Бессмертные

Пирс палец за пальцем отцепил руку Локка от своего запястья.

– Я вам не принадлежу, – сказал он. – Но мы понимаем друг друга. Я создам эликсир в надежде, что мне удастся уберечь его от вас и передать тем, кто сможет распорядиться им лучше, чем вы или я. Но если мне это не удастся и он попадет в ваши руки, я не стану сожалеть. Ведь это снизит давление на Картрайтов, и со временем, что бы вы ни делали, ваш секрет выйдет наружу, а эликсир станет достоянием всего человечества.

После этих слов Пирс развернулся и вышел, миновав грозного охранника. Прошел знакомыми коридорами, спустился на лифте и, наконец, оказался в своей чистой, прохладной лаборатории, в своем убежище от грубости и нечистоплотности окружающего мира. Теперь он знал, что подозрения касательно посторонних, посещающих лабораторию в его отсутствие, – не более чем паранойя. Если бы Локк узнал об имеющихся у него образцах крови Картрайтов, то изъял бы их все.

За дверью кто-то нажал на кнопку вызова, прося разрешения войти, и Пирс подошел к переговорному устройству.

– Это я, Джулия, – прозвучало из него. – Вы в порядке?

Пирс зашел в шлюзовой отсек, чтобы впустить ее, надеясь, что она пришла одна, и в то же время понимая, что это не важно: от всего мира не спрячешься. Она пришла одна и, едва войдя, сразу утешающе сжала его руку.

– Конечно, – успокоил ее Пирс.

– Столько всего случилось.

– Мой грант возобновили, – сообщил он. – Похоже, исполнительный директор Национального исследовательского института будет проходить у нас курс лечения.

Неужели он заметил промелькнувшее в ее глазах беспокойство?

– Но я думаю, что Тому Барнетту пора двигаться дальше. Его знаний и умений вполне достаточно для самостоятельной работы. Как вы полагаете, возможно ли подобрать ему подходящую должность?

Они прошли в лабораторию и остановились перед прибором, в котором продолжался эксперимент по апоптозу.

– Я придумала кое-что получше, – сказала Хадсон. – Я рекомендую его кандидатуру приятелю из Чикаго, ищущему старшего гериатра.

– Мне нужен будет новый ассистент, – продолжил Пирс. – Не хотите попробовать?

Она посмотрела на него так, словно он только что признался ей в любви.

– У меня наверняка не останется свободного времени на чтение и кое-какие общественные обязанности, но я и представить не могу, чего во всем мире я хотела бы больше.

– Я надеялся, вы оставите управление, – посетовал он.

– Не сейчас, – последовал ответ. – Может, через пару лет.

– Я хочу вам кое-что показать, – сказал Пирс, поднимая крышку прибора.

Было заметно, что все культуры погибли, кроме двух.

– Неужели успех? – удивилась она.

– Только начало, – ответил он, положив руку на ее плечо.

На самом деле это было больше, чем начало. Это была финишная прямая. Длительный поиск был почти завершен, и Пирс понимал – в его руках то, что алхимики искали многие века: секрет бессмертия. Но он не откроет его миру, пока не умрет Локк; без сомнения, его заменит кто-то столь же непреклонный и безжалостный, но у него не будет такого сочетания личных качеств и опыта, как у этого старого сыщика.

Джулия обняла его за талию, и они замерли, глядя на бессмертные клетки. Сейчас Пирс чувствовал себя героем научно-фантастического романа.

Но это не мешало ему понимать: потребуется много времени, чтобы он убедился в том, что Джулия – не агент Локка, как Том Барнетт. Он может любить ее и должен будет ей доверять, но, вероятно, никогда не будет уверен в ней полностью.

Наверное, это типично для человека.

Часть четвертая
Студент

Его разбудила боль. Острая, колющая боль в желудке. Она заставила его подтянуть колени к груди и непроизвольно скривить тощее, желтоватое лицо в гримасе, превратившей его в подобие измятого пергамента.

Боль вспыхнула снова. Тело скрутило судорогой, а изо рта вырвалось мычание. Потом она медленно отступила, словно волна в отлив. Однако отголоски в измученных нервных окончаниях намекали на ее скорое возвращение.

