Czytaj książkę: «В погоне за счастьем»

Czcionka:

Douglas Kennedy

The Pursuit of Happines

* * *

И снова посвящаю Грейс Карли

Не совершая должного,
Мы совершаем недолжное.
И полагаемся на судьбу,
В надежде, что она отведет беду.
Мэттью Арнольд

Часть первая. Кейт

1

Впервые я увидела ее у гроба моей матери. Ей было за семьдесят: высокая, сухопарая женщина, с жидкими седыми волосами, собранными в тугой пучок на затылке. Она выглядела так, как мне самой хотелось бы выглядеть в ее возрасте, если бы удалось дожить. Она держала спину очень прямо, как будто отказывалась горбиться под тяжестью прожитых лет. У нее была безупречная фигура. Кожа сохранила природную свежесть. Морщины, сколько бы их ни было, не портили ее лица. Скорее наоборот, они придавали ему выразительности, серьезности. В ней до сих пор угадывалась стать утонченной аристократки. Наверняка еще до недавнего времени мужчины находили ее красавицей.

Но что особенно привлекло мое внимание, так это глаза. Голубовато-серые. Цепкие, вдумчивые, внимательные, слегка печальные. Но как же на похоронах – и без печали? Разве можно смотреть на гроб и не представлять себя на месте покойного? Говорят, похороны придуманы для живых. Чертовски верно подмечено. Потому что мы не просто оплакиваем тех, кто ушел. Мы оплакиваем себя. Жестокую мимолетность жизни. Ее ничтожность и бессодержательность. Нам становится грустно от сознания, что мы плутаем по жизни, как путники без карты, совершая ошибки на каждом повороте.

Когда я в упор посмотрела на женщину, она отвела взгляд – будто смутившись оттого, что я поймала ее в момент, когда она разглядывала меня. Собственно, в ее пристальном интересе ко мне не было ничего удивительного, ведь на похоронах дитя усопшего становится объектом всеобщего внимания. Ему, как самому близкому родственнику, надлежит задавать эмоциональный настрой. Ты можешь зарыдать или просто всхлипнуть, окружающие непременно тебя поддержат. Если же ты скуп на эмоции, они тоже будут сдержанны, дисциплинированны, корректны.

Я как раз вела себя очень сдержанно и корректно – как и остальные человек двадцать, провожавшие мою мать «в последний путь». Именно так выразился распорядитель похорон, когда мы обсуждали стоимость доставки гроба от «придела вечного покоя» на 75-й улице до кладбища, растянувшегося вдоль взлетной полосы аэропорта Ла Гардиа во Флашинг-Медоу, в районе Куинс.

Когда женщина отвернулась, я расслышала рев реактивных двигателей и взглянула в холодно-голубое зимнее небо. Наверняка в этот момент кто-то подумал, что я созерцаю небеса, пытаясь угадать, где найдет приют душа моей матери. Но на самом деле меня куда больше занимали характеристики лайнера, идущего на посадку. «ЮС Эйр». Один из тех стареньких 727-х, которые до сих пор летают на коротких рейсах. Возможно, шаттл из Бостона. Или из Вашингтона…

Удивительно, какая чушь лезет в голову в самые ответственные моменты жизни.

– Мама, мамочка.

Мой семилетний сын, Этан, дергал меня за рукав пальто. Его голос прорвался сквозь печальный речитатив священника, который читал из «Откровений Иоанна Богослова»:

И отрет Бог всякую слезу с очей их,
И смерти не будет более;
Ни плача, ни вопля, ни болезни не будет,
Ибо прежнее прошло.

Я с трудом сглотнула. Ни скорби. Ни слез. Ни боли. Нет, не такой была жизнь моей матери.

– Мамочка, мамочка…

Этан продолжал дергать меня за рукав, требуя внимания. Я приложила палец к губам, другой рукой поглаживая его макушку.

– Не сейчас, дорогой, – прошептала я.

– Я хочу пи-пи.

Я едва сдержала улыбку.

– Папа отведет тебя, – сказала я, подняв голову и перехватив взгляд своего бывшего мужа, Мэтта. Он стоял по другую сторону гроба, в задних рядах скорбной толпы. Я почти не удивилась, когда увидела его сегодня утром на панихиде. С тех пор как пять лет тому назад он оставил Этана и меня, наши отношения стали исключительно деловыми. Разговоры, если они и случались, крутились вокруг сына и традиционных финансовых проблем, которые принуждают к общению даже супругов, разведенных со скандалом. Любые его попытки к примирению я пресекала на корню. По какой-то необъяснимой причине я так и не смогла простить его за то, что он променял нас на эту медийную пустышку – Мисс «Говорящая голова» новостного канала «Ньюс ченел-4 Нью-Йорк». Притом что Этану тогда было всего двадцать пять месяцев от роду.

