж увидел, как она поморщилась. – Но я уверен, что сенатора не интересует женское мнение.

Встревоженный горевшей в глазах Ламотта яростью, Кэлхун постарался смягчить ситуацию:

– О нет, мне всегда интересно мнение моих избирателей, кто бы они…

Джастин не дал ему договорить.

– Пойдем, дорогая. Там кое-кто хочет с тобой повидаться. – Его щеки покрылись красными пятнами, застывшая улыбка напоминала оскал черепа.

– Джастин, прошу тебя… – Мадлен попыталась высвободить руку.

– Идем!

Он с силой развернул жену. Фрэнсис пошел за ними. Джордж с тревогой посмотрел на друга. На мгновение ему показалось, что Орри готов совершить убийство. Потом Кэлхун сказал какую-то шутку, чтобы ослабить напряжение, и кризис миновал.

А Джастин тем временем тащил Мадлен к дальней стороне лужайки, где стоял длинный ряд из экипажей прибывших гостей. Он знал, что люди наблюдают за ними, но был слишком взбешен, чтобы волноваться об этом. Фрэнсис умолял его успокоиться. Джастин обругал брата и велел ему убираться. Фрэнсис с подавленным видом вернулся к гостям.

Джастин с силой толкнул жену к большому колесу одной из карет. Ударившись спиной о выступающий конец оси, она охнула от боли.

– Не прикасайтесь ко мне! – закричала Мадлен. – Вы не имеете права так со мной обращаться…

– Я на все имею право! – рявкнул Джастин. – Я твой муж! Ты меня унизила на глазах сенатора и моих друзей!

Мадлен смотрела на него во все глаза, кровь отлила от ее щек.

– Прошу прощения, Джастин. Я не знала, что не согласиться с чьим-то мнением в Южной Каролине – значит совершить преступление. Я не знала, что возможность высказаться ограничена…

– Хватит болтать!

Он вывернул ей руку и снова прижал к ободу колеса. Мадлен негромко вскрикнула и с отвращением посмотрела на мужа:

– Вы просто чудовище! Для вас имеет значение только ваша чертова репутация, вам плевать на чувства тех, кого вы раните, повинуясь собственным прихотям. Я это заподозрила сразу после первой брачной ночи. А теперь у меня не осталось сомнений.

«И я могла бы навсегда уничтожить вашу драгоценную репутацию», – подумала она. Хотя и понимала, что не сделает этого, несмотря на свою ярость.

А вот Джастин уже не владел собой. Даже то, что Мадлен пыталась возражать – а это всегда изумляло его в женщинах, – не остановило его. Он снова встряхнул жену:

– Есть еще кое-что, моя дорогая, в чем ты можешь не сомневаться. Твое положение. Ты – жена. А это значит, что ты не должна высказывать свои мнения по любым по-настоящему важным вопросам. Женщины, претендующие на ум, обычно плохо заканчивают в этой части света. И твоему покойному отцу следовало научить тебя этой премудрости.

– Он учил меня тому, что любая женщина может мыслить независимо и ничего плохого в этом нет.

– Меня не интересуют заблуждения твоего отца. Более того, я благодарен судьбе, что мне ни разу не пришлось обсуждать с ним эту тему. В противном случае мне, чего доброго, пришлось бы убедить его более вескими доводами.

Мадлен с силой выдернула руку и прижала ее к груди.

– Это все, на что вы способны, да? Бить всякого, кто с вами не согласен? Пробивать себе дорогу угрозами и оскорблениями?

– Называй это как хочешь. Только запомни одно: женщины и идеи несовместимы. Сестры Гримке были вынуждены уехать из этого штата, потому что не усвоили этот урок. Теперь они на Севере, проповедуют свободу ниггерам и свободную любовь, позорят и себя, и всех женщин. Мне не нужна жена, которая ведет себя подобным образом. Ты должна всегда знать свое место. И я тебе обещаю, – Джастин наклонился ближе, волосы упали ему на лоб, и вся бравада Мадлен тут же покинула ее, когда она увидела его глаза, – если ты еще раз откроешь рот и опозоришь меня на людях, ты ответишь за это. Я тебя предупредил.

Он отодвинулся и поправил волосы. А потом вернулся на лужайку, пытаясь улыбаться так, словно ничего не случилось. Но и Джастин Ламотт, и его жена понимали, что с этого дня их отношения изменятся. Теперь они доподлинно знали друг о друге то, о чем раньше каждый из них мог только догадываться.

