Czytaj książkę: «Дьявол в бархате», strona 4
– Лидия, постарайтесь вспомнить: когда рези в животе и тошнота впервые побеспокоили вас? Недели три назад, сдается мне?
Лидия принялась медленно загибать пальцы.
– Воистину! Три недели!
– Какие кушанья и напитки вы принимали все это время?
– Когда у меня в первый раз разболелся живот – после обеденной трапезы, – я убежала к себе и заперла дверь на засов. И делала так впредь, чтобы ни одна живая душа не видела, как я страдаю. – Она бросила на Фэнтона заговорщический взгляд. – Никто не знает о моих мучениях.
– А после этого?
– После этого я всегда обедала в своих покоях. Каждый полдень горничная приносила мне миску поссета, он и был моим единственным кушаньем все эти дни. Но иногда, пусть и нечасто, даже он вызывал дурноту… Ужасное воспоминание!
От ее слов веяло беспросветной тоской и одиночеством.
– Лидия, о чем вы тогда подумали?
Взгляд девушки затуманился.
– О… Я подумала, что пришла моя смерть. Ведь люди беспрестанно умирают, поди разбери почему. – Лидия умолкла. Она явно колебалась, будто боролась сама с собой. – Нет! Господь свидетель, я не могу лгать! Меня и вправду посещала мысль о яде. Но я думала, что это вы, душа моя… И поэтому ничего вам не говорила.
Фэнтон невольно сжал кулаки и отвернулся. Позор на вашу голову, сэр Ник: это как же нужно постараться, чтобы законная супруга заподозрила вас в покушении на убийство?
Однако Лидия восприняла его поведение по-своему.
– Господь всемогущий да простит меня! – закричала она. – Но ведь я ни в чем не виновата! Ник, Ник! – Она в бессилии заколотила кулаками по одеялу. – Да, я подозревала вас, но лишь потому, что разум мой помутился! О, сколько огорчений я причинила вам, муж мой!
Фэнтон посмотрел на нее и улыбнулся.
– Ничего подобного, – ответил он и, обхватив ладонями лицо жены, снова поцеловал ее в губы. – Вы огорчите меня, только если не будете чистосердечно отвечать на мои вопросы. Итак, вспомните: что еще вы ели и пили каждый день, помимо поссета?
Лидия задумалась.
– Ничего. Только ячменную воду из стеклянной бутыли, но из нее пьют все в доме.
– А что за поссет вам готовили?
– Самый обыкновенный: четыре взбитых яйца, полпинты молока, четыре куска сахара. И полбутылки хереса.
Фэнтон нагнулся, подобрал с пола кинжал Мэг и задумчиво взвесил его на ладони.
– Джайлс?
– Слушаю, сэр.
– Полагаю, тебе известна наша «тайна».
– Вы были столь любезны, что сами посвятили меня в нее, сэр, – вчера, когда обнаружили, что…
– Вот и хорошо, – оборвал его Фэнтон. – Мне нужны те, кто готовил поссет и относил его наверх. И все, кто имел возможность прикоснуться к миске. Собери их в моем… в моем кабинете.
Джайлс поклонился. Его лицо оставалось серьезным – ни малейшего намека на обычную самоуверенную наглость.
– Скажи им, – продолжал Фэнтон, – что кто-то отравил их госпожу мышьяком, и я выведу злокозненного нечестивца на чистую воду. Ну и крик сейчас подымется…
– Крик? – эхом отозвался Джайлс. – Ну что вы, сэр. Не просто крик, а блеянье, кудахтанье и поросячий визг, от которых и глухому тошно станет. Этот скот, – добавил он высокомерно, – давно пора высечь девятихвосткой, да хорошенько. Я обо всем позабочусь, сэр, будьте покойны.
Фэнтон собрался было возразить, но Джайлс уже исчез за дверью.
Лидия, которая явно не доверяла рыжему пройдохе, по-прежнему сидела с поджатыми ногами, неотрывно глядя на Фэнтона. Но взгляд ее голубых глаз стал смешливым, а в голосе, когда она заговорила, послышалось радостное возбуждение.
– Я знала! – произнесла она. – О, в тот самый день, когда мы обвенчались – ровно три года, один месяц и четыре дня тому назад, – я все поняла!
– Что ты поняла, дорогая?