– Коук! – закричал страдалец с двадцать пятого этажа.

Крик заметался по комнате, эхом отскакивая от высокого потолка и обшитых деревянными панелями стен. Ответа не было.

– Коук! – Крик повторился. – КОУК!

В отдалении раздался звук семенящих шагов, гулких на мраморных полах, а затем приглушенных ковром. Шаги затихли рядом с широкой, застеленной шелком кроватью.

– Да, босс?

Даже голос выдавал привычку раболепствовать. Из-за этой привычки говоривший словно становился ниже. Маленькие бегающие глазки на его обезьяньем лице ни на секунду не останавливались.

Больной скорчился на кровати.

– Лекарство!

Коук схватил с серой металлической тумбочки коричневую бутылку и вытряхнул на ладонь три таблетки. Одна из них упала, и он тут же поднял ее. Как только он протянул таблетки больному, тот выхватил их и закинул в рот. Коук впихнул в его руку стакан с водой, налитой из серебряного кувшина. Больной запил лекарство, конвульсивно дергая кадыком.

Через пару минут он смог сесть. Прижав колени к груди, он тяжело, неровно дышал.

– Мне плохо, Коук, – простонал он. – Мне нужен врач. Я умираю, Коук.

Его голос был полон ужаса.

– Вызови врача!

– Я не могу! – пискнул Коук. – Вы разве забыли?

Больной нахмурился, словно пытаясь осознать сказанное, а затем его лицо исказилось, и левая рука резко метнулась вперед. Он вцепился Коуку в рот и швырнул того в угол. Там человечек скорчился, прижимая руку к кровоточащим губам и с беспокойством следя за больным своими крысиными глазками.

– Будь здесь! – рыкнул больной. – Не заставляй меня звать тебя снова!

И тут же забыл о Коуке. Уронив голову, он бессильно стукнул сжатым кулаком по кровати.

– Проклятье! – раздался его стон.

Он просидел несколько минут не шевелясь, застыв, словно каменное изваяние. Коук сжался в углу, неподвижный, настороженный. Наконец больной выпрямился, отбросил тяжелое одеяло и встал. Он тяжело прошлепал к окну, жалуясь на ходу:

– Я болен. Я умираю.

Подойдя, потянул за толстый бархатный шнур; шторы с шелестом разъехались. Солнечный свет хлынул в комнату, залив фигуру больного и делая его алую пижаму похожей на пламя, а бледное лицо – на тесто.

– Это ужасно, – заявил он, – когда больной не может вызвать врача. Мне нужен эликсир, Коук. Мне нужно лекарство от этой боли. Я не могу больше терпеть.

Коук наблюдал; его глаза ни на секунду не теряли из виду высокую тонкую фигуру человека, который стоял в потоке солнечного света и незряче глядел на город. Коук убрал руку ото рта; она была вымазана красным, и кровь продолжала сочиться из трех царапин на губах.

– Найди мне врача, Коук, – велел больной. – Не важно, как ты это сделаешь. Просто найди.

Коук тут же вскочил на ноги и удрал из комнаты. Больной все так же глядел в окно, ничего не замечая.

Отсюда развалины были не так хорошо видны. Город был почти тем же самым, что и пятьдесят лет назад. Но если присмотреться внимательнее, можно было увидеть дырявые крыши, а также дома, где декоративные фасады обвалились и кирпич за ними раскрошился, загромоздив улицы.

Двенадцатая улица была полностью перекрыта. Кучи булыжника сделали многие улицы непроходимыми. Время действует не так быстро, как человек, но оно неумолимо.

Далекая, изогнутая словно лук автострада 35, выделяясь на фоне унылого однообразия, привлекала взгляд, словно движение среди неподвижности. Медицинский центр Канзаса отсюда не был виден, скрытый за холмами на юге, но этот огромный, окруженный стенами комплекс на Миссурийском Больничном холме блестел в солнечных лучах подобно бриллианту.

Подобно острову он восставал из моря убогой серости: царство жизни посреди умирающего города.

Больной смотрел из окна, как первые щупальца смога наползают с реки на улицы, взбираются по двадцатиэтажной крепости на Больничном холме. Им никогда не достичь ее вершины.

