Если бы ты был здесь

Вот почему я вынуждена покинуть относительный комфорт своего нового жилища. Мой желудок урчит так громко, что игнорировать его становится опасным, и я отправляюсь на поиски еды и сотовой связи. Я снимаю рубашку, которую ношу уже два дня, и переодеваюсь в футболку с логотипом «G2 Tours», завязывая ее узлом на талии. Затем раздвигаю стеклянные двери, переступаю порог и оказываюсь на краю света.

Океан флиртует с берегом, то набегая на него, то вновь отступая. Какое-то движение привлекает мое внимание: неровный выступ скалы внезапно оживает, однако оказывается, что это всего лишь морские игуаны, решившие искупаться. Я пытаюсь следить за траекторией их движения в волнах, но теряю животных из виду на большой глубине. Я прикрываю глаза рукой и пытаюсь разглядеть на горизонте силуэт еще одного острова, но вижу лишь неясное пятно в том месте, где вода встречается с небом. Теперь я понимаю капитана, который прокладывает курс к этой точке на карте, представляя, как достигнет края земли.

Внезапно я чувствую, что между мной и моей реальной жизнью будто пролегли тысячи миль.

Сначала мне кажется, что на пляже никого, кроме меня, нет, но потом вдалеке я различаю чьи-то силуэты, а сосредоточившись, слышу крики – похоже, это резвятся местные дети. Я поворачиваюсь обратно к дому и наверху, за бледной занавеской, замечаю тень – вероятно, Абуэлы.

Наверное, я могла бы подняться к ней и жестами объяснить, что хочу есть. Хозяйка дома, скорее всего, усадила бы меня за стол и приготовила еды. Но с моей стороны такое поведение выглядело бы крайне неучтивым, ведь Абуэла уже оказала мне огромную услугу, приютив в своем доме. Однако, насколько мне известно, магазины не работают, ведь я только что сама видела их закрытые двери. Может быть, в другом конце городка есть открытая забегаловка или рынок? Я взываю к своей внутренней Элизабет Гилберт/Амелии Эрхарт/Салли Райд ^[17] и делаю шаг навстречу неизвестности.

Все та же центральная дорога вьется мимо кактусов, спутанных кустарников и солоноватой воды. Вдалеке розовеют расхаживающие по воде фламинго, и вытянутые петли их шей становятся похожими на выносные элементы букв какого-то секретного послания, когда они ныряют за креветками. В некоторых особо узких местах дорогу окаймляют черные камни. Иногда на ней также можно встретить охапки опавших листьев. Все вокруг выкрашено в зеленое, красное и оранжевое – словно на картинах Гогена. На моем телефоне все это время из четырех палочек индикатора связи горит только одна.

Финн с ума сойдет, если не получит от меня вестей. Он, конечно, должен понимать, что на Галапагосах с Wi-Fi могут быть перебои. Я прямым текстом сказала ему об этом еще вчера, перед тем как связь прервалась. К тому же во всех путеводителях туристов предостерегают насчет плохой связи, предлагая выбирать между слабым Wi-Fi в отеле и тем, чтобы просто отключить телефон и наслаждаться отдыхом. Для нас с Финном последнее звучало очень заманчиво. Но ведь тогда мы думали, что окажемся отрезанными от всего мира вместе…

Если бы все было наоборот – если бы он застрял там, где не было связи, – я бы страшно переживала. Я стараюсь не поддаваться панике: он знает, что я благополучно приземлилась; прошел всего день; я придумаю, как связаться с ним завтра.

Минут через двадцать я замечаю, что солнце уже почти село. Растопыренные во все стороны ветви кактусов при слабом освещении превращаются в преследующих меня незнакомцев. Я подпрыгиваю от испуга всякий раз, когда передо мной проносится игуана. Мне следует повернуть назад, пока не стало слишком темно и я не заблудилась. Я уже собираюсь смириться с тем, что лягу спать голодной, когда замечаю впереди небольшое строение. Я прищуриваюсь, но даже это не помогает мне различить, что написано на вывеске.