– Наклонитесь, я прошепчу вам на ухо. Нет, ближе, ближе…
Фэнтон поднял край парика и послушно склонился к ее губам. В этот миг Лидия сотворила то, отчего Фэнтон подпрыгнул. Впрочем, нужно признать, что шалость супруги доставила ему немало удовольствия.
– Это что еще за фокус? – воскликнул он, не в силах сдержать расползавшуюся по лицу широкую ухмылку. И, в шутку наставив на Лидию кинжал, грозно спросил: – Признайся, кто тебя научил?
– Так ведь ты и научил. – Лидия удивленно вздернула брови. – Я знаю еще сотню таких. – Вдруг ее взгляд стал напряженным, а голос серьезным. – Я скажу тебе кое-что, Ник. Скажу, потому что сегодня ты совсем другой. Накануне нашего венчания я… я говорила о тебе с отцом. Он ненавидел тебя всей душой. Знаешь, что я ему сказала?
– Лидия, ты бы лучше…
Но Лидия не слушала его. Гордо вскинув голову, она произнесла, наивно и торжественно:
– «Кроток, как служитель Господа, – сказала я, – и дерзок, как круглоголовый».
Повисла тишина.
Что-то темное взметнулось со дна трухлявого гроба и с чудовищной силой врезалось в крышку.
Худшего сценария для влюбленных вообразить было нельзя. Позвольте пояснить. В гражданской войне между роялистами и круглоголовыми, отгремевшей за три десятилетия до того, самыми ярыми сторонниками короля были отец и дед сэра Ника. Так уж вышло, что Фэнтон разделял политические взгляды своих тезок. А потому каждый раз, споря с Паркинсоном из Каюса, горячо поддерживавшим круглоголовых, он испытывал лютую ненависть к своему противнику.
– Ну что ты, я не заслуживаю столь лестных слов, – вежливо, даже чересчур вежливо заметил Фэнтон. – Но ты, верно, оговорилась. На деле ты имела в виду: «Дерзок, как роялист»?
В глазах Лидии промелькнул страх.
– О нет, нет, стой! – взмолилась она, закрывая лицо руками. – Господь всемогущий, прости меня! Еще одно слово – и мы снова все испортим!
– О чем ты, душа моя?
Лидия откинулась на подушки и приняла позу умирающей: вытянула руку, затем изнеможенно опустила на нее голову.
– Ник, – раздался ее сдавленный, еле слышный голос. – Почему ты пожелал взять меня в жены?
– Потому что я любил тебя.
– Выходит, я не ошиблась. Но в этом гадком доме, стоит мне лишь упомянуть имя, к которому мне с самой колыбели прививали любовь и восхищение, как ты поднимаешь меня на смех. Даже великий Оливер…
– Великий Оливер… – шепотом повторил Фэнтон. Левая рука с силой сжала кроватный столбик, правая – рукоятку кинжала. – Ты хочешь сказать «Кромвель»?
Последнее слово прозвучало как «Кроммель». Оно вылетело из его уст словно плевок, словно сгусток жесточайшей ненависти, какую только способен испытывать человек.
– Я родился, – заговорил сэр Ник, – в тот самый год, когда милые твоему сердцу круглоголовые обезглавили короля Карла Первого. Говорят, на дворе стоял январь. Утро было зябким и снежным, но они все равно соорудили эшафот едва ли не под окнами Банкетного дома. Наш король начал свой последний путь от Сент-Джеймсского дворца: пересек парк, прошел через Гольбейновы ворота в Уайтхолл, а оттуда направился к эшафоту, на котором и расстался с жизнью.
Сэр Ник – а может, и сам Фэнтон – издал глубокий скорбный вздох.
– Ни один человек еще не смотрел так храбро в глаза смерти. Ни один не был достоин называться королем в такой мере, как он. И не было среди королей мужа благороднее. Люди плевали в него, пускали табачный дым ему в глаза, а он словно ничего не замечал. – Сэр Ник молниеносно развернулся и всадил кинжал в столбик по самую рукоять. – Будь они прокляты – они и весь их поганый род!
Лидия резко выпрямилась и села. Халат, в который она завернулась, сполз с ее плеч. В глубине души она не желала спорить с мужем о политике, но этого, увы, было не избежать.
– В таверне «Гончая», – произнесла она, – ты хвастался, что сумеешь «приручить девчонку из круглоголовых». Поэтому ты на мне и женился?