– Да чтоб их всех! – буркнул больной. – Чтоб их!

Флауэрс уставился из узкого окошка одноместной «Скорой помощи» в непроглядную ночную мглу, в которой морось смешалась со смогом. Эта мгла, словно зверь, атаковала противотуманные фары, пытающиеся ее развеять. Она безостановочно перетекала с места на место, не давая лучу цвета янтаря зацепить себя, и он отступал, побежденный.

С того времени как Флауэрс свернул с автострады, где горели фонари и периодически проезжал патруль, в нем поселилось беспокойство и растерянность. Даже на автостраде теперь было небезопасно. Когда двадцатимиллиметровый снаряд срикошетил от бронированной крыши «Скорой», грохот стоял чудовищный.

Где была полиция в тот момент?

Карты, на которых шоссе Труман-роуд все еще считалось проезжим, явно устарели. А это точно было шоссе Труман-роуд – слишком уж широкое для обычной городской дороги. Но он весьма туманно представлял себе, как далеко на восток уже забрался. Улицу по обе стороны от шоссе затопила тьма; хотя справа, кажется, она была немного гуще.

Похоже, там находился парк, если, конечно, над опустошением этой полоски земли не потрудились ветер, огонь или динамит. Он мысленно представил карту города. Должно быть, это парк Парейд или Гроув.

Вдруг под передним колесом что-то взорвалось. Содрогнувшуюся «Скорую» подбросило в воздух. Приземление было жестким. Прежде чем амортизаторы смогли погасить удар, автопилот потерял управление, и «Скорая» вильнула влево.

Флауэрс схватил аварийный руль, взяв управление на себя, и развернул машину в сторону заноса. Шины взвизгнули, словно стая разъяренных кошек.

Внезапно впереди мелькнул свет: тускло-красные огни, почти незаметные в ночи, затянутой смогом. Человеку, находящемуся на улице, они бы были по пояс. А значит, стояли на каких-то опорах.

На этот раз Флауэрс резко выкрутил колесо вправо и сжал сиденье одеревеневшими ногами, когда машина зацепила бордюр и, попав в грязь, едва выправила чудовищный крен, а затем снова ушла в занос. Это точно был парк! Машина неслась сквозь него, а Флауэрс безуспешно пытался вернуть управление, чудом объезжая деревья и сломанные телефонные столбы, опутанные сетью проводов, пока наконец не вырулил назад на улицу. В безумном рывке через парк позади остались несколько кварталов. Он затормозил.

Сидя в машине, зависшей на обочине, Флауэрс чувствовал, как лицо покрывается потом. Он вытер лоб тыльной стороной ладони и расправил сведенные судорогой плечи.

Чертов город! – мелькнула яростная мысль. – Чертовы дорожные службы! Чертов Ординатор, способный отправить студента на выезд в такую ужасную ночь.

Но в случившемся некого было винить.

Те, кто выезжал ночью, действовали на свой страх и риск. Но их было слишком мало, чтобы вынудить городские службы расходовать жалкие крохи налогов на ремонт улиц, ведь днем-то объезжать ямы, колеи и вырванные из земли куски бетона не составляло труда.

Флауэрс вернулся мыслями к недавнему инциденту. То, что попало под колесо, на яму совсем не походило. Скорее на фугас. А те фонари вполне могли быть установлены на баррикаде, за которой скрывалась банда налетчиков.

Вздрогнув, Флауэрс нажал на газ и страстно пожелал оказаться в Центре и отработать свою смену в отлично защищенном, асептически обработанном, комфортном помещении отделения «Скорой помощи».

Автопилот, похоже, снова работал как следует. Флауэрс ослабил хватку на руле, только когда вывел машину на середину дороги.

Смог слегка поредел, и он заметил свет, слабо, как тающий в ночи огонек свечки, мерцавший в дальнем конце улицы.

Флауэрс выключил все освещение и направил машину к кафе. В нем, не считая официанта, находился один-единственный посетитель. «Скорая» нырнула в чернильную темноту за углом.

Прежде чем открыть дверь, Флауэрс вскрыл новую упаковку фильтров и вставил их в ноздри, убедившись в том, что они плотно прилегают к стенкам. Уже на выходе достал свой игольчатый пистолет из кобуры. Магазин был полон. Он настроил систему управления «Скорой» на защиту и шагнул в ночь.

