Иерархия Неба и Земли. Часть I. Новая схема человека во Вселенной

Часть I

«Очень комично – понимать все, кроме самих себя».

– Кьеркегор, Заключительный ненаучный постскриптум, с. 316

«Я увижу, есть ли смысл в моем существовании, в то время как у домов и кораблей он есть».

– Уолт Уитмен, У берегов голубого Онтарио

«Если хочешь иметь покой и единение с Богом, надобно тебе все прочее отринуть и сосредоточить взор лишь на себе самом».

– Фома Кемпийский, О подражании Христу, II. 5

«Исповедуюсь и в том, что о себе знаю; исповедуюсь и в том, чего о себе не знаю».

– Блаженный Августин, Исповедь, X. 5., перевод: М.Е. Сергеенко

«Много всего удивительного, и нет ничего удивительнее человека».

– Софокл, Антигона

«Мы есть чудо из чудес».

– Карлайл, Герои и культ героев, I

«Тот ужасный наивысший факт, которым является человек».

– А.Н. Уайтхед, Религия в созидании, с. 16

«Великий Пан прежних времен, одетый в шкуру леопарда в знак прекрасного разнообразия вещей, и небесный свод – его плащ из звезд – был лишь твоим представителем, о богатый и разнообразный Человек! Твой замок – из звуков и образов, твои чувства содержат утро, ночь и непостижимую галактику; твой ум – геометрию Града Божьего».

– Эмерсон, Метод природы

«Человек сам является основой человека».

– Фрэнсис Кворлз, Иероглифика

«Какими бы ни были высокими наши дворцы и города и какими бы плодоносными ни были наши земли, в своей Сущности мы есть ничто и растворяемся в дыхании утра».

– Блейк, Иерусалим, II. 45

Гора, холм, земля и море,

Облако, метеор и звезда —

Все это люди, издалека.

– Блейк, «Томасу Баттсу»

«От самое себя не убежать».

Троил и Kpeccuda, III. 2., перевод: Т. Гнеднч

«Я сотворил человеческую природу».

– Кристофер Фрай, Она не должна быть сожжена

Глава I
Вид вовнутрь и вид вовне

«О сокровища бесконечной твоей доброты, сотворившей из Души моей величественный Храм, за пределами коего ничто не может существовать, из коего ничто не может быть изъято, от коего ничто не находится далеко и который находится рядом со всем – в настоящей, истинной, живой манере».

– Траэрн, Сотницы медитаций, I. 92

«Ты, кажется, хотел увидеть душу? Так посмотри на себя, на выражение лица своего; посмотри на людей, на предметы, на зверей, на деревья и бегущие реки, на скалы и побережья».

– Уолт Уитмен, Рожденный на Поманоке, перевод: Р. Сеф

«Во вселенной есть Аура, которая пронизывает все сущее и делает его тем, чем оно является. Внизу она придает форму земле и воде; наверху – солнцу и звездам. В человеке она называется духом; и нет места, где ее бы не было».

– Вэнь Тяньсян

«Осознавая телесный опыт, мы тем самым должны осознавать аспекты всего пространственно-временного мира, отраженного в телесном существовании».

– А. Н. Уайтхед, Наука и современный мир, с. 113

«Вещество – там, где концентрация энергии велика; поле – там, где концентрация энергии мала».

– А. Эйнштейн и Л. Инфельд, Эволюция физики, с. 256

«…видел голову свою я (с лысиной) на блюде принесенной… «

– Т.С. Элиот, Любовная песнь Альфреда Пруфрока, перевод: К. Фарай

 
Я не ощущал ни бренности, ни материи в своей душе,
Ни краев, ни границ, какие можно увидеть у чаши.
Моей сущностью была способность ощущать все;
Мысль, что проистекает из самой себя…
Она действует не из отдаленного центра к своему объекту,
Но присутствует, когда наблюдает, Находясь вместе с Бытием,
Она примечает все, что оно делает.
 