– Вовсе нет.
– Но до меня дошла молва, Ник.
– Тело Христово, да верь чему хочешь!
– Что ж, ты так и не приручил ее. – Голос женщины дрогнул. – Твоя распутница Мэг сказала правду: мой дед был цареубийцей. Я была совсем ребенком, когда началась Реставрация, и на казнь меня не взяли. Поэтому я не видела, как его повесили и четвертовали, как бросили в костер его внутренности. Но я слышала, что он тоже храбро встретил смерть.
– А известно ли тебе, что на самом деле казненных цареубийц было ничтожно мало?
– Откуда тебе знать?
– На заседании совета Карл Второй заявил лорду Кларендону: «Я устал от повешений. Довольно».
Но Лидия, казалось, не слышала его.
– Мэг, это порочное создание, – продолжала она, – гнусно солгала, когда назвала отца моего спятившим индепендентом. Он был из пресвитериан, смерть короля повергла их всех в ужас. И подтверждений тому сохранилось великое множество! – Она снова закрыла глаза руками. – И он вовсе не был сумасшедшим, Ник. Все это знали. Он был мягкосердечным человеком, но его сила духа и бесстрашие вызывали восхищение. Его бросили в темницу лишь из-за того, что он нес людям слово Божие. Все это я позабыла – ради тебя, Ник. Впрочем, разве это важно? Почему я должна жить, какой в этом прок, если твои разум и сердце мертвы?
«Так не годится, – в отчаянии подумал Фэнтон. – Пора с этим кончать».
Опустившись на колени, он схватился руками за край кровати. Он может одолеть сэра Ника. Прежде всего потому, что последняя битва разожгла в нем неукротимое пламя; симпатия Фэнтона к Лидии давала ему неоспоримое преимущество перед противником. На сей раз бой был самым коротким из всех – и в то же время самым изматывающим. Чудовищные щупальца взметнулись со дна гроба и сжали внутренности Фэнтона.
– Помоги мне, Лидия, – взмолился он, протягивая руки. – Помоги!
На лице Лидии отразилось полное непонимание, но все же, повинуясь внутреннему побуждению, она схватила его ладони и прижала к своей груди. И обрадовалась, увидев, что его взгляд наконец просветлел.
– Лидия, – прохрипел Фэнтон, тяжело дыша. – Есть то, чего я не могу объяснить. Представь себе… нет, лучше не представляй. Видишь ли, иногда я становлюсь сам не свой, даже если не выпил ни капли вина. Будь рядом…
– Разве я прошу чего-то большего?
– …И когда безумная ярость вновь застит мой взор, крикни: «Вернись, вернись!» Тогда, знаю, она не завладеет мной. И послушай меня, душа моя, – добавил он мягко, – какое нам дело до стародавних распрей? Они давным-давно канули в вечность. И круглоголовый, и тот, кто предан святой англиканской церкви, равно достойны почестей. Даже сэр Оливер, да упокоится с миром его непокорный дух.
– Тогда пусть Господь помилует и короля Карла! – горячо воскликнула Лидия и обвила руками шею Фэнтона.
Между ними установилось если не понимание, то, по крайней мере, перемирие.
– Позволь спросить, – снова заговорила Лидия. – Нет, я вовсе не желаю тебя разгневать, но… почему ты нынче беспрестанно говоришь о неведомых мне «органах власти», «политических дебатах», «голосованиях»?
Фэнтон погладил ее шелковистые светло-каштановые волосы.
– Разве? Я и не заметил, – рассеянно сказал он. Поймав на себе удивленный взгляд Лидии, он поспешно добавил: – Если я говорю это, то лишь потому, что трагедия прошлого вот-вот разыграется вновь.
– О чем ты?
– А вот о чем. Карл Первый умер. Почти десять лет нами правил Кромвель, похваляясь силой, которой у него не было. Потом умер и он, оставив после себя оскудевшую казну. При его преемниках она опустела окончательно. Но к счастью – или к сожалению, – в тысяча шестьсот шестидесятом году к нам возвратился сын прежнего монарха, Карл Второй, чтобы взять в свои руки бразды правления.
– Я до сих пор помню эту ночь.
– Первые лет десять, душа моя, все шло благополучно. Но потом зазвучали недовольные голоса. Поначалу их удавалось заглушить, однако парламент все чаще начал показывать когти. Как и во времена Карла Первого, камнем преткновения стали деньги и религия. Отовсюду гремел могучий клич: «Нет папизму! Нет папизму!»