Настороженно втянул ноздрями воздух. Конечно, его никто не очищал, что за дикая фантазия, но пахло здесь вполне терпимо. Так что пара минут не могла заметно сократить его жизнь.

Смог вился вокруг, облепляя, пытаясь достать до его легких своими ядовитыми щупальцами. Бойд правильно сказал: «Мы плаваем в море канцерогенов.

И у нас есть два пути. Ты можешь вынырнуть из моря или постоянно отфильтровывать канцерогены. Но пока ты воплощаешь первое, идеальное решение в жизнь, постарайся сделать все, что возможно, для тех, кто из этого моря не вынырнет никогда».

Дождь почти прекратился, но Флауэрс все равно доверху застегнул пальто. Свой черный чемоданчик он оставил в машине, но, если его белую форменную куртку здесь заметят, могут возникнуть проблемы. Он мог нарваться на бандитов или фанатиков из Антививс, а может, и на обычного горожанина, затаившего злобу на медиков.

Пригнув стриженую, непокрытую голову, Флауэрс быстро миновал квадрат желтого света, падающий из широкого, заклеенного окна. Опустив руку в правый карман, он ощутил успокаивающую тяжесть своего игольного пистолета.

Таблички с номером улицы рядом с дверью давно уже не было. Флауэрс прошел через шлюзовой отсек в ярко освещенное помещение.

Официант точно был из местных. – с перебитым носом и шрамом, тянущимся по левой стороне лица, от линии волос до самой шеи. Грязная белая куртка на нем явно копировала униформу врачей.

Он беззаботно дымил сигаретой, почти незаметной в его толстых пальцах. Ужаснувшись было, Флауэрс тут же почувствовал прилив отвращения. Горожанам мало оказалось просто плавать в море канцерогенов; необходимо было все время наполнять его новыми.

Диагноз тощему посетителю с крысиным лицом он поставил автоматически: Щитовидная железа. Гипертония. Жить тому оставалось около пяти лет. Посетитель хитро глянул на Флауэрса, черпая ложкой какую-то бурду из стоящей перед ним миски.

– Чего желаете? – услужливо поинтересовался официант. – У нас в меню новые, полезные блюда. Есть новый тоник, прямо из лаборатории – все известные витамины, микроэлементы, железо и особый секретный ингредиент, растворенные в медицинском спирте. Могу предоставить сертификат лаборатории, анализы, свидетельство.

– Нет, – начал Флауэрс, – мне…

– Обогащенный фруктовый сок? – настойчиво продолжал официант. – Овощи? Имеется напиток из восемнадцати сжиженных цельных овощей. В одном стакане – недельная норма одиннадцати витаминов, восьми минералов и…

– Мне нужно только…

– Послушайте, – сказал официант, понизив голос до таинственного шепота, – у меня тут под стойкой кое-что припасено – чистый кентуккийский бурбон, ни витаминов, ни минералов, но пожар в кишках обеспечен.

– Мне нужно только узнать здешний адрес, – закончил фразу Флауэрс.

Официант тупо посмотрел на него. Подозрительность сгустилась вокруг него плотной стеной.

Наконец он ткнул пальцем туда, откуда Флауэрс пришел.

– Вон там, – ответил, – бульвар Бентон.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарил Флауэрс. И повернулся к двери, чувствуя, как от ощущения опасности покалывает затылок. А затем вышел в ночь.

– Пссс! – послышалось шипение за спиной.

Флауэрс вздрогнул и обернулся. Шипел Щитовидка, нацепивший на свою крысиную мордочку самое заискивающее выражение. Флауэрс остановился. Странный посетитель скользнул ближе.

– Куда вам надо? Может, я подскажу?

Флауэрс замялся.

– Десятая, – наконец выдавил он. – Квартал 3400.

Ну и что в этом может быть плохого?

– Держите на восток, через два квартала поверните налево. Оттуда прямо на север, – хрипло шепнул неожиданный помощник.

Флауэрс, пробормотав что-то вроде благодарности, собрался уходить, но тут заметил, что у его собеседника не было фильтров в носу, и смутился.

