Czytaj książkę: «Империя проклятых», strona 3

Книга первая. Святые и грешники

Три столетия просуществовало это благородное братство. Хотя они были обречены с самого рождения и прокляты Богом, они сумели подняться над своей окаянной натурой, чтобы зажечь серебряное пламя, пылающее между человечеством и ужасниками, что охотились на нас. Надежда для безнадежья. Свет во тьме.

Какая жестокая судьба – знать, что последний смертельный удар нанесен был не тьмой. Но рукой одного из них.

Альфонс де Монфор, «Хроники Серебряного Ордена»

I. Ничего, кроме тьмы

– С чего начнем? – спросил Габриэль.

– Мне кажется самым мудрым будет начать с того места, на котором ты остановился, – ответил Жан-Франсуа.

– Если ты ищешь мудрости, холоднокровка, то выбрал не того человека для беседы.

– Увы, но ты единственный человек в этой комнате.

Габриэль усмехнулся и откинулся на спинку кресла.

– История моей чертовой, сука, жизни.

– Нужна, чтобы ее продолжить. – Историк, поджав губы, смахнул с рукава сюртука воображаемую пыль. – Ты проехал пол-империи, чтобы отомстить за убийство жены и дочери. Намереваясь уничтожить Вечного Короля Фабьена Восса. А вместо этого стал опекуном девушки по имени Диор Лашанс, последнего отпрыска из рода святого Спасителя. Твои братья из Ордо Аржен пытались убить тебя, а старая подруга Хлоя Саваж намеревалась принести в жертву мадемуазель Лашанс, совершив древний ритуал, призванный положить конец мертводню. Но при помощи своей сестры, которая оказалась одной из своих и называла себя Лиат, – тут губы вампира скривились в презрении, – ты поднялся на вершины Сан-Мишона, заколол своих бывших товарищей, как святых поросят, одного за другим, и спас Грааль от верной смерти. Счастливый конец для всех.

Жан-Франсуа помахал пером, приподняв бровь.

– Если ты, конечно, не член Серебряного Ордена.

Последний угодник-среброносец ничего не ответил, уставившись на стоявший между ними химический шар и оглядываясь назад, на далекие, давно прошедшие годы. Из какого-то уголка камеры на свет выбрался бледный, как голый череп, мотылек и теперь порхал вокруг. Габриэль смотрел, как насекомое тщетно бьется о стекло, вспоминая трепет тысяч крошечных крыльев, когда он падал с монастырских высот, когда так называемые братья перерезали ему горло. Ощущая вкус древней крови, оттащившей его от края смерти. Бледная фигура в кроваво-красном плаще, стягивающая фарфоровую маску, чтобы показать скрытое под ней лицо – лицо чудовища и… сестры.

«Почему ты мне не сказала, Селин?»

«Потому, что вс-с-се, что я вытерпела, вс-с-се, кем я с-с-стала, из-за тебя».

Последний угодник сделал еще один медленный глоток вина.

«Я ненавижу тебя, братец».

– Де Леон?

– Ты когда-нибудь задумывался, чем все это закончится, Честейн? – наконец спросил Габриэль. – Когда вы вскроете горло последнему смертному? Когда высохнет последняя капля крови, которую вы сосете у нас? Когда блажь твоей императрицы по поводу Грааля обнажится и твои родичи станут бросаться друг на друга, как собаки, потерявшие последнюю кость? Как думаешь, ты будешь драться? Или умрешь на коленях?

– И на коленях можно обрести всевозможные блаженства, – улыбнулся историк и провел пером по губам. – Но уверяю тебя, у меня нет намерения умирать.

– И у нее тоже не было, вампир.

Угодник-среброносец вздохнул, все еще потерянно вглядываясь в свет.

– Не собиралась она умирать.

Габриэль де Леон откинулся на спинку кресла, и в серых, как грозовое небо, глазах на мгновение отразился химический шар. Воздух был холодным и неподвижным, если не считать теплого шепота его дыхания, мягкого биения пульса и бархатного прикосновения крыльев летучей мыши к ночному небу за окном.

Историк занес перо над страницей.

Весь мир затаил дыхание.

