Карибский кризис

Я сел в своё директорское кресло, Штейн с Алёной сидели передо мной, как рядовые сотрудники. Откинувшись на спинку кресла, я оценил реакцию «интеллектуалки» по дрожанию крестика на её груди – она порывисто дышала, не зная, как реагировать на нецензурщину, настолько это было incredible, но вместе с тем, на самом деле, очень брутально.

– Теперь такой вопрос начинается, – продолжил я, оценив волнение Алёниной груди, – эта очкастая, я… как бы… не знаю, кто она такая, и что делает в нашем офисе. Я не принимал её на работу… на самом деле…, её нет в штатном расписании Совинкома – не веришь, взгляни хотя б одним глазком.

Мы с Штейном пристально смотрели друг на друга, и продолжали смотреть некоторое время после того, как Алёна, схватив сумочку, с криками «OMGadable!» выбежала из кабинета.

– Это всё недобросовестные сотрудники, – наконец, выдавил Штейн. – Ты очень доверчивый, и тебя все обманывают.

Он встал и обратился к последнему из оставшихся в кабинете бухгалтеров:

– Надежда… вы не оправдали наших надежд!

И стал медленно приближаться к ней, быстро заводясь, и пока дошёл, успел накричать, закатить истерику, обвинить, оскорбить, и уволить. Голос его гневным рокотом, как ручей – ущелье, наполнил помещение, на Надежду хлынул бурный поток негодования, который не удалось выплеснуть на меня. Он разоблачил бездействие и безответственность; и взмахом руки словно сорвал завесу будущего, и перед ошеломленными зрителями разверзлась дымящаяся бездна. Адский адъ! Все в ад!!! Возле дивана, этого последнего прибежища символического бухгалтера, Штейн закончил монолог следующей уничижительной фразой:

– Мы увольняем вас, прошу освободить помещение немедленно.

Я развёл руками как бы в оправдание перед увольняемой – мол, сам пострадал от тирана. Таня изумлённо смотрела на Штейна – в пароксизмах он был реально роскошен.

Поднявшись с дивана, Надежда подошла к секретарскому столу, стала выдвигать ящики, вынимать оттуда свои вещи, складывать их в пакет. Она путалась, роняла, поднимала с пола, складывала обратно.

Наконец, она собрала всё, что нужно, подошла к журнальному столику, прихватила свою чайную кружку, и вышла из кабинета, осторожно закрыв за собой дверь. Женщина с жилистыми руками и простым сердцем, которая всю жизнь исполняла со смиренным величием свою повседневную работу, достойно удалилась, завершив свою миссию на Совинкоме.

* * *

Расправившись с Надеждой, Штейн бросился на поиски Алёны, и, найдя её в холле кардиоцентра, стал уговаривать вернуться обратно. Он метался между нами, пытаясь нас помирить, я встал в позу, чтобы протянуть время, Алёна, слава богу, тоже заупрямилась и проигнорировала просьбу Штейна вернуться к делам. Наконец, он отправил её на такси в гостиницу и вернулся в офис.

Где предложил возобновить работу – отчет по сделкам. Я закатил глаза: «О небеса!» Тут заглянула уборщица, женщина в белом халате, и, увидев, что у нас как бы деловое совещание, сказала: «Извините, загляну попозже», и удалилась. У меня возникла неожиданная мысль, я вышел в коридор и попросил уборщицу зайти в кабинет ровно через минуту, оставив ведро и швабру в коридоре. Затем вернулся обратно. И довольно убедительным тоном объяснил Штейну, что Таня – дочь близких знакомых, проходит обследование в кардиоцентре и некие процедуры – капельницы, физиотерапия, и так далее (что было правдой), и сейчас по времени ей нужно пройти кое-какие манипуляции, а поскольку везде очереди, то медсестра любезно согласилась провести эти процедуры прямо здесь, в офисе, на диване… (это уже было немного против истины – все процедуры Таня проходила в соответствующих кабинетах кардиоцентра).