– Постой! – быстро продолжил мужчина. – Нужен пенициллин?

Флауэрс на мгновение окаменел, слишком изумленный, чтобы ответить. Затем естественным жестом сунул правую руку в карман, нащупав рукоятку пистолета, а левой тем временем нажав пару гвоздиков на пряжке ремня. Даже прислушавшись, он едва уловил звук заработавшего мотора «Скорой».

– Что вы сказали? – переспросил он.

– Пенициллин, – нетерпеливо повторил спекулянт. – Первоклассный товар. Прямо из лаборатории, и цена всего ничего.

– Сколько?

– Доллар за сто тысяч. Взгляни!

Он разжал кулак; в желтом ресторанном свете блеснул металлический колпачок ампулы, лежавшей на замызганной ладони.

– Здесь триста тысяч единиц быстрого действия. Ты наверняка подхватил этим вечером какую-нибудь заразу, которая вполне может свести тебя в могилу. А вот эта маленькая ампула поможет тебе справиться с ней самому. За три бакса, идет? Выйдешь на работу здоровым, и она окупится за день.

Флауэрс с любопытством взглянул на десятикубовую ампулу. Даже если в ней был пенициллин, то явно очень плохого качества. Доллар за сто тысяч единиц – цена ниже оптовой.

Спекулянт прокатил ампулу по ладони с таким видом, словно делал предложение, от которого сложно отказаться.

– Три бакса, и я сделаю укол. Лучшего тебе никто не предложит. Ну, – он отвел руку, делая вид, что собирается уходить, – жизнь-то твоя. Загремишь в больницу.

Флауэрс отступил назад, в темноту, поближе к машине, и прислушался к постукиванию роторов. Ночь безмолвствовала.

– Есть места и похуже, – сказал он.

– Назови хоть одно, – потребовал толкач, подобравшись ближе. – Вот что я тебе скажу. Отдам за два пятьдесят. Как тебе – всего два с полтиной, а? И шприц сверху?

В конце концов, цена упала до двух баксов. Теперь спекулянт стоял близко. Слишком близко, подумал Флауэрс. И отступил. Спекулянт схватил его за пальто, пытаясь удержать. Воротник пальто распахнулся.

Флауэрс про себя проклял придурка, не удосужившегося как следует намагнитить застежки. Спекулянт отшатнулся от белой куртки, дико озираясь в поисках недоступной сейчас помощи.

Флауэрс вытащил пистолет.

– Этого более чем достаточно, – решительно заявил он.

Спекулянт тут же метнулся к Флауэрсу, словно шарик на резинке.

– Эй, послушай-ка! Мы же вполне можем договориться. Я тебе отдаю пенициллин, а ты забываешь о нашей встрече, идет?

– Сколько его у тебя?

Спекулянт явно хотел соврать, но не осмелился.

– Десять миллионов. Забирай. Забирай все!

– Держи руки на виду. – Десять миллионов. Сотня баксов. Для такой мелкой сошки это огромная сумма. – Где ты его достал?

Неудачливый торгаш беспомощно пожал плечами:

– Сам знаешь, как оно бывает. Мне передают товар, и откуда мне знать, где его взяли? Может, украли. Или подменили на фабрике. Как-то так.

– Боун?

Торгаш заметно струхнул. Прищурив глазки, он уставился в ночную тень.

– А ты как думаешь? Да брось, медик, не гони. Ты ведь в меня не выстрелишь, правда? Ты же врач и все такое?

– Конечно, выстрелю, – ровно ответил Флауэрс. – Кого это волнует?

Внезапно поток света смыл темноту, словно моющим средством. Флауэрс услышал шум двигателя над головой и моргнул ослепшими глазами.

– Не двигаться, – раздался громкий голос. – Вы арестованы.

Торгаш рванул в темноту. Флауэрс тщательно прицелился. Игла вошла беглецу в затылок, сразу под основной затылочной костью. Он сделал еще шаг и рухнул, наполовину скрывшись в темноте. Сержант полиции выслушал Флауэрса и его версию событий с плохо скрытым нетерпением.

– Нечего было стрелять в него, – заявил он. – Чего он такого натворил, что нарвался на пулю?