И, наконец, последний угодник заговорил:

– Знаешь, я до сих пор помню все, как будто это было вчера. Так ясно вижу, что даже страшно. Мы вдвоем стоим перед алтарем. Собор пуст и безмолвен. К потолку поднимается дым, в окна льется жалкий рассвет мертводня, и статуя Спасителя взирает сверху на кровавую бойню, которую учинил я. Но больше всего мне запомнилась кровь. Как она застывает на полу. Пульсирует у меня в венах. И лицо девушки рядом со мной – все в алых брызгах.

Диор все еще была закутана в ритуальные одежды, в которых ее хотели умертвить. Цена, которую, по их мнению, стоило заплатить, чтобы спасти мир. Она стояла в звенящей тишине, уставившись широко распахнутыми голубыми глазами в полукружьях синяков. На меня. Ее грешника. Ее спасителя. И, убрав с лица копну пепельно-белых волос, она прошептала:

– Как нам теперь быть?

– Думаю, надо тебя с сестрой познакомить, – вздохнул я.

– Сестрой?

– Длинная история.

Диор молча смотрела, как я встал на колени возле тела Хлои. Мышино-каштановые кудри моей старой подруги пропитались кровью, пустые зеленые глаза с незрячим обвинением смотрели на человека, который обрек этот мир на тьму. Я закрыл ей веки перепачканными кончиками пальцев, а затем поплелся по проходу, делая то же самое с каждым угодником-среброносцем, которого убил. Здоровяк де Северин, коротышка Финчер, старый аббат Серорук. Друзья. Братья. Наставник. Я положил им на грудь мечи и закрыл им глаза. Навсегда. Но ни за кого из них я не помолился. И, отодвинув окровавленный плащ Серорука, я обнаружил…

– Пьющая Пепел! – воскликнула Диор.

Я вытащил свой старый сломанный меч из потрепанных ножен. Ее темная звездчатая сталь блестела, на изогнутом клинке были выгравированы глифы, от острия отломился кусок в шесть дюймов, когда я безуспешно пытался убить Вечного Короля. Несмотря на кровь у меня на ладонях, прекрасная дама на рукояти, как всегда, улыбнулась мне, раскинув руки вдоль гарды, словно желая обнять меня. Ее крик эхом отозвался у меня в голове, серебристый, искрящийся радостью:

«Габриэль!»

– Рад видеть тебя, Пью, – прошептал я.

«Д-Д-Д-Диор, о-о-она…»

– Она здесь, – проворковал я. – Она в порядке.

«Отдай меня ей, отдай меня е-е…»

Я передал клинок, и Диор с улыбкой его приняла. Я не слышал, что Пью говорила ей, но услышал ответ девушки.

– Я в порядке, Пью, – пробормотала она. – Нечего прощать.

Диор опустила голову, заправив светлую прядь за ухо. Затем улыбнулась, ярко осветив все вокруг, как давно потерянное солнце, и прижала сломанный меч к груди, словно сестру.

– Merci, Пью.

Диор вернула мне клинок, и его тяжесть в моей окровавленной руке стала для меня идеальным утешением. Крепко сжав обтянутую кожей рукоять, я почувствовал невыразимую благодарность за то, что она снова рядом со мной. Единственная гарантия в мире, который погрузился в хаос и безумие.

«Нам нельзя здесь оставаться, Габриэль, – прошептала она. – Хоть эта с-священная земля и в-выглядит как убежище, но н-нас она не п-приютит».

– Обожаю твою привычку оповещать меня о дерьме, которое мне уже известно, Пью.

«Везунчик. Потому что я тебе н-н-н-нужна как никогда».

С легкой улыбкой вложив клинок в ножны, я взял Диор за руку, и вместе мы пошли по проходу в пытающийся заняться рассвет. Воздух снаружи был морозным, между огромными колоннами монастыря падал густой снег, а на их вершинах вырисовывались величественные готические здания. Сан-Мишон был неприступен. Этот бастион устоял, даже когда большая часть королевства погрузилась во тьму. Но хотя Пьющая Пепел и была ненормальной, как ведро мокрых кошек, она говорила правду – передышки нам здесь не получить. Мы спасли Диор от смерти, ожидавшей ее на острие кинжала Хлои, но я понимал: это не конец, и мы не могли просто прятаться здесь, среди пятен крови. В любом случае рано ли поздно с охоты вернутся другие угодники-среброносцы и обнаружат, что их настоятель убит моей рукой на святой земле.

