Перешагнуть через пропасть. Гедонистическая инженерия против уныния, одиночества и разобщенности

Что лучше – экономика с приоритетом потребления а-ля Джон Кейнс или либертарианский свободный рынок а-ля Милтон Фридман? «Страховочные сетки» или обучение плавать методом бросания в озеро для борьбы с неравенством в обществе? Кнут или пряник для сохранения международного порядка? Федеральные или местные законы для управления физическими и юридическими лицами? Образование или занятость для укрепления гражданского общества? Отделение церкви от государства или наоборот? Мультикультурный плавильный котел или национальное самосознание? Революция или эволюция?

Единственный честный ответ – «когда как». И это не точно. Если сжать всю историю жизни на Земле в одни сутки, анатомически современный человек появится за четыре секунды до полуночи. Наскальная живопись – за секунду до конца. В цивилизацию мы играем последнюю долю секунды^[97]. Чтобы наглядно представить себе, насколько мало мы знаем, вспомним, что мы до сих пор не разобрались, как относиться к яйцам, кофе и сливочному маслу: то ли это эликсир бессмертия, то ли тихие убийцы.

Итак, самая насущная наша задача на сегодня такова: можно ли воспользоваться советом Элисон Гопник и возродить к жизни пыльный, побитый и помятый эксперимент Просвещения, тот самый, который препятствует откату в трайбализм, опасному для обеих сторон политического спектра в наши дни, тот самый, который мог бы увести нас от игр, где есть победа и поражение, к Бесконечной игре, где выигрывают все?

Ведь каждый раз, когда мы отвечали притеснениями на притеснения, все кончалось кровавой баней и новыми страданиями. А в тех исключительных случаях, когда наши ангелы в человеческом обличье отвечали на притеснения состраданием, мы преображали мир к лучшему.

* * *

2 июля 1776 года во время Второго Континентального конгресса в Филадельфии все делегаты оцепенели от ужаса. Они только что составили черновик Декларации независимости от Англии, но никто не хотел подписывать его первым.

Наконец голос подал Бенджамин Франклин, делегат от Пенсильвании.

– Господа, я понимаю ваши опасения по поводу подписания этой декларации… но знаю одно: все мы должны держаться вместе, иначе всех нас, скорее всего, повесят по отдельности^[98].

Эта сентенция о коллективном спасении или коллективной гибели сохраняет актуальность и сегодня. В последние 30 лет политика идентичности по всем направлениям, идея, что раса, пол, национальность или идеология составляет самую суть твоего бытия и твоего опыта и что единственный путь к справедливости – требовать возмещения от тех, кто лишил тебя того, что принадлежит тебе по праву, – так вот, вся эта структура рушится на фундаментальном уровне, если верно и другое: что в следующем столетии всех нас ждет больше нестабильности и трудностей, чем выпало на долю любой конкретной группы, требующей, чтобы ей вернули долг, как бы велик он ни был.

Если сейчас, когда нужно срочно объединяться, мы позволим себе раздробиться, если мы упремся и скажем: «Я отказываюсь сотрудничать и признавать, что те, кто не похож на меня, такие же люди, как я, пока не получу своего» – мы увеличим вероятность, что всем нам не поздоровится. Да, будет больно.

Если же мы придем к выводу, что скатываться в трайбализм, чреватый насилием и способный привести не только к победе, но и к поражению, когда планета пытается прокормить восемь миллиардов человек – идея катастрофически неудачная, – тогда нам придется прийти и к другому выводу по совету пророка Мухаммеда: «Враг моего врага – мой друг». По крайней мере, временно. А может быть, и навсегда.

Нам придется закопать топор войны, каждому свой, и неохотно согласиться вместе противодействовать угрозе, нависшей над цивилизацией, а может быть, и над самим существованием нашего вида. Это не требует и не должно требовать всеобщего согласия, да и дожидаться его нет времени. Нам нужно лишь нащупать самое широкое поле наших общих опасений, встретиться на этом поле, опираясь на соображения взаимности, и взяться за работу.