– Чудовище, – снова прошептала Мадлен.

Как было бы сладко и жестоко передать Джастину то, что сказал ей отец перед самой смертью, подумала она. Передать слово в слово!

Мадлен прислонилась к колесу кареты, пытаясь сдержать слезы. Она не знала, что хуже: ее унижение, гнев или уверенность в том, что угроза Джастина – не пустой звук.

* * *

Орри наблюдал за тем, что произошло возле экипажей, издали. Ему стоило огромных усилий не броситься на помощь Мадлен и не избить Ламотта до бесчувствия. Но она была связана со своим мужем церковным и гражданским законом. Она была женой Джастина, его собственностью. И если бы Орри послушался своих чувств и вмешался, он только ухудшил бы ее положение.

Когда Мадлен взяла себя в руки и вернулась к гостям, продолжавшим шептаться о ней, он восхитился ее храбростью. И мысленно проклял этих людей за насмешливые взгляды, которые они бросали ей в спину. Джордж заметил его волнение. И Купер тоже – он уже достаточно наслушался сплетен о том, как жена Ламотта осмелилась спорить с Кэлхуном.

И Купер, и Джордж пытались поговорить с Орри, но он сбежал от них обоих. Наконец, побродив несколько минут без всякой цели, он заметил Мадлен. Она была одна. И тогда он отбросил осторожность и решительно направился в ее сторону, потому что весь последний час не мог думать ни о чем другом.

– С вами все в порядке? – спросил он.

– Да, да. – (Но это, конечно, было не так, Орри буквально слышал кипевшее в ней возмущение.) – Мы не должны разговаривать наедине.

– Я люблю вас, – трясясь как в лихорадке, выговорил Орри, глядя на носки своих ботинок. – И я не могу видеть, что с вами плохо обращаются. Давайте встретимся завтра. Или послезавтра. Прошу вас…

Мадлен не колебалась:

– Хорошо. Завтра. Где?

Орри быстро объяснил, как дойти до первого безопасного места, какое пришло на ум. Едва он договорил, Мадлен судорожно вздохнула:

– Кто-то идет…

Он шепотом назвал ей время встречи и, когда она торопливо отошла, направился в противоположную сторону. Сердце его бешено колотилось от страха и радости.

* * *

Натаниель Грини принадлежал Джону К. Кэлхуну бо́льшую часть своей взрослой жизни. Ему было шестьдесят три, и он ненавидел любые разъезды за связанные с ними нервные переживания и вынужденное общение с рабами, которых он считал намного ниже себя.

Гордость Грини питали два обстоятельства. Во-первых, его хозяин был одним из самых выдающихся людей в стране. А во-вторых, Грини входил в число домашних слуг, то есть занимал положение несоизмеримо более высокое, чем у рабов на плантации.

Хотя Грини и родился в этой части штата, он презирал ее жару, вонь и бесконечные болота, кишащие насекомыми. Находясь здесь, он с тоской вспоминал привычные горные пейзажи в окрестностях Форт-Хилла и наполненный прохладой дом Кэлхуна, окруженный цветниками и зелеными аралиями. В Монт-Роял его раздражало буквально все, и эта раздражительность заставляла его преувеличивать некоторую убогость обстановки, в которую он попал.

Очень скоро ему наскучило общество домашних рабов, обступивших столы, накрытые специально для них. У себя дома он пользовался определенными привилегиями, хотя и отлично знал пределы терпения своего хозяина. Сделав тайком пару глотков из фляжки, припрятанной под нарядной льняной курткой, он отправился на поиски развлечений.

Подойдя к зданию кухни, он увидел, как какой-то высокий и мощный негр заносит внутрь дрова для печи. Рядом с кухней было жарко как в аду. Грини хихикнул и стал ждать.

Вскоре раб снова вышел. Грини кивком подозвал его, показал фляжку под полой куртки, а потом произнес с невинной усмешкой:

– Ты явно умираешь от жажды, ниггер. Пойдем в тень, охладишься, выпьешь глоточек виски.

Было видно, как у того загорелись глаза, но он удержался от соблазна.

– Неграм не разрешается пить. Вы сами знаете.

– Конечно знаю. Но сегодня праздник. Да и мистер Кэлхун смотрит на это сквозь пальцы.