– Тише! – зашипела Лидия, испуганно озираясь по сторонам. – Кто знает, не подслушивает ли нас какой-нибудь папист! Замолчи!
На ее лице застыло выражение непритворного ужаса. Фэнтон улыбнулся поверх ее головы – наивное дитя! – и продолжил:
– Хорошо, я буду говорить вполголоса. Должен ли я испытывать недоверие к этим людям – называй их католиками, – которые разбрасывались золотом и проливали человеческую кровь, защищая отца нашего короля? И ждали любого повода, чтобы проломить шлем какому-нибудь круглоголовому? Могу ли я думать, что они причинят зло нынешнему королю? Если бы я не был англиканцем, то был бы католиком!
– Господь всемогущий, ты снова одержим! – пробормотала Лидия, прижимаясь к нему. – Вернись! – крикнула она. – Вернись!
– Милое дитя, посмотри в мои глаза. Разве похож я на одержимого?
– О нет, теперь я вижу, что это ты – истинный ты. Но выслушай же меня.
– С превеликим удовольствием.
– Наш бедный король, – начала Лидия, – так безволен…
По лицу Фэнтона снова расплылась широкая ухмылка, но Лидия опять ее не заметила.
– Им руководят порочные, злокозненные женщины. Королева – папистка. Величайшую власть над королем имеет Луиза де Керуаль, мадам Карвелл, герцогиня Портсмутская – папистка и французская шпионка. Все знают, что даже брат короля стал папистом. Неужто во всем этом нет злого умысла? – Фэнтон взял Лидию за подбородок и слегка приподнял ее голову. – Раз уж тебе известно так много, скажи: чем нынче заняты те, кто называют себя друзьями короля?
– Ник, я ведь ничего не смыслю в политике! Давай лучше…
– Они отреклись от него, Лидия, или вот-вот отрекутся. Лорд Шефтсбери, этот дрянной коротышка, перебежал в противоположный лагерь еще два года назад, однако по сю пору посещает заседания совета, убежденный, что не получит отставку, ибо он слишком важен и влиятелен. Его светлость герцог Бекингем, сумасброд, хоть и не без способностей, тоже давно не служит королю. Есть и другие, кто на каждом углу кричит: «Нет папизму!» – но по сравнению с этими двумя они дети малые. Шефтсбери с Бекингемом основали сборище, называемое «Клубом зеленой ленты». Его члены носят зеленую ленту и устраивают свои собрания в таверне «Королевская голова». Называй их как угодно: хоть оппозицией, хоть патриотами, хоть партией предателей. Но они не станут сражаться открыто, как некогда круглоголовые. О нет! Их главное оружие – поганые острые языки, способные за сутки намолоть сколько угодно вздора и заполонить им весь Лондон. Гнусная писанина, клевета, обыкновенная угроза – вот способы, к которым они прибегают. Любой честный человек сочтет их презренными и низкими. И последнее, что я хочу сказать. Сейчас стоит затишье, но вскоре разразится страшная политическая буря, такая, каких еще не было в нашей стране. Помяни мое слово: пройдет всего три года, и…
Фэнтона прервал тихий стук в дверь. В спальне возник Джайлс.
– Скот в загоне, сэр, – доложил он. На губах его играла коварная ухмылка, свидетельствовавшая о том, что он ощутил вкус власти и этот вкус пришелся ему по душе. – Хочу сказать, что я собрал всех в вашем кабинете.
– Все спокойно?
– Спокойнее не бывает, сэр.
Лидия уже переместилась к изголовью; спрятавшись за шторой, она натягивала рукава платья и шнуровала лиф. Время от времени она корчила милые рожицы, подмигивала и улыбалась Фэнтону в знак любви и нежности. Фэнтону вдруг вспомнились ее слова, от которых почему-то защемило сердце: «Кроток, как служитель Господа, и дерзок, как круглоголовый!»
«Боже, – взмолился он про себя, – сделай так, чтобы старый сухарь в теле юноши был достоин этого, или хотя бы дай ему шанс доказать, что он достоин…» Но Фэнтон знал, что мольбы бесполезны.
– Возвращайся в свои покои, – обратился он к Лидии. – Говоришь, на двери есть засов?