Но ведь это не повод, чтобы падать духом, верно? Что поделать, если Мэтт повел себя так банально. Но, справедливости ради, я все-таки выскажусь и в защиту своего бывшего мужа: он оказался любящим и заботливым отцом. Этан обожает его – и это заметили все собравшиеся у могилы, когда он пронесся мимо гроба своей бабушки, устремившись к отцу. Мэтт подхватил его на руки, и я увидела, как Этан прошептал ему на ухо свою просьбу о «пи-пи». Коротко кивнув мне, Мэтт закинул его на плечо и поспешил на поиски туалета.

Тем временем священник перешел к самой известной погребальной молитве, двадцать третьему псалму.

Ты устроил мне пир у гонителей моих на виду;
Умастил елеем главу мою,
И полна чаша моя.

Я расслышала, как мой брат Чарли с трудом подавил всхлип. Он стоял в самой гуще толпы. Ему по праву можно было дать приз за Лучший Похоронный Образ: сегодня утром он явился в церковь прямиком с ночного рейса из Лос-Анджелеса, мертвенно-бледный, помятый, глубоко несчастный. Я не сразу узнала его – в последний раз мы виделись лет семь назад, и черная магия времени успела превратить его в мужчину средних лет. Да, я тоже перешла в эту возрастную категорию – увы! – но Чарли (в свои пятьдесят пять, почти на девять лет старше меня) действительно выглядел… я бы сказала, пожилым… или, скорее, потухшим, так было бы точнее. Он умудрился растерять не только шевелюру, но и физическую силу. Его лицо стало дряблым. Бока заплыли жиром, и от этого его черный костюм, и без того плохо сидевший на нем, казался чудовищной портновской ошибкой. Ворот белой рубашки был расстегнут. Черный галстук заляпан жирными пятнами. Весь его облик говорил о плохом питании и разочаровании в жизни. В последнем я, конечно, была с ним заодно… но меня поразило то, как некрасиво он стареет. И еще меня удивило, что он пересек целый континент, чтобы попрощаться с женщиной, с которой последние тридцать лет поддерживал лишь формальные отношения.

– Кейт, – произнес он, приблизившись ко мне в церкви.

Я невероятно удивилась, и он это заметил.

– Чарли?

Возникла некоторая неловкость, когда он потянулся, чтобы обнять меня, но в последний момент передумал и просто пожал мне обе руки. Какое-то мгновение мы молчали, не зная, что сказать друг другу. Наконец я сумела выдавить:

– Какой сюрприз…

– Я знаю, знаю, – оборвал он меня.

– Ты получил мои сообщения?

Он кивнул.

– Кейти… мне так жаль.

Я резко оттолкнула его руки.

– Только не надо выражать мне соболезнования, – сказала я, и сама удивилась, насколько спокойно это прозвучало. – Она была и твоей матерью. Ты не забыл?

Он побледнел. И пробормотал:

– Это несправедливо.

Мой голос был по-прежнему очень спокойным, очень сдержанным.

– Каждый день, весь этот месяц – уже зная, что умирает, – она все спрашивала меня, не звонил ли ты. И я до последнего врала, говорила, что ты постоянно звонишь мне, справляешься о ней. Так что не надо мне говорить о справедливости.

Мой брат уставился в пол. Тут ко мне подошли две мамины подруги. Пока они, соблюдая формальности, выражали мне свои чувства, Чарльз воспользовался моментом и ускользнул. Когда началась служба, он сел в последнем ряду. Я повернула голову, оглядывая зал, и на какое-то мгновение встретилась с ним взглядом. Он тотчас отвернулся, явно смутившись. После службы я высматривала его в толпе, чтобы предложить ему поехать со мной на кладбище в так называемом семейном авто. Но его нигде не было. Так что в Куинс я отправилась с Этаном и тетушкой Мег. Она была сестрой моего отца – семидесятичетырехлетняя старая дева, которая последние сорок лет жизни посвятила разрушению собственной печени. Я была рада, что она явилась трезвой на похороны своей невестки. Потому что в те редкие дни, когда она воздерживалась от выпивки, лучшей наперсницы, чем Мег, было не найти. Прежде всего потому, что она была остра на язык. Когда наш лимузин отъехал от церкви, разговор зашел о Чарли.