Подойдя чуть ближе, я наконец читаю написанное, хотя и так уже становится понятно, что это не ресторан и не мини-маркет. «CENTRO DE CRIANZA DE TORTUGAS GIGANTES». На вывеске имеется перевод на английский – «ЦЕНТР РАЗВЕДЕНИЯ ГИГАНТСКИХ ЧЕРЕПАХ» – и, чтобы у читающего ее не осталось никаких сомнений, внизу нарисована вылупляющаяся из яйца черепаха.

Никаких ворот, ведущих на территорию центра, тут нет, поэтому я спокойно прохожу во внутренний двор. Главное здание закрыто на ночь (или дольше?), но во дворе полукругом расположены вольеры, огороженные бетонной стеной высотой несколько футов, довольно толстой, чтобы я могла на нее облокотиться и заглянуть внутрь, и довольно высокой, чтобы черепахи не могли сбежать.

Я вплотную подхожу к стене и оказываюсь лицом к лицу с доисторического вида черепахой. Ее прищуренные глаза пристально смотрят на меня. Приблизившись ко мне на мягких лапах, она вытягивает шею из своего панциря. Ее голова совсем плоская, кожа как у динозавра, на лапах имеются массивные черные когти, а нос – совсем как у Волан-де-Морта. Она открывает рот и высовывает язык.

Я опираюсь на локти и с наслаждением наблюдаю за тем, как животное отворачивается от меня и устремляется к другой черепахе, виднеющейся вдалеке. Неуклюже шевеля лапами, будто рассекая морские волны, мой знакомый взбирается на панцирь второй черепахи, тем самым обездвиживая ее, чтобы они могли спариться. Самец, за которым я наблюдала все это время, наклоняет голову к своей партнерше, натягивая до предела сухожилия на своей шее. Его толстые лапы похожи на покрытые кольчугой руки. Он хрипло ревет – за всю жизнь самец может не издать другого звука.

– Так держать, приятель, – бормочу я и отворачиваюсь, чтобы предоставить животным возможность побыть наедине.

В других вольерах я замечаю сотни черепах всевозможных размеров. Они похожи на нагромождение армейских шлемов. Одни спят, другие, наоборот, копошатся. Третьи, выползающие из какой-то лужи все покрытые водорослями, или четвертые, жующие какие-то стебли, кажутся бесконечно уставшими от этого мира. Даже самые маленькие черепашки напоминают мне стариков с морщинистыми шеями и лысыми макушками.

В одном из вольеров несколько черепах с аппетитом поедают маленькие зеленые яблоки, упавшие с дерева за бетонным забором. Я наблюдаю, как рептилии превращают их в кашу своими мощными челюстями.

У меня урчит в животе, и я перевожу взгляд на яблоню.

Я не из тех, кто ест ягоды с незнакомых кустов. Ради бога, ведь я живу в Нью-Йорке и считаю природу по большей части опасной. Но если черепахи едят эти яблоки, наверняка они и для человека сгодятся, верно?

Но так просто до яблок не дотянуться. Ветви, нависающие над вольером, уже обглоданы жадными черепахами, так что мне приходится взобраться на бетонную стену, чтобы сорвать яблоко.

– Cuidado!^[18]

Я оборачиваюсь и чуть не падаю в вольер для черепах от удивления. Темнота окутала меня, словно сеть, повсюду царит мгла, так что я не вижу, кто меня зовет. Секунду я колеблюсь, но затем вновь поворачиваюсь к яблоне.

Мои пальцы едва касаются кожуры яблока, когда внезапно кто-то срывает меня со стены. Я теряю равновесие, а затем оказываюсь распростертой на пыльной земле. Надо мной нависает незнакомый мужчина. Он кричит что-то на испанском, и я не могу разглядеть его лица в темноте. Он наклоняется ко мне и хватает меня за запястье.

Интересно, почему я решила, что бродить одной в темноте по незнакомой местности безопасно?

Интересно, я не пала жертвой вируса, чтобы пасть жертвой незнакомца здесь, на острове?

Я пытаюсь дать отпор. Я умудряюсь со всей силы ударить обидчика в грудь, он хрюкает и лишь сильнее сжимает меня в своих объятиях.

– Пожалуйста, не убивайте меня! – молю я. – Ведь я не сделала вам ничего плохого!

Он выворачивает мое запястье, и я впервые ощущаю жжение на кончиках пальцев – там, где они соприкоснулись с кожурой яблока. Я перевожу взгляд на свою руку и вижу, что мои пальцы покрылись волдырями и покраснели.