Я мог поспорить, что вряд ли наша встреча пройдет хорошо.

Но теперь в Нордлунд уже пришел зимосерд, реки замерзли и больше не были препятствием для вампиров, которые, как я знал, все еще охотились на нас. Вечный Король отправил по следу Диор своего младшего сына, и хотя Дантон погиб, Восс вряд ли рискнул бы всей своей ставкой при одном броске игральных костей. Покинув священную землю, мы шагнули бы в волчью пасть.

Мы будем прокляты, если уйдем. И будем прокляты, если останемся.

Я услышал скрежет лебедки и, посмотрев за монастырь, увидел на платформе дюжину сестер Серебряного Ордена. Рядом с ними стояли три брата очага под предводительством великана Аргайла, старого мастера-кузнеца. Они кутались в меха, несли наспех собранные пожитки, и на лицах у них было затравленное выражение людей, спасающихся бегством.

«От меня бегут», – понял я.

При виде нас Аргайл поднял молот из сребростали. Старый чернопалый присутствовал на ритуале в соборе и был доволен, как и остальные, тем, что обрекает на смерть невинную ради спасения мира. Но он сбежал, пока я спасал Диор. Я вспомнил, каким старик был в более счастливые дни, как усердно работал в любимой кузнице, создавая оружие, которое не раз спасало мне жизнь на охоте. Но сейчас он плюнул на камень, встав между мной и святыми сестрами, и шрамы от ожогов на его бледном лице приобрели мертвенно-красный цвет.

– Не подходи, – предупредил он.

– Аргайл…

– Назад, Габриэль де Леон! И убери свои чертовы руки, предупреждаю!

Думаю, я мог бы остановить их. Оставить их в живых значило, что они расскажут о произошедшем всем, кто станет слушать. Казалось бы, еще несколько убийств – сущая мелочь после того, скольких я умертвил. Но я просто молча смотрел. Я знал, что видят во мне эти люди. Не героя, спасшего невинное дитя, нет. Они видят предателя, который осквернил их монастырь, убил их друзей, обрек на смерть их мир. Одна из сестер сотворила колесное знамение, а седая борода кузнечного мастера ощетинилась.

– Я буду молиться, чтобы ты дожил до дня своего раскаяния в этом святотатстве, негодяй, – прорычал Аргайл. – Да проклянет тебя за это Господь.

Платформа опускалась все ниже сквозь завывающую метель. Я чувствовал, как ледяной ветер обжигает мне глаза, а девушка рядом сжимает мою окровавленную руку.

– Ты не злодей, Габи.

В ответ я сжал ее руку и улыбнулся.

– Злодей, когда мне это нужно.

Я обнял ее за плечи, и мы направились к монастырю, сутулясь под завывающей бурей. Величественное старое здание теперь было пустым, и наши шаги звенели, ударяясь о холодный камень, когда мы поднимались по лестнице. Диор показала мне комнату, где она спала, и, распахнув дверь, мы обнаружили ее одежду, аккуратно сложенную на койке, рядом с которой стояли и ботинки.

– Спасибо Деве-Матери. Я чуть сиськи себе не отморозила в этом дурацком халате. – Диор предостерегающе подняла палец. – И никаких шуточек, что они нужны, чтобы их потерять.

– И слова не сказал. – Я поднял руки в знак капитуляции.

– Продолжай в том же духе.

– Пресвятой Спаситель, пошутил один раз про сиськи, и теперь всю жизнь будешь извиняться.

– Думаю, это послужит уроком для всех нас.

Я усмехнулся, и когда она сорвала с себя окровавленные одежды и бросила на пол, я отвернулся, наблюдая за коридором снаружи. Диор, не теряя времени, натянула подаренные мной толстые брюки, рубашку и жилет, прекрасный сюртук, светлый, с золотыми завитушками, подбитый лисьим мехом. И, откинув волосы с хорошенькой темной родинки на щеке, сделала небольшой пируэт, разведя руки в стороны.

– Так лучше?

Я оглянулся через плечо, скорчив гримасу.

– Сойдет.

– Ублюдок, – усмехнулась она. – Ты и сам-то, знаешь ли, не писаный красавец.

– На самом деле писаный. В Императорской галерее Августина висит мой портрет. Его нарисовал Мулен. – Я почесал подбородок. – Я имею в виду, что, по крайней мере, раньше он висел там. До того как меня отлучили от ордена. Наверное, сейчас его повесили в туалете.

– Самое место для тебя.

– Да пошла ты.

– Какое жгучее остроумие, шевалье.

– Остроумие тратится впустую на безмозглых, мадемуазель. Итак, нам есть где побывать, и ни одно из этих мест точно не здесь. Так что надевай свои сапоги, пока мои не добрались до твоей задницы.

Она усмехнулась, похлопав себя по заду.

– Для пинка тебе придется сначала поймать ее, старичок.

Диор Лашанс была девчонкой, которой пришлось выживать на улицах с одиннадцати лет, и эти годы наделили ее острым как бритва прагматизмом, непристойным остроумием, храбростью, которая посрамила бы большинство известных мне воинов. Поэтому, хотя ее чуть не убил человек, которого она считала другом, я полагал, что какая-нибудь грубая шутка заставит ее прийти в себя. И поначалу она играла в эту игру, выкладываясь на полную. Но когда попыталась завязать шейный платок, я увидел, что пальцы у нее дрожат.

– Да ты замерзла, – солгал я, чтобы пощадить ее чувства, и подошел ближе. – Разреши-ка.

Она подняла подбородок, позволив собрать ткань у ее горла. Завязывая узел, я заметил, что Диор избегает моего взгляда.

– Наверное, мне повезло, что сестра Хлоя оставила мои вещи, да еще и аккуратно разложила, – пробормотала она. – Она едва ли подозревала, что я сюда вернусь.

– Да уж, просто удача. Или дьявол любит своих.

– Рада, что хоть кто-то присматривает за мной. Бог уж точно не будет после всего этого.

– Бог. – Усмехнувшись, я пригладил ее пепельные волосы. – Бог тебе не нужен. У тебя есть я.

Ее глаза наконец встретились с моими, а голос сорвался на едва слышный шепот:

– …Ты это всерьез?

Встретившись взглядом с девушкой, я увидел, как ее боль выплывает на поверхность, твердая и острая, как сталь. Да, такой она и была, Диор Лашанс. Но я понимал, что, несмотря на всю браваду, ей всего лишь шестнадцать. Ее швырнули головой вперед в этот мир, о котором она, возможно, и представления не имела. Все, к кому она хоть немного привязывалась, либо покинули ее, либо их у нее отняли. Ее доверие было нелегко заслужить, но она доверилась Хлое – только для того, чтобы в награду ей приставили нож к горлу… И теперь я видел: предательство ранило ее глубже, чем я предполагал сначала.

– Всерьез, – ответил я, заглядывая ей в глаза. – Клянусь кровью. Не знаю, куда приведет нас этот путь, девочка. Но я пойду по нему вместе с тобой, какая бы судьба нас ни ждала. И если сам Бог решит разлучить нас, если весь Несметный Легион встанет у меня на пути, я все равно найду дорогу назад даже с берегов бездны, чтобы сражаться на твоей стороне. Я не покину тебя, Диор.

Наклонившись, я сжал ее руки настолько крепко, насколько осмелился.

– Я тебя никогда не покину.

Она боролась со слезами еще мгновение, опустив волосы на глаза и натянув на себя бахвальскую броню, которую научилась носить с детства… Семеро Мучеников, она же еще совсем ребенок. И кем, черт возьми, я вообразил ее? Но как бы она ни боролась с собой, печаль вырвалась на свободу, кровь, засохшая коркой на лице, пошла трещинками, а само лицо сморщилось. По щекам потекли слезы, и тогда она опустила голову и зарычала:

– Чертова трусиха…

– Ты ж моя Дева-Матерь! Девочка, трусихой тебя можно назвать с большой натяжкой.

Я неловко потянулся к ней, и, когда моя рука коснулась ее плеча, она громко зарыдала, обхватив меня. Я застыл на мгновение, парализованный, но в конце концов обнял ее покрепче и держал, прижав к себе, пока она плакала. Все ее тело сотрясалось от рыданий, и я качал ее взад-вперед, как качал когда-то собственную дочь – казалось, это было целую жизнь назад. Воспоминание остро кольнуло, как сломанный клинок, и при мысли о семье к горлу подкатил ком.