– Что ж, – сказала Мег, – блудный болван возвращается?

– И тут же исчезает, – добавила я.

– На кладбище он явится, – заверила она меня.

– Откуда ты знаешь?

– Он сам мне сказал. Пока ты чесала языком, я поймала его на выходе из церкви. Предложила ему ехать с нами в Куинс. Но тут он что-то заблеял: мол, ему лучше на метро. Говорю тебе: Чарли все такой же засранец, только старый.

– Мег, – с упреком произнесла я, кивнув в сторону Этана. Он сидел рядом со мной, увлеченно читая книгу «Могучие рейнджеры».

– Он и не слушает мой треп, правда ведь, Этан?

Он оторвался от книги.

– Я знаю, кто такой засранец, – сказал он.

– Молодец! – Мег взъерошила ему волосы.

– Читай свою книгу, дорогой, – сказала я.

– Какой же умный ребенок, – заметила Мег. – Ты отлично воспитала его, Кейт.

– В том смысле, что он умеет ругаться?

– Люблю девчонок с высокой самооценкой.

– Значит, это про меня.

– По крайней мере, ты всегда все делала правильно. Особенно в том, что касается семьи.

– Да уж… и посмотри, куда меня это завело.

– Твоя мать обожала тебя.

– Обожала. В месяц раз.

– Я знаю, с ней было трудно…

– Скажи лучше, совершенно невозможно.

– Поверь мне, дорогая, ты и этот мальчуган были для нее всем. И я не преувеличиваю: именно всем.

Я закусила губу и еле сдержалась, чтобы не разреветься. Мег взяла меня за руку:

– Послушай меня: и родители, и дети думают, что именно им всего труднее. В итоге никто не чувствует себя счастливым. Но, по крайней мере, ты не будешь страдать от чувства вины, как это происходит сейчас с твоим идиотом братцем.

– Ты знаешь, на прошлой неделе я оставила ему три сообщения, сказала, что ей остались считанные дни, что он должен приехать и повидаться с нею.

– И он так и не перезвонил?

– Нет, за него это сделал его пресс-секретарь.

– Принцесса?

– Единственная и неповторимая.

«Принцессой» мы окрестили Холли – особу малопривлекательную и глубоко провинциальную, которая в 1975 году женила на себе Чарли и постепенно убедила его (бредовых доводов у нее нашлось предостаточно) порвать отношения с семьей. Не могу сказать, что Чарли особо упирался. С тех пор как я начала что-то смыслить в таких вещах, я знала, что мать и Чарли относятся друг к другу, мягко говоря, прохладно, и главной причиной тому был мой отец.

– Ставлю двадцать баксов на то, что малыш Чарли сломается у могилы, – сказала Мег.

– Да ни за что, – возразила я.

– Хоть я его давно не видела… когда, черт возьми, он приезжал к нам в последний раз?

– Семь лет назад.

– Точно, это было лет семь назад, но я слишком хорошо знаю этого паршивца. Поверь мне, он всегда жалел себя. Сегодня, как только я его увидела, сразу подумала: бедный старый Чарли все еще разыгрывает эту карту. А помимо жалости к себе его терзает и жуткое чувство вины. С умирающей матерью он не смог проститься, а теперь пытается загладить это своим внезапным появлением на похоронах. Какая драма.

– Он все равно не заплачет. У него все под контролем.

Мег помахала банкнотой перед моим носом:

– Давай посмотрим, какого цвета твоя наличность.

Я порылась в кармане жакета и нащупала две десятки. Торжествующе показала их Мег:

– С удовольствием избавлю тебя от двадцатки.

– С моим удовольствием от созерцания рыдающего говнюка это не сравнится.

Я покосилась в сторону Этана (все еще поглощенного чтением) и сделала выразительные глаза.

– Извини, – сказала Мег, – случайно вырвалось. Не отрываясь от книги, Этан произнес:

– Я знаю, кто такой говнюк.

Мег выиграла пари. После прощальной молитвы над гробом священник тронул меня за плечо и выразил свои соболезнования. Потом, один за другим, ко мне подходили все участники траурной церемонии. Пока длился этот ритуал рукопожатий и объятий, мне на глаза снова попалась та женщина. Она стояла и смотрела на надгробный камень рядом с могилой моей матери, напряженно вглядываясь в надпись. Я знала ее наизусть:

Джон Джозеф Малоун

22 августа 1922 – 14 апреля 1956

Джон Джозеф Малоун. Джек Малоун. Мой отец. Который внезапно покинул этот мир, когда мне было всего-то полтора года, и чье незримое присутствие я ощущала всегда. Удивительные люди эти родители: они могут физически исчезнуть из твоей жизни – ты можешь даже их не знать, – но освободиться от них невозможно. Это их право: быть с тобой всегда, нравится тебе это или нет. И как бы ты ни старалась избавиться от этих уз, они тебя не отпустят.