– Спекуляция, – жестко начал Флауэрс, загибая пальцы дулом пистолета. – Взяточничество. И еще фальсификация. Нужно только сдать эту ампулу на анализ.

Чудом уцелев, она лежала посреди развороченного тротуара. Сержант с явной неохотой наклонился поднять ее.

– Это не доказательство, – кисло возразил он. – Думаете, нам заняться нечем, кроме как мотаться по ложным вызовам? Мне придется забрать вас в участок, за нарушение общественного порядка и незаконный арест.

Он задумчиво посмотрел на машину «Скорой помощи», а затем на пистолет в руках Флауэрса.

– Доказательства? – повторил Флауэрс, мрачно нахмурившись. – А какие еще вам требуются доказательства? У вас есть человек с десятью миллионами единиц пенициллина. Мои свидетельские показания. И это.

Он нажал кнопку повтора записи на пряжке своего ремня.

Голос был хорошо поставленным, богатым на интонации.

– Известные противопоказания – это чувствительность к илотицину и…

Флауэрс тут же нажал на паузу и перемотал пару футов пленки, прежде чем включить запись повторно.

– Пенициллин, – послышался хриплый шепот толкача. – Первоклассный товар. Прямо из лаборатории, и цена всего ничего…

Когда отзвучало последнее слово, Флауэрс стер оставшийся кусок лекции по терапии доктора Карри и добавил слова собственной присяги: «Я, Бенджамин Флауэрс, студент седьмого курса медицинского университета, настоящим клянусь именем Эскулапа и Гиппократа, что…»

Неохотное подтверждение от офицера придало записи законный статус, и Флауэрс сунул катушку с записью в его мясистые пальцы.

– Этого должно хватить с лихвой. Вот ваш задержанный.

Торгаш стоял, опираясь на руки и колени и вяло мотая головой взад-вперед, как спящий слон. Флауэрс поставил ногу ему на спину и опрокинул его.

– Я прослежу за развитием этого дела, – заявил он. – Хочу, чтобы этот человек понес заслуженное наказание в полном объеме. У меня есть номер вашего значка. И я не дам ему сбежать, а вам – потерять ни одно из доказательств.

В голосе сержанта прорезались просительные нотки.

– Зачем же так грубо. Я свою работу знаю. Но вы-то должны понимать – человеку надо на что-то жить. А времена нынче тяжелые. Этот вот, может быть, пытается оплатить счета за медицинское обслуживание! Посмотрите на это и с нашей стороны. Если бы мы отправляли в отделение каждого спекулянта в городе, городская тюрьма была бы битком набита. Как бы мы их прокормили? И как удержали бы, вздумай они уйти?

– Это ваши проблемы, сержант. Такие крысы, как он, расшатывают основы медицинского обслуживания. Если лекарства и антибиотики будут применяться без назначения врача, средний уровень жизни вновь опустится до семидесяти, а то и ниже. У нас и без таких, как он, куча проблем с чувствительностью пациентов к антибиотикам и с появлением новых штаммов бактерий, устойчивых к ним.

Флауэрс снова посмотрел на спекулянта. Тот пытался сесть с совершенно ошарашенным видом. Потерев затылок и вытянув руку, чтобы получше ее рассмотреть, он выдохнул:

– Я не умер.

– Мое дело – спасать жизни, а не отнимать их, – резко заявил Флауэрс.

Услышав голос, спекулянт поднял глаза и зарычал:

– Ты! Паршивый похититель тел! Шарлатан! Тебе это с рук не сойдет! Джон Боун об этом позаботится, проклятый ты мясник!

– Закрой рот! – резко оборвал торгаша сержант, поднимая того на ноги. – Ты и так довольно наболтал.

Но поддерживал он его на удивление мягко. Глядя на это, Флауэрс скривился.

Перекрикивая глухой рокот вертолетных двигателей, спекулянт крикнул ему:

– Ты и такие, как ты, – вы во всем этом виноваты!

* * *

Свет прожектора метнулся вдоль крыши над крыльцом и осветил две ржавые, косо висящие цифры, оставшиеся от номера дома. К счастью, они оказались последними.