– Траэрн, Мой дух

 
Я не образец сказочной красоты,
Найдутся и гораздо более красивые люди,
Но мое лицо меня устраивает,
Потому что я за ним.
Оно может оскорбить лишь вкус тех,
Кто передо мной.
 

– Приписывается Вудроу Уилсону

«Я тебя честно предупреждаю, – закричала Королева и топнула ногой. – Либо мы лишимся твоего общества, либо ты лишишься головы. Решай сейчас же – нет, в два раза быстрее!»

– Алиса в стране чудес, перевод: Н. Демурова

1. Утерянная голова

Что я такое? Вот в чем вопрос для каждого мыслящего существа. Давайте я попробую ответить на него как можно более правдиво и просто. Я попробую забыть готовые ответы и узнать, чем же я в данный момент являюсь для самого себя. Мой здравый смысл говорит мне, что я человек, очень похожий на всех остальных (ростом пять футов восемь дюймов, в возрасте 38 лет, весом около 70 кг и т. д.) и что я сижу за столом и пишу книгу о самом себе. Здравый смысл не вдается в философские тонкости, однако он твердо знает, что это такое – быть мною, пишущем на этом листе бумаги, здесь и сейчас.

Пока вроде бы все верно. Но действительно ли здравый смысл описал, каково это – быть мною? Другие в этом помочь не могут: только я могу сказать, чем же я являюсь. И я обнаружил, что здравый смысл совершенно неправ, предполагая, что я похож на других людей. Ведь у меня нет головы! Вот на столе лежат мои руки, вот рукава моего пиджака, между ними – какие-то невнятные участки моего свитера и галстука; если я загляну под стол, то увижу свои ноги – но что стало с моей головой? Ее нет. Я – безголовый. И я раньше этого никогда не замечал.

«Невероятная слепота – жить, не исследуя самих себя». – Паскаль, Мысли, 495.

Что же находится на месте моей головы? Давайте я буду внимательно и не предвзято рассматривать все то, что там увижу. На месте своей головы я обнаружил коричневый письменный стол, несколько белых листов бумаги, перьевую ручку, чернильницу; ковер, стулья и стены комнаты, окно, несколько лаймовых деревьев и домов из серого кирпича, а над ними – кусочек облачного неба. Моя голова исчезла, и на ее месте – этот набор разношерстных предметов. Все они случились со мной^[35]. По-видимому, быть мною – значит быть уникальным, единственным в своем роде человеком на Земле, и уж точно единственным во вселенной, который сотворен по такой удивительной схеме. В то время как другие повсюду носят с собой небольшие округлые тела-терминалы, достаточно постоянные по своей форме, с волосами, глазами и ртом, у меня – безграничный, оживленный и бесконечно разнообразный мир. Только у меня есть тело, которое склонно исчезать – так, что единственными намеками на его существование выше уровня плеч являются две прозрачные тени, которые падают на все вокруг. (У меня есть привычка называть эти тени своим носом, однако наверняка нельзя называть носом смазанный прозрачный предмет, совершенно отделенный от моего лица, которым можно размахивать из стороны в сторону, будто это хобот? Если это нос, тогда у меня он есть – вернее, даже парочка. А если это не нос, тогда у меня нет никакого носа).

В рассказе Дж. Б. С. Холдейна «Мой друг, мистер Лики» один из персонажей, став невидимым, говорит: «Все выглядело немного странным, и сначала я не мог понять, почему. Затем я увидел, что двух призрачных носов, которые я постоянно вижу, не замечая их, больше нет».

Здравый смысл предлагает простое объяснение. Человек не может смотреть из окна своего дома на улицу и одновременно видеть свой дом, вместе с окном. Однако его неспособность смотреть одновременно в обе стороны не означает, что у него нет дома. Точно так же, я не могу найти свою голову не потому, что у меня ее нет, а потому, что я в данный момент из нее и смотрю на мир.