– Тише, тише, детка, – бормотал я. – Все будет хорошо, обещаю.

Она сильно шмыгнула носом, уткнувшись лицом мне в грудь, как будто хотела заглушить свой вопрос:

– Правильно ли… правильно ли мы поступили, Габи?

– Что ты имеешь в виду?

– Ритуал, – прошипела она. – Мертводень. Мы м-могли бы покончить с этим! Со всем этим!

У меня защемило в груди, и мои кровавые деяния в этом соборе давили тяжелым грузом. Я разрубил своих старых братьев на куски, чтобы спасти Диор, и, хотя мне было не жаль людей, которые собирались убить ребенка, я все же осознавал, что ритуал мог бы действительно сработать. С того момента, как я сделал этот выбор, каждое осиротевшее дитя, каждая убитая мать, каждое мгновение страданий под небом мертводня… Теперь в этом была частица и моей вины.

Моей. Но не ее.

– Теперь послушай меня. – Я отклонился, чтобы взглянуть ей в лицо. – Ты просто заткнула эту бутылку с дерьмом пробкой. Поняла? Выбор был только мой, и если за него придется платить, то неустойку заплачу я. – Я усмехнулся, пытаясь говорить более уверенно, чем я себя чувствовал. – В любом случае все Писания, хранившиеся в этом монастыре, – это по большей части свиная ерунда и собачья чушь. Селин сказала мне, что если я позволю Ордену убить тебя, все будет кончено.

– …Селин?

– Моя младшая сестра. Ты знаешь ее как Лиат.

Заплаканные глаза Диор широко распахнулись.

– Эта кровавая ведьма в маске? Да она пытается вцепиться в меня когтями с тех пор, как мы покинули Гахэх.

– И она же помогла нам сразиться с Дантоном и его выводком. Она не друг Вечного Короля.

– Итак, враг моего врага…

– Обычно просто еще один враг. – Я посмотрел на тусклый свет за окном. – Но она спасла мне жизнь. И помогла спасти твою. Мы должны хотя бы выслушать, что она скажет. Здесь нам оставаться небезопасно, Диор. Ты должна решить, каким путем нам идти дальше.

– Я? – Она моргнула. – Почему я?

– Потому что это твоя жизнь. Твоя судьба. Ты – Святой Грааль Сан-Мишона. Я буду рядом с тобой, всегда и везде. Но твоя дорога… она только твоя и больше ничья. Поэтому выбор за тобой.

Она фыркнула и тяжело сглотнула.

– А что, если я выберу не тот путь?

– Тогда мы заблудимся вместе.

Она посмотрела на меня, и я увидел, как в ее глазах разгорается прежняя искра.

– Перед нами лежит темный путь, – сказал я ей. – И трудно продолжать идти, когда не видишь земли под ногами. Но это и есть мужество. Воля. Желание продолжать идти во тьме. Верить, что она простирается лишь на расстоянии вытянутой руки, а не за миллион миль отсюда. И хотя кто-то может дрогнуть, кто-то может потерпеть неудачу, кто-то может свернуться калачиком, как младенец, вместо того чтобы идти дальше этой одинокой ночью, но ты – не такая.

Я сжал ей руку, заглянул в глаза и повторил:

– Ты не такая.

Она расправила плечи в своем прекрасном сюртуке, стала немного выше ростом, убрала с лица эти светлые локоны. И хотя она была все той же уставшей малышкой и, Боже, такой юной, в ее сияющих глазах я мельком увидел женщину, в которую могла бы вырасти Диор Лашанс.

И на мгновение тьма показалась мне уже не такой мрачной.

– Тогда пошли, – сказала она. – Лучше не заставлять семью ждать.

II. Как и почему

Мы с Диор медленно спускались в лежащую внизу долину, а в моей голове пульсировала только одна мысль. И это было не облегчение, что моя сестра не умерла, и не ужас, что она обратилась в нежить. Никакого беспокойства из-за странных даров, которые она продемонстрировала, или и любопытства, как она провела последние семнадцать лет.

Пока платформа медленно ползла вниз, все мое любопытство, все вопросы, все «как и почему» звучали едва слышным шепотом, заглушенным одним-единственным страхом.

– Селин заставила меня выпить ее кровь.

Диор прервала свое занятие – она старательно грызла ногти – и взглянула на меня, выплюнув за борт отгрызенный кусок.