– Слишком поздно, – говорит незнакомец на безупречном английском. – Ты сделала плохо самой себе.

Глава 2

Я вскакиваю на ноги и прижимаю больную руку к груди второй рукой, пытаясь унять пульсирующую боль в кончиках пальцев.

– К ним нельзя даже прикасаться, настолько они ядовиты, – поясняет мужчина. – Эти плоды похожи на яблоки.

– Я не знала, – отвечаю я.

– А следовало бы, – бормочет он. – Здесь повсюду висят таблички.

Ядовитые яблоки, прямо как в сказке. Только вот мой принц застрял в больнице в Нью-Йорке, а злая колдунья – шестифутовый галапагосец, плохо контролирующий свой гнев. Я смотрю на черепах, все еще блаженно пирующих злосчастными яблоками. Незнакомец смотрит в ту же сторону, что и я.

– Ты не черепаха, – резюмирует он, будто точно знает, о чем я думаю.

Жар в пальцах становится невыносимым.

– Насколько они ядовиты? – Я начинаю паниковать.

Мне нужно срочно ехать в больницу?

Есть ли вообще здесь больница?

Он берет меня за руку и пристально разглядывает пострадавшие пальцы. У него темные волосы и темные глаза, на нем беговые шорты и потная майка.

– И ожог, и волдыри скоро пройдут. Если нужно, сделай холодный компресс, – говорит он, а затем переводит взгляд на мою грудь; я выдергиваю свои пальцы и прикрываю грудь обеими руками. – Где ты ее взяла?

– Взяла – что?

– Эту футболку.

– Одолжила у кое-кого, – отвечаю я. – Мой багаж потеряли.

Незнакомец хмурит брови, и его лоб прорезают более глубокие морщины.

– Ах, ты приехала сюда отдохнуть. Ну конечно, – произносит он так, словно своим визитом на Исабелу я нанесла ему личное оскорбление; в стране, основным источником дохода которой является туризм, подобное поведение сложно назвать теплым приемом. – Не хочется тебя расстраивать, но на острове объявлен двухнедельный карантин, и все закрыто, включая это место.

– Но ты-то здесь, – резонно замечаю я.

– Я здесь живу и просто возвращался к себе домой. И тебе бы тоже не мешало вернуться домой. Или ты не слышала о пандемии?

Его слова задевают меня за живое.

– Вообще-то, я слышала о пандемии, да. Мой парень делает все возможное, чтобы победить вирус. Он находится на передовой линии фронта, если хочешь знать.

– Ага, а ты решила привезти вирус к нам.

Как будто я Тифозная Мэри. Как будто я намеренно пытаюсь причинить людям вред, а не скрыться от опасности.

– Maldita turista^[19], – бормочет незнакомец, – которую совершенно не волнуют последствия, лишь бы ничто не мешало ей хорошо провести время.

Я широко распахиваю глаза. Может, он и спас меня от ядовитого яблока, но быть засранцем при этом не перестал.

– Вообще-то, у меня нет ковида. Но знаешь, просто на всякий случай, мы можем соблюсти социальную дистанцию прямо сейчас, разойдясь по разным концам острова.

Я разворачиваюсь и ухожу. Боль в моей несчастной, покрытой волдырями руке, беспомощно повисшей вдоль тела, продолжает пульсировать. Я не оглядываюсь назад, чтобы проверить, смотрит он мне вслед или бредет к себе домой. Я не сбавляю шага, пока не оказываюсь у входа в Центр разведения гигантских черепах. Рядом с вывеской, на которую я обратила внимание в самом начале, я замечаю еще одну табличку с яблоком, перечеркнутым красным. «СUIDADO! LOS MANZANILLOS SON NATIVOS DE LAS GALAPAGOS. SOLAMENTE LAS TORTUGAS GIGANTES SON CAPACES DE DIGERIR ESTAS MANZANITAS VENENOSAS». И рядом на хорошем английском: «ОСТОРОЖНО! МАНЦИНЕЛЛОВЫЕ ДЕРЕВЬЯ, ПРОИЗРАСТАЮЩИЕ НА ГАЛАПАГОССКИХ ОСТРОВАХ, КРАЙНЕ ЯДОВИТЫ. ТОЛЬКО ГИГАНТСКИЕ ЧЕРЕПАХИ СПОСОБНЫ ПЕРЕВАРИВАТЬ ИХ ПЛОДЫ».