– Все верно, крепкий деревянный засов, но…
– Запри дверь и не открывай, пока не услышишь мой голос. Сегодня ты будешь есть и пить лишь то, что приготовят по моему приказанию.
По лицу Джайлса пробежала тень страха.
– Да будет вам, сэр! – Он насмешливо махнул рукой, что вышло не очень убедительно. – Не думаете же вы…
– Именно что думаю, морковная голова, – оборвал его Фэнтон. – Уж это-то я умею. В доме прячется зло, тошнотворное и смертельное: оно хуже, чем подвал, затопленный нечистотами. И я собираюсь извлечь его на свет божий.
Глава пятая
Китти в сером. И плетка-девятихвостка
В коридоре было всего два окна: в дальнем конце и в стене справа, над лестничной площадкой. Джайлс замер в поклоне, дожидаясь, когда Фэнтон выйдет из спальни. Едва оказавшись в коридоре, Фэнтон кое-что вспомнил.
– Слушай, Джайлс.
– Я весь внимание, сэр!
Джайлс тут же оказался рядом с Фэнтоном; выражение его сморщенного лица было еще более глумливым и наглым, чем раньше.
– В той рукописи… то есть сегодня утром, – спохватился Фэнтон, – ты упомянул некую мисс Китти.
– Китти Софткавер, нашу кухарку?
– Точно! Так ее и зовут!
– А я еще сказал, – продолжил Джайлс и глазом не моргнув, – что вы неоднократно обращали на нее свой похотливый взор.
– Так вот, эта Китти… Я… Мы с ней?..
– Помилуйте, мне-то откуда знать? – Джайлс поджал губы, изображая святошу. – Ежели вы сами в сомнениях, тогда это известно наверняка одному лишь Господу. А вы, сэр, стали весьма странно выражаться – ваша речь приобрела необычную утонченность. Так вот… – Его губы снова искривились в озорной усмешке. – Вы частенько на нее смотрите. Точнее, с позволения сказать, так и пожираете ее глазами. И ваше намерение здоровенными буквами написано у вас на лице. Ну да идемте, сейчас я вам всех представлю.
Джайлса, похоже, ничуть не смутило, что хозяина придется знакомить с прислугой, постоянно проживающей в доме. Однако, поразмыслив, Фэнтон пришел к выводу, что ничего странного в этом нет: лишь в исключительных случаях благородный муж снисходит до того, чтобы знать всех слуг в лицо и поименно.
Они спустились в гостиную, оказавшись лицом к парадной двери. О, как изменилась эта гостиная со вчерашнего вечера, когда Мэри Гренвил нанесла визит Фэнтону! Теперь помещение было обшито черными панелями из дуба, на стенах горели серебряные светильники, а у стены стоял большой резной сундук.
Парадная дверь была распахнута настежь.
Фэнтон был готов к тому, что в семнадцатом веке Пэлл-Мэлл будет выглядеть несколько иначе, и все же испытал потрясение: вместо широкой улицы он увидел узенькую аллею, петляющую меж деревьев. Липы, росшие прямо перед входом, уже цвели; сладкий аромат доносился до самых отдаленных уголков гостиной. В памяти Фэнтона всплыла некая Элеонора Гвинн. Он точно знал, что ее поместье располагается по соседству, но не мог вспомнить, переехала она или все еще живет в своей резиденции на севере.
– Сэр, не соблаговолите ли пройти в свой кабинет? – пробормотал Джайлс.
– Погоди. Лорд Джордж уже здесь?
– Прибыли с час назад.
– И как он? Уже ударился во все тяжкие?
– Что вы, сэр, вовсе нет. Он в конюшне, пребывает в добром расположении духа. Сказал лишь… надеюсь, его слова не ранят вашу тонкую натуру?
– Да ты вконец обнаглел, я смотрю! – разъяренно взревел Фэнтон. Джайлс от неожиданности шарахнулся в сторону. – Что он сказал? Выкладывай!
– Слушаюсь. «Если Ник обхаживает только одну из них, – сказали его светлость, – отчего же мне приходится ждать его целую вечность?»
– Но ведь я…
– «Оттого, – ответил я, – что сэр Ник – знатный гурман и любит подолгу смаковать одно и то же блюдо». – «Вот оно как, – отозвались его светлость, – что ж, дело хорошее. Не будем ему мешать».