Дом стоял рядом с незастроенным участком, заваленным обломками печной трубы, сломанной буровой установки и еще какого-то оборудования. Когда-то двор был вымощен асфальтом; теперь под колесами машины Флауэрса, подъехавшей к крыльцу, было нечто вроде каменной пыли.

Он выключил свет и сидел в темноте, глядя на место назначения. Дом был двухэтажный, с чердаком. Вдоль фасада протянулось ветхое крыльцо. Темные окна слепо пялились в ночь.

Может, Ординатор ошибся? Это было бы неудивительно.

Затем в одном из окон второго этажа он уловил едва заметный отблеск.

Флауэрс осторожно взобрался по прогнившим деревянным ступеням. Фонарик, встроенный в его чемоданчик, осветил рассохшуюся дверь. Флауэрс постучал. Ответа не было. Единственным звуком оставалось успокаивающее урчание мотора «Скорой».

Он нажал на антикварную латунную ручку. Дверь поддалась. Вытащив свой пистолет, он осторожно вошел в дом. Ведущий направо арочный проход закрывала изъеденная древоточцем фанерная доска. Впереди виднелся лестничный пролет.

Он бесшумно поднялся по лестнице, и свет фонарика отразился от древних прядильных станков, отполированных сотнями маленьких ручек. Когда он сможет позволить себе собственный дом за городом, подумал он про себя, он купит туда что-то вроде этих станков – старинное, несущее на себе отпечаток тысяч воспоминаний из прошлого. Если бы в этой лачуге обнаружились по-настоящему неплохие образцы работы по дереву, он бы мог выкупить ее или поспособствовать ее конфискации на нужды департамента общественного здоровья.

На верхней лестничной площадке находилось шесть дверей. Флауэрс повернул направо. Дверь, которую он дернул первой, оказалась заперта. От толчка что-то в замке брякнуло.

Он напряженно вслушался в звуки, разносящиеся по дому. Скрип, скрежет и шуршание доносились отовсюду, словно простоявший несколько веков дом ожил. Плечи Флауэрса напряглись.

Дверь открылась.

Свет от его фонаря облил фигуру девушки ртутным блеском. Она глядела на свет, не мигая. А Флауэрс глядел на нее. Ростом она была где-то пять футов и пять дюймов. Темные волосы наверняка оказались бы очень длинными, будь они распущены; но они были заплетены в косу, обвивающую ее голову подобно короне.

Тонкое лицо с очень белой кожей удивляло правильностью и изящностью черт. Желтое платье, свободно перетянутое на тонкой талии, не отличалось практичностью и откровенностью, в отличие от прямых, узких платьев, популярных у современных женщин. Но было что-то привлекательное в силуэте, лишь намеком обрисованном платьем, и белых босых ножках. Его пульс ускорился на десять ударов в минуту.

И только теперь он заметил, что девушка слепа. Роговицы были мутными, затеняя бледную голубизну ее глаз.

– Вы доктор?

Голос у девушки был мягкий и низкий.

– Да, студент-медик.

– Входите скорей, пока не переполошили соседей. Они могут быть опасны.

Пока девушка запирала за ним дверь на засов, Флауэрс оглядел комнату, оказавшуюся довольно просторной. Когда-то здесь была спальня; теперь в одной комнате размещалась целая квартира с двумя креслами, газовой горелкой, перевернутым ящиком, служившим подставкой для дымящей керосиновой лампы, и койкой, сделанной из дерева и холста.

На койке лежал мужчина средних – что-то около шестидесяти – лет. Его глаза были закрыты, а шумное дыхание заполняло полупустую комнату.

– Филип Шумахер? – спросил Флауэрс.

– Да, – ответила девушка.

Он снова обратил внимание на ее глаза. На солнце они, должно быть, цвета дикого гиацинта.

– Дочь?

– Не родственница.

– Что вы здесь делаете?

– Он болен, – просто сказала она.

Флауэрс вгляделся в ее лицо, но ничего не смог увидеть за разлитыми на нем спокойствием и умиротворенностью.