Я слышу приглушенное фырканье и, подняв глаза, вижу, что новый знакомый стоит в десяти футах от меня, скрестив руки на груди. Затем он поворачивается и уходит куда-то вглубь острова. Я провожаю его взглядом, пока темнота не поглощает мужчину целиком.

К тому времени, как я возвращаюсь в свою квартиру, на острове уже ночь. В отличие от большого города, где то тут, то там светится рекламный щит или витрина магазина, здесь царит полная, всеобъемлющая темнота. Я ориентируюсь по лунному свету, который отражается в океане, как пущенный по воде камешек. Добравшись наконец до небольшого пляжа перед моей квартирой, я снимаю кроссовки и захожу по щиколотку в воду, чтобы охладить обожженные пальцы в прибое. У меня урчит в животе.

Я отступаю к небольшой каменной стене, которая отделяет внутренний двор от пляжа, и достаю свой телефон. Он лежит у меня на ладони, сияя, словно яркая звезда, в бесплодных попытках поймать сигнал.

«Я скучаю», – пишу я Финну, а затем стираю буквы одну за другой. Уж лучше не посылать никаких сообщений вообще, чем безуспешно пытаться отправить хоть что-то.

Если бы Финн был здесь, мы бы смеялись всю дорогу до нашего номера в отеле, обсуждая отравленные яблоки и грубость местных жителей.

Если бы Финн был здесь, он бы непременно поделился со мной протеиновым батончиком «Кайнд», который всегда берет с собой в самолет на всякий случай.

Если бы Финн был здесь, возможно, я уже носила бы на пальце помолвочное кольцо и готовилась бы проживать остаток своих дней, согласно тщательно составленному мной плану.

Но Финна здесь нет.

Путешествовать с соотечественником стоит только для того, чтобы он постоянно напоминал о доме, чтобы иметь причину уехать, когда, растворившись в огнях Парижа или в бескрайности пустыни, в голову потихоньку закрадывается мысль: «А не остаться ли здесь навсегда?»

Но, учитывая, что мой отель закрыт, я умираю с голоду, а на руке благодаря стараниям местного дерева-убийцы вскочили гигантские волдыри, причин остаться на Исабеле у меня почти нет. За исключением того факта, что я в самом прямом смысле слова не могу покинуть этот остров.

Я настолько вышла из своей зоны комфорта, что все, чего мне хочется, – это свернуться калачиком и заплакать. Я проскальзываю через раздвижные стеклянные двери в свою квартирку и включаю свет. На кухонном столе рядом с раковиной стоит тарелка, накрытая кухонным полотенцем. Даже находясь на другом конце комнаты, я слышу запах чего-то чрезвычайно вкусного. Стол начинает слегка пошатываться, когда я приподнимаю полотенце. На тарелке лежит что-то вроде кесадильи, фаршированной сыром, луком и помидорами. Я съедаю все шесть кусочков разом, даже не присев.

Потом я беру коробку с открытками туристической компании и ставлю ее на кухонный стол. На одной из открыток, достав ручку из рюкзака, я пишу корявым почерком: «GRACIAS», затем подписываюсь и босиком бреду к главному входу в дом. В окнах темно, поэтому я просовываю послание под входную дверь.

Вполне возможно, что на каждого злого засранца на этом острове найдется кто-то вроде Абуэлы.

Вернувшись в свою комнату, прежде чем раздеться, нырнуть в постель и заснуть под тихое бормотание вентилятора над головой, я подписываю вторую открытку – адресованную на этот раз Финну.

Дорогой Финн!

Писать друг другу письма уже немодно, но даже если этот остров – технологическая пустыня, почта-то тут должна работать, так ведь? Прежде всего, спешу заверить тебя, что со мной все в порядке – здесь нет и намека на вирус. Паромное сообщение прекращено на ближайшие две недели, скорее всего, именно для того, чтобы вирус сюда не добрался. Вряд ли отпуск будет соответствовать моим ожиданиям – туризм (и прочая торговля) здесь тоже прекращены. Но я, словно местная островитянка, снимаю комнату у одной милой старушки. Разве не круто?! Мне просто придется исследовать Исабелу самостоятельно, но это значит, что, когда мы вернемся сюда с тобой, нам не нужны будут ни гид, ни экскурсии, ведь я стану настоящим экспертом. ☺

Здесь безумно красиво. Мне кажется, что ни один художник не смог бы передать черноту местных скал, сверкающих на солнце, или бирюзу воды. Все кажется каким-то… грубым и незавершенным. Игуаны свободно расхаживают по острову, словно они здесь хозяева. Я почти уверена, что их тут больше, чем людей.