Фэнтон снова бросил взгляд на парадный вход. Снаружи стоял швейцар с жезлом. У швейцара был величественный и отстраненный вид; он молча, без лишней суеты впускал желанных гостей и отваживал нежеланных. Отличное решение: не нужно раз за разом хлопать дверьми, и в гостиной нет столпотворения. Жаль, что в двадцатом веке от него отказались.
– Сэр, сэр! – позвал Джайлс, открывая дверь в дальнем конце гостиной. – Не будете ли вы столь любезны войти?
И Фэнтон вошел.
Небольшой кабинет был сверху донизу заставлен книгами в кожаных переплетах. Прямо напротив двери располагалось единственное окно, у которого стоял массивный блестящий стол из темного дерева. Вся мебель была из дуба, а на полу, лишний раз напоминая о богатстве Ост-Индской компании, лежал невероятной красоты ковер. Справа, у стены, помещался резной шкаф высотой с человеческий рост, на который был водружен огромный серебряный подсвечник с тремя восковыми свечами.
Переступив порог, Фэнтон испытал гнетущее чувство: эти стены были пропитаны слезами, мольбами и угрозами. Но при мысли о Лидии его сердце ожесточилось. Он чувствовал, как в нем поднимается злость, и это была его, Фэнтона, злость – а не ярость сэра Ника, налетавшая внезапно, как буря, и стихавшая самое большее за десять минут.
В кабинете, лицом к Фэнтону, стояли, выстроившись полукругом, четверо: мужчина и три женщины. Джайлс с хладнокровным видом снял с крюка у двери небольшую плетку с девятью кожаными хвостами; на конце каждого поблескивал стальной наконечник. Девятихвостка шла в ход лишь в случае чрезвычайно серьезного проступка, но со стены ее снимали всегда – для устрашения.
– Сейчас я представлю всех по очереди, сэр, – сказал Джайлс и ткнул рукоятью плетки в мужчину, стоявшего с левого края. – Это Большой Том, кухонный слуга.
Большой Том всецело оправдывал свое прозвище. Здоровенный детина с копной нечесаных волос был с ног до головы перепачкан сажей: черные пятна покрывали лицо, фланелевую рубаху, замшевый жилет и кожаный фартук. Очевидно, ему приходилось выполнять самые разные обязанности. Он смотрел на Джайлса с нескрываемым презрением, на Фэнтона же – с благоговейным ужасом. Том втянул голову в плечи, подергал себя за густую челку и издал нечленораздельное бульканье.
Кончик рукояти передвинулся правее.
– Нэн Кертис, судомойка.
Женщина, на которую указал Джайлс, отличалась необычайно пышным телосложением, хотя на вид ей не было и тридцати. Толстое румяное лицо в один миг стало белее простыни, нижняя губа отвисла, как у младенца. Женщина была в чепце и в целом выглядела довольно опрятно, не считая нескольких сальных пятен на переднике. Звучно всхлипнув, Нэн затихла.
Фэнтон чувствовал, что с каждым движением кнута от этих людей исходит мощная волна страха и гнева: она накатывала на книжные стеллажи, билась о стены, заставляя трепетать огоньки свечей.
– Следующая, – продолжил Джайлс, – Джудит Пэмфлин, горничная мадам.
Фэнтон окинул горничную внимательным взглядом.
Джудит Пэмфлин, старая дева, высокая и сухая, давно разменяла пятый десяток. Лицо жесткое и неприятное, жидкие волосы уложены вокруг головы. На горничной было туго зашнурованное платье из серой шерсти; она стояла вытянувшись, сомкнув ладони перед собой.
Нет, Лидия ее точно не любила. Впрочем…
– И наконец, – сказал Джайлс, направляя хлыст на третью женщину, – Китти Софткавер, кухарка.
Фэнтон смерил ее ледяным взглядом, в котором не было и намека на упомянутое Джайлсом сладострастие.
Из всех четверых Китти производила впечатление самой спокойной и кроткой. Это была невысокая, пухленькая девушка лет девятнадцати, одетая в свободную рубаху из небеленого полотна и поношенную шерстяную юбку. Во многих местах ткань была прожжена – из-за постоянной готовки на открытом огне, – но кожа Китти была безупречно чистой, не считая темного пятнышка на носу. Фэнтону прежде всего бросились в глаза волосы Китти. Точнее, ярко-рыжее облако, плотное и пушистое. Казалось, будто голова Китти объята ярким пламенем. Девушка бросила на Фэнтона быстрый взгляд. Что за глаза! Темно-синие, почти черные – и большие. Даже слишком большие для этого маленького личика, украшенного крошечным вздернутым носиком.