Достаточно ли убедительно это объяснение здравого смысла? Где же я, где я на самом деле провожу свое время? Живу ли я в доме из плоти и крови, смотря при этом на мир через отверстия в его стенах? Живу ли я внутри восьмидюймового шара, наслаждаясь видом, который открывается через пару его иллюминаторов? И если да, то каков же я, этот обитатель шара? Есть ли у меня собственная маленькая головка, с еще одной парой глаз и еще одним более крошечным обитателем, который через них смотрит? И так далее, до бесконечности?

Нет. Совершенно точно, что я не сижу взаперти в мрачных внутренностях какого-то предмета и уж точно не в довольно небольшом тесном шаре, каким-то образом умудряясь проживать свою жизнь при помощи отверстий в нем. Я вольно живу в этом мире. Я не вижу никакого наблюдателя и ничего, за чем бы наблюдали; никакого глазка, через который можно было бы смотреть на мир; никакого окна или оконного стекла, никакого барьера, никакой границы^[36]. Я не открываю Вселенную. Она раскинулась передо мной. В данный момент на этом листе бумаги остаются следы чернил. Они здесь. И больше сейчас здесь нет ничего, кроме этого сине-белого узора, нет никакого экрана (на месте которого я воображал, что у меня есть голова), на который бы этот узор проецировался, никакого отверстия, через который он бы просматривался^[37]. Есть только сам узор. Моя голова, глаза, мозг – все это фикция. Невероятно, что было время, когда я верил в их существование.

Как так могло произойти, что более тридцати лет я никогда не замечал, что между мной и другими людьми пролегает буквально целый мир различий? У меня в качестве головы – эта огромная вселенная, маленькими частицами которой они являются. Я могу по своему желанию перемещать солнце, уничтожать вселенную, переворачивать мир вверх ногами, заставлять все вещи вращаться вокруг меня; они же ничего этого не могут. По крайней мере, когда я вижу, как человек закрывает глаза или стоит на голове, или поворачивается, я не замечаю никаких существенных изменений в остальной вселенной. И неудивительно – ведь он всего лишь один человек, тело и голова, а я несу на своих плечах весь мир людей и вещей. Я являюсь Атлантом и его ношей; любой другой человек – лишь часть этой ноши. Я и мои собратья абсолютно разные. Это вопрос не аргументов или теории, а наблюдения. Столь поразительное несоответствие (когда его увидишь) должно было быть очевидным каждую секунду моей жизни, с раннего детства^[38]. Но на самом деле я с трудом это осознаю, и лишь на несколько секунд за раз. И затем я снова возвращаюсь к своим старым привычкам и продолжаю находиться в неведении относительно того простого факта, что я один из всех людей не имею головы на плечах; что я являюсь другой разновидностью животного, совершенно другим подвидом, классом и типом, и на самом деле нахожусь вне мира животных, в собственной категории. Я так не похож на все эти штуки с головами, которых называют животными и позвоночными, млекопитающими и людьми, насколько это только возможно. Давать нам с ними одинаковые названия – абсолютное неправильное использование языка. Меня обманули, и сделал это не кто иной, как я сам. Какие у меня есть причины для замалчивания фактов относительно того, кто я есть на самом деле?

Эрнст Мах (Анти-метафизический анализ ощущений, Монист, с. 59) нарисовал себя в том виде, в котором он видел себя левым глазом: «В рамке, образованной моей бровью, носом и моими усами, появляется часть моего тела – настолько, насколько она видна, – а также предметы и пространство вокруг нее». См. также Карл Пирсон, Грамматика науки, II. 12.

В этом наверняка и заключается самая большая ложь, величайшая иллюзия, самый глупый фарс – что человек мог всю жизнь изучать мир и ни разу не увидеть, что отсутствует его собственная глава. Говорят, что оса так мало внимания обращает на то, что у нее отрезали живот, что продолжает пить сироп, будто ничего не произошло, а жидкость тем временем скапливается в капле у нее на талии. Насекомое потеряло живот, а его потрошитель потерял голову, и никто из них не стал от этого мудрее. Самые умные и оказались обманутыми. Декарт, перечисляя те вещи, которые он считал «истинными, так как они воспринимаются органами чувств», писал: «Во-первых, я осознаю, что у меня есть голова…»^[39]Странно, что один из самых проницательных умов, который мог бы выбрать что угодно во всем мире, кроме одного, выбирает именно эту вещь – это так же странно, как и то, что Честертон, пародируя наших современных пророков, завершил свой список безумных чудес будущего наивысшим абсурдом: безголовыми людьми!^[40]

2. Найденная голова

Здравый смысл не принимает этот портрет меня в качестве безголового тела. Признаюсь, что есть большая разница между тем, каким я кажусь самим себе и каким меня видят другие; тем не менее (как говорит здравый смысл), ни в одном из этих двух случаев мне не обойтись без головы. А если обойтись, тогда что такое головная боль? И где место всем тем ощущениям, связанным с движением мышц моих глаз, языка и лица, если не в моей голове? Откуда доносится мой голос? Что кормят мои руки? Нет, моя голова вовсе «не держится столь непрочно у меня на плечах», чтобы философ мог заговорить меня до полной ее потери. Я не сошел с ума и не собираюсь терять голову, говорит здравый смысл.

Несомненно, здравый смысл прав в одном – в том, что что-то происходит на том месте, где я думал, что у меня голова. Также верно, что это нечто – не голова. Чем бы они ни были и где бы они ни были, эти боли и вкусы, эти ощущения тепла, холода и давления, они не оснащены волосами, глазами и ушами. Они не сферические и не восемь дюймов в ширину. Они полностью отличаются от словарного определения головы^[41].

Но я всегда могу утешить себя (отвечает здравый смысл), посмотрев в зеркало.

Таким образом, я нашел свою утерянную голову – не здесь, на плечах, где я думал, что ей место, а там, в зеркале, и в любой доступной отражающей поверхности. Итак, хотя у меня нет головы на том месте, где она должна быть, у меня бесчисленное множество голов в местах, где их быть не должно. Более того, эти головы явно испорченные: они повернуты задом наперед; они меньше той головы, о которой я думал, что она у меня есть; они непонятно почему уменьшаются и увеличиваются. Я – обезглавленное тело, на которое со среднего расстояния смотрит его отрезанная голова, ставшая эластичной, повернутая лицом к туловищу и умноженная бессчетное число раз.

О том, как солнце и небеса, деревья и горы отражаются в зеркале, Траэрн говорит: «Если бы не присутствие зеркала, то даже идей о них здесь не существовало бы». (Сотницы медитаций, II.7)

Безусловно, правда, что я не могу найти утерянную голову нигде, куда бы ни посмотрел, но мне кажется, причина в том, что она скорее скрыта, нежели отсутствует. Если я отполирую ту штуку, в которую смотрелся, то увижу в ней свою голову. Я могу лишь предположить, что она там находилась всегда, а проявилась благодаря полировке (не является ли это – не менее, чем затасканное фрейдистское объяснение – сутью сказки об Аладдине и его знаменитой лампе? И не являемся ли мы – те, кто, в отличие от Аладдина, не видит никакого волшебства в отполированной отражающей поверхности – жертвами гораздо большей иллюзии, чем он?)^[42].

Здравый смысл вопрошает об объектах, не поддающихся полировке.

Человек и есть такой объект. И он мне докажет, словами или, если понадобится, в рисунках, что у него, так же как у моего зеркала, есть мои черты лица во всех их малейших подробностях, со всеми их тонкими и мгновенными изменениями выражения. Они у него там, где он сам; невидимые для меня, для него они открыты и очевидны… На самом деле, лицо, из которого он смотрит на меня – маска для моего собственного; он не может снять эту маску, но он может мне сказать, что за ней скрывается.

У здравого смысла есть еще одно возражение. Эти вещи, которые или отражают свет, или являются живыми существами – особые случаи. Все остальные вещи, тусклые и неживые, не прячут никаких утерянных голов. Например, этот лист бумаги, на котором я сейчас пишу: содержит ли он мою голову?

«Ведь даже красоту свою познать Мы можем, лишь увидев отраженной В глазах других. И даже самый глаз Не может, несмотря на совершенство Строенья, видеть самого себя.

Но если глаз глаза других встречает, В глазах других читает он привет. Ведь и познанье не в себе самом, А в том, что познает, черпает силу». (Троил и Крессида, III. 3., перевод: Т. Гнедич).

Конечно, содержит. Но он также содержит и много всего другого. Если я смогу не допускать большинство этих незначительных других вещей, поместив на мой лист бумаги коробочку с небольшой дырочкой, тогда моя голова и появится. Итак, все, что я сделал – это оградил бумагу. Я обнаружил наличие моей головы, отняв от состояния бумаги, а не прибавив к нему что-либо. И почему бы мне тогда и не говорить, что моя голова здесь была все время, затмеваемая теми другими вещами, которые также там были? Проделайте в коробочке дырку, направьте ее на меня, и у вас внутри коробочки окажется моя голова – голова идеальной формы, хотя, возможно, размером не больше горошины. И помните, что ваш фотоаппарат вряд ли что-либо искажает. Он честен относительно той части меня, которую он содержит. Ему нельзя приписать способность запечатлевать то, что происходит где-то еще; он показывает, что происходит там, где находится он. Если бы он пытался описать меня таким, какой я есть, здесь, то, как фотоаппарат, он потерпел бы поражение; т. к. на его фотографиях я был бы безголовым, с фотоаппаратом на плечах.

Сравнить:

Ковентри Патмор, Ангел в доме:

«Стань всем тем хорошим, что видишь,

И не вздыхай, если тотчас ускользнет из виду

Благодать, для которой вы не можете быть и субъектом, и зрителем.

……………………………….

О всем прекрасном знай:

Оно не наше; отойди в сторону,

чтобы его разглядеть,

Или призрак красоты

Станет невидимым».

(На самом деле подобная камера, чье дело – обезглавливать субъект, существует. Когда это приспособление, иногда известное как камера первого лица, применяется при съемках фильма, то зритель видит не актера, а то, что видит он. Хороший пример – сцена из фильма «Сам себе палач», где летчик начинает пробираться сквозь джунгли, но попадает в плен к японцам. Зрители разделяют визуальный опыт летчика – в том числе они видят его руки, когда он отодвигает препятствия у себя на пути, а позже – его ноги, когда его волокут по земле его захватчики. Но не его голову. Тело, с которым зритель должен себя отождествить, безголово. Эффект поразителен в своем реализме, но очень мало кто из зрителей понимает, за счет чего он достигается. В киностудии используется или безголовый манекен – и тогда камера помещается на место головы, – или камеру крепят как можно ближе к голове человека – лицом туда, куда он смотрит).

Безголовое чудовище из T’u Shu Chi Ch'eng, согласно Г. Уиллоуби-Мид, Китайские упыри и домовые.

Эта история со съемными головами далека от общепринятого здравого смысла, но недалека от того, чтобы стать общим достоянием публики. В человеке есть более глубокое понимание, которое схватывает самый основной смысл. Например, согласно труду четвертого века н. э., на юге Китая жил народ, у представителей которого головы могли отсоединяться от их тел, и, используя уши в качестве крыльев, они могли пролететь большие расстояния. Есть сведения об одной рабыне, чья голова летала подобным образом каждую ночь, возвращаясь к туловищу на заре^[43]. У Платона есть знаменитое описание головы – до того, как у нее появились руки и ноги – которая каталась по земле и не умела выбираться из ямок^[44]. Летающие головы – часто это вампиры – присутствуют в фольклоре многих народов. Считалось, что безголовые чудища, или «люди с головою, растущей ниже плеч»^[45], населяют отдаленные места Земли^[46]. Возможно, что и средневековая любовь к мученикам, которые ходят (даже если они и не разговаривают, как король Чарльз) после того, как им отрубили голову, в некоторой степени связана с подсознательным осознанием того, что все мы находимся в более или менее похожем положении.

Св. Дени, с изображения на крестной перегородке, Графтон реджис, Нортантс. Согласно Фрэнсису Бонду,

Посвящения английским церквям.

3. Человеческая область и ее центр

Когда меня фотографируют, камера находится в том месте, где я держу свою голову. Камере нужно перенимать определенные особенности данного места, одной из которых является моя голова. Ведь приходить в место, которое насыщено моей головой – значит, в каком-то смысле, взять на себя мою голову. Не любое пространство насыщено таким образом. Надвигающаяся камера доходит до мест, где моя голова становится больше и больше, затем до мест, где она становится все более и более расплывчатой, и, наконец, до мест, где у меня вообще нет головы – ни фотокамера, ни фотограф ее не увидят. Они добрались до моей внутренней, безголовой области. Наоборот, когда они отдаляются от центра, они попадают в области, где я держу свои более маленькие головы. Они со временем уменьшаются, пока не исчезают. Фотограф и фотокамера добрались до моей внешней безголовой области. Здесь я больше не заявляю о себе.

Как будто этот загадочный центр, который я называю собой, здесь — волшебник, который заколдовывает окружающее пространство, и те, кто в него попадает, в некоторой степени трансформируются. Все, кто подходят близко, повинуются его условиям, система его волшебной защиты идеальна. Однако сфера действия этого колдовского наговора не является ни произвольной, ни безграничной. Он действует только в радиусе от нескольких дюймов до нескольких сот ярдов от центра, и по-настоящему этот наговор обязывает только у внутренней кромки этой зоны^[47].

Подписи на рисунке:

Схема (с краев к центру):

Внешняя безголовая область

Маленькие головы Большие головы

Внутренняя безголовая область

«Точно так же, как камень, брошенный в воду, становится центром и причиной возникновения различных кругов… так же каждое тело, расположенное в светящемся воздухе, расположено по кругу и наполняет свое окружение бесконечными изображениями себя и целиком присутствует в целом и целиком – в каждой части»^[48]. Кроме как (должен был добавить Леонардо) в самом центре. Не здесь, а там, я обычный человек-с-головой. Или, скорее, я являюсь бесчисленными такими людьми, и они все не совсем обычные: они великаны, карлики и гомункулы, двуглазые, подобны Циклопам и вообще без глаз, иногда с четырьмя конечностями, нередко лишь с двумя или тремя, а иногда и вообще без них. Каждый экземпляр меня, заполняющий «светящийся воздух», имеет собственные особенности, которые запечатлеет фотокамера. Вот что это такое – быть человеком – при ближайшем рассмотрении это зверинец с монстрами или лечебница с калеками; по своей общей структуре он является пустой сферой^[49]; по размерам сильно превосходит кита; по своей сути воздушный и проницаемый как облако, так что все мое тело открыто всем, кто приходит. А если здравый смысл возражает, что эта заколдованная сфера – не моя человеческая форма, а только та область, которую эта форма часто посещает, я не буду возражать; я просто укажу на то, что остаюсь бесконечным по численности, раздвижным и многогранным. В любом случае, быть тем, что здравый смысл именует «обычным» человеком, человеком-с-головой-на-плечах, – явно не относится к области здравого смысла^[50].

Дошел ли он до этой идеи сам или нет, А.Э. говорил, что все в природе является «непрерывным фонтаном призрачных изображений самого себя». Свеча видения, с. 110.

Но я лишь начал открывать для себя все сложности ситуации. Заклятие, которое я напускаю на тех, кто входит в мою область, имеет ту особенность, что они не признаются в том, как оно на них подействовало, и будут отражать обратно мне, в центр, то воздействие, которое от меня исходит. Друг, который говорит мне, как я хорошо выгляжу, может получить эту информацию только с того места, где сам находится. Но он отрицает это, утверждая, что он описывает ситуацию там, где нахожусь я, в центре. Мне бесполезно ему говорить, что только я в состоянии знать, каково здесь и что все его комментарии относятся ко мне «областному». Он же настоятельно применяет их к центру системы. И, конечно, я так же упрям в отношении заклятия, которое он напускает на меня. Хотя это правда, что я вижу его голову, так как я нахожусь там, где он ее держит, я спешу вернуть ее туда, где по моему мнению, ей место. И я это делаю, несмотря на тот факт, что если бы на пути к этому месту я проверил свое мнение, то скоро понял бы свою ошибку. По мере моего приближения он бы исчез, как Эвридика в загробном мире, когда Орфей посмотрел, чтобы убедиться в ее присутствии^[51], или как едва различимая звезда, когда мы смотрим прямо на нее. Мой друг (и весь остальной мир) существует для меня, потому что я не слишком настаиваю на том, чтобы исследовать их существование. И я существую для него, т. к. он не разглядывает меня слишком пристально. Каждый из нас осознает другого в себе и себя в другом. Искать себя в себе или природу в природе – значит столкнуться с пустотой, т. к. они принадлежат друг другу. «Так как отделение человека от мира – это его отделение от самого себя, и когда он закрывается в собственной душе, он там не находит ничего, кроме пустоты и тщеславия»^[52].

Подписи на рисунке:

Я (слева внизу)

Мой друг(справа вверху)

Это знали многие поэты и философы. Например, Иоанн Скотт Эригена учил, что так как знание и бытие – одно, знать что-либо в совершенстве – значит им стать. Познав себя, человек познает суть всех вещей: они являются «священными привидениями» в его уме»^[53].

См. Г. Г. Прайс, Восприятие, р. 319: «Отдельная единица чувственной информации, хотя и представляет из себя явление… происходит в нигде…Характеристика явления в Природе, так же как и характеристика пространственного положения в ней – коллективная характеристика, которой не могут обладать никакие отдельные единицы чувственной информации».

Спустя тысячу лет, Уолт Уитмен начнет стихотворение словами: «Был ребенок, и он рос с каждым днем, и каждый день видел новое, И на что бы он ни взглянул – он всем становился»^[54].

Все в мире пребывает где-то еще, отправилось в гости. Наступил всеобщий гостевой день, но никто ни с кем не встречается, так как никто не остается дома, чтобы с ним увиделись. Мы сохраняем дистанцию, меняя свое местонахождение.

«Неслыханно», восклицает Виктор Гюго, «что внешнее мы должны искать внутри. В сердце человека сокрыто глубокое и сумрачное зеркало. В нем таится его ужасающая контрастность»^[55]. Чем же я тогда являюсь? И где же я тогда нахожусь? Если, с одной стороны, я буду воспринимать себя таким, какой я есть для себя самого, я обнаружу небо и облака, деревья и дома, мебель, этот лист бумаги и следы чернил на нем. И все это, хотя первоначально и должно находиться здесь, в центре, я разбрасываю, словно центробежным механизмом, оставляя сам центр незаселенным. Если, с другой стороны, я буду воспринимать себя таким, каким меня видят другие, я стану кучей разных существ, всех форм и размеров. И все это, хотя ему место там, вовне, я втягиваю в себя, словно центростремительным механизмом, не оставляя ни одного из них на свободе в этом мире. Какая же из этих двух картинок, одинаково странных и вместе с тем (видимо) одинаково неизбежных, – мой настоящий портрет?

Брэдли обращает наше внимание на то, что, хотя и отказываюсь от этих «внешних» вещей, без них я не могу, и любая серьезная перемена в них расстраивает меня. Их изменение может вызвать само-отчужденность, которая меня убивает. См. Внешность и реальность, с. 80.

Каждая является полуправдой. Я не просто являюсь всем миром, за исключением той его крошечной центральной частицы, которая носит мое имя; не являюсь я и только этой частицей: я являюсь обоими одновременно. Я не просто нахожусь здесь, в центре, и не просто там, в окружающем пространстве, но в двух местах одновременно. Как говорил Эмерсон, «все взаимосвязано»^[56]. Невозможно привязать меня к одному месту или описать меня как какую-либо одну вещь. Когда определяют мое местонахождение, я не остаюсь для ближайшего рассмотрения, а ухожу куда-нибудь еще, подобно радуге или миражу. Полем, на котором идет эта игра в прятки, является мир; в нем у меня есть место, чтобы настолько далеко уйти от самого себя, чтобы быть собой. Содержание центра отсылается в область, а содержание области втягивается в центр. Фраза Паскаля «Не в Монтене, а во мне самом я нахожу все, что вижу в нем»^[57] – лишь половина этого вопроса: то, что я нахожу в Монтене, находится во-мне-от-него, но также в-нем-от-меня. Объекты всегда находятся где-то еще. Все наизнанку.

Здравый смысл говорит, что я не могу быть в двух местах одновременно; размышление говорит, что это единственный способ, как я могу вообще чем-либо быть. Должно быть, я – ничто в самой середине сплетения различных областей, и само мое существование вылилось на муху, которая прилипла к самому краю этой паутины; я ничто на краю паутины, и все мое существование выплеснулось на паука в самом ее центре; и, должно быть, я есть паук, муха и паутина одновременно.

Согласно учению схоластов о «намеренном небытии», сутью души является ее способность сопрягаться с чем-либо, отличным от себя. Мы можем познать себя только с точки зрения других вещей. В XIX веке это учение было принято и развито Бретано, в его «Психологии».

Согласно Бергсону, есть «два очень разных способа узнать что-либо. Первый заключается в том, что мы двигаемся вокруг объекта; второй – в том, что мы входим в него»^[58]. Когда этот объект – я сам, то я делаю и то, и другое. Ведь я не живу только здесь, в центре, обозревая объекты, которые (как мне кажется) вокруг меня. Я также живу там, в центре этих объектов, обозревая вид в сторону центра. Как это говорит Уайтхед, я вижу себя, отраженным в других объектах^[59]. На самом деле, в каком-то смысле я больше чувствую себя как дома там, обозревая мою человеческую форму через глаза других людей, чем здесь, обозревая себя в качестве мира, водруженного на фрагменты человеческого туловища. Перефразируя молитву Бернса, дар, который мне нужен – это дар видеть себя так, как я вижу себя. «Может ли быть большее чудо, как если бы мы на секунду посмотрели глазами друг друга?» – вопрошает Торо^[60]. На самом деле мы постоянно это и делаем, и настоящее чудо происходит, когда мы на секунду смотрим своими собственными.

«Когда вода в покое, в ней виден ясно каждый волосок бороды, бровей… Если в покое вода чистая, то тем более чист разум. Сердце мудрого в покое – это зеркало неба и земли, зеркало всей тьмы вещей». {Чжуан-Цзы, XIII., перевод Л. Позднеевой).

Таким образом, вот и создан мой новый портрет. Это не то, чего ждали, однако он срисован с жизни. Что было бы, если бы он стал для меня живой реальностью, а не редкой вспышкой понимания или лишь интеллектуальной головоломкой? Каково бы это было – жить, осознавая, что данное место, из всех мест во вселенной, – то самое, в котором я отсутствую? Каково бы это было – знать, что весь мир – во мне, а я – во всем мире^[61] – и знать это не так, как я знаю теорему бинома, а так, как знаю расположение мебели в этой комнате? Здравый смысл может находить этот портрет слишком удивительным, чтобы быть правдой, а холодный разум может находить его слишком правдивым, чтобы быть удивительным. Но только когда я осознаю, что это одновременно и верно, и удивительно, это до меня окончательно доходит. Истинное знание – это наполовину чудо^[62].