Кстати, о людях, надеюсь, с тобой все в порядке. Меня жутко бесит, что я не могу слышать твой голос. Да, я скучаю даже по твоему фальшивому пению в дýше.

С любовью, Диана

С самого раннего детства, с моего первого мольберта, стало понятно, что у меня есть какой-никакой талант. Мой отец всю жизнь имел дело с живописью – будь то потолочные фрески или гигантские холсты, – он занимался консервацией. Сам же он всегда говорил, что ничего не создает, а лишь воссоздает. Еще на первом курсе колледжа одну из моих работ отобрали для участия в студенческой выставке. Отец невероятно мной гордился. Он пришел на открытие выставки в своем лучшем костюме; впрочем, другого у него все равно не было.

Мама на выставку не пришла. Она вела репортаж о ходе гражданской войны в Сомали, находясь в самой гуще событий.

Отец изучал мою картину целых двадцать минут. Он рассматривал ее так подробно, словно ему сказали, что мир вот-вот станет черно-белым, и это его последний шанс увидеть цвет. Иногда он поднимал руку, будто хотел прикоснуться к раме, но всякий раз одергивал себя и опускал руку. Наконец он повернулся ко мне:

– Глаз у тебя острый, как у матери.

В следующем семестре вместо занятий живописью я выбрала историю искусств, курсы по медиа и бизнесу. Я не хотела, чтобы меня всю жизнь сравнивали с матерью, поскольку решила во что бы то ни стало быть совсем на нее не похожей. Если это означало освоить какую-то иную сферу в мире искусства, что ж, так тому и быть.

Я не удивилась, когда прошла отбор на летнюю стажировку в «Сотбис» перед последним курсом в колледже, потому что всю свою учебу я подстроила под то, чтобы стать участницей этой программы. В первый же день всех стажеров с одинаково горящими глазами собрали в одной огромной комнате. Я села рядом с чернокожим молодым человеком, который – в отличие от всех остальных, одетых в консервативные блейзеры и сшитые на заказ брюки, – был в фиолетовой шелковой рубашке и юбке-миди с принтом из огромных роз. Когда молодой человек поднял на меня глаза, я кивнула в сторону той части комнаты, где руководители различных отделов аукционного дома, выстроившись в линию, выкрикивали имена своих стажеров.

– Если бы я не хотел, чтобы люди на меня пялились, – прошептал мой сосед, – то надел бы что-нибудь попроще. Маккуин.

– Диана, – представилась я, протягивая руку.

– О, дорогуша, – улыбнулся молодой человек, – эту юбку создал дизайнер Александр Маккуин. – Затем он протянул мне унизанную кольцами руку, на ногтях блестел серебряный лак. – Я Родни. – Он оценивающе смерил меня взглядом, явно отметив про себя и чопорность моей одежды, и разумную высоту каблуков. – Мидлберийский колледж?

– Уильямс.

– Хм… – ответил он так, будто я могла ошибаться насчет колледжа, где проучилась три года. – Первое родео?

– Да. А у тебя?

– Второе, – сказал Родни. – Я уже был здесь прошлым летом. Они будут обращаться с тобой словно с трехногой хаски на Айдитароде, но я слышал, что в «Кристис» еще хуже. – Приподняв одну бровь, он поинтересовался: – Ты ведь знаешь, что тебя ждет, так? – (Я покачала головой.) – Помнишь Распределяющую шляпу в «Гарри Поттере»? Они назовут твое имя и твой отдел. Никаких переводов. – Он наклонился к моему уху и зашептал: – Я учусь на дизайнера в Род-Айлендской школе дизайна, и в прошлом году меня распределили в отдел по продаже изысканных вин. Вин! Я ни черта в них не разбираюсь! И ответ на твой вопрос – «нет», пить их не разрешается.