Когда меня обнимала Кристина, моя соседка сверху, из-за ее плеча я увидела, что Чарли направляется к могиле отца. Женщина все еще стояла там. Но как только увидела, что приближается Чарли (а она, по всей видимости, знала, кто он), сразу отошла в сторону, уступая ему место у надгробия. Чарли шел с поникшей головой, нетвердым шагом. Подойдя к камню, он привалился к нему, словно искал опору, – и вдруг затрясся от нахлынувших чувств. Поначалу он пытался держать себя в руках, но очень скоро сдался и зарыдал в голос. Я мягко высвободилась из объятий Кристины. Мне хотелось броситься к нему, но я удержалась от столь открытого проявления родственных чувств (тем более что не могла так сразу простить ему боль, которую он причинил матери своим долгим отсутствием). Я медленно подошла и коснулась его руки.

– Ты в порядке, Чарли? – тихо спросила я.

Он поднял голову. Его лицо было красным, как помидор, в глазах стояли слезы. Он вдруг шагнул ко мне, уткнулся в плечо, крепко вцепился в меня, как будто я была спасательным кругом в открытом море. Его рыдания стали истерическими, он уже не владел собою. Сперва я молча стояла, руки по швам, не зная, что делать. Но его горе было таким пронзительным, таким громким, что мне ничего не оставалось, как обнять его.

Прошло какое-то время, и рыдания стихли. Я смотрела прямо перед собой, наблюдая за Этаном, который возвращался из туалета. Он порывался бежать ко мне, но Мэтт мягко придерживал его. Я подмигнула сыну, и он ответил лучезарной улыбкой. Я покосилась налево и снова увидела ту женщину. Она стояла у соседней могилы и смотрела, как я утешаю Чарли. Прежде чем она успела отвернуться (опять!), я заметила, какой напряженный у нее взгляд. И тут же спросила себя: откуда, черт возьми, она нас знает?

Моим вниманием вновь завладел Этан. Двумя пальцами он растянул рот в улыбке и высунул язык – смешная рожица, которую он обычно корчит, когда ему кажется, что я чересчур серьезна. Мне с трудом удалось подавить смех. Потом я опять повернула голову туда, где стояла женщина. Но ее уже там не было – она одиноко шла по пустой гравиевой дорожке к воротам кладбища.

Чарли глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Я решила, что пора разомкнуть объятия, и мягко отстранилась.

– Тебе легче? – спросила я.

Он стоял, опустив голову.

– Нет, – прошептал он и добавил: – Я должен был… я должен был…

Он снова зарыдал. Я должен был. Сколько муки и раскаяния в этой фразе. Мы не перестаем повторять ее на протяжении всего фарса, именуемого жизнью. Но Чарли был прав. Он должен был. Только теперь ничего нельзя исправить.

– Возвращайся в город, – сказала я. – Мы устраиваем поминки в квартире матери. Ты ведь помнишь, где это?

И тут же пожалела, что сказала это, потому что Чарли опять зарыдал.

– Я глупость сказала, – тихо произнесла я. – Прости.

– Это мне нужно просить прощения, – прорвалось сквозь слезы. – Мне…

Он снова раскис, у него началась настоящая истерика. На этот раз я не предложила ему утешения. Я отвернулась и увидела, что Мег стоит неподалеку, с невозмутимым видом, но явно готовая броситься на помощь. Когда я двинулась к ней, она кивнула в сторону Чарли и подняла брови в немом вопросе: «Сменить тебя?» Еще спрашиваешь! Она подошла к племяннику и, взяв его под руку, сказала: «Пошли, малыш Чарли, прогуляемся немножко вдвоем».

Мэтт отпустил Этана, и тот вприпрыжку бросился ко мне. Я присела на корточки, широко раскинув руки ему навстречу.

– Ну что, теперь порядок? – спросила я.

– Туалет был гадкий, – ответил он.