Раб бросил тревожный взгляд в сторону столов. Там шли оживленные разговоры, слуги ели, попивали пунш, в котором не было ни грамма алкоголя; время от времени кто-то из них отходил, чтобы выполнить поручения с кухни или кого-нибудь из гостей.

– Рабам с плантации нельзя болтаться рядом с домашними слугами, – сказал негр. – Им это не понравится.

– Эй, я ведь не беспокоюсь, ниггер! А я – домашний слуга самого мистера Кэлхуна, и я тебя приглашаю, так что все в порядке. – Тебя как зовут?

– Приам.

– Знатное имя. Давай-ка, глотни.

Приама действительно мучила жажда. К тому же Натаниель Грини был так убедителен. Поэтому, забыв про осторожность, Приам позволил отвести себя к остальным слугам. Они, конечно, сразу его узнали и встретили весьма недружелюбными взглядами, пока не поняли замысла Грини, а уж он-то старался изо всех сил, подмигивая и жестикулируя за спиной Приама.

Угрюмые взгляды тут же исчезли. Напряженное лицо Приама расслабилось. А Грини с перерывом в три-четыре минуты доставал спрятанную фляжку и прикрывал Приама, пока тот делал глоток. Уже совсем скоро Приам начал весело хихикать и даже смеяться в голос. Остальные рабы, кроме двух женщин, явно не одобрявших такой забавы, усмехались и подталкивали друг друга.

– Еще! – сказал Приам.

– Пожалуй, хватит, – возразил Грини с усмешкой. – Впрочем, попробуй взять.

Он держал фляжку в вытянутой руке. Приам качнулся вперед, пытаясь ее достать, но в последнее мгновение Грини отдернул фляжку в сторону.

Приам рухнул на стол, смахнув на траву блюдо с масляными бобами.

– Бог мой! – расхохотался Грини. – Какой же ты неуклюжий!

– Чего еще ожидать от тупого ниггера с плантации? – сказал кто-то.

Мрачное подозрение шевельнулось в голове Приама, заставив его выйти из оцепенения.

– А ну-ка, живо дай мне этот напиток! – рявкнул он.

Грини плавно помахал фляжкой:

– Да вот же он, ниггер. Все твое, если ты еще способен что-нибудь видеть.

Смех зазвучал громче.

– Давай сюда! – На этот раз Приам уже ревел.

– Надо же, какой прыткий! – воскликнул Грини, продолжая помахивать фляжкой. – Да кто ты такой, чтобы приказы отдавать?

– Просто наглость, – согласился кто-то из рабов.

Приам моргнул и отер пот с шеи, глядя на раскачивающуюся перед ним фляжку. Внезапно он ринулся вперед, пытаясь схватить ее. Грини отпрыгнул назад. Приам схватил воздух. Рабы захохотали.

Приам наклонил голову, повернулся и набросился на других негров с кулаками. Женщины завизжали. Мужчины бросились врассыпную.

Шум привлек внимание Тиллета и нескольких гостей. Тиллет и так уже был на грани срыва из-за невыносимой жары и недавней стычки с Купером. Да еще вид кузена Чарльза, который сидел под столом в разорванных на колене бриджах и весело приветствовал назревавшую драку, подлил масла в огонь.

Тиллет подошел как раз в ту минуту, когда Приам повторил попытку схватить Натаниеля Грини. Раб Кэлхуна спрятался за спинами трех здоровяков-негров из дома Мэйна. Сам сенатор появился в тот момент, когда Грини, узнав владельца Монт-Роял, воскликнул:

– Этот ниггер за мной гоняется! Он пьян в стельку!

Тиллет в его подсказках не нуждался – он и сам все прекрасно понял.

– Иди к себе, Приам, – сказал он. – Я разберусь с тобой позже.

На лице Приама мелькнул страх. Он уже догадался, что все было подстроено нарочно, и едва сдерживал ярость. Подойдя к Тиллету, он показал на лежащую в траве фляжку:

– Я сделал глоток отсюда, потому что ниггер мистера Кэлхуна мне предложил. Он казался таким добрым, а потом начал меня обзывать.

Но Тиллет был так возмущен этим постыдным скандалом, что не желал ничего слушать.

– Меня не интересуют твои объяснения, – сухо сказал он.

– Да что этот ниггер такое говорит? – рассмеявшись, словно не веря собственным ушам, воскликнул Грини. – Все знают, что ниггерам нельзя пить спиртное. И я ему ни капли не давал. Ни капли, сэр! – повторил он, проникновенно глядя на своего хозяина.