Эти глаза словно хотели сказать: «Я была с тобой, мне все известно, и я тебя не боюсь». Неудивительно, что именно Китти заговорила первой.
– Сэр, сэр, вы ведь не сделаете мне ничего худого? – спросила она смиренно, однако с таким сильным акцентом, что Фэнтон едва разобрал слова.
– Вам всем известно, – зычно произнес он, обводя взглядом слуг, стоявших перед ним, – что некто вознамерился свести в могилу вашу госпожу посредством яда, называемого мышьяком. Его подмешивали в поссет. Кто готовил это блюдо?
– Я, – незамедлительно отозвалась Китти и снова посмотрела на Фэнтона так, будто их связывала общая тайна.
«Я – и что с того?» – читалось в ее синих глазах.
– Каждый раз?
– Да. – Кэтти кивнула и медленно повернула голову вправо. – Но в кухне вечно кто-нибудь ошивается. Я тут ни при чем.
– Кто относил поссет моей супруге?
Фэнтон впился взглядом в прямую, как жердь, Джудит Пэмфлин. Теперь ее руки-плети были сложены на плоской груди; плотно сжатые губы побелели. Казалось, женщина всерьез размышляла, стоит удостаивать ответом это грубое животное или нет. Наконец она заговорила, умудряясь двигать лишь нижней губой:
– Поссет вашей супруге всегда относила я.
– Джудит Пэмфлин, – произнес Фэнтон, – давно ли ты служишь моей супруге?
– Я служила ей задолго до того, как она имела несчастье назваться вашей супругой, – ответила горничная, глядя в глаза Фэнтону. Ее голос, слегка гнусавый, звучал твердо. – Не раз я слышала, как вы, перебрав вина, называли ее круглоголовой сучкой, сектанткой и отпрыском презренного цареубийцы.
Глаза Фэнтона сузились.
– Джайлс, – сказал он едва слышно. – Плеть.
Джайлс послушно протянул ему девятихвостку.
Продолжая смотреть на горничную, Фэнтон взял плетку. Эта женщина давно привыкла к выходкам сэра Ника, и он знал: ни руганью, ни угрозами ее не проймешь. Хочешь сломить эту женщину – дай ей понять, что ты сильнее духом.
И Фэнтон пригвоздил ее взглядом к полу. Какое-то время Джудит не моргая смотрела на сэра Ника, но наконец ее веки дрогнули и она опустила глаза. В тот же самый миг Фэнтон вскинул руку и со всей силы хлестнул плеткой по спинке стоявшего рядом с ним стула. Девять хвостов, угрожающе просвистев в воздухе, впились в дерево с такой силой, что стул подпрыгнул на месте.
– Женщина, – бесцветным голосом произнес Фэнтон, – не смей говорить так со мной.
Повисла пауза. Даже Джайлс Коллинз стал белее мела.
– Я… – пролепетала Джудит. – Я поняла.
– Как ты станешь меня называть?
– Господин.
Женщины задрожали. Только Большой Том сохранял самообладание.
– Вот и славно, – с тем же безразличием проговорил Фэнтон и вернул кнут Джайлсу. – Ты когда-нибудь видела собственными глазами, как готовился поссет?
– Его ни разу не готовили без меня.
Джудит по-прежнему стояла, гордо вытянувшись, но в ее хрипловатом голосе слышалась дрожь.
– Почему? Ты подозревала, что госпожу хотят отравить?
– Нет. Но эта похотливая шлюшка… – Джудит выставила сухую руку, показывая на Китти, – стала подворовывать, едва грудь выросла. Вьется вокруг каждого новенького: ублажает его, а потом заставляет красть для нее все, что плохо лежит. – Голос Джудит набирал силу. – Господь милосердный уже предназначил ей во веки веков гореть в огненном озере, и огонь тот…
– Избавь меня от своих протестантских бредней.
Джудит Пэмфлин снова сложила руки на груди и поджала губы.
Китти, за которой Фэнтон наблюдал краем глаза, больше не изображала кротость. Узкие полные плечи поднялись, огромные глаза с ненавистью уставились на Джудит. Пухлая верхняя губка поползла вверх, обнажая испорченные зубы.