– Импрессионизм, – ответила я. – Я бы очень хотела работать в «Имп-мод».

– Тогда, вероятнее всего, тебя засунут в какой-нибудь отдел по исследованию космоса, – ухмыльнулся Родни.

– Или музыкальных инструментов, – улыбнулась я в ответ.

– Сумок. – Родни полез в свою сумку и вытащил из нее нечто, завернутое в фольгу. – Вот. – Он протянул мне кусок пирожного. – Утопи свои печали превентивно.

– С пирожным все кажется лучше, чем есть на самом деле, – сказала я, откусывая здоровенный кусок от протянутого мне лакомства.

– Особенно если в брауни есть травка.

Я поперхнулась, и Родни похлопал меня по спине.

– Диана О’Тул!

Услышав свое имя, я тут же вскочила со стула и громко ответила:

– Здесь!

– «Частные коллекции».

Я повернулась к Родни, который сунул мне в руку остаток брауни.

– Могли бы быть «Ковры и половые тряпки», – пробормотал он. – Только прожуй сначала.

Я так и не доела брауни, даже когда оказалась за стойкой регистрации, где мне было поручено отвечать на телефонные звонки и помогать посетителям ориентироваться в здании компании, которую я еще толком даже не знала. Отвечая на звонки, я изучала некрологи в «Нью-Йорк таймс», обводя красной ручкой имена богатых людей, поместья которых могли быть выставлены на аукцион. И вот как-то днем к моему столу подошел мужчина почти квадратных пропорций, держа в руках завернутую в ткань картину.

– Мне нужна Ева Сент-Клерк, – потребовал он.

– Я могу записать вас к ней на встречу, – предложила я.

– Боюсь, вы не понимаете, – продолжал настаивать посетитель. – Это Ван Гог.

Он тут же принялся разворачивать картину, и я затаила дыхание в предвкушении характерных мазков кисти и крупных цветовых блоков. Вместо этого я увидела перед собой акварель.

Ван Гог написал более сотни акварелей. Но в этой работе не было того буйства красок, которые заставили бы меня поверить в то, что передо мной действительно работа великого живописца. Подписи на ней тоже не было.

Впрочем, разумеется, ни мой отдел, ни я не занимались оценкой живописи.

«А что, если… – подумала я. – Что, если это мой шанс? Что, если мне суждено стать тем самым выдающимся стажером, который распознает неизвестного Ван Гога и станет легендой „Сотбиса“?»

– Минутку, – сказала я незнакомцу.

Схватив трубку, я тут же набрала номер Евы Сент-Клерк, которая в то время была старшим специалистом отдела продаж «Имп-мод». Я быстро назвала свое имя и едва приступила к описанию сути проблемы, как услышала в ответ:

– Боже мой, ради всего святого! – а затем гудки.

Спустя две минуты Ева Сент-Клерк появилась в дверях лифта.

– Мистер Дункан, – начала она ледяным тоном, – я уже говорила вам на прошлой неделе, и две, и три недели назад, мы не думаем, что это настоящий…

– Она думает иначе, – перебил ее мистер Дункан, тыча в меня пальцем.

Я уставилась на него широко распахнутыми глазами.

– Вовсе нет. – Я сделала особое ударение на последнем слове.

– Она, – Ева кивнула в мою сторону, – никто. И не имеет никакого права оценивать даже сэндвич с ветчиной, не то что произведение искусства.

Я перевела ошарашенный взгляд на Еву Сент-Клерк. И на эту женщину я собиралась работать? Возможно, мне удалось увернуться от пули.

Внезапно кто-то схватил меня за руку.

– Вставай!

Я была так поглощена разворачивающейся на моих глазах драмой, что даже не заметила, как мой тогдашний босс приблизился к стойке регистрации с противоположной стороны. Иеремия был старшим специалистом в отделе «Частные коллекции», и ему поручили занять меня хоть чем-то, например дать поиграть в администратора на ресепшене.

– Ты нужна нам прямо сейчас, – заявил он.

– Но кто будет…

– Мне все равно. – Иеремия тащил меня за собой, на ходу вводя в курс дела. Мы шли по бесконечным коридорам здания, напомнившим мне в тот момент туннели кроличьей норы. – Вандербильты выбирают между нами и «Кристис». Они собираются продавать свое имение. У нас аврал.