Я повернулась к могиле матери. Священник все еще стоял у гроба. Позади него выстроились кладбищенские рабочие. Они держались на почтительном расстоянии, но нетрудно было догадаться, что они ждут, пока мы уйдем, чтобы они могли заняться привычным делом: опустить гроб в подземное царство Куинс, засыпать могилу землей и со спокойной душой отправиться на ланч… а может, и в ближайший боулинг. Ведь жизнь продолжается – с тобой или без тебя.

Священник кивнул мне, словно подсказывая: пора прощаться. Что ж, преподобный, будь по-вашему. Сейчас мы все возьмемся за руки и споем.

Пришло время сказать всем до свидания…

М-И-К… До скорой встречи…

К-И… Что, уже уходите?..

М-А-У-С…

На долю секунды я перенеслась в нашу старую квартиру на 84-й улице, между Бродвеем и Амстердам-авеню. Мне было шесть лет, и я только что вернулась из школы Бреарли, где училась в первом классе. Я сидела дома, перед телевизором – допотопным черно-белым «Зенитом» с круглым кинескопом и антеной-усами на тумбочке под красное дерево, – наблюдая за похождениями «мышкетеров», а мама, пошатываясь, подошла ко мне, держа в руках два стакана: один с клубничным напитком для меня, а другой – с коктейлем «Кэнедиан клаб» для себя.

– Как там Микки и его друзья? – заплетающимся языком спросила она.

– Они мои друзья, – ответила я.

Она устроилась рядом со мной на диване:

– А ты мне друг, Кейти?

Я пропустила ее вопрос мимо ушей.

– Где Чарли?

Она нахмурилась, как будто ее обидели.

– В «Мистер Барклайз», – назвала она танцевальную школу, куда раз в неделю, с боем, отправляли мальчиков-подростков вроде Чарли.

– Чарли ненавидит танцы, – сказала я.

– Тебе-то откуда знать? – возразила мама, залпом опустошая половину стакана.

– Я сама слышала, как он тебе говорил, – ответила я. – Я ненавижу танцевальную школу. Я ненавижу тебя.

– Он не говорил, что ненавидит меня.

– Нет, говорил, – отрезала я и снова переключилась на «Мышкетеров».

Мама опрокинула остаток коктейля:

– Он не говорил этого.

Я решила, что это игра.

– Нет, говорил.

– Ты не слышала…

– Почему мой папа на небесах? – перебила я.

Она резко побледнела. Хотя мы не раз говорили об этом, вот уже год, как я не спрашивала про папу. Просто сегодня нам в школе раздали приглашения на Праздник Пап.

– Почему ему пришлось подняться на небеса? – снова спросила я.

– Дорогая, я уже говорила тебе, что он не хотел туда. Но заболел…

– Когда я смогу с ним встретиться?

Теперь на ее лице появилось отчаяние.

– Кейти… ты ведь мне друг, правда?

– Позволь мне увидеться с папой.

Я расслышала, как она сдержала всхлип.

– Если бы я могла…

– Я хочу, чтобы он пришел ко мне в школу…

– Кейти, скажи, что ты мне друг.

– Верни папу на землю.

Ее голос стал жалобным, еле слышным.

– Я не могу, Кейти. Я…

И тогда она заплакала. Прижимая меня к себе. Уткнувшись головой в мое маленькое плечо. Нагоняя на меня страх. И от этого страха мне пришлось бежать из комнаты.

Это был единственный раз, когда я видела ее пьяной. И единственный раз, когда она плакала на моих глазах. А еще это был последний раз, когда я попросила ее вернуть мне отца.

– Ты мне друг, Кейти?

Я так и не ответила ей на этот вопрос. Потому что, по правде говоря, не знала, что ответить.

– Мамочка! – Этан дергал меня за руку. – Мамочка! Я хочу домой!

Я очнулась и снова оказалась в Куинсе. Перед глазами был гроб моей матери.

– Давай сначала попрощаемся с бабушкой, – сказала я.

Я подтолкнула Этана вперед, чувствуя, что все взгляды устремлены на нас. Мы подошли к гробу из полированного тика. Этан постучал по крышке своим маленьким кулачком:

– Привет, ба. Прощай, ба.

Я больно закусила губу. В глазах закипели слезы. Я бросила взгляд на могилу отца. Вот и все. Вот и все. Теперь я круглая сирота.

На мое плечо легла чья-то крепкая рука. Я обернулась. Это был Мэтт. Я проигнорировала его участие. До меня вдруг дошло, что мы с Этаном остались одни. Только мы вдвоем, и больше никого.

Священник в очередной раз выразительно посмотрел на меня. Да-да, я поняла, мы заканчиваем.