– Я, конечно, не очень разбираюсь во всем этом, но разве вампиры обычно не делают наоборот?

– Серорук перерезал мне горло. А кровь Селин не дала мне умереть.

– Ну, по-моему, это не так уж плохо звучит, разве нет?

– Это ровно треть пути к гребаной катастрофе.

Диор покачала головой с отсутствующим видом.

– Кровь вампира обладает силой, Диор. Могуществом. Может вылечить даже смертельные раны. Она замедляет старение. Но есть у нее и более темная сторона. Когда ты пьешь их кровь, они получают власть над тобой. И чем больше ты пьешь, тем сильнее эта власть. Поужинаешь кровью одного и того же вампира три ночи подряд и превратишься в покорного раба его воли.

– Вот почему угодники-среброносцы курят, а не глотают кровь, – пробормотала она.

Я кивнул, глядя на замерзшую реку внизу.

– Однажды Серорук рассказал мне одну историю. О вампире по имени Лиам Восс. Он был птенцом Железносердов, родившимся в Мадейсе лет пятьдесят назад. И когда в городе начали пропадать люди, туда отправили угодника-среброносца по имени Марко. Марко был коварным охотником, знал много разных трюков и поступил так, как поступил бы любой хитрый охотник. Он исследовал могилу Лиама, поговорил с его семьей и невестой, симпатичной девушкой по имени Эстель. Марко почти настиг свою добычу, выследив вампира, когда тот напал на уличную девку возле доков. Он отрубил Лиаму руку своим клинком и практически ослепил его серебряной бомбой. Но пиявка прыгнул в залив, уплыв во тьму, куда Марко последовать не мог. Странным было вот что: Лиам почти каждую ночь являл городу новую жертву. Но после того как Марко чуть не уничтожил его, убийства прекратились. Наш добрый брат залег на дно, уверенный, что Лиам снова нанесет удар, но этого не произошло. Больше ни одной жертвы. Марко предположил, что вампир сбежал в более безопасные охотничьи угодья. И только спустя годы он узнал правду.

– И в чем там было дело? – приглушенным голосом спросила Диор.

– Ну, это случилось в те времена, когда солнце еще ярко сияло на небе. И чтобы защитить себя, когда он был беспомощен днем, Лиам поработил свою невесту. Эстель присматривала за ним, пока он спал. Заманивала жертв, чтобы он мог пить кровь. Иногда даже избавлялась от тел. – Я покачал головой с мрачным видом. – Раб готов на все ради своего хозяина, Диор. И на убийство. И на смерть. Он совершит любое злодеяние ради того, с кем связан узами крови. Но Эстель искренне любила Лиама, обратив на него всю страстность и азарт своей смертной жизни, и рабство крови лишь усугубило эти чувства. Мадемуазель так испугалась, когда брат Марко чуть не убил ее любимого Лиама, что придумала, как его защитить на веки вечные. Девять лет прошло, прежде чем правда вышла наружу. Однажды Эстель попала под карету. Лошадь понесла, и девушка погибла, раздавленная копытами. Умирая, она рассказала правду своему священнику, но, заметь, не для того, чтобы исповедаться, – нет, она умоляла его продолжить ее благословенное дело.

Священник препроводил к ней домой ополченцев, они проломили стену в подвале ее дома и там нашли Лиама. Он выглядел как мешок с костями, почти умер от голода, не очнулся, даже когда его вытащили на солнце. Эстель заживо похоронила своего жениха, пока он спал, представляешь? Замуровала его, чтобы никто не мог ему навредить. Она кормила его через трубку, залепив уши воском, чтобы не слышать его приказов освободить его. Больше всего на свете она хотела, чтобы ее любимый хозяин был в безопасности.

Диор вздрогнула и осенила себя колесным знамением.

– На веки вечные.

Жан-Франсуа вдруг усмехнулся и откинулся на спинку кресла.

– Какая дикая чушь, де Леон.

Потягивая вино, Габриэль взглянул на маркиза.

– Как угодно.

– Полагаю, эта небылица должна была напугать бедную девушку?

– В жизни часто случаются странности еще почище, чем небылицы, как ты изволил выразиться, вампир. Но эта история должна была научить Диор, что кровное рабство – дело не пустяковое. А в некоторых людях оно порождает преданность на грани безумия. – Габриэль кивнул в сторону тени под дверью: там неустанно маячила Мелина. – Тебе следует быть осторожней с этим. Хозяин.

Жан-Франсуа поджал рубиновые губы, одарив угодника испепеляющим взглядом.

– Но даже если ты избежишь безумия, – продолжил Габриэль, – после трех капель за три ночи ты все равно станешь рабом. Однажды глотнув крови Селин, я знал, что она будет действовать во мне, смягчая мое сердце. Неважно, в кого она превратилась за те ночи, что мы не виделись, но в юности мы с сестренкой были неразлучны. Ее кровь только усилила эту любовь. А правда заключалась в том, что я не мог доверять ей. Так быстро я мог только сплюнуть кровь, которую она влила мне в горло, а никак не привязаться.

Мы продолжили спуск, цепи скрежетали, когда ветер раскачивал платформу. Долина Мер была укутана в зимние одежды, и замерзшая река сверкала, как темная сталь. На на северо-западе горизонта вырисовывались окутанные бурями пики Годсенда, а на юго-западе – горы Найтстоуна. Землю покрывал толстый слой пепельно-серого снега.

Диор скрутила себе несколько сигарилл из черной трутовой бумаги. Бенедикт, один из старых братьев, работавших в монастырском амбаре, был безнадежным курильщиком, и девушка присвоила его запасы. Она прикурила одну, воспользовавшись украденным огнивом, и изо рта у нее вырвался бледный дым, когда она заговорила:

– Так что с ней случилось?

– С Селин?

– Oui.

Откинув назад свои развевающиеся на ветру волосы, я посмотрел на земли, где мы родились.

– Когда мы были инициатами, мы с Аароном сражались с одной из дочерей Фабьена. Ее звали Лаура. Призрак в Красном. Я поджег ее во время битвы, и она в отместку подожгла деревню, где я родился. Убила всех. Мою мама́. Отчима. Младшую сестренку. Всех. До единого.

– Великий Спаситель. – Диор сжала мне руку. – Мне очень жаль, Габи.

– Селин едва исполнилось пятнадцать, – вздохнул я. – Она умерла из-за меня.

Платформа приземлилась с гулким тяжелым стуком, и я оглядел замерзающую долину, не обнаружив ни признака присутствия сестры. Мы потащились к конюшням, но лошадей там не увидели – вероятно, их забрали Аргайл и остальные. Селин не сочла нужным остановить их, но, возможно, она…

– Хвала Гос-с-споду.

Я развернулся, услышав тихое шипение у себя за спиной и положив руку на эфес Пьющей Пепел. И под мехами я вдруг почувствовал забытое тепло, теперь разгорающееся вновь. Огонь веры возрождался, пробегая по серебряным татуировкам на моем теле, и эгида вспыхнула, что означало: рядом появился вампир. Позади нас стояла фигура, высокая и грациозная, вся в багряном, словно пятно крови на снегу.

Она была такой, какой я ее помнил, но сердце все равно учащенно забилось от этого зрелища.

Ниспадающие до талии локоны цвета полуночи, длинный красный сюртук, шелковая рубашка с вырезом на бледной груди. Она носила ту же маску: белый фарфор с кровавым отпечатком ладони на губах, обведенные красным веки. Радужки бледные, как и кожа, а белки глаз – черные. У нее был взгляд мертвой твари, полностью лишенный света и жизни.

– Ты жив, – прошептала Селин.

Мы стояли на холоде, и между нами висела такая тяжесть и так много слов, что даже воздух стал вязким, и я дышал с трудом. Полжизни прошло с тех пор, как я думал, что мою младшую сестру убили, но, увидев ее снова после стольких лет… я почувствовал, что мне как будто сердце вырвали еще раз. И пусть мне хотелось задать тысячу вопросов, я не знал, что сказать.

– Диор Лашанс, – выдавил я, – раньше это была Селин Кастия.

Диор кивнула.

– Мне казалось, ты предпочитаешь Лиат? – пробурчала она, не вынимая изо рта сигариллы.

– Лиат – это наш титул. Не имя. – Селин опустилась на одно колено, как рыцарь перед королевой. – Но зови нас-с-с как хочешь, дитя. Мы прос-с-сто вне себя от радости, что ты в безопасности.