Иеремия распахнул дверь, ведущую в конференц-зал. Измотанная группа специалистов по продаже недвижимости подняла на нас глаза.

– Это стажер? – спросил один из них, словно заметив оазис в пустыне.

Меня подвели к компьютеру, стоявшему в углу зала, и велели вводить данные с сотен страниц заметок о предметах искусства, мебели и личных вещах владельцев имения. Пока я печатала, перепроверяя введенные мной данные по два раза и тщательно изучая огромный список имущества, группа позади меня придумывала различные доводы, которые могли бы убедить Вандербильтов выбрать «Сотбис» вместо «Кристис».

В течение нескольких дней я упорядочивала списки работ голландских мастеров, «роллс-ройсов» и позолоченных карет, слушая, как Иеремия и другие старшие специалисты выдают одну захватывающую идею для аукциона за другой. Войти в это помещение было все равно что получить удар током. Я наконец-то смогла убедиться, что эйфория от работы с произведением искусства не начинается и не заканчивается его созданием.

Вандербильты выбрали «Сотбис» за день до окончания моей стажировки. Было шампанское, громкие речи и аплодисменты в мою честь. Я, словно тягловая лошадь, трудилась ночами и выходными, таща на себе этот огромный груз.

Не важно, что Ева Сент-Клерк думала обо мне.

Я украла бутылку «Моёт», и мы с Родни распили ее в туалетной кабинке для людей с ограниченными возможностями. За то лето мы стали неразлучны. Его распределили в отдел исламского искусства, но Родни каким-то образом удалось убедить своего босса позволить ему пообщаться с командой дизайнеров, которая занималась оформлением залов и экспозиций для аукционов. По выходным мы бродили по Метрополитен-музею и Музею американского искусства Уитни, а также поставили перед собой задачу найти лучшие тосты с авокадо в городе. Я напоила Родни, после того как его бросил друг, послав эсэмэску. Родни же вытащил меня на распродажу остатков коллекций ведущих дизайнеров и заставил, как Золушку, переодеться в «Макс Мару» и «Ральфа Лорена», которые шли с огромными скидками.

– Выпьем за отдел по продаже изысканных вин, – сказала я, поднося бутылку к губам.

– Выпьем лучше за нас – будущих выпускников магистерской программы «Сотбиса» две тысячи тринадцатого, – возразил Родни.

Наш план состоял в том, чтобы вместе поступить на программу обучения в области арт-бизнеса, получить настоящую работу и захватить мир искусства.

Лично я также мечтала о том, чтобы Ева Сент-Клерк знала, кто я и на что способна.

Спустя девять лет и несколько повышений Ева Сент-Клерк отлично знает, кто я такая: протеже, заполучившая Тулуз-Лотрека Китоми Ито… и упустившая его.

На следующее утро, едва проснувшись, я замечаю высоко в небе распухший шар солнца, который жарит так, что становится больно дышать. Я натягиваю купальник, который благодаря какой-то сверхъестественной прозорливости мне хватило ума упаковать в рюкзак, хватаю полотенце и направляюсь к кромке океана, пританцовывая на горячем песке. Волдыри на моей руке превратились в болячки.

Вода, кажущаяся ледяной по сравнению с жарким воздухом, перехватывает дыхание. Однако я заставляю себя сделать глубокий вдох и бегу навстречу волнам. Сделав три длинных шага, я ныряю под воду. Вскоре я выныриваю на поверхность – от воды волосы слиплись и больше не лезут мне в глаза – и продолжаю плыть на спине с закрытыми глазами. Соль от воды стягивает кожу на щеках.

Как долго я могла бы оставаться на плаву, не зная, в какую сторону несет меня течение? Куда бы я в итоге приплыла?

Поддавшись силе притяжения, я опускаю ноги в воду и, прищурившись, всматриваюсь в горизонт. Быть может, где-то в том направлении ждет меня Финн?

Находиться в этом тропическом раю и знать, что за полмира отсюда весь Нью-Йорк готовится к пандемии, кажется мне гигантским когнитивным диссонансом.

Немыслимо, находясь посреди пустыни, думать о затопленных городах.