Я положила руку на крышку гроба. Она была холодной на ощупь. Я убрала руку. Пожалуй, достаточно для прощального жеста. Я снова закусила губу, сдерживая себя. Потом взяла за руку сына и повела его к машине.

Мэтт ждал нас у лимузина. Он тихо заговорил:

– Кейти, я только хотел…

– И знать ничего не хочу.

– Я просто хотел сказать…

– Говорю ли я по-английски?

– Пожалуйста, выслушай…

Я дернула ручку дверцы:

– Нет, я не буду слушать тебя…

Этан тянул меня за рукав:

– Папа пригласил меня в кино. Можно я пойду, мама?

Только тогда я поняла, что смертельно устала.

– У нас поминки… – расслышала я собственный голос.

– Этану будет лучше провести время в кино, ты не находишь? – сказал Мэтт.

Да, пожалуй. Я закрыла лицо руками. И почувствовала себя глубоко несчастной.

– Пожалуйста, можно мне пойти, мама?

Я взглянула на Мэтта:

– Когда ты привезешь его домой?

– Я подумал, что ему, наверное, захочется переночевать у нас.

Похоже, он тотчас пожалел о том, что употребил последнее местоимение во множественном числе, но продолжил:

– Утром я отвезу его в школу. И если тебе нужно, он может остаться еще на пару дней…

– Отлично, – сказала я, не дав ему договорить. Потом опустилась на корточки и обняла сына. – Ты мне друг, Этан? – ни с того ни с сего вдруг спросила я.

Он робко посмотрел на меня и чмокнул в щеку. Мне бы очень хотелось принять это как утвердительный ответ, но я уже знала, что буду переживать из-за того, что так и не услышала его, остаток дня… и ночь. Одновременно терзаясь мыслями, какого черта я вообще задала этот глупый вопрос.

Мэтт хотел было тронуть меня за руку, но в последний момент передумал.

– Всего хорошего, – сказал он, уводя Этана.

И снова на мое плечо легла чья-то рука. Я смахнула ее, как муху, и сказала, даже не оборачиваясь:

– Я больше не в силах принимать соболезнования.

– Ну и не принимай.

Я закрыла лицо ладонью:

– Извини, Мег.

– Скажи три раза «Аве Мария» и садись в машину.

Я послушно выполнила ее команду. Мег забралась в машину следом за мной.

– А где Этан? – спросила она.

– Проведет остаток дня со своим отцом.

– Вот и хорошо, – сказала она. – Можно подымить.

Она полезла в карман за сигаретами, а другой рукой постучала в стеклянную перегородку. Водитель включил зажигание и медленно тронулся с места.

– Слава богу, можно убраться отсюда, – сказала Мег, закуривая сигарету. После первой затяжки она застонала от удовольствия.

– Курить обязательно? – спросила я.

– Да, обязательно.

– Но это же убьет тебя.

– А я и не знала.

Лимузин вырулил на главную кладбищенскую дорогу. Мег взяла меня за руку своими тонкими варикозными пальцами.

– Как ты, милая? – спросила она.

– Бывало и получше, Мег.

– Ну ничего, потерпи еще пару часов, и это дурацкое мероприятие закончится. А потом…

– Потом я выпаду в осадок.

Мег пожала плечами. И крепче сжала мою руку.

– Где Чарли? – спросила я.

– Возвращается в город на метро.

– Какого черта он это делает?

– Так он представляет себе покаяние.

– Когда я увидела его в таком состоянии, мне стало его по-настоящему жалко. Если бы только он снял телефонную трубку, ему бы удалось исправить свои отношения с матерью.

– Нет, – сказала Мег. – Ничего бы он не исправил.

Когда лимузин подъехал к воротам, я снова увидела ту женщину. Она уверенно шагала по дорожке, и ее походка была удивительно легкой для женщины ее возраста. Мег тоже заметила ее.

– Ты ее знаешь? – спросила я.

Вместо ответа она равнодушно пожала плечами.

– Она была у могилы матери, – сказала я. – И простояла там почти до самого конца.

Мег снова пожала плечами.

– Может, какая-то ненормальная из тех, кому нравится слоняться по кладбищам, – предположила я.

Когда мы поравнялись, она посмотрела в нашу сторону и тут же отвела взгляд.

Лимузин вырулил за ворота кладбища и свернул налево, по направлению к Манхэттену. Я откинулась на сиденье, чувствуя себя совершенно разбитой. Какое-то время мы молчали. Потом Мег ткнула меня в бок локтем:

– Ну и где мои двадцать баксов?