Глава третья
Мир – это мы

Бежать некуда

Летом 2018 года мы с родными поехали на границу между США и Британской Колумбией. Мы отправились на север повидать старых друзей, живших в горах. Отчасти целью поездки было просто пообщаться (наши дети дружили), но в остальном цель была практическая: мы подыскивали, куда переехать. Мы уже больше 10 лет высматривали последнее лучшее место в Северной Америке, которое можно было бы назвать домом. Место, где много нехоженых земель для увлекательных приключений и сложилось славное общество, где хорошо растить детей.

Все шло прекрасно, пока на самой границе мы не получили сиплое голосовое сообщение от друзей: «Лучше не приезжайте. Долину заволокло дымом. Уносим ноги, пока не будет чем дышать».

Лесные пожары – характерная черта американского Запада, и даже в более прохладных широтах Британской Колумбии лишь не намного легче – та же засушливая погода, те же беспечные туристы, те же грозы. Но тут все было иначе. Наша кленовая Шангри-Ла на сей раз даже не горела. Горела Швеция. «Пожаров в этом году неимоверно много, – говорила Лиз Хой, исследовательница из центра управления космическими полетами НАСА. – Задымление снижает качество воздуха даже в нескольких тысячах миль от Арктики»^[99].

Наша воображаемая тихая гавань просто не устояла под этим натиском. Даже «профилактические выживальщики», которые разбивали огороды, строили заборы и создавали общину в этом идеальном месте, внезапно вынуждены были покинуть свои дома из-за событий, разыгравшихся (или разгоревшихся) на другом краю Земли.

Бежать буквально некуда.

Выживальщики, не слушающиеся совета Бена Франклина, не желающие держаться вместе и твердо намеренные справиться со всем в одиночку, вероятно, посчитают, будто необжитый край Британской Колумбии – это слишком легкодоступно. Они предпочли бы считать свои бункеры в Айдахо, Новой Зеландии или на Гавайях с их нетронутой природой более надежным убежищем от всех невзгод. Но задумайтесь о самых далеких, самых труднодоступных местах на планете, например о Северном и Южном полюсах.

Недавно группа ученых обнаружила, что микропластик, крошечные шарики, которые отшелушиваются со всех наших отходов, – просочились и в арктические ледники; более того, их там примерно столько же, сколько в европейских городах^[100]. Все мы глотаем, вдыхаем, впитываем эту гадость. Даже Санта-Клаус и его эльфы. Даже умильные пингвины, вперевалочку топающие по Антарктиде.

Немногим лучше положение в самой высокой и самой низкой точках земной поверхности – на горе Эверест и в Марианской впадине. Мусор, который оставили по себе альпинисты, – пустые кислородные баллоны и брошенное снаряжение, – вот уже десятки лет служит печальной приметой гималайских базовых лагерей. Однако черные метки на склонах великой горы оставляют не только альпинисты.

Джон Олл из Университета Западного Вашингтона сообщил, что его коллеги обнаружили в базовом лагере с непальской стороны Эвереста загрязнения в толще снежного покрова. В пробах, которые они обработали в походной лаборатории на склоне горы, оказалось неожиданно много посторонних вредных веществ.

«Снежинки формируются вокруг мельчайших частичек загрязнений, поэтому снег, в сущности, вылавливает вредные вещества и осаждает их на землю», – сообщал из Катманду доктор Олл^[101]. Высокогорные ветры, обдувающие высочайшую вершину мира, приносят с собой мумбайский и шанхайский смог. А еще говорят про чистый горный воздух…

Через год после того, как шведские пожары вынудили нас эвакуироваться из Британской Колумбии, журнал National Geographic опубликовал данные глубоководных экспедиций со дна Марианской впадины, самого глубокого места на Земле. И там, в 11 километрах ниже уровня моря, где условия так суровы, что ни о каких живых организмах не может быть и речи, ультрасовременный глубоководный зонд заснял выброшенный пластиковый пакет.

При всей своей экстраординарности этот снимок не был таким уж неожиданным. «В феврале, – писал National Geographic, – независимое исследование показало, что на некоторых участках Марианской впадины общий уровень загрязнения выше, чем в некоторых самых грязных реках Китая… химические загрязняющие агенты во впадине, вероятно, отчасти возникли в результате распада пластика в водяной колонне»^[102].

Оба примера – и дым от лесных пожаров, и промышленные загрязнения в непостижимо далеких местах, – мы можем списать на две силы: струйные течения в атмосфере и Гольфстрим в океане. Мы живем на вращающейся планете, и воздух и вода на ней циркулируют, создавая мощные предсказуемые течения. То, что начинается в одном месте, почти всегда заканчивается в другом. Но в нашем мире появились и новые элементы взаимосвязанности, которые делают его совсем маленьким, нравится нам это или нет.

Вот, например, авиаперелеты и интернет. Благодатная почва для распространения вирусов – и реальных, и виртуальных.

* * *

Еще во времена черной смерти, гулявшей по средневековой Европе, ученые проследили, что эпидемии всегда распространяются волнами. Вирус возникает в одном месте и расходится оттуда в предсказуемом темпе, заданном средней скоростью путешествий. В XIV веке бубонная чума по Великому шелковому пути просочилась в портовые города Крыма и Причерноморья. Оттуда болезнь распространилась по Европе примерно со скоростью конного каравана – около двух километров в день.

С появлением самолетов, поездов и автомобилей знакомый волнообразный рисунок несколько смазался. Сядь на самолет в Пекине – и через 14 часов будешь в Нью-Йорке вместе со всеми вирусами, которые разместились в тебе без твоего ведома. Побывай на конференции в Бостоне или на политических протестах в Лондоне – и к моменту возвращения домой, когда ты почувствуешь легкое недомогание, тысячи участников успеют разнести болезнь практически куда угодно.

Такая почти мгновенная телепортация сбила все настройки привычных моделей отслеживания заболеваемости. Но когда специалисты по теории сетей подправили их с учетом повысившейся скорости перемещений, алгоритмы снова показали знакомый волновой рисунок передачи.

Однако недавно появилась новая зараза – не физическая, а виртуальная. И все это стало возможным благодаря передаче идей по оптоволоконным кабелям и через вай-фай.

Чтобы понять, как распространяются и мутируют вирусные идеи, придется изучить жуткий пример глобального поветрия, по сравнению с которым меркнет все остальное, – успех кей-поп-ролика Gangnam Style на YouTube в 2012 году. В тот год странная, атональная, отупляюще монотонная песня была просто бешено популярной и стала первым видео на YouTube, набравшим больше миллиарда просмотров.

Исследователи давно предполагали, что цифровые мемы, будь то песни, твиты, видео или шутки, следуют тем же закономерностям роста и распространения, что и биологические болезни. До недавнего времени у них не было возможности это доказать. Проследить характерную расходящуюся рябь заразы было практически невозможно. Если бы ученые пытались искать географические следы, как для черной смерти, распространение Gangnam Style из эпицентра где-то в Южной Корее по всему миру казалось бы случайным. По старым моделям это не имело никакого смысла.

«Географические расстояния – не главный фактор распространения информации по социальным сетям, – писали исследователи в журнале Массачусетского технологического института Technology Review. – Оно зависит скорее от связности регионов: те места, где развиты социальные узы, получают информацию быстрее, чем те, где эти узы слабы».

Получив возможность скорректировать социальные расстояния, а не только физические, ученые заметили, что путь к захвату мира у Gangnam Style в точности соответствовал все тому же старому доброму волновому рисунку. После первой загрузки ролик перекинулся из Южной Кореи на соседние Филиппины, а оттуда – в США и на весь остальной англоговорящий мир. Упоминания об этой песне в Google Trends и Twitter соответствовали волновой картине, впервые отмеченной в годы черной смерти: от скорости продвижения всадника на коне к скорости самолета – и так вплоть до сегодняшнего дня, когда скорость передачи ограничивается лишь скоростью наших интернет-роутеров.

«Распространение современных мемов идет совершенно так же, как и распространение древних инфекций, – отметили ученые. – Поэтому пандемия ролика Gangnam Style распространялась так же, как бубонная чума. В этом нет ничего неожиданного. Однако это подтверждает необычайно глубокую связь между физическим миром и миром чистой информации»^[103].

Сногсшибательные эффекты мира, ставшего крошечным из-за транспорта, спутников и интернет-кабелей, лишили нас всех возможностей сбежать от своих проблем даже буквально на край Земли, на ее высоты и в ее глубины. Загрязнения, болезни и зубодробительно-заразительные танцевальные мемы – до всего одного клика, не больше. И до идеологий вознесения, как выяснилось, тоже. От конца света нигде не скроешься.

Вопрос уже не в том, куда бежать, – вопрос в том, на каком последнем рубеже закрепиться.

О чем пел Дэвид Боуи

Мы должны быть верными не только своей расе, своему племени, своему классу, свой стране, а значит, мы должны научиться смотреть на мир в целом… Либо мы научимся жить вместе, как братья, либо погибнем вместе, как глупцы.

Мартин Лютер Кинг

Что ж, выходит, надо держаться друг друга.

Все сложнейшие проблемы, с которыми мы сталкиваемся, требуют координированных решений. Нам нужно как-то научиться думать, чувствовать и действовать глобальнее. Но сделать такой шаг к картине, которая охватила бы весь мир, очень трудно.

Мягко говоря: на самом деле это еще никому не удавалось. Все более общее и всеохватное, чем окситоциновый трайбализм, валяется никому не нужное. Так было всегда. Время от времени в периоды затишья и везения крошечные группки идеалистов заигрывали с идеями равенства и взаимности, но надолго их обычно не хватало. И это никогда не рассматривалось как «счастье для всех и сразу» – как проект, который должен охватить всех одновременно и повсеместно.

Но сейчас это уже не идеалистические или романтические мечты, к которым хочется стремиться, – это вопрос рационального самосохранения. Как сказал недавно Илон Маск, когда у него спросили, почему он решил обнародовать технологию создания своих патентованных батарей, «нет никакого смысла садиться в спасательную лодку одному». С таким вынуждены были бы согласиться даже Макиавелли и Сунь-цзы.

Если мы хотим повысить до нужного уровня коллективные способности к решению проблем и принятию решений, нам придется расти над собой, и поскорее. Но для этого нужно сперва почитать исследования, как именно нам следует расти, и разобраться в них. Поскольку конкретный путь с нынешнего уровня развития на следующий строится на важнейшей идее, которую мы рискуем опустить.

Один из простейших законов мироустройства состоит в идее рекурсивного развития: когда мы растем, то всегда на каждые два шага вперед делаем шаг назад.

Пожалуй, самый знакомый пример этого явления – этап развития ребенка, которого боятся каждая мать и каждый отец: пресловутый кризис двух лет.

Когда младенец только рождается, ему очень трудно понять, где кончается мама и начинается его собственное Я. Для него это все одно внутриутробное целое – общая пища, общее тепло, общее сердцебиение. Но примерно в возрасте полутора-двух лет что-то меняется. Ребенок открывает фундаментальную истину: есть Я, а есть не-Я. И все эти не-Я, начиная с мамы, подвластны моей воле. Стоит мне заплакать, и они сбегаются. Стоит протянуть руку – и меня покормят. Стоит залепетать – и меня обнимают. А уж если посмотреть им прямо в глаза и бросить погремушку на пол – ух, что будет! Специфический акт осознания, что существуют Другие, цементирует самосознание ребенка^[104].

То же самое происходит, когда мы делаем следующий шаг от эгоцентризма к этноцентризму. Чтобы создать по-настоящему прочные узы со своей семьей или племенем, нам нужно выйти за пределы мы, чтобы определить, кто такие они. Мы как рабочая модель может существовать только по контрасту с они. С другими. Теми, из-за реки, которые как-то не так выглядят, одеваются, пахнут, как-то не так говорят и почитают непонятных богов, совсем не похожих на наших. И чем хуже мы о них отзываемся, тем красивее звучит (и приятнее ощущается) наше «Мы». Вот он, трайбализм, «Мы» против «Них».

Как же нам перейти от этноцентрической к глобально-центрической точке зрения, когда мы пригласим всех Других в большой-пребольшой вигвам, к тому «Мы», которое включает всех одновременно и повсеместно?

Из всего этого следует, что самый надежный путь к глобальной точке зрения – сделать еще один большой шаг за ее пределы и встать на точку зрения Вселенной. Мы, совсем как ребенок в разгар кризиса двух лет, должны выглянуть за рамки своего нынешнего положения. В этом случае нам придется выйти за пределы земного мира во Вселенную, в которой он находится.

В прошлом такое происходило исключительно редко. Святые и мудрецы Осевого времени – Христос, Платон, Заратустра, Будда, Лао-цзы – обладали вселенским видением, выходившим за пределы племени и союза. Но то, что они заложили, по сути дела, почти никому не пригодилось, а их глубокие инсайты нередко кооптировались. «В сущности был только один христианин, и он умер на кресте», – едко замечал Ницше^[105].

* * *

В наши дни лучшие примеры глобальноцентрической точки зрения, о которой мы говорим, подают нам те, кто буквально выходил за пределы нашего мира: астронавты. До конца 1960-х, когда были запущены первые космические корабли серии «Аполлон», никому не удавалось покинуть нашу родную планету и вернуться, чтобы об этом рассказать.

20 июля 2019 года в газете Washington Post опубликовали статью в честь 50-й годовщины высадки на Луну «Аполлона-11». Журналисты взяли интервью у 50 астронавтов из 570 побывавших в космосе^[106]. У пилотов космических шаттлов НАСА. У русских космонавтов. У афганцев. У малазийцев. У толстосумов из числа обывателей.

Даже Нил Армстронг, известный своей мужественной сдержанностью, и тот, вспоминая прошлое, невольно расчувствовался. «Меня вдруг словно ударило – ведь эта крошечная горошинка, такая красивая и голубая, и есть Земля, – сказал он. – Я закрыл один глаз и поднял большой палец – и палец целиком заслонил планету Земля. Я совсем не чувствовал себя великаном. Наоборот – очень-очень маленьким».

В 1988 году, еще во время Афганской войны, на космическую станцию «Мир» вместе с двумя русскими космонавтами отправился первый и единственный афганский космонавт Абдул Ахад Моманд. Когда он очутился на орбите и оценил ситуацию, он обратился по телефону к президенту Афганистана. «Я сказал, что войне надо положить конец, что всем нам надо объединиться. Что людям, особенно афганцам, эта война не нужна». Космическая точка зрения привела к стратегическому озарению. В 2013 году канадский астронавт Крис Хэдфилд в свободную минутку на МКС взял плававшую в невесомости гитару, включил видеокамеру и начал напевать старую песню Дэвида Боуи. Его кавер на Space Oddity Дэвида Боуи с ее легендарной строчкой Ground control to Major Tom («Майор Том подчиняется командам с Земли»), судя по 50 миллиардам просмотров, полностью захватил воображение публики. Хэдфилд, один в космосе, пел песню, слова которой все мы знаем наизусть, и заставил мир чуть-чуть сплотиться.

Чем бы ни вдохновлялись такие сюжеты и как бы они ни вдохновляли нас, остается одна сложность. Если для того, чтобы осознать глобальное единство, надо стать астронавтом, это не решит нашу крупномасштабную проблему, потому что астронавтов все-таки очень мало. Далеко не каждый в состоянии пройти жесткий отбор и тренировки в НАСА, и практически ни у кого нет лишней четверти миллиона долларов (по такой цене идет предварительная продажа билетов на Virgin Galactic), чтобы улететь на Луну.

Однако же то, что получили астронавты, нужно нам всем. И срочно.

* * *

Иногда, чтобы сплотиться, достаточно малейшего намека на «космических Других». В ходе одного недавнего исследования расовых предрассудков исследователи опросили белых домовладельцев, какова будет их реакция, если к ним в дверь позвонят представители иной расы. В консервативных районах белые домовладельцы заметно чаще прибегали к нейтральным или негативным выражениям при общении с небелыми посетителями по сравнению с белыми. Кроме того, они уделяли цветным визитерам меньше времени и раньше прекращали разговор и закрывали дверь. Читать об этом грустно, но не то чтобы удивительно.

А потом исследователи изменили дизайн эксперимента. Они сообщали домовладельцам, что ученые только что открыли внеземную жизнь. В этом рассказе не было никаких избыточных подробностей, никаких подробностей про Зону-51 или сюжетов наподобие «Дня независимости», просто сухой факт: МЫ НЕ ОДНИ ВО ВСЕЛЕННОЙ. И стоило лишь слегка подтолкнуть испытуемых к мысли, что все мы люди и можем столкнуться с чем-то странным и диким, с чем-то настолько Другим, что мы и представить себе не можем, как они тут же начинали относиться к незнакомцам несравнимо более открыто и приветливо. После этого белые встречали черных и коричневых гораздо радушнее. Видимо, расизм как объединяющая сила все же слабее видизма. Если речь идет о людях против маленьких зеленых человечков, цвет нашей кожи утрачивает актуальность^[107].

* * *

Но надеяться, что весь мир объединится благодаря контакту с инопланетянами, все же не стоит: такая стратегия вряд ли себя оправдает по одной простой причине – такой контакт крайне маловероятен. Да, конечно, если это произойдет, это будет всем черным лебедям черный лебедь. Но ждать его, несмотря на все будоражащие воображение намеки из Пентагона или, скажем, Ватикана, пожалуй, не стоит – события разворачиваются на наших глазах с такой быстротой, что инопланетяне вряд ли успеют прилететь. А пока нам не светит наш личный близкий контакт, придется изучать другие способы расширить свое космическое восприятие.

Для этого нам надо решить парадокс Ферми, названный в честь великого физика Энрико Ферми, который спросил: если планет и галактик почти бесконечно много, как вышло, что мы во Вселенной только одни? Для объяснения этого непреложного факта выдвинуты десятки теорий, от гипотезы Великого фильтра (согласно которой либо мы единственная цивилизация, которой удалось достичь такой ступени развития, либо все более развитые цивилизации уже сгинули) до гипотезы Темного леса, согласно которой лучшее, что можно сделать во Вселенной, кишащей разумной и, скорее всего, враждебной жизнью, – это СПРЯТАТЬСЯ!).

Однако футурист Джон Смарт в интервью Университету сингулярности выдвигает другое предположение – что развитая внеземная жизнь, вероятно, просто предпочла покинуть трехмерное пространство-время.

По мысли Смарта, проекты по поиску внеземного разума вроде SETI, посылающие в дальний космос радио- и микроволновые сигналы, неизменно терпят неудачу потому, что придерживаются наивного упрощенческого образа мыслей. Примерно как на старой карикатуре из серии Far Side, где ученые безуспешно пытаются разговаривать с дельфинами, и один говорит другому: «Мэтьюс, тут опять какое-то непонятное бла-бла-бла-эс-паньол». Очень может быть, что нам не удается поговорить с собратьями по галактике, потому что мы упорно считаем, что у них такие же, как у нас, ограниченные способы коммуникации».

– Развитые цивилизации, – предполагает Смарт, – не колонизируют дальний космос, для них эта мысль архаична. Они колонизируют внутренний космос… Эволюционные процессы в нашей Вселенной, вероятно, привели все развитые цивилизации к одной и той же конечной точке – точке, где мы выходим из нынешнего пространства-времени в виртуальные миры, которые создаем сами^[108].

Подобную идею, что развитые цивилизации создают для себя виртуальные миры, продвигал оксфордский философ Ник Бостром, выдвинувший популярную гипотезу симуляции. Согласно этой гипотезе, человечество живет в симуляции, созданной более разумными существами. Однако Смарт считает ее недостаточно смелой. Нет, мы не заперты в компьютерной игре: просто все наши космические собратья давным-давно покинули 3D-реальность. И теперь гоняют по множественной вселенной в свое удовольствие. По мысли Смарта, мы не там ищем себе галактических приятелей.

* * *

На первый взгляд надуманную спекулятивную теорию наподобие гипотезы о переходе невозможно подтвердить. Однако ученые все равно ступили на этот скользкий путь. Исследователи из Имперского колледжа в Лондоне и из Университета Джонса Хопкинса начали составлять карту «гиперпространства» – царства, куда, по их словам, попадают потребители мощного психоделика диметилтриптамина (ДМТ). Считается, что это одно из самых вероятных излюбленных мест всех этих «ушедших цивилизаций». Еще в 1990-е, когда эти исследования только начинались, Рик Строссман из Университета Нью-Мексико и его сотрудники обнаружили, что более 50 % испытуемых под воздействием внутривенно вводимого ДМТ контактировали с инопланетянами и попадали в иной мир, который казался им «таким же или более реальным, чем повседневная реальность»^[109].

Ученые из Университета Джонса Хопкинса, которые всего несколько лет назад с осторожным оптимизмом сообщали, что трехграммовая доза псилоцибиновых грибов помогает пациентам со скучными жалобами – например, тем, кто хочет бросить курить или избавиться от тревожности, – сегодня без зазрения совести спрашивают своих испытуемых, контактировали ли те с внеземными сущностями, когда мчались через гиперпространство^[110]. А если да, то с какими именно? С ангелоподобными существами? С фрактальными эльфами? С серыми гуманоидами? А может быть, с гигантскими богомолами? Как тут не вспомнить наркотические галлюцинации Хантера Томпсона в «Страхе и ненависти в Лас-Вегасе»: «Без мазы упоминать об этих летучих мышах, – подумал я. – Бедный ублюдок довольно скоро сам увидит их во плоти»^[111],^[112]. Четвертая стена между объективной материалистической наукой и многомерной вероятностью снесена напрочь. Мы всерьез взялись рисовать карту волшебной страны.

Если исследование Университета Джонса Хопкинса кажется вам погоней за химерами, задумайтесь, чем занимаются ученые из Имперского колледжа: тут воображение пасует. «Типичные» галлюцинации после приема ДМТ длятся от 5 до 15 минут, но нередко остается ощущение, что ты успел попасть в иной мир лишь на миг, и тебя тут же выбросило обратно. Поэтому составлять карту этой территории – все равно что писать портрет, прыгая на батуте. Рабочая группа из Имперского колледжа отточила этот процесс^[113]: испытуемый получает ДМТ через капельницу непрерывно, поэтому остается в гиперпространстве часами напролет. Такие продолжительные сессии дают ученым надежду исследовать эту территорию систематически. Эти исследования до жути напоминают пресловутый MK-ULTRA (печально известный проект ЦРУ по изучению всего «странного и применимого в военных целях» для психотропного воздействия на противника) – ученые рассчитывают изучить и прекогницию, и телепатический контакт между испытуемыми. Они предполагают, что эти психонавты, выйдя за пределы конвенционального пространства-времени и придя в измененное состояние сознания, получают доступ к нелокальной и неординарной информации. Иначе говоря, к информации из иного мира.

С тех самых пор, когда Альберт Эйнштейн впервые провел свои знаменитые мысленные эксперименты, в которых прошлое, настоящее и будущее перемешиваются, будто в миксере, мы знаем, по крайней мере, на уровне интеллекта, что понятия «до» и «после» значительно более субъективны, чем нам хочется верить. Ученые из Имперского колледжа надеются, что их исследования выведут операции над временем из области мысленного эксперимента в мир эксперимента физического. Мало того, они пытаются наладить контакт с сущностями из гиперпространства и начать диалог. Что заставляет вспомнить как мораль легенды о докторе Фаусте, который за знания продал душу дьяволу, так и бесчисленные фильмы ужасов, начинающиеся в подвале какого-нибудь захолустного медицинского института.

Но сможет ли контакт с Другими, даже однозначно подтвержденный, заставить нас встряхнуться и избавиться от трайбалистских пристрастий раз и навсегда? Двухлетка в кризисе должен наконец понять, что на свете есть мама, чтобы в полной мере осознать, что на свете есть Я. Племя должно точно знать, что те, кто за рекой, – Другие, чтобы так же точно знать, что те, кто живет в нашей деревне, – Мы. Доживем ли мы до единого человечества, если выследим то великое неизвестное, которое лежит за пределами нашего восприятия?

Несмотря на все пикантные намеки и завлекательные предположения, наши поиски внеземного разума в 3D постоянно заканчиваются неудачей. Поскольку мы не можем все стать астронавтами и отправиться покорять просторы привычной Вселенной, может быть, стоит податься в психонавты и отправиться внутрь, покорять просторы множественной вселенной? Стать, по выражению Смарта, «инженерами внутреннего космоса»?

Если мы лучше научимся исследовать собственное сознание и реальность как таковую, мы неизбежно пересмотрим представления о собственной значимости в общей картине мира. Для биологического вида, который, похоже, только и делает, что запинается о чувство собственного величия, здоровая доза благоговения, восхищения и смирения – то, что доктор прописал.

Прав был Гамлет. Есть многое на свете, что и не снилось нашим мудрецам.

Интертвингулярность

Увы, от этих самых мудрецов одни беды. По мере приближения к тому, что многие считают концом истории, вероятность, что нас ожидает идеально срежиссированная сингулярность, все быстрее тает. Никакой Рей Курцвайль не встретит нас у кремниевых Жемчужных Врат и не проведет нас за них. Выруливать на сей раз придется самостоятельно.

А вот на что это все больше похоже, так это на интертвингулярность^[114]. Когда мы ищем хоть какое-то непротиворечивое объяснение положению в мире, объятом хаосом, все наши любимые мифологические системы разбиваются, искажаются и перемешиваются. Отличить сигнал от шума становится практически невозможно.

Конечно, существуют алгоритмы социальных сетей, которые раздувают самые скверные наши инстинкты, геополитические игроки превращают интернет-контент в оружие, а теоретики-маргиналы гениально все запутывают, но почва наших умов, на которую падают все эти зерна, сейчас особенно плодородна, и вот почему.

Потому что у нас есть маленькие такие миндалевидные тела, а еще окситоцин и дофамин.

Если учесть, что в последние несколько лет вместилось столько потрясений и дестабилизирующих событий, что хватило бы на десятилетия, можно сказать, что наши миндалевидные тела, системы обнаружения угрозы, все это время пребывали в состоянии полной боевой готовности. Что бы нас ни постигло – неожиданные результаты выборов, стихийные бедствия, глобальная пандемия, нам и в самом деле было важно знать, что происходит в соседней стране, соседнем городе, соседнем доме. Природное стремление быть в курсе всех последних новостей, всех сенсаций и всех «экспертных мнений» усилилось во 100 крат. В стародавние времена мы бы прислушивались к барабанам в глубине джунглей, высматривали бы дым сигнальных костров, сплетничали с односельчанами. Теперь все это переродилось в фейсбучные и инстаграмные посты, запойные просмотры роликов на ютубе и группы в вотсаппе. Всем нам отчаянно хочется точно знать, что нас спасет, а что убьет. Каждый раз, когда мы слышим тревожный сигнал миндалевидного тела и обнаруживаем что-то, что Роберт Сапольски называет «броским» в том смысле, что оно может нас вознести или уничтожить, мы получаем всплеск дофамина. Даже если новость плохая, найти ее приносит извращенное удовольствие. А дальше хоть кликай, хоть лайкай, хоть оставляй комменты – ты пленник алгоритма оптимизации технологических гигантов, и порочный круг самоподкрепления уже не разорвать.