Он присел в кресло рядом с койкой и открыл свой чемоданчик. Не тратя лишнее время, достал горсть датчиков со спутанными проводами. Один прикрепил напротив сердца пациента; другой – на запястье, а третий – на ладонь. Застегнул манжету сфигмоманометра на бицепсе мужчины, проследив, как она наполняется воздухом, вставил трубку дыхательного аппарата между бледных губ и надел ему на голову что-то вроде тюбетейки…

Когда он закончил, Шумахер стал похож на муху, которая угодила в сеть из проводов, передающих слабые импульсы сидящему в черном чемоданчике пауку. Но паук, связанный с машиной «Скорой помощи» беспроводной связью, не тянул жизнь из мухи, а восстанавливал ее потрепанное тело.

Весь процесс занял минуту двадцать три секунды. И в следующую секунду Флауэрс заметил на предплечье у пациента пластырь. Нахмурив брови, он сорвал его. Под пластырем оказался потемневший от крови компресс и маленький, еще не закрывшийся порез на срединной локтевой вене.

– Кто находился здесь с тех пор, как этот человек заболел?

– Я, – четко ответила девушка. Ее рука расслабленно лежала на коробке с керосиновой лампой.

В изголовье койки больного стояла литровая банка. В ней была кровь, около пинты, уже свернувшаяся, но все еще теплая. Флауэрс медленно вернул банку на место.

– Зачем вы сделали кровопускание этому человеку?

– Это был единственный способ спасти ему жизнь, – мягко ответила девушка.

– Сейчас не Средневековье, – возразил Флауэрс. – Вы могли убить его.

– Учитесь лучше, студент, – все так же мягко попеняла она. – В некоторых случаях может помочь только кровопускание – например при кровоизлиянии в мозг. Оно временно понижает кровяное давление и дает крови в лопнувшем сосуде возможность свернуться.

Флауэрс невольно заглянул в чемоданчик. На мониторе внутри уже высветился диагноз. Это действительно оказалось кровоизлияние в мозг, и прогноз был обнадеживающим. Кровоизлияние удалось остановить.

Из отделения в чемоданчике он достал компресс, сорвал этикетку, проследил, как раскрывается упаковка, а затем крепко прижал его к порезу. Когда он отнял руку, компресс плотно прилип к коже.

– Законом запрещена медицинская практика без лицензии, – медленно сказал он. – Мне придется сообщить об этом случае.

– Нужно было позволить ему умереть?

– Лечить должны врачи.

– Он вызвал врача. Вы добирались сюда полтора часа. Если бы он дожидался вас, был бы уже мертв.

– Я приехал так быстро, как смог. Найти такую дыру ночью непросто.

– Я вас не виню. – Она нашарила рукой кресло позади себя и легко, даже грациозно, опустилась в него, сложив белые ручки на коленях. – Вы спросили, почему я пустила ему кровь. Я ответила.

Флауэрс молчал. Рассуждения девушки, хоть и безупречно логичные, все равно были в корне неверны. Нет ни одного приемлемого оправдания нарушителям закона. Оказывать медицинские услуги должны исключительно тщательно обученные, прошедшие строгий отбор специалисты, руководствующиеся принципами старинной врачебной этики. Никто другой не имел права вмешиваться в этот наиболее сакральный из всех существующих процесс.

– Вам повезло, – наконец заговорил он. – Но был шанс ошибиться.

– А смерть не оставляет шансов.

Она встала, приблизилась к парню и, положив руку ему на плечо, перегнулась через него, чтобы пощупать лоб Шумахера.

– Нет. – Ее голос был тверд и полон странной уверенности. – Он скоро поправится. Он хороший человек. Мы не должны позволить ему умереть.

Близость девичьего тела обволакивала его теплым ароматом, волнующим и соблазнительным. Флауэрс почувствовал, что у него повысилось давление. Почему бы и нет? – мелькнула мысль. – Она всего лишь горожанка. Но он тут же прогнал ее, и дело было вовсе не в его профессиональной чести, и даже не в ее слепоте.

Он не сделал ни единого движения, но девушка, убрав руку, отстранилась, словно почувствовала, как кипят внутри него эмоции.

– Я должен отвезти его в госпиталь, – сказал Флауэрс. – Помимо кровоизлияния, может возникнуть инфекция на месте пореза.

– Я отмыла его руку с мылом, а затем протерла спиртом, – отчиталась девушка. – Я простерилизовала лезвие над пламенем и опалила повязку на стекле лампы.