Хроники Кадуола: Станция Араминта

Глава 1

1

Глоуэну Клаттоку исполнялось шестнадцать лет, по каковому случаю предстояло скромное торжество: Фратано, управляющий пансионом, должен был выступить с официальным приветствием и, что важнее всего, объявить показатель статуса Глоуэна – число, от которого во многом зависело будущее молодого человека.

Для того, чтобы избежать лишних неудобств и сэкономить средства, церемонию решили совместить по времени с еженедельной «трапезой клана» – присутствие на этом традиционном ужине было обязанностью всех Клаттоков, проживавших в пансионе, причем ни возраст, ни какое-либо недомогание не считались достаточным оправданием для уклонения.

Утро трапезного дня прошло спокойно. Отец Глоуэна, Шард, подарил сыну пару серебряных с бирюзой эполет, какие, если верить журналам мод, красовались на плечах хорошо воспитанных постояльцев самых привилегированных курортных отелей Ойкумены.

Как обычно, Шард и Глоуэн завтракали у себя в квартире. Они жили вдвоем – мать Глоуэна, Марья, погибла, когда ее сыну было три года. У Глоуэна сохранилось смутное воспоминание о заботливом присутствии матери. Он подозревал, что с ее исчезновением связана какая-то тайна, но Шард никогда не говорил на эту тему.

Факты не вызывали сомнений. Шард повстречался с Марьей, когда она прилетела с родителями на станцию Араминта. Шард сопровождал группу туристов – в том числе будущую невесту – в экскурсионной поездке по заповедным приютам, а впоследствии снова повидался с Марьей в Сарсенополисе на Девятой планете системы Аль-Фекки. Там они поженились, и вскоре после этого вернулись на станцию Араминта.

Женитьба Шарда на инопланетянке стала неожиданностью для клана Клаттоков и вызвала яростную суматоху, спровоцированную главным образом некой Спанчеттой, дочерью племянника управляющего пансионом, Фратано. Спанчетта, будучи замужем за уступчивым и безропотным Миллисом, к тому времени уже родила сына, Арлеса. Тем не менее, она давно и упорно, бесстыдно и тщетно пыталась завлечь Шарда в свои объятия.

В те годы Спанчетта была полногрудой, крупной молодой женщиной со жгучими черными глазами, буйным темпераментом и высокой перевязанной копной темных кудрей, вздымавшейся над головой наподобие взъерошенного конуса. Стремясь найти законное обоснование для не находящего выхода бешенства, Спанчетта воспользовалась затруднениями своей сестры Симонетты, которую в доме Клаттоков продолжали именовать детским прозвищем «Смонни».

Подобно Спанчетте, круглолицая Смонни отличалась выпуклостью форм, широкими покатыми плечами и склонностью покрываться испариной в разгоряченном состоянии. В отличие от чернокудрой и черноглазой Спанчетты, однако, на долю Смонни выпали волосы цвета жженого сахара и пронзительно-золотистые карие глаза. Симонетте нередко приходилось выслушивать бесконечно раздражавшие ее шутливые замечания по поводу того, что ей достаточно было бы хорошенько загореть, чтобы сойти за девушку с атолла йипов.³

Смонни добивалась своего с ленивой целеустремленностью. Спанчетта предпочитала бурный натиск, громкие слова и деспотические манеры; ее сестра действовала со льстивой, вкрадчивой или капризной настойчивостью, подтачивающей терпение противника подобно струйке воды, нашедшей слабину в плотине и в конечном счете заставляющей рухнуть непреодолимое, казалось бы, препятствие. Праздное времяпровождение не позволило Смонни сдать выпускные экзамены в лицее, и ей отказали в статусе служащей управления. Спанчетта не замедлила объявить виновником происшедшего Шарда, который, по ее словам, «выжил» Смонни из пансиона Клаттоков, чтобы привести в него Марью.

«Это абсурдно и противоречит всякой логике!» – возразил на обвинения Спанчетты не кто иной, как управляющий пансионом Фратано.

«Как то есть абсурдно? Ничего подобного!» – сверкнув очами, провозгласила Спанчетта. Часто дыша и вздымая грудь, она надвинулась на домоправителя, заставив того отступить на шаг: «Бедная Смонни вся извелась из-за этой инопланетянки, у нее не было никакой возможности сосредоточиться!»

«Даже если это так, Шард ни в чем не виноват. Ты сделала то же самое, когда вышла замуж за Миллиса – он тоже не Клатток, а Лаверти, и даже не постоянный служащий, а из наемного персонала, насколько мне известно».

Спанчетте оставалось только брюзжать: «Это совсем другое дело. Миллис – потомок коренных поселенцев, а не какая-то вертихвостка, свалившаяся на голову черт знает откуда!»

Фратано отвернулся: «У меня нет времени заниматься вздорными сплетнями».

Спанчетта язвительно усмехнулась: «Да уж, конечно! Не твою сестру приносят в жертву, а мою! Тебе-то что? У тебя прочное положение. И не нужно мне сказки рассказывать про то, что у тебя, видите ли, нет времени – тебе просто не терпится прикорнуть после обеда. Дудки! Сегодня не будет тебе покоя. Сейчас придет Смонни, и мы еще поговорим!»

Не самый упрямый из людей, Фратано тяжело вздохнул: «Сегодня я не могу разговаривать с Симонеттой. Но я сделаю для нее особое исключение. Ей дадут еще один месяц на подготовку и пересдачу экзаменов. Это все – больше ничего от меня не ждите. Если она снова провалится – вон из пансиона!»

Уступка управляющего нисколько не утешила Смонни. «Как я запомню за месяц все, что они проходили пять лет?» – жалобно причитала она.

«Придется постараться, – отрезала Спанчетта. – Подозреваю, что экзамен будет чепуховым. Фратано, можно сказать, на это намекнул. Тем не менее, тебе не подарят диплом за красивые глаза. Так что начинай заниматься – и не завтра, а сейчас же!»

Попытки Симонетты наскоро усвоить сведения, которыми она пренебрегала многие годы, носили поверхностный характер. К ее ужасу и огорчению, повторный экзамен устроили по всем правилам, а не в качестве предлога для вручения заветного диплома. Ей выставили еще более низкую оценку, чем в первый раз, и теперь у Смонни не осталось никаких шансов: ей предстояло расстаться с пансионом.

Изгнание Смонни из родового гнезда Клаттоков – длительный и тягостный процесс – завершилось во время трапезы клана, когда ей предоставили возможность выступить с прощальной речью. Позабавив присутствующих саркастическими колкостями, Симонетта перешла к разоблачению постыдных тайн и в конце концов закатила истерику, разразившись оскорбительными воплями.

Потеряв терпение, Фратано приказал лакеям вывести ее на улицу. Смонни вскочила на длинный стол и стала бегать по нему, разбрасывая посуду и уворачиваясь от четырех ухмыляющихся лакеев. Ее схватили и выволокли прочь.

Симонетта улетела на планету Соум, где устроилась чистильщицей сардин на консервной фабрике. По словам Спанчетты, уже через несколько недель Смонни уволилась и присоединилась к аскетической религиозной общине. Никаких дальнейших сведений о ее местопребывании не поступало.

В свое время у Марьи родился Глоуэн. Через три года Марья утонула в лагуне. На берегу, неподалеку от места происшествия, околачивались два йипа. Их спросили: почему они не поспешили на помощь тонувшей? «Мы тут не дежурим», – ответил один. «Это не наше дело», – пояснил другой. Оба растерянно выражали полное непонимание ситуации. Обоих немедленно выслали в Йиптон.

Шард Клатток никогда не заводил разговор об этой трагедии, а Глоуэн никогда не задавал напоминавших о ней вопросов. Шард не проявлял ни малейшей склонности к повторной женитьбе – несмотря на то, что многие дамы считали его представительным мужчиной и подходящим кандидатом. Человек худощавый и сильный, хотя и невысокий, Шард коротко стриг жесткие, преждевременно поседевшие волосы. Он говорил мало и тихо, прищуривая небесно-голубые глаза в те редкие моменты, когда смотрел прямо на собеседника.

Утром в день рождения Глоуэна отец и сын едва успели покончить с завтраком, как Шарда вызвали в отдел B по срочному делу. У Глоуэна не было никаких дел – он не спешил вставать из-за стола, пока два лакея-йипа уносили посуду и прибирали в комнатах. Наблюдая за островитянами, Глоуэн пытался представить себе, какие мысли скрывались за загадочно-улыбчивыми масками их лиц. Быстрые взгляды украдкой, искоса – о чем они говорили? Об издевке и презрении? О безобидном любопытстве? Или ни о чем вообще? Глоуэн никак не мог сделать окончательный вывод, а поведение йипов ничего не подсказывало. «Не мешало бы научиться понимать короткие шипящие звуки, которыми йипы обмениваются между собой», – подумал он.

В конце концов Глоуэн поднялся на ноги, вышел из пансиона Клаттоков и, прогуливаясь, спустился к лагуне – веренице полноводных затонов в устье реки Уонн, окаймленных по берегам привозной и туземной растительностью:⁴ черным бамбуком, плакучей ивой и тополями, пурпурно-зелеными кромами. В свежем воздухе солнечного утра чувствовался привкус осени – через несколько недель должны были начаться занятия в лицее.

Глоуэн приблизился к принадлежавшей Клаттокам крытой пристани – не уступавшему изяществом причалам других кланов прямоугольному сооружению с арочной крышей из зеленого и синего стекла, опиравшейся на фигурные чугунные опоры.

В те годы Клаттоки – за исключением, пожалуй, Шарда и Глоуэна – не слишком увлекались парусным спортом. Под навесом были пришвартованы пара плоскодонок, широкопалубный шлюп длиной чуть больше восьми метров и пятнадцатиметровый кеч для более продолжительного плавания в открытом море.⁵

Причал стал одним из любимых мест уединения Глоуэна. Здесь его почти наверняка никто не стал бы беспокоить, здесь можно было собраться с мыслями, в чем он особенно нуждался теперь – Глоуэн тяготился участием в коллективных трапезах, а сегодня вдобавок ко всему предстояло празднование его совершеннолетия.

Шард заверил его: церемония будет не более чем формальностью. От Глоуэна не требовалось выставлять себя на посмешище, произнося речь, клятву или что-нибудь в этом роде. «Поужинаешь с родней, вот и все, – успокоительно говорил Шард. – Ты же знаешь – Клаттоки, по большей части, люди скучные и поверхностные. Через несколько минут о тебе забудут, займутся сплетнями и мелочными интригами. А под конец Фратано объявит тебя кандидатом на постоянную должность и назовет показатель твоего статуса. Можно смело предположить, что он равен 24, в худшем случае 25 – что не так уж плохо, если учитывать количество кряхтящих от радикулита и убеленных сединами субъектов вокруг трапезного стола».

«И не нужно ничего говорить?»

«Практически ничего. Если кто-нибудь возьмет на себя труд завязать с тобой разговор, вежливо отвечай. А если нет – ешь молча, и никто не останется в обиде».

Глоуэн присел на скамью – здесь открывался вид на лагуну и можно было любоваться игрой солнечного света и теней на воде. «В конце концов, может быть, все обойдется, – убеждал он себя. – Было бы гораздо лучше, конечно, если бы мне скостили пару баллов. Тогда можно было бы вздохнуть свободно…»

Его размышления прервались – ритмично заскрипели доски. У входа на причал появилась плечистая фигура. Глоуэн поморщился: меньше всего сегодня ему хотелось видеть Арлеса. Курносый круглолицый увалень с пухлыми губами, Арлес был на пару лет старше Глоуэна, на голову выше и килограммов на двадцать тяжелее. Буйные черные кудри отпрыска Спанчетты этим утром сдерживала модная кепка, залихватски повернутая козырьком набок.

Восемнадцатилетний Арлес уже получил завидный показатель статуса, равный 16 – благодаря тому обстоятельству, что Валарт, его дед с материнской стороны, был прямым потомком бывшего домоправителя Дамиана, отца нынешнего управляющего Фратано.⁶ Только серьезное преступление или полный провал на экзаменах в лицее могли отравить жизнь счастливчику Арлесу.

Вступив с солнечного берега под прохладную сень навеса, Арлес зажмурился, чтобы привыкнуть к смене освещения. Глоуэн быстро подобрал кусок пемзы, вспрыгнул на шлюп и принялся драить ютовый поручень. Пригнувшись, он надеялся, что Арлес его не заметит.

Арлес медленно прошелся по причалу, засунув руки в карманы и поглядывая по сторонам. В конце концов он увидел Глоуэна, остановился и подошел поближе, явно озадаченный: «Ты чего тут делаешь?»

«Пора шлюп лакировать. А для этого нужно его надраить, сам понимаешь», – сдержанно ответил Глоуэн.

«Понимать-то я все понимаю, – неприязненно обронил Арлес. – Глаза меня еще не обманывают».

«Ну, а тогда не стой без дела – возьми пемзу в ящике и принимайся за работу».

Арлес презрительно фыркнул: «Еще чего! Пусть этим йипы занимаются».

«Почему же они до сих пор этим не занялись?»

Арлес пожал плечами: «Пожалуйся Намуру – он задаст им жару. При чем тут я? У меня есть дела поважнее».

Глоуэн продолжал начищать поручень с серьезной сосредоточенностью, довольно скоро истощившей терпение Арлеса: «Иногда, Глоуэн, ты ведешь себя совершенно непредсказуемо. Тебе не кажется, что ты о чем-то забыл?»

Глоуэн прервался и мечтательно взглянул на сверкающую лагуну: «О чем? Не припомню. Хотя, конечно, если я о чем-то забыл, значит, я об этом не помню. Вполне естественно».

«Вечно у тебя на уме шуточки да прибауточки! Так я и поверил, что ты забыл про свой день рождения! Любой нормальный человек на твоем месте занимался бы домашними приготовлениями – ведь ты не хочешь выглядеть, как оборванец, на праздничном ужине? У тебя хоть белые кроссовки-то есть? Если нет, купи или займи, пока есть время. Не знаю, зачем советую – по доброте душевной, наверное».

Глоуэн покосился на Арлеса, но драить поручень не перестал: «Даже если я босиком приду, никто не заметит».

«Ха! Глубоко заблуждаешься! Никогда не следует недооценивать качество обуви. Девчонки первым делом обращают внимание на ботинки».

«Гм… Действительно, мне это не приходило в голову».

«Вот увидишь – так оно и есть. Соблазнительные пташки-милашки по-своему очень даже сообразительны – с первого взгляда назначают тебе цену! Если у тебя, скажем, сопли текут, ширинка расстегнута или обувь неспортивная, они тут же друг другу нашептывают: „Не связывайся с деревенщиной, только время потеряешь“.»

«Ценные рекомендации, – отозвался Глоуэн. – Я их, несомненно, учту».

Арлес нахмурился. Никогда нельзя было сказать с уверенностью, следовало ли воспринимать замечания Глоуэна как насмешку. В данный момент Глоуэн, по-видимому, проявлял должные внимание и почтительность. Отбросив сомнения, Арлес продолжал еще более покровительственным тоном: «Наверное, не стоило бы об этом упоминать, но я разработал целое руководство, перечень безотказных способов завоевывать благорасположение прекрасного пола… сам понимаешь, что я имею в виду, – Арлес похотливо подмигнул. – Руководство основано на изучении женской психологии и каждый раз, как по волшебству, обеспечивает желаемый результат!»

«Удивительно! И каким же образом?»

«Подробности не подлежат разглашению. На практике, однако, достаточно распознавать сигналы, невольно посылаемые прелестными созданиями, неспособными не подчиняться инстинкту, и реагировать на них согласно рекомендациям, приведенным в руководстве. Только и всего».

«И твое руководство доступно всем желающим?»

«Ни в коем случае! Оно совершенно секретно и распространяется исключительно в избранном кругу „бесстрашных львов“.⁷ Если экземпляр попадет в руки девчонкам, те сразу догадаются, в чем дело!»

«Они уже прекрасно знают, в чем дело – им твое руководство ни к чему».

Арлес надул щеки: «Многие, конечно, уже разобрались в жизни – в таких случаях мое руководство рекомендует особые, неожиданные стратегии».

Глоуэн распрямился: «Судя по всему, мне придется отрабатывать свои собственные приемы – хотя они вряд ли пригодятся на сегодняшней трапезе клана. Хотя бы потому, что там и девчонок-то никаких не будет».

«Как так? А Фрэмма и Пэлли?»

«Они гораздо старше меня».

«Ну и что? Одна помоложе, другая постарше – не все ли равно? Тебе пора записаться в труппу „Лицедеев“. Вот где можно познакомиться с настоящими красотками, глаз не оторвешь! У них в этом году будет танцевать Сесили Ведер – просто конфетка!»

«У меня нет театральных талантов».

«Ничего страшного. Маэстро Флоресте найдет тебе самое лучшее применение. У Керди Вука тоже нет никаких талантов – между нами, ему медведь на ухо наступил. И ничего, играет себе роль живой декорации, так сказать. В „Эволюции богов“ и ему, и мне поручили изображать первобытных бестий. В акте „Зарождение пламени“ я представляю землю и воду, в меня ударяет молния. Потом я переодеваюсь, и мы с Керди снова выходим на сцену в костюмах мохнатых бестий, стонущих под бременем невежества. Но огонь просвещения крадет Линг Диффин, исполняющий Прометея. А Сесили Ведер танцует „Птицу вдохновения“ – из-за нее-то я и настрочил руководство. Даже у оболтуса Керди при виде нее слюнки текут».

Глоуэн вернулся к прилежной зачистке ютового поручня. Сесили Ведер – очаровательное проворное создание – он уже встречал, но познакомиться с ней поближе еще не успел: «И Сесили уже познала волшебную силу твоей методики?»

«До сих пор не представился случай. Недостаток моей системы, надо признаться».

«Существенный недостаток… Что ж, мне тут еще много чего осталось надраить».

Арлес уселся на скамью и принялся наблюдать. Через некоторое время он заметил: «Надо полагать, такая работа помогает тебе успокаивать нервы».

«Почему бы мои нервы нуждались в успокоении? Пока что мне голодать не приходится».

Арлес ухмыльнулся: «Твоя ситуация не улучшится от того, что ты околачиваешься на пристани и возишься со всякой дрянью, согнувшись в три погибели. Твой показатель уже рассчитан, и ты ничего с этим не можешь поделать».

Глоуэн только рассмеялся: «Если бы я мог с этим что-нибудь поделать, то не околачивался бы на пристани, совершенно верно».

Усмешка сползла с физиономии Арлеса: как поколебать невозмутимость этого нахала? Даже мать Арлеса, Спанчетта, считала Глоуэна самым отвратительным недорослем, какого можно было себе представить.

«Возможно, сегодня тебе действительно лучше никому не попадаться на глаза, – с наигранной задумчивостью произнес Арлес. – Наслаждайся тишиной и покоем, пока есть такая возможность – потому что с завтрашнего дня ты станешь кандидатом, и целых пять лет тебе придется зубрить и выслуживаться».

Глоуэн опять покосился на собеседника с беспредельно раздражавшим Арлеса язвительно-каменным выражением: «Ты тоже кандидат. Тебя это очень беспокоит?»

«Я – совсем другое дело! Мой показатель – шестнадцать, мне волноваться не о чем».

«У твоей тетки Смонни тоже был отличный показатель. Как у тебя дела в лицее? Все в порядке?»

Арлес помрачнел: «Разговор не обо мне, в любом случае. Если мне нужно будет исправить оценки, я об этом позабочусь без посторонних напоминаний».

«Будем надеяться».

«Можешь быть уверен. Вернемся к обсуждаемому вопросу – и я не имею в виду мои оценки… Мне известно гораздо больше, чем ты предполагаешь, – Арлес поднял глаза к сине-зеленому стеклянному навесу. – На самом деле – хотя говорить об этом, пожалуй, не следовало бы – мне уже сообщили, в частном порядке, твой показатель статуса. Должен с прискорбием заметить, что он не внушает оптимизма. Предупреждаю только для того, чтобы объявление за ужином не стало для тебя неприятной неожиданностью».

Глоуэн снова покосился на отпрыска Спанчетты: «Мой показатель не известен никому, кроме Фратано, а с тобой он откровенничать не станет».

Арлес многозначительно рассмеялся: «Помяни мое слово! Твой показатель приближается к тридцати. Не назову точную цифру. Двадцать девять тебя устроит? Или даже тридцать один?»

Глоуэн наконец потерял самообладание. «Неправда! – закричал он и спрыгнул на причал. – Кто тебе рассказывает небылицы? Твоя мамаша?»

Арлес внезапно понял, что не вовремя распустил язык. Он нахохлился, чтобы скрыть замешательство: «Как ты смеешь говорить в таком тоне о моей матери?»

«Ни ты, ни твоя мать не должны ничего знать о моем показателе статуса».

«Почему нет? Мы тоже умеем считать, а твое происхождение зарегистрировано. Точнее говоря, не зарегистрировано».

«Любопытная оговорка», – подумал Глоуэн. Вслух он спросил: «Как понимать последнее замечание?»

Арлес снова догадался, что допустил промах: «А никак. Понимай, как хочешь».

«Странно. Можно подумать, что у тебя есть сведения, никому другому не доступные».

«Перед бесстрашными львами открываются любые сокровенные тайны! Ты даже представить себе не можешь, какие скандальные подробности мне известны! Знаешь ли ты, например, какая престарелая особа пыталась затащить Фогеля Лаверти к себе в постель на прошлой неделе, почти насильно?»

«Не имею представления. И Фогель никак не способствовал попыткам затащить себя в постель?»

«Ни в малейшей степени! Он младше меня – о чем ты говоришь? А еще, например, я мог бы сию минуту назвать некую особу помоложе, у которой скоро будет ребенок, а от кого – пока что не установлено».

Глоуэн отвернулся: «Если ты сюда явился, чтобы выяснить этот вопрос, можешь быть уверен – я тут ни при чем».

Согнувшись пополам, Арлес застонал от смеха: «А у тебя, оказывается, есть чувство юмора! Ничего забавнее я сегодня еще не слышал». Отпрыск Спанчетты поднялся на ноги: «Время бежит. Вместо того, чтобы лакировать лодку, тебе следовало бы вернуться в квартиру, почистить ногти и отрепетировать позы перед зеркалом».

Глоуэн взглянул на пухлые белые пальцы Арлеса: «Мои ногти, надо сказать, будут почище твоих».

Арлес нахмурился и засунул руки в карманы: «Не забывай о манерах, с сегодняшнего дня ситуация изменилась! Если я с тобой заговорю за столом, ты должен отвечать „Да, господин Арлес“ или „Нет, господин Арлес“. Таковы правила хорошего тона. А если у тебя возникнут сомнения по поводу того, как вести себя за столом, бери пример с меня».

«Спасибо, но с ужином я, наверное, как-нибудь справлюсь сам».

«Дело твое», – Арлес развернулся на каблуках и прошествовал по причалу на берег.

Глоуэн смотрел ему вслед, кипя от раздражения. Арлес прошел между двумя героическими статуями, обрамлявшими вход в английский парк Клаттоков и скрылся из виду. Глоуэн размышлял: показатель, равный 29 или 31? Через пять лет кандидатуры он может снизиться до 25, что означало статус «временного наемного работника» и переселение из пансиона Клаттоков в общежитие для наемных работников. Потеряв право занимать постоянную должность на станции, ему предстояло разлучиться с отцом и отказаться от множества приятных и удобных преимуществ.

Глоуэн повернулся к водам лагуны. Со времен основания станции Араминта судьба сыграла такую же мрачную шутку с тысячами лишних потомков «отцов-основателей», но возможность трагедии неудачного происхождения впервые затронула его самого.

Что подумают девушки? Глоуэн придавал значение мнениям прекрасного пола. Например, его интересовала Эрлина Оффо, уже вступившая на долгий и славный путь разбивания сердец. Как отнесется к его провалу Тиция Вук – изящная благоухающая блондинка, хрупкая, как цветок левкоя, но гордая и отстраненная, как все Вуки?⁸ Кроме того, утренний разговор живо напомнил ему о веселой Сесили Ведер, в последнее время относившейся к Глоуэну с заметным дружелюбием. Молодой человек с показателем статуса, равным 30, не имел никакого будущего – ни одна красавица не взглянула бы на него дважды!

Покинув причал, Глоуэн уныло побрел вслед за Арлесом наверх, к пансиону Клаттоков – худощавая темноволосая фигура, незначительная на фоне роскошного прибрежного парка, но достойная самого пристального внимания с точки зрения Глоуэна и его отца, Шарда.

Вернувшись в пансион, Глоуэн поднялся в свою квартиру на восточном конце галереи второго этажа. К его величайшему облегчению, отец уже был дома.

Шард сразу подметил смятение, овладевшее сыном: «Ты что-то рано начинаешь нервничать».

«Арлес заявляет, что ему известен показатель моего статуса, и что он равен двадцати девяти или тридцати одному», – ответил Глоуэн.

Шард поднял брови: «Двадцати девяти? Даже тридцати одному? Каким образом? Ты бы оказался в числе наемных работников, еще не поступив на службу!»

«Вот именно».

«На твоем месте я не обращал бы внимания на Арлеса. Он просто хотел тебя расстроить – и, по-моему, ему это удалось».

«Он утверждает, что слышал эти цифры от Спанчетты! И еще он что-то проворчал по поводу того, что мое происхождение не зарегистрировано».

«Даже так? – Шард задумался. – Что он имел в виду?»

«Не знаю. Я ему сказал, что ему не может быть известен мой показатель, а он говорит: почему нет? Говорит, что мое происхождение – точнее говоря, отсутствие происхождения – позволяет рассчитать мой статус любому желающему».

«Хм, – пробормотал Шард. – Кажется, я догадываюсь, в чем дело… Хотел бы я знать…» Помолчав, Шард подошел к окну и заложил руки за спину: «Действительно, вся эта история попахивает происками Спанчетты».

«Она может изменить мой показатель?»

«Любопытный вопрос. Спанчетта работает в отделе A, у нее есть доступ к компьютеру. Но она не посмела бы подделывать записи – за это полагается смертная казнь. Надо полагать, она придумала какой-то законный способ повлиять на результат – если она вообще что-нибудь придумала».

Глоуэн недоуменно покачал головой: «Зачем ей вообще заниматься такими вещами? Какое ей дело до моего статуса?»

«Мы еще не знаем, пытался ли кто-нибудь изменить результаты расчетов. Если такая попытка имела место, ниоткуда не следует, что это дело рук Спанчетты. Но если это проделки Спанчетты, ответ на твой вопрос очень прост: Спанчетта никогда ничего не забывает и не прощает. Я расскажу тебе историю, которую ты, наверное, никогда не слышал.

Давным-давно Спанчетта вознамерилась выйти за меня замуж и успела, по-видимому, тайком договориться с домоправительницей и с кастеляншей Лилианой. Так или иначе, правление стало серьезно рассматривать возможность такого брака, не посоветовавшись со мной. Однажды вечером мы играли в ипенг. Спанчетта тоже решила поиграть – бегала по площадке, кричала, ругалась, распоряжалась, размахивая руками и становясь в позы, объявляла аут, когда шар попадал в сетку, путала серые шары с розовыми и яростно отрицала проигрыш, когда не успевала отбить подачу. Короче говоря, привлекала к себе внимание всеми способами. В связи с чем Вилмор Ведер, оказавшись рядом со мной, заметил: «Держись, Шард! Похоже на то, что твоя женитьба станет настоящим испытанием».

«Какая женитьба? – спрашиваю я. – От кого ты слышал о моей женитьбе?»

«Разве ты не женишься? Все только об этом и говорят!»

«Странно, что никто не удосужился посвятить меня в эту тайну. И кому же посчастливилось стать моей невестой?»

«Спанчетте, кому еще? Если верить Карлотте, день свадьбы уже назначен».

«Не следует верить Карлотте – у нее язык без костей. Я не женюсь на Спанчетте! Ни сегодня, ни завтра, ни в прошлом году, ни после второго пришествия Пулиуса Файстершнапа! Короче – никогда и ни при каких обстоятельствах! Я достаточно ясно выражаюсь?»

«Куда уж яснее! Теперь тебе осталось только одно – убедить в этом Спанчетту, стоящую у тебя за спиной».

Я обернулся – в двух шагах, тяжело дыша, стояла побагровевшая Спанчетта. Все расхохотались, а Спанчетта попыталась заехать мне по голове битой, отчего все просто повалились со смеху.

Таким вот образом. С досады она женила на себе размазню Миллиса, а заодно стала любовницей Намура. Но мне она никогда не простила.

Примерно через год я женился на твоей матери в Сарсенополисе, на Девятке Аль-Фекки. Когда мы вернулись в Араминту, нам стали устраивать всевозможные «случайные» неприятности. Марья их игнорировала, я тоже. Потом родился ты. Спанчетта ненавидит тебя втройне: из-за меня, из-за твоей матери и из-за того, что у Арлеса нет твоих способностей и твоего характера. Вполне может быть, что теперь она нашла возможность каким-то образом выместить свою злобу».

«Невероятно!»

«Вполне вероятно. Спанчетта – странная женщина. Подожди здесь. Пойду, наведу кое-какие справки».