– Мышьяк, – сказал Фэнтон, – выглядит как белый порошок. – И, подумав, что в семнадцатом веке мышьяк мог иметь несколько иной вид, добавил: – Или как небольшой кусочек белого бисквита. Джудит, могла ли кухарка без твоего ведома бросить нечто подобное в миску с поссетом?
Джудит терпеть не могла Китти, но ей в сильнейшей степени было свойственно чувство справедливости. Разжав губы, она произнесла:
– Нет.
– Ты уверена?
– Я бы непременно заметила.
– Когда ты относила миску наверх, кто-нибудь попадался тебе на пути? Быть может, этот человек пытался отвлечь твое внимание, чтобы сделать свое мерзкое дело?
– Никто и никогда.
– Что ж, – сказал Фэнтон, немного поразмыслив. – Ты вызываешь доверие, и у меня нет сомнений в твоей верности. Я хочу поговорить с тобой наедине.
Фэнтон подошел к двери и наполовину приоткрыл ее. Джудит, стоявшая спиной к письменному столу – сколько раз Джайлс Коллинз упоминал о нем! – бросила на Фэнтона настороженный взгляд. Но когда она проходила мимо Фэнтона, вид ее был уже не таким суровым и непримиримым.
– Подожди меня, – приказал Фэнтон.
Женщина долго колебалась, но наконец покорно склонила голову и вышла из кабинета. Фэнтон последовал за ней. Он не стал полностью закрывать за собой дверь, оставив узкую щель.
– Быстро ступай на кухню, – тихо сказал он. – Возьми большую суповую ложку и зачерпни горчичного порошка. Есть он у вас? – (Джудит молча кивнула.) – Разведи порошок в кружке теплой воды. Если потребуется, добавь щепотку соли или масла. Еще… – Он замешкался, лихорадочно вспоминая, какие еще продукты наверняка есть в особняке семнадцатого века. – Оливковое масло найдется? – (Джудит снова кивнула.) – Смешай в равных долях с соком китайских апельсинов и давай госпоже несколько раз в час. И пусть пьет ячменную воду, много ячменной воды. Под ноги – горячие камни или кирпичи. Если навалится слабость – теплые полотенца на живот и… – (Морфина в доме точно не было.) – Опиум есть? – Очередной молчаливый кивок. – Возьми ложку порошка и размешай в воде, раствор должен быть крепким. Госпожа на несколько часов впадет в дрему. Вечером ей станет намного лучше. Ну же, поспеши! Когда приготовишь все необходимое, вернись сюда и постучи.
Джудит наклонила голову и развернулась, собираясь уйти.
– Погоди! – сказал Фэнтон. – Еще кое-что.
– К вашим услугам, господин.
– Твоя верность несомненна. Женщина с нечистой совестью не посмела бы говорить так, как говоришь ты. За что же моя жена невзлюбила тебя? И почему, когда ей было дурно, ты не имела права входить в ее покои?
На суровом, застывшем лице Джудит появилось странное, едва уловимое выражение. Горничная дотронулась до своей щеки:
– Все оттого, что Господь не дал мне красоты. Оттого, что я помогла бы ей, но вас я презираю, и она это хорошо знает. Оттого, что в детстве я учила ее, в чем заключается воля Господа…
– Опять ты за свое? Сказал же, избавь меня от этой пуританской тарабарщины!
– Но я знаю волю Господа!
– Да ты сама скромность! Еще и мудрейшая из женщин!
– Вовсе нет, – тихо сказала Джудит и вся как будто сжалась. – Я самая ничтожная из тварей Божьих…
– Однако же тебе известна Его воля. Послушай, если твои бредни достигнут ушей моей жены, тебе несдобровать. Пороть тебя я не стану – ты не испугаешься плетки. – (Фэнтон раскусил ее, и Джудит это знала. Она отвела глаза.) – Я вышвырну тебя на улицу. А значит, обреку твою госпожу на верную смерть. Ты поняла меня?
Он снова одержал победу над Джудит Пэмфлин.
– Случается, – произнесла женщина, – и вы ведете себя достойно. Господин.
Последнее слово прозвучало почти уважительно. Джудит снова выпрямилась и, гордо вскинув голову, направилась к крошечной площадке, откуда можно было попасть в помещения под главной лестницей.