Тут зашла медсестра, как мы договорились, и уселась в свободное кресло. Штейн был вынужден уйти, отложив решение всех вопросов до завтра.

* * *

Вечером этого дня Штейн позвонил мне домой и предложил такой план действий: он отправляет Алёну поездом обратно в Ростов, мы с ним вдвоём отбываем в том же направлении на машине – ночью, на месте встречаемся, идём к нотариусу, где заверяем все необходимые документы, – банковскую карточку, самое главное, – после чего все вместе обсуждаем «наши дела». Я очередной раз отметил про себя, что мой компаньон тронулся умом, коль скоро собирается обсуждать наши дела с только что нанятой случайной профурсеткой. И, разумеется, я не стал разубеждать, что банковскую карточку можно нотариально заверить в любом городе, необязательно в том, где находится расчетный счет, а с ходу согласился ехать – мне нужно было любыми способами вывезти Штейна куда подальше из Волгограда, лишь бы он не попёрся к руководству кардиоцентра… и действительно, крайне странно выглядел тот факт, что он не сделал визитов к главным фигурам.

(я, например, приезжая в Казань, Ставрополь, и другие города, первым делом очень интенсивно делаю обход всех своих деловых партнеров, а потом, в нерабочее время, встречаюсь с сотрудниками – ибо рабочее время в чужом городе стоит слишком дорого, поэтому его нужно посвятить людям, от которых зависят сделки, а встречи с сотрудниками и компаньонами можно перенести на вечернее время).

Если бы Штейн, сейчас в Волгограде, как все нормальные бизнесмены, отправился бы к основным клиентам, то есть к первым лицам кардиоцентра, то, как умный человек, с первых же минут общения получил бы подтверждение своим подозрениям о том, что я веду двойную игру. Ведь кроме своих сотрудников, людей, которые прямо от меня зависели, я никого не предупреждал о том, что от Штейна нужно что-то скрывать, типа, «ой вы знаете, такая вот ситуация, вы если встретите моего компаньона, то учтите, что ему можно говорить то-то и то-то, а вот об этом нужно умолчать, пожалуйста» – ну это же понятно, насколько это тухло выглядит и недостойно крутого бизнесмена, каковым я себя в кардиоцентре позиционировал. Поэтому я ничего не говорил в кардиоцентре про Штейна, а просто тянул время – которое в данной ситуации работало на меня.

* * *

Итак, мы прибыли в Ростов около десяти утра, примерно в это же время поездом приехала Алёна. Ей понадобилось время, чтобы привести себя в порядок после Бакинского поезда.

Дожидались её у Штейна на квартире. Он признался, что жуткий педант и перфекционист в отношении обустройства жилища. И это было заметно. Без особых изысков, обычные отделочные материалы, которые можно купить в любом специализированном магазине, и такая же мебель. Присутствовало всё, чему полагается быть в современном доме – прихожая, мягкая мебель, кухонный гарнитур, спальня, бытовая техника, делающая жизнь комфортной. И всё было как-то так устроено, что создавалось ощущение некоей пустоты. То ли продуманная планировка, чтобы ничего не выпирало и не мешало, то ли общая какая-то безжизненность, в которой интерьерные украшения казались купленными по поручению случайным человеком.

А огромный, 2 х 1,5 х 1, аквариум, казался инородным телом. С идеально чистой водой, множеством удивительных водорослей, диковинных рыбок и ракообразных. Это была гордость Вениамина Штейна, его подлинная страсть. Он тратил много времени на поддержание порядка в этом сложном биоценозе, в котором изменение соотношений видов рыб и водорослей может привести к сдвигу pH воды и гибели некоторых популяций. Поэтому нужно тщательно следить за всеми параметрами, правильно кормить, вовремя менять воду. Оказалось, Штейн субботу-воскресенье простаивает на птичьем рынке – торгует водорослями и рыбками. Особой прибыли нет, это хобби. Хотя, некоторые экземпляры стоят очень дорого.

Другой интерьерной принадлежностью была Ирина, его жена, миниатюрная бледная особа, казалось, будто смотришь на неё сквозь дымку, такие у неё были неопределенные черты. Создавалось ощущение, что вся она пропитана благочестием, как елеем. На вид ей было что-то между 18-ю и 40 годами (на самом деле она была примерно моего возраста – на тот момент ей было 25).

Штейн признался, что они с женой ночуют в разных комнатах – ну не может он спать, когда рядом кто-то находится. Я подумал, что где-то среди его деловых бумаг находится маршрутизатор движения по квартире – что-то вроде расписания автобусов, в котором указано точное время остановок, и время нахождения на этих остановках.

Пока он занимался аквариумом, я пил чай на кухне и развлекал Ирину дорожными историями. Она вела себя довольно сковано, как-то полуофициально. В перерыве между двумя сюжетами она вдруг что-то спросила про Тадж-Махал. Я озадаченно переспросил:

– Тадж-Махал?! Индийский храм, есть такое дело.

– Ну а для чего он построен?

По её неожиданно сосредоточенному взгляду мне стало ясно, что это не просто вопрос, а что-то вроде теста. Уж ей-то наверняка известно всё про Индию, раз её муженёк там побывал.

– Послушай, Ира, мой одноклассник ездил в Индию, и кое-что поведал…

И я вкратце рассказал то, что знал по этому вопросу.

Царь с труднопроизносимым именем построил усыпальницу для горячо любимой супруги, у которой было имя попроще – Мумтаз. Так появился Тадж-Махал – красивейший храм Индии, в котором похоронена царица. В дни скорби царь задумался о собственной кончине. И его воображению рисовалась другая усыпальница, соединенная с мавзолеем Мумтаз белым мраморным мостом – символом вечной любви, неподвластной смерти. Тот, второй Тадж-Махал, был задуман в черном цвете. Первый – ослепительно белый. Но царю не удалось осуществить задуманное. Его четвёртый сын убил трёх братьев, наследников престола, отстранил отца от власти, заточил его в тюрьму, и стал править сам. Поэтому второй Тадж-Махал не построили, а когда царь умер, его похоронили в первом, рядом с супругой. Её усыпальница занимает центральную часть зала, под куполом, в то время как могила мужа примостилась сбоку, выглядит гораздо скромнее, и нарушает симметричность и целостность всего ансамбля. Что касается дальнейшего использования, это ведь культовое сооружение, обычно их используют для возвеличения власти – царской, или церковной, смотря у кого на балансе находится здание.

Ирина бесцветно улыбнулась, и было непонятно, какое впечатление произвёл на неё рассказ. К тому же, на кухне появился её муж, и дал полный расклад: высоту мавзолея, общую площадь ансамбля, и расположение по отношению к сторонам света.

Алёна только к часу дня привела себя в порядок, в два мы встретились, примерно час обсуждали все вопросы, и около четырёх нашли нотариуса, который согласился нас принять. Пришлось ещё уговаривать – была пятница, и мне совсем не хотелось оставаться тут до понедельника. Нотариус, жеманная дама бальзаковского возраста, увидев мой паспорт, скривилась:

– Прописка Волгоград… фу… вечно к нам это волгоградское жульё лезет.

Это было сказано столь естественно, как говорят обычно сами жулики.

К подготовке документов Алёна подошла очень тщательно. Приказы о приёме на работу, трудовые договора, штатное расписание, учётная политика, и так далее. С такой серьёзностью всё это выполнялось ею, что казалось, учреждается транснациональная компания с миллиардными оборотами. Когда подписали то, что нужно было подписать, поехали обсуждать вопросы – в кофейню, естественно. Я не ошибся – Алёна была та ещё интеллектуалка, и речь за чашкой кофе пошла об авангарде. Я активно поддержал тему – говорить о чём угодно, только не о делах, особенно не о переносе остатков денежных средств на новую фирму, и не о перезаключении договора с кардиоцентром.

– …авангард – это моя страсть. В Петербурге я побывал на одной выставке, и был совершенно очарован некрореалистической живописью Владимира Кустова, с прекрасными утопленниками, покрытыми пятнами плесени. Что в них хорошего? Да ничего, они дают уверенность в завтрашнем дне.

Всё же, каким-то боком разговор коснулся работы, и Штейн, подозрительно осмотревшись, наклонился к Алёне:

– Ты же понимаешь, что в современной России не все платят налоги аккуратно. Скажу больше: если платить все налоги, как это предписано налоговым кодексом, то можно вылететь в трубу.

И откинулся на спинку стула, наблюдая за реакцией Алёны. Она сказала:

– Как бы да, есть такая проблема на самом деле, и я знаю некоторые способы ухода от налогов…

Штейн прислонил к губам палец: «Тише!»

– На самом деле, у меня есть знакомый – вместе в школе учились – так вот он… как бы занимается этими делами: обналичивание…

И они, в обстановке строжайшей секретности, принялись обсуждать схемы ухода от налогов – то, чем мой волгоградский главбух занимался безо всяких обсуждений. Я был вынужден прервать эту интересную беседу:

– Так, мне пора. Уже семь, мне хотя бы к полуночи вернуться домой.

Некоторое время Штейн отговаривал – не обсудили ведь самое главное.

«Вот и хорошо», – подумал я. Вслух же, – вежливо, но твёрдо, сказал, что немедленно выдвигаюсь в сторону Волгограда.

И мы попрощались.

Глава 6,
О том, как Штейн обошёлся с «интеллектуалкой» Алёной

Не прошло и месяца после той ростовской встречи, как «интеллектуалка» Алёна позвонила в офис Совинкома и попросила секретаря соединить со мной. Её соединили. После взаимных приветствий она сказала, что считает нужным информировать меня о том, что увольняется. Вообще-то,

– …трудоустройства как бы не было… на самом деле, это просто incredible… поэтому можно назвать это уходом.

– Как же так? Голова идёт кругом… – я попытался изобразить удивление, хотя тут ничего удивительного не было – Алёна совсем не походила на дуру, и после поездки в Волгоград у неё, если и присутствовали иллюзии, то неизбежно должны были рассеяться.

Она объяснилась.

Её вдохновила перспектива работы в компании, являющейся официальным дистрибьютором «Джонсон и Джонсон». Кроме того, ей обещали высокую зарплату и возможность карьерного роста. Но у такой компании должен быть хоть какой-то офис. Первое время Алёна работала на голом энтузиазме – Штейн говорил, что вот-вот откроет офис в Ростове. Потом она стала тихонько роптать – нужно ведь какое-то рабочее место. Он предложил ей самой подыскать помещение. Но то, что ей удалось найти, не устраивало его по цене. За ту сумму, что он был готов выложить, можно подобрать только вонючую конуру на промзоне. Штейн туманно объяснил, что из своего кармана крупную сумму платить не может, а, только когда поговорит с партнером (то есть со мной), решит вопрос с приличным помещением. А пока… разве та конура на промзоне такая уж вонючая?!

(А со мной он так и не обсудил вопрос открытия ростовского офиса, соответственно, средства из кассы фирмы не были выделены, а свои деньги он пожадничал).

Алёну добила финансовая политика работодателя. Штейн выдал какие-то расходные деньги, которые быстро кончились, и ей даже пришлось поиздержаться самой. Он удивился, когда она ему предъявила, он ведь рассчитывал, что у неё даже что-то останется с тех денег. Кроме того, зарплата. Казалось, с первой зарплатой нет проблем даже на неблагополучных предприятиях. Не тут то было. Штейн выплатил половину оговоренной суммы, вместо остального выдал сумбурное объяснение – что-то было связано с волгоградской гостиницей, в которой Алёна так и не поселилась, а если бы не уехала в Ростов, то удалось бы избежать многих ненужных расходов. И снова туманный намёк на то, что возможно, этот вопрос удастся разрешить с партнером, и тогда оставшаяся сумма будет выплачена. Ведь существует два разных бюджета – из «этих денег» работодатель может потратