Бегство из Туманной Лощины

Глава 2. Где носят веру

Под утро я поспал в зарослях, а когда солнце поднялось, отправился в хижину Ахава. Днём она выглядела так, как и должна была выглядеть после многих лет запустения. Я развёл огонь в очаге. Мои преследователи должны были рассуждать так: Барни Стоун (под этим именем меня знали в Роксделле) чувствует себя в безопасности в Туманной Лощине. Он спокойно готовит себе еду и не ждёт нападения. Можно подкрасться к хижине или подкараулить его у ручья.

Стив Бакстер уже проделал это перед смертью – и почти преуспел…

Я выбрал место, откуда возьму их с Илайей на мушку.

Правда, мне совершенно не хотелось убивать Йлайю. Он чем-то напоминал мне Зефа Коула. Конечно, про себя я объяснил это иначе: Тэдди должен умереть, а Илайя пусть останется в живых, чтобы было, кому запугивать роксделльцев, отвращая их от мысли соваться в Туманную Лощину. И, между прочим, это был бы совсем не глупый ход.

Однако дым над хижиной Ахава, как и в прошлый раз, курился без толку. Я не раз подбрасывал дрова и возвращался на свой наблюдательный пост, но преследователи так и не явились.

Поздним вечером я действительно приготовил ужин и позволил себе поспать. Мне предстояла очередная ночь в безумной компании призраков. Я должен буду задать вопрос о карте. Ну да, о чём ещё спрашивать? Конечно, я задам вопрос о карте, хотя совсем не уверен, что хочу услышать ответ.

Проснулся я от вони. Ахав стоял около печи и высыпал в огонь мои запасы кофе.

– Ты что творишь? – закричал я.

– Заткнись, щенок.

Рванувшее наверх пламя с гудением приняло остатки тёмного порошка. Ахав взялся за сахар.

А я – за револьвер.

– Эй!..

Я хотел сказать: «Эй, если тебе дорога жизнь, прекрати!» Но слова замерли на губах. Оружие исчезло, на поясе висела пустая кобура.

Я даже не испугался – во мне самом образовалась такая пустота, что в ней потерялся даже страх.

Это было хуже, чем в тот раз, во время перестрелки в старом русле ручья. Тогда исчезновение револьвера имело объяснение: я потерял его при падении. А сейчас оружие пропало по воле Ахава.

В его руках между тем оказался дробовик. Стволы, нацеленные мне в лицо, превратились в два чёрных кольца.

– Не дёргайся. В моей хижине – я хозяин. Здесь будет только то, что нужно мне. А всё, что меня раздражает, либо выйдет за дверь, либо полетит в огонь. Ты хорошенько это понял?

– Да, – выдавил я.

Опустив ружьё, он перевернул мешок с сахаром и высыпал в печь. Огонь недовольно зашипел. В хижине стоял тошнотворный запах горелых продуктов. Вслед за сахаром в топку полетели одна за другой полоски солонины.

– Что это ты вытворяешь, Ахав? – раздался вдруг девичий голос. – А ну-ка, прекрати!

Это была Амелия. Я уже не удивился. Это Туманная Лощина, как любит приговаривать Илайя. Здесь люди и вещи могут возникать ниоткуда и исчезать в никуда.

Ахав скривился, бросив на девушку презрительный взгляд.

– Кто ты такая, чтобы требовать ответ?

Она шагнула к нему и встала, уперев руки в бока. Я поймал себя на том, что любуюсь ей. Тонкая, стройная, на вид беззащитная перед этим грозным хромым стариком, она бросала вызов тому, кто повелевал потусторонними туманами Лощины.

– Ты можешь не считаться со мной, Ахав, но тебе придётся считаться с тем, что я говорю. Ты знаешь, почему Джерри нуждается в своей еде. Ты и сам не прочь полакомиться пищей живых, верно? Хотя не отказываешься и от еды и в доме Оливии. Не пора ли уже определиться?

Зловещий огонь, который вспыхнул в глазах Ахава, погас.

– Это моё дело, и от госпожи Оливии я ничего не скрываю. Но этот парень нарушил правило: не вмешиваться в прошлое! – проворчал он.

– А почему он должен тебя слушаться? – спросила Амелия. – Кто ты для него? Или лучше спросить: кто ты вообще?

– Уж во всяком случае, не плод воображения безмозглого придурка!

Если Ахав хотел оскорбить Амелию, ему это не удалось.

– Может, и так. Но того человека, который жил под твоим именем, уже нет. Вместо него однажды появился кто-то другой… Так что между тобой и мной мало различий…

– Я знаю, кто я! – перебил Ахава. – Знаю, для чего нужен. А этот парень…

Он ткнул в меня пальцем.

– А он ещё узнает это о себе – в своё время, – перебила его Амелия. – И не тебе решать, когда это время наступит.

Ахав бросил взгляд наружу и проговорил:

– Окна светятся. Пора идти.

– Джерри обязан это делать? – спросила вдруг Амелия. – Разве ему нельзя остаться?

Ахав постоял у порога, держась за ручку двери, и признал:

– Можно. Пока она не зовёт – можно…

Он вышел. Амелия распахнула окно, чтобы выветривалась вонь. Я непроизвольно опустил руку к кобуре. Револьвер был на месте, однако радости это открытие не доставило. Если оружие изменило мне, я уже ни в чём не мог быть уверен.

Прикосновение Амелии к плечу заставило меня вздрогнуть.

– Посиди, Джерри, – предложила она. – На тебе лица нет.

Я позволил усадить себя на лежанку.

– Как ты поняла, что я не хочу идти?

– Я и сама не хочу, – улыбнулась Амелия и села рядом со мной.

Я чувствовал тепло её тела. Она выглядела в точности такой, какой я впервые увидел её на ранчо Гэллоуэев, без тени других образов.

Не помню, как я наклонился к ней. Наши лица вдруг оказались рядом. Я впился в её податливые пухлые губы грубым и жадным поцелуем. Пальцы сами собой стиснули грудь девушки. Она застонала. Я понял, что причиняю ей боль, но не ослабил хватку.

Я торопливо сорвал с неё платье. Ткань трещала под моими руками. Нижнее бельё из тонкого шёлка я разорвал в клочья. Почему-то этого оказалось мало, и я рывками превратил её тщательно уложенную причёску в спутанную гриву.

Амелия терпеливо сносила мою грубость. В глубине испуганных глаз, в робких движениях, которыми она несмело открывалась мне, затаилась распалявшая меня жажда страсти.

Я ворвался в неё, рычанием глуша её болезненный стон.

Я «отстрелялся» почти сразу, однако возбуждение не исчезло. Моя горячая плоть, обильно оросив девственное лоно Амелии, словно обратилась в сталь. Новая волна желания накрыла меня ещё раньше, чем мои «барабаны» выпустили последний заряд. Это было мучительно и вместе с тем сладко.

Видимые страдания, которые доставлял Амелии мой напор, странно сочетались с отблеском глубокого удовлетворения во взгляде. Слёзы, блестевшие на ресницах, всё больше казались мне… слезами счастья.

Со стоном, провалившись в её жаркую глубину до предела, я излил остатки страсти и без сил повалился на кровать. Амелия, всхлипывая и смеясь, прижалась к моему плечу и дала волю слезам.

– Спасибо…

– За что? – еле ворочая языком, спросил я.

– Я всё-таки стала для тебя… кем-то! Кем-то настоящим…

Слова Амелии что-то затронули в тумане, который окутывал моё сознание. Перед глазами встала комната девушки на ранчо Гэллоуэев. Трупы её отца и слуг валяются по всему дому, она одна осталась в живых. Боунз рвёт на ней ночную рубашку.

Я вижу глаза Амелии. И я выхватываю револьвер. Как всегда, быстрее меня только молния…

Я повернулся на бок и погладил Амелию там, куда угодила пуля. На шелковистой коже не было ни следа.

– Не думай об этом, – шепнула девушка. – Я не хочу, чтобы появился шрам. Я хочу остаться такой, какая я сейчас. – Её взгляд обжигал. – Хорошо?

– Хорошо, – кивнул я.

Она успокоилась и прижалась ко мне, нагая, тёплая, радостная. И пугающе незнакомая.

Не могу сказать, что я много думал, пока она соскальзывала в свой счастливый сон. Но это бывает: кажется, ни о чём нарочно не думаешь, и вдруг раз – в голове возникает готовое решение.

Помню, Боунз как-то сказал о таких случаях: «Это то, что тебе нашёптывает бог или дьявол, одно из двух».

Я был ещё мальчишкой, и потому не мог не спросить, как отличить одного от другого.

Обычно скупой на мимику Боунз посмотрел на меня, приподняв бровь, и выдал: «А за каким хреном тебе их различать? Не доверяй ни тому, ни другому. Выслушай, а потом подумай своей головой и сделай так, как нужно тебе, а не одному из них».

Сколько мне было? Немного больше пятнадцати. Я успел потерять детство и всех, кого мог считать близкими людьми. Я потерял всякое будущее, кроме того, которое могло окончиться либо свинцом в спину, либо сталью в брюхо, либо пеньковой петлёй на шее.

От того, что я когда-то считал верой, ничего не осталось.

И всё же мне потребовалось время, чтобы освоиться со своеобразными взглядами Боунза на религию.

«Вера? – говаривал он. – Знаешь, парень, по мне неважно, в какую церковь ходит человек. Всё дело в том, где он носит свою веру. Большинство носят её между страницами карманной библии, тонкую, высушенную. Когда откроют, верят, когда закроют – не верят. Иные носят веру в кошельке…»

«Они верят в доллар?» – не удержался я.

«Ага. Но не во всякий, а в тот, который вносят на благотворительные цели. Есть такие, кто носит свою веру на языке. Могут сколько угодно нарушать заповеди, но дай им рот открыть – святые угодники позавидуют их праведности. Ладно, что ещё? А, ну да, в мире до хрена тех, кто носит свою веру в жопе».

Меня ещё коробило от некоторых суждений Боунза, но тут я не мог не рассмеяться.

«Я не имею в виду ничего смешного, – отрезал он. – Они становятся верующими, когда жизнь хватает их за жопу, вот и всё».

«А если бы ты был верующим, то где бы носил свою веру?» – спросил я его.

Боунз улыбнулся так, как умел улыбаться только он: воронёной сталью взгляда.

«Что значит «если бы»? Моя вера у меня всегда под рукой, ухожена и в рабочем состоянии. Ты удивишь меня тупостью, если ещё не догадался, парень. Я свою веру ношу в кобуре».

Я осторожно переложил голову Амелии со своего плеча на скатку, заменявшую подушку. Откинув шкуру, которой мы укрылись, я сел и обхватил голову руками.

Итак, Боунз, ты советовал подумать? Но как выбирать, если ничего не знаешь?

– Давай сбежим, – услышал я и вздрогнул.

Амелия не спала. Она наблюдала за мной, сидя на лежанке и нисколько не стесняясь своей наготы.

–О чём ты? – спросил я, сам удивляясь тому, как лживо звучит мой голос. – Леди Оливия сказала, что не отпустит меня.

– Ну, а если бы ты всё-таки решил уйти отсюда, взял бы меня с собой?

– Нет, – твёрдо ответил я. – Ты славная девчонка, но это был бы долгий путь. Не для женщин.

Лучше было сказать так, чем назвать настоящую причину: для меня Амелия была частью дома Оливии. Никому ещё не удавалось убежать от того, что он берёт с собой.

– Когда-то женщины приходили в эту страну вместе с мужчинами и проходили с ними тысячи миль… – вздохнула она. Крепкие полушария грудей с тёмными ореолами сосков матово светились в полумраке, маня вернуться к сладким радостям плоти. – Что ж, будет интересно пройти это испытание.

– О чём ты говоришь?

– Это тебя не касается, – резко ответила она, но вдруг добавила со странной грустью: – В любом случае, спасибо. Пусть всего пару часов, но я была настоящей.

Она отвернулась. Вскоре я услышал её глубокое дыхание. Я долго лежал, слушая настойчивый шёпот ветра в листьях, потом стал одеваться.

Свою простреленную шляпу, которая была потеряна в тумане, я с удивлением обнаружил висящей на стене. Меня кольнуло беспокойство, ведь в этой хижине есть только то, что нужно Ахаву. Если именно сейчас из тумана вернулась шляпа – значит ли это, что Ахав знает о моих намерениях?

Однако сомнения мучили меня не долго. «Если тебя останавливают обстоятельства – с этим можно смириться, – говаривал Боунз. – Если тебя останавливают сомнения – с этим нужно бороться».

Я нацепил шляпу на голову и осмотрел содержимое седельной сумки. Там нашлась чудом уцелевшая горсть сухарей. Уже лучше, чем ничего. Тихо ступая, я подошёл к двери и оглянулся на Амелию. Глядя на её нежное лицо и разметавшиеся во сне волосы, я особенно остро испытал двойственное чувство вожделения и страха. Я поспешил выйти в ночь.

Стреноженные лошади Бакстера и Полпенса дремали в распадке. Там же, под кустами, лежали сёдла и сбруи. Не прошло и четверти часа, как я тронулся в путь.

Белёсая змея тумана колыхалась над ручьём, бегущим по дну Лощины. Туман медленно вздымался и опадал, точно дышал. От него отделялись клубящиеся отростки, которые быстро затапливали низины.

Бледная мгла захлестнула дорогу позади, потом дорогу впереди и, наконец, коснулась копыт кобылы. Прежде, чем я спешился, она споткнулась. Я не удержался в седле и чудом не разбил голову. Перед глазами вспыхнули искры. Когда мне удалось выпрямиться, туман уже поднялся выше моей головы.

Лошадей не было слышно. Я выругался шёпотом и стал пробираться вперёд, нашаривая дорогу носком сапога. Вскоре я наткнулся на осыпь и понял, что нахожусь в старом русле.

Впереди заплясало жёлтое пятно огня, послышались голоса.

– Сделай что-нибудь, выведи нас отсюда!..

Туман раздался в стороны, открыв меня взорам двух людей, сидящих у костра.

Ни один из них не взялся за оружие – может быть, потому, что мой револьвер уже прыгнул мне в руку. Но стрелять я не стал, даже когда разглядел, кто передо мной.

Может, и стоило шлёпнуть Тэдди Риверхэда, хотя сейчас в этом трясущемся чучеле трудно было признать смельчака, который звал людей в Туманную Лощину и рискнул остаться в ней один.

Но тогда пришлось бы стрелять и в Илайю. Сидя на брошенном на землю седле, следопыт ворошил веткой костёр. Он не дрогнул, увидев меня, хотя, конечно, сразу понял, кто перед ним. Он трезво оценил свои шансы и даже не посмотрел на свой карабин, лежащий сбоку от него.

– Привет, Барни, – сказал он, бросил ветку в костёр и выбрал следующую из небольшой кучки валежника. – Тоже заблудился? Садись, если хочешь.

Мгла за его спиной шевельнулась, послышался перестук копыт и короткий храп. Рядом с костром стояли лошади моих преследователей, но жемчужный туман был таким плотным, что я не мог их разглядеть.

Внешне этот невысокий плотный мужчина с плоским лицом ничем не напоминал долговязого Зефа. Но я почему-то готов был поставить последний доллар, что Илайя не жаден, не способен на бессмысленное насилие и, хоть тресни, не станет делать то, что считает несправедливым.

Попробовали бы вы заставить Зефа забыть о справедливости! Вера в неё всегда была для него выше репутации и даже жизни.

И веру свою он носил там, где положено, – в сердце.

А значит, если я не ошибался насчёт Илайи, он не станет убивать человека, которого сам пригласил к очагу.

Но если я застрелю Риверхэда, Илайя мне этого не простит и возьмётся за карабин, даже зная, что у него нет ни шанса.

Я вернул кольт в кобуру и сказал:

– Спасибо за предложение, но я хочу попробовать выйти из русла.

– Из русла? – переспросил Илайя. – Это не может быть старое русло. Мы шли к восточному склону, когда поднялся туман. Здесь я и валежник собрал.

– Думай, как знаешь. Но я шёл по старому руслу и вышел на твой костёр.

Илайя посмотрел на ветку, конец которой уже был увенчан алым угольком, бросил её в огонь и потянулся за следующей.

– Туманная Лощина… Эй, расслабься, Тэдди! – прибавил он, обращаясь к своему спутнику. – Нет смысла быть врагами, пока все мы – пленники Туманной Лощины…

Тут на бледную рожу Тэдди заползла улыбка, похожая на ядовитую змею.

– Барни Стоун! Выведи меня отсюда! Я не останусь в долгу…

– Ты в своём уме, Тэдди? – воскликнул Илайя.

– Молчи! Когда-то ты был хорош, но сейчас ты старый пень, который состоит из одних страхов. Выведи меня, Барни!

– Старый пень, говоришь? Ну так послушай старика, молодой человек… Это сейчас мы пленники Лощины. Как только выйдем из неё, вы снова станете врагами.

– Не станем! – горячо заверил Тэдди и шагнул ко мне, как-то неприятно изгибая спину. – У меня нет к тебе вражды, Барни, клянусь! Просто мне нужна была репутация отчаянного парня, способного сунуться хоть к чёрту в пекло. И она уже у меня в кармане, так что убивать тебя на самом деле не нужно. Видишь, я говорю вполне откровенно…

Ловко он повернул правду! Всего-то и нужно было, что промолчать про шайеннов…

Я молча начал отступать спиной вперёд.

– Куда ты?

Между нами легли завитки тумана.

– Назови свою цену, Стоун! – услышал я, когда мы перестали видеть друг друга.

Осторожно ступая, я начал обходить костёр полукругом. Моих ушей коснулся лошадиный храп. Я двинулся на звук, проверяя землю перед собой мыском сапога, чтобы не наступить на ветку или камень. Камней, на удивление, не попадалось, а почва была сырой.

Туман вдруг посветлел и начал редеть.

Лошади оказались кобылой Бакстера и жеребцом Полпенса.

А старое русло… исчезло.

Вместо него была поросшая густой травой поляна. Брезжило утро. Справа и слева в разрывах тумана темнели деревья. Моя грудь выдохнула сухой воздух Аризоны, а на следующем вдохе в неё влился влажный, насыщенный густыми ароматами воздух совсем другого места.

Глава 3. Пленники наводнения

Два дня я ждал, что в любую минуту окружающее затянет молочный туман, из которого выйдет Ахав и вернёт меня в дом мёртвой ведьмы. Выбрав направление наугад, я ехал, пересаживаясь с одной лошади на другую. По вечерам разводил костёр, устраивался на ночлег – выполнял привычную работу путника, а в голове будто шум стоял. Происходящее казалось сном.

На третий день я копал ямку на берегу топкой заводи, чтобы в неё, просочившись сквозь землю, набралась чистая вода. Кобыла Бакстера едва успела намочить морду, как вдруг взметнулся фонтан брызг, и несчастная скотина забилась в капкане длинной зубастой пасти.

Жеребец Полпенса пустился наутёк. Вода словно вскипела – со всех сторон к кобыле, молотящей копытами по воздуху, устремились длинные тёмные тела. Всё было кончено в минуту. Среди белой пены алели пятна крови. Крокодилы, которым не досталось лакомого куска, метались из стороны в сторону.

Я не стал подбирать уже ненужное седло, оно лежало слишком близко к воде. Подхватив скатку одеяла и мешок с припасами, я отправился ловить жеребца, которого уже привык называть прозвищем его бывшего хозяина – Полпенса.

Только сейчас в голове у меня прояснилось, я в полной мере ощутил реальность окружающего мира. Понятия не имею, почему туман забросил меня сюда. Но я действительно оказался за сотни миль от Роксделла и Туманной Лощины.

Пожалуй, я рискнул бы поставить последний доллар на то, что очутился в Луизиане, родном штате Чарльза Блэксуорда, моего отца.

Он был игроком. Промотав всё до последнего цента, подался в Арканзас и стал порядочным фермером в местечке под названием Голденгроув.

Жители этого захолустья, оставшегося на месте старых приисков, наткнулись однажды на новую жилу. Вместо того, чтобы раструбить о находке всему свету, они принялись тайком добывать золото по ночам. Эта тяжкая работа заменила моему отцу и его соседям азарт. Они трудились, отказывая себе в отдыхе, чтобы в какой-то момент сорвать большой куш.

Но, как всегда уверял Джефф Боунз, блеск золота ничем не затмишь. На селение напали шайенны, и среди их добычи оказалось несколько унций золотого песка. Капитан кавалерии Нэд Гэллоуэй, перебив индейцев, узнал о секретном прииске и нанял банду Чёрных Масок, которая отняла всё, что собрали жители Голденгроува. Потом Нэд перебил их, стал героем, а заодно присвоил золото.

Часть сокровищ Нэд отправил своему родителю, деляге Фрэнсису. Тот вложился в опасное, но прибыльное дело – стал продавать оружие индейцам. К тому моменту, когда я наконец отомстил семейке Гэллоуэев, старый Фрэнсис превратился в очень богатого и влиятельного человека.

Его состояние было основано на крови бедняги Чарли Блэксуорда и его соседей по Голденгроуву.

Чтобы Гэллоуэи процветали, Чарли Блэксуорд должен был пасть от руки собственного кузена Квентина Блэксуорда, вожака Чёрных масок.

Которого я встретил потом, за которым следовал долгих семь лет, считая лучшим другом и зная только под вымышленным именем Джеффа Боунза…

***

Дожди шли каждый день – причём такие, что я начал всерьёз опасаться, не разминается ли бог перед новым всемирным потопом. Небо темнело, и за каких-нибудь полчаса на землю опрокидывалась пара Мичиганских озёр. Воздух всегда был пропитан духотой. Я всё время был мокрым – либо от дождя, либо от пота.

Лес кишел дичью, однако попытки охотиться оканчивались провалом. Олени спасались бегством раньше, чем удавалось приблизиться к ним на расстояние револьверного выстрела.

Панический страх животных перед человеком подсказывал, что я нахожусь в обжитых местах, однако наткнуться на следы жилья пока не удавалось.

Особенно трудными были ночи. Болота кишели ядовитыми гадами. Помня рассказы Боунза, который исходил землю от Мехико до Онтарио, я перед каждой ночёвкой сооружал из срезанных жердей каркас для подвесной лежанки, которая позволяла спать в двух футах над травой.

Толком выспаться никак не удавалось. Сон мой был беспокойным в непривычной обстановке, а когда он всё-таки затягивал меня глубже, мне снилась глаза Амелии, её душистая гладкая кожа, и почему-то я чувствовал себя неловко.

Я стал похож на зверя: оброс и ходил всё время голодным.

Однажды мне повезло подстрелить кролика, выпрыгнувшего из-под копыт Полпенса. Жеребец, не ожидавший услышать выстрел, едва не сбросил меня. Наше путешествие он, кстати, переносил скверно – стал раздражительным и пугливым. Кажется, ему теперь за каждым кустом мерещились крокодилы.

Насытившись и расслабившись, я окончательно поверил в избавление от Туманной Лощины. И вдруг меня оглушила совсем другая мысль.

Меня никто не ждал, о моём существовании никто даже не подозревал на сотни миль вокруг. Некуда было спешить – разве что к ближайшему кузнецу, потому что у Полпенса стёрлись подковы.

Ни цели, ни обязательств, ни угрозы, которая гнала бы меня.

Это была свобода, какой я никогда прежде не знал!

Совершенное одиночество…

Но долго оно не продлилось. На следующий день я наконец-то повстречал людей.

Первым свидетельством того, что они рядом, стал звук выстрела.

***

Поток был бурным и мутным. Волны качали траву, и не было полоски песка, которую намывает на берегах. Вода пришла сюда только что, с последним ливнем, отшумевшим не более часа назад. Где-то скопилось слишком много воды, и вышедшая из берегов река стремительно затопила низину.

Небольшой пологий холм превратился в островок. В длину он имел около полусотни футов, в ширину – не больше дюжины. Там нашли пристанище пять человек. Рядом с островком, наполовину затопленная, лежала на боку большая повозка.

Люди сгрудились на западной стороне островка. На левой дрались три или четыре крокодила, деля кусок мяса – насколько я понял, последнее, что осталось от пары лошадей.

– Мистер! – махал рукой коренастый мужчина с бакенбардами, в светло-сером сюртуке, который держал в руках старый карабин. – Не могли бы вы помочь нам?

Я помедлил с ответом, разглядывая их.

Двое были пожилыми: коренастый с карабином и пухлый, но проворный краснощёкий мужчина, который в эту минуту заряжал через дуло левый ствол дробовика.

Спиной ко мне, наблюдая за водами по другую сторону островка, стоял высокий и жилистый человек с револьвером. Западную оконечность клочка суши держал под прицелом капсюльного пистолета мальчишка лет шестнадцати.

Компанию им составляла строго одетая женщина немного за тридцать. Он была бледной и кусала губы, но ни на ком не висла и не визжала.

– Каким образом я могу помочь? – спросил я, удерживая на месте нервно перебиравшего ногами Полпенса.

Длинные зловещие тени чертили воду. Здесь были десятки этих жутких тварей.

Обладатель пышных бакенбард, следя за рептилиями, крикнул:

– Нам нужна лодка! Вы знаете паромщика Лурье?

– Понятия не имею, кто он такой!

Краснощёкий, насадив капсюль, указал направление.

– Видите высокое дерево с раздвоенной верхушкой? Около четверти мили. Расскажите ему о нас и принесите лодку!

– Ждите! – крикнул я и пустил Полпенса галопом.

Зеф Коул никогда не проходил мимо того, кто находился в бедственном положении. Он говорил, что помощь в трудный час сродни хорошим манерам.

«Понимаешь, Джерри, – говорил он, – как и все янки, я делец. Я продаю своё мастерство и вообще всё, чего нахожу у себя в избытке. Лишь за три вещи я никогда не требую платы: за любовь, патриотизм и хорошие манеры. Если ты хочешь и впредь разделять моё общество, настоятельно рекомендую тебе разделить и мои убеждения».

Честное слово, в том возрасте мне его убеждения понравились. Позже жизнь с Боунзом научила меня тому, что любовь, патриотизм и хорошие манеры уходят и оптом, и в розницу так же легко, как горячие пирожки, ибо миром правит польза.

Что ж, именно пользы я и ждал от этих пятерых. Они помогут мне сориентироваться и, если выживут, сделают мне хорошую репутацию.

Дерево с раздвоенной верхушкой оказалось дубом, растущим на склоне холма. Его ветви бросали тень на воды широкой реки. Под ним ютилась старая лачуга, возле неё тянулся к воде большой сарай. У берега качался бревенчатый паром.

На мой оклик из окна лачуги высунулась красная морщинистая физиономия, опушённая седыми свалявшимися лохмами. Блеск опухших глаз ясно говорил о том, что в ближайшие дни паромщик Лурье работы не ждал. С трудом разлепив губы, он обдал меня потоком хриплого французского мяуканья.

– Там людям нужна помощь! – крикнул я.

В ответ я услышал что-то вроде:

– Ке тиль ариви?

– Ты что, не говоришь по-английски? Нужна лодка! – Я сделал вид, что гребу. – Лодка, понимаешь?

Лурье отвернулся и поинтересовался у кого-то в глубине хижины:

– Кю ве си кретан? Вютиль мунте шеваль кома бету?

Или что-то вроде того.

Из хижины донёсся взрыв хохота. Дверь отворилась, на пороге возник парень не старше моих лет с копной растрёпанных волос. Он тоже был навеселе, но на ногах держался уверенно.

– Жак решил, что вам нужны вёсла, чтобы переплыть реку на лошади! – сообщил он с акцентом, но вполне разборчиво.

– Очень смешно, – сказал я. – А вот пятерым людям неподалёку сейчас не до смеха. Наводнение перерезало им путь, и в воде полно крокодилов. Нужна лодка.

Оттеснив Жака Лурье, в окне возник рыжий детина с типично ирландскими чертами лица и красным носом.

– Неподалёку? В какой стороне?

Я указал рукой.

– Чёрт бы побрал этого Джозефа Бланко! Я говорил, что его плотина не переживёт сезона дождей. Все ему это говорили…

– У вас есть лодка? – спросил я.

Обильные возлияния не помешали ирландцу и патлатому сноровисто взяться за дело. Они выволокли из сарая широкую лодку и понесли её кверху килем. Пошатывающийся Лурье вышел из дома с двуствольным ружьём и взгромоздил на плечи пару вёсел.

– Вы нам поможете, мистер? – спросил ирландец.

Я спешился и, набросив поводья Полпенса на коновязь у хижины, присоединился к ним. Ирландец уступил мне место впереди:

– Будете показывать дорогу.

Долго служить проводником не пришлось: вскоре направление указали крики и выстрелы. Мы прибавили ходу.

Большая часть зелёных чудовищ просто плавала взад-вперёд, но некоторые были, как видно, голодны и раздражены запахом крови. За то время, что меня не было, они решили попытать счастья.

Теперь на острове лежали два мёртвых крокодила. Ещё один вцепился зубами в ногу краснощёкого мужчины и тянул его в воду. Тот орал и колотил по тупому рылу прикладом дробовика. Мальчишка безуспешно тащил его за ворот в другую сторону.

Сухощавый, выпустив на моих глазах последнюю пулю, торопливо перезаряжал револьвер.

Коренастый, отбросив разряженный карабин, пытался, но никак не мог пробить шкуру чудовища длинным ножом.

Мы уронили лодку. Патлатый затрясся и начал отступать спиной вперёд. Рыжий разразился бранью, но не шевельнулся. Паромщик, бросив вёсла, начал снимать с плеча ружьё, но, кажется, не только хмель мешал ему выполнить эту задачу.

Чертыхнувшись, я навалился на корму и столкнул лодку в воду. Это привлекло внимание нескольких крокодилов, они медленно подплыли и стали рассматривать меня.

Я прыгнул в лодку и крикнул своим спутникам:

– Вёсла, быстрее!

– А, чтоб тебя черти взяли, проклятый янки! – заорал ирландец и, подхватив вёсла, прыгнул вслед за мной.

Я видел, что мы опаздываем. Краснощёкий, теперь уже бледный, как смерть, перестал орать: крокодил хорошенько мотнул головой и, видимо, вырвал ему ногу из сустава. Мужчина уронил дробовик и обмяк.

Стоя в лодке, я вынул револьвер и выстрелил чудовищу в подмышку, туда, где чешуйчатая шкура висела складками.

– Эй, осторожнее! – крикнул коренастый.

Крокодил не выпустил свою жертву, но теперь, припадая на одну лапу, двигался медленнее.

Ирландец вставил вёсла в уключины и в три мощных гребка разогнал лодку так, что она врезалась в новорожденный остров. Я спрыгнул на сушу, подбежал к чудовищу и выстрелил ему в глаз с расстояния не более двух футов. Крокодил повалился набок. Его челюсти остались крепко сжаты.

– Открой ему пасть, Люка! – крикнул сухощавый.

Коренастый Люка подрезал челюсти аллигатора, а мальчишка вставил между ними его дробовик. Вместе они развели рычагом страшный капкан.

– Бедный мистер Бланко! – выдохнул юнец, когда им удалось снять с огромных зубов кровавое мочало, в которое превратилась нога краснощёкого.

– Кладите Джозефа в лодку, живо! – приказал сухощавый. – Миссис Бланко, прошу вас…

Женщина, у которой оказалось суховатое, но ясное лицо, за всё это время ни разу не шевельнулась. Я думал, она окостенела от страха. Но когда она уверенно шагнула в лодку, понял: она с редким хладнокровием держала себя в руках. Оказавшись на борту, она тотчас забыла об окружающем и стала платком перетягивать ногу мужа у самого бедра. У неё были сильные и ловкие пальцы, она отлично справилась. Этому Джозефу Бланко повезло с женой.

У самой кромки большой суши тяжело нагруженную лодку едва не перевернул ещё один чешуйчатый хищник, но его встретили три пистолетных выстрела: мальчишки, сухощавого и мой.

– Так-то, зелёные ублюдки! – радостно проорал ирландец, спрыгивая на сушу

Когда паромщик разглядел раны Бланко, его стошнило.

– Прошу прощения, миссис, – повинился он на ломаном английском перед женщиной, шумно избавившись от выпивки и закуски.

– Не переживайте на этот счёт, Жак, – ответила та. – Если вам стало легче, не сочтите за труд, возьмите наизготовку своё ружьё. А лучше передайте его этому благородному северянину, а сами помогите соорудить носилки для моего мужа.

– Действуйте! – прибавил сухощавый джентльмен.

Они нарезали жердей, переплели их ветками и уложили сверху Джозефа Бланко. Тот стонал, не приходя в себя. Я караулил со старым ружьём наизготовку.

Когда помощники Лурье подняли носилки, коренастый подошёл ко мне со словами:

– Спасибо тебе, парень. Я Люка. Если когда-нибудь понадобится помощь, просто спроси, где найти сукина сына Люку…

– А ещё лучше спросить, где найти Реджинальда Кирби, – перебил его сухощавый, подходя и протягивая мне руку, кроваво сверкнув гранатом на перстне.

Ладонь у него была крепкой. Породистое лицо с тонкой полоской усиков выглядело жёстким, но светло-голубые глаза были глазами прямого и открытого человека.