Диор неуверенно моргнула. Селин говорила все тем же странным шепотом, шепелявым и свистящим – как острие ножа, которым водят по пласту трескающегося льда.

– Ты с-с-спас ее, брат, – просвистела она, поворачиваясь ко мне. – У нас были с-с-сомнения.

Я пристально смотрел, как она поднимается на ноги, и на языке у меня все еще звучали отголоски крови, которой она меня напоила. Даже несколько часов спустя она жгла с такой силой, какую я никогда не чувствовал. Кровь древнего вампира, бурлящая в венах только что оперившегося птенца, девчонки, которая всего-то семнадцать лет в могиле.

– Твой титул, – сказал я. – Что он означает?

– Лиат. Поборник на старотальгостском. Или рыцарь.

– Рыцарь? – усмехнулся я. – Рыцарь чего?

– Веры. Полный веры. Праведник.

– Зачем ты преследовала меня? – требовательно спросила Диор. – Что тебе надо?

– Ты должна пойти с-с-с нами, дитя. Ты в опасности. И с тобой все душ-ш-ши этого мира. Сейчас тебя прес-с-следует Вечный Король, но вскоре и другие Приоры попытаются подчинить тебя своей воле – это лишь вопрос времени. Тебе нельзя попасть к ним в руки.

– Что еще за хреновы Приоры? – рыкнула девушка.

– Самые могущественные представители кланов, их предводители, – ответил я. – Главы четырех великих линий крови.

– Пяти, – сказала Селин, переводя взгляд на меня. – Линий крови пять, Габриэль.

Я уставился на сестру, вспоминая нашу схватку при Сан-Гийоме, битву на реке Мер с Дантоном. И в том и в другом случае она сражалась как демон и была сильнее и быстрее, чем обычный птенец. Но кроме того, она владела клинком, сделанным из собственной крови. Заставляла вскипать кровь других тварей, просто прикасаясь к ним, – я умел точно так же. Я почти ничего не знал о вампире, который был моим отцом, но, как и всем бледнокровкам, мне досталась частица его могущества – скорость, сила и намек на магию крови, называемую сангвимантией. И, казалось, Селин тоже каким-то образом достался этот темный дар.

Сестра вонзила ноготь большого пальца в ладонь, окрасившуюся в темно-красный. Запах обрушился на меня, как кулак, и я почувствовал: мои татуировки на коже разгораются все сильнее. Глаза Диор распахнулись, когда кровь из руки Селин потекла, извиваясь змеей, и превратилась по ее воле в знакомый герб – тот самый, который моя любимая Астрид обнаружила в библиотеке наверху полжизни назад.

Два черепа, обращенные лицами друг к другу на башенном щите.

– Эсани, – прошептал я.

– Это тоже старотальгостский, – сказала Диор. – Отступники. А мою прародительницу, дочь Спасителя и Мишон, звали Эсан. Вера.

– Какого хрена все это значит, Селин? – спросил я. – Ты сказала мне, что тебя убила Призрак в Красном, когда сожгла Лорсон.

– Так и есть. Меня убила моя дорогая мама́ Лаура. – Из-под окровавленной маски моей сестры вырвался глубокий вздох. – А когда ты убил ее, брат, ты лишил меня возможности отомс-с-стить.

– Если тебя сотворила Лаура, ты принадлежишь крови Восс. Тогда почему ты владеешь сангвимантией? Это дар крови Эсани.

– Ты с-с-столького не знаешь. Годы провел в своей маленькой башне, обучаясь убивать фей, холоднокровок и закатных пляс-с-сунов. И ты ничегошеньки не знаешь о том, кто ты есть.

– Так просвети меня, – зло выплюнул я. – Вместо того, чтобы язвить по этому поводу.

Она наклонила голову, пронизывающий ветер развевал ее плащ, словно дым.

– Эсани – это не просто линия крови, брат. Мы – вера. Я обучалас-с-сь у одного из величайших служителей Веры. У древнего по имени Вулфрик. – Красная струйка перед ней задрожала и превратилась в длинное лезвие, с которого капала кровь. – Именно от него исходят наши дары.

– И зачем же этот Вулфрик отправил тебя за мной? – Диор выдохнула дым, не сводя глаз со струящегося меча. – Чего ты хочешь?