Я выхожу из воды, заворачиваюсь в полотенце и отжимаю косу. Внезапно волосы у меня на затылке встают дыбом от неприятного ощущения, будто за мной следят. Я оглядываюсь, но пляж по-прежнему пуст. Повернувшись к дому, где находится моя квартирка, я замечаю какое-то движение, но размытый силуэт исчезает прежде, чем я подхожу достаточно близко, чтобы как следует его разглядеть.

Уже стоя в дýше, я понимаю, что у меня нет ни шампуня, ни мыла. И опять-таки у меня нет никакой еды, поскольку я съела все, что Абуэла оставила мне прошлым вечером. Приходится смириться с грязной головой и натянуть вчерашние джинсы на немытое тело, однако из заначки, найденной в бельевом шкафу, я беру свежую футболку и возвращаюсь в Пуэрто-Вильямиль. Надеюсь, сейчас там хоть что-то открыто. Моя цель – запастись провизией, а также найти почтовое отделение, где я смогу купить марки и отправить открытку Финну. Если у меня так и не выйдет отправить ему эсэмэску, электронное письмо или позвонить, по крайней мере, он получит старую добрую открытку.

Но Пуэрто-Вильямиль – настоящий город-призрак. В барах, ресторанах, хостелах и магазинах по-прежнему темно, их двери плотно закрыты. Вход на почту затянут металлическими рольставнями. На мгновение у меня замирает сердце. Быть может, объявили эвакуацию, а я все проспала? И на острове не осталось никого, кроме меня? Затем я замечаю какое-то движение в одном из запертых помещений с темными окнами.

Я стучу в дверь, но женщина внутри качает головой.

– Por favor!^[20] – взмаливаюсь я.

Она кладет коробку, которую держит в руках, и отпирает дверь.

– No perteneces aquí. Hay toque de queda^[21].

Я понимаю, что передо мной небольшой продуктовый магазин. На прилавке стоят корзины с фруктами, а на стеллажах в узких проходах разложены другие товары. Я вытаскиваю из кармана пачку наличных:

– Я могу заплатить.

– Закрыто, – отвечает женщина на английском.

– Пожалуйста! – вновь молю я.

Смягчившись, незнакомка поднимает руку с растопыренными пальцами. Пять товаров? Пять минут? Я указываю на желтый фрукт в корзине у прилавка. Кажется, это гуава. Женщина берет его в руку.

– Мыло? – спрашиваю я. – Sopa?^[22]

Она тянется к одной из полок и берет оттуда банку супа.

Что ж, его я тоже возьму, но помыться им мне вряд ли удастся. Я изображаю, как мою голову и подмышки. Женщина кивает и достает откуда-то кусок мыла «Айвори», который добавляет к куче выбранных мной товаров. Я перебираю все испанские названия продуктов питания из своего узкого лексикона: agua, leche, café, huevo^[23]. В магазинчике почти нет скоропортящихся продуктов, что ограничивает мои возможности и заставляет задуматься, каким образом на Исабелу будут поставляться молоко или яйца? У женщины в наличии лишь каждый третий товар из тех, что мне нужны. Местные жители, должно быть, заранее узнали о карантине и запаслись всем необходимым.

– Паста? – наконец спрашиваю я, и хозяйка находит для меня три упаковки макарон.

Что ж, питаться одними макаронами – незавидная судьба, но все могло быть гораздо хуже.

– Марки? – Я протягиваю незнакомке свою открытку и тычу в ее уголок.

Она качает головой и машет в сторону закрытого почтового отделения на противоположной стороне улицы.

На прилавке лежит небольшая стопка газет. Я не понимаю, о чем говорится в заголовках, но фото к одной из статей проясняет ситуацию – какой-то итальянский священник благословляет десятки гробов с жертвами ковида.

Это то, что ждет Америку. То, с чем придется иметь дело Финну.

Я же застряла здесь.

Хозяйка лавки протягивает руку, требуя платы за продукты. Этот жест поймут в любом уголке мира. Я показываю ей свою кредитную карточку, но женщина качает головой. У меня нет с собой эквадорских денег, и я до сих пор так и не нашла банкомата. В панике я вынимаю из пачки наличных две двадцатки и протягиваю их, прежде чем хозяйка лавки передумает и заберет назад мои продукты. Женщина вновь запирает дверь, а я бреду восвояси с пластиковым пакетом в руках.