– И то правда, – заговорила одна из негритянок. – Этот парень уже был пьян, когда пришел сюда.

Другие рабы тут же согласно закивали и начали разом что-то бормотать в подтверждение ее слов. Приам в изумлении смотрел на них, не в силах поверить, что его собственный народ может так поступить с ним. У него был такой вид, будто ему всадили копье в бок.

А Грини, исполненный праведного гнева, погрозил Приаму пальцем:

– Ты больше не ври, ниггер. Не пытайся навлечь на меня неприятности!

– Да, – сказал Тиллет, беря раба за руку. – Не надо. Хватит уже неприятностей на сегодня.

Приам отшатнулся от руки Тиллета. Все вокруг ахнули, и этот звук был похож на шум большой волны, рухнувшей на берег. Тиллет опустил взгляд и уставился на свою руку, словно не веря в то, что сделал Приам.

Подошел Салем Джонс. Встав рядом со своим нанимателем, он молча уставился на бузотера, с трудом сдерживая торжествующую улыбку. Приам стоял чуть ссутулившись, сжимая кулаки и обливаясь потом. Орри и Джордж присоединились к зрителям. Если Тиллет и не замечал, что Приам находится на опасной грани, то они заметили.

– Нам лучше уехать, – сказал Кэлхун. – Натаниель, если ты…

– Нет, – возразил Тиллет. – Вам не нужно этого делать, Джон. Виноват Приам. – (Орри увидел, что отец взбешен как никогда.) – Иди домой, Приам. Немедленно, или будет хуже.

Приам покачал головой. Тиллет застыл, словно его ударили.

– Повторяю в последний раз, – сказал он.

И снова раб качнул головой из стороны в сторону. Лицо Тиллета налилось кровью. Надеясь предотвратить дальнейшее, Орри попытался заговорить с отцом. Но прежде чем он успел это сделать, Тиллет сделал резкий жест левой рукой. Джонс мгновенно понял сигнал. Он выхватил из-под модного сюртука дубинку из дерева гикори и взмахом приказал двум домашним слугам выйти вперед:

– Ты, Джим. Ты, Аристотель. Хватайте его!

Приам взревел и стал раскачиваться на месте. Мужчины приблизились к нему. Приам отступил на три шага и упал, налетев спиной на стол. Блюда с едой посыпались на землю, что-то разбилось.

Джонс позволил двум черным помощникам укротить Приама. Потом надсмотрщик наклонился и через плечи Джима и Аристотеля ударил Приама дубинкой. И повторил это несколько раз. От последнего удара Приам упал на колени. Из раны на лбу потекла кровь. Полными ненависти глазами он посмотрел на своего хозяина, вставшего прямо перед ним.

– Я говорил тебе, что хорошего не будет, Приам. И мне жаль, что ты не слушал.

Подойдя ближе к отцу, Орри сказал:

– Тебе не кажется, что он уже достаточно наказан?

– Нет! – тяжело дыша, в ярости ответил Тиллет. – Приам испортил праздник и опозорил меня перед моими гостями. Я хорошо обращаюсь со своими людьми, но не стану терпеть неблагодарность или бунтарский дух. И собираюсь преподать другим урок на примере этого ниггера.

Тиллет никогда не называл своих рабов ниггерами. Орри понял, что все его попытки остановить отца и помешать ему сделать то, что он задумал, ни к чему не приведут.

Приам тоже никогда не видел своего хозяина в таком гневе и знал, что наказания не избежать. Когда его уводили прочь, он только тихо плакал.

* * *

Мадлен уже в двадцатый раз перевернулась в постели. Когда она час назад надела ночную сорочку и задула свечи, она знала, что сразу не уснет. Слишком много всего произошло. Слишком многое еще должно было произойти, если она будет достаточно храброй или достаточно безрассудной, чтобы это допустить.

Окна спальни были открыты, но воздух оставался неподвижным. Прямо под комнатой Мадлен кто-то ходил по дому, проверяя его на ночь. Прислушиваясь к собственному дыханию, она слышала, как снаружи доносится едва заметное движение и гул ночных насекомых.

Джастина, к счастью, дома не было. Он уехал в Чарльстон вместе со своим братом, возможно, чтобы дать жене время осознать всю греховность ее поведения и тяжесть наказания, которое ждало ее, если она не образумится.

«Мерзавец», – подумала Мадлен, представив самодовольное лицо мужа. Ее уже не удивляло то, с какой легкостью она теперь все чаще нарекала Джастина самыми отвратительными словами. Как бы ей хотелось не ограничиться этим и сделать ему по-настоящему больно! Ее так и подмывало рассказать ему о том признании, которое сделал ей отец, перед тем как его глаза закрылись навеки. Просто мило улыбнуться ему и объявить:

– Дорогой, мой горестный долг – уведомить вас, что вы женились на женщине, в жилах которой течет негритянская кровь.

Джастин обманывал ее, когда добивался ее руки, поэтому будет вполне справедливо, если она скажет ему, пусть и с опозданием, что тоже обманывала его. Конечно, обман был ненамеренным, ведь она даже не догадывалась о той правде, которую ее отец едва слышно прошептал бледными губами, когда она сидела возле его постели в комнате с тяжелыми гардинами, пропахшей воском и близкой смертью.

Всю свою жизнь Николя Фабрей изо всех сил старался оберегать свою единственную дочь и даже на пороге смерти боялся ранить ее хрупкую душу. Он смягчил потрясение, как только мог. Сначала он долго и красноречиво говорил о том, какой чудесной, красивой, заботливой и любящей была ее мать. И только потом поведал дочери, что его жена, по виду совершенно белая женщина, на самом деле была на четверть негритянкой. А значит, и Мадлен тоже была цветной.

– Но зачем… – Мадлен сжала в кулак дрожащую ладонь и прижала ее к колену. – Зачем ты говоришь мне об этом сейчас?

– Потому что ты проклянешь даже память обо мне, если когда-нибудь узнаешь правду от других.

Но не высказанная им мысль была еще горше: «Потому что тебя уже слишком ранила эта правда, как я ни старался ее смягчить, а уж если она открылась бы иначе…»

Они с женой хотели для Мадлен лучшей доли, чем та, на которую она могла рассчитывать, узнай она раньше о своей смешанной крови. Цветные женщины, имеющие четверть или даже восьмушку негритянской крови, могли наслаждаться вниманием белых джентльменов и даже рассчитывать на некоторое содержание с их стороны. Однако такие милости всегда были временными, потому что женщина смешанной крови никогда не могла стать чем-то бо́льшим, чем любовница, и была вынуждена довольствоваться положением изысканной шлюхи белого мужчины.

Николя Фабрей отказался играть в этом печальном спектакле, укоренившемся в Новом Орлеане. Он женился на любимой женщине, хотя это и требовало огромной храбрости. Дочери он об этом, конечно, не сказал. Однако Мадлен все поняла и, склонившись над кроватью, обняла исхудавшее, наполовину парализованное тело отца, и глаза ее наполнились слезами.

Фабрей продолжил свой рассказ. Они ничего не потеряли, скрыв определенные факты прошлого Мадлен, зато многое выиграли. Было совсем не трудно поддерживать обман, сказал он, потому что в сумеречном мире городских полукровок о матери Мадлен почти ничего не знали. К тому же с течением времени тайна становилась все более недостижимой. И теперь Мадлен должна хранить молчание, чтобы не разрушить ту безопасную жизнь, которую он так долго искал для нее.

Тогда же отец открыл ей и главную причину того, почему его выбор пал на Джастина Ламотта. Не только потому, что Джастин был добрым и достойным человеком – при воспоминании об этих словах отца Мадлен дернула головой и губы ее скривились в язвительной усмешке, – но еще и потому, что он жил далеко от Луизианы. В Южной Каролине наверняка не будет риска столкнуться с правдой о происхождении Мадлен. А в Новом Орлеане такая опасность была, пусть и небольшая. Голос Фабрея все больше слабел, и его последние невнятные слова об «изображении» матери Мадлен она не смогла разобрать.

– Изображение, папа? Ты имеешь в виду портрет?

– Да… портрет…

Его глаза снова закрылись, ему становилось все труднее говорить.

– Значит, где-то есть ее портрет?

– Был…

Он попытался облизнуть губы кончиком языка. Потом открыл глаза и явно хотел пояснить свой ответ, но голос уже не слушался его, а речь стала совсем неразборчивой. Ей удалось только понять, что портрет исчез. Но когда и при каких обстоятельствах, Фабрей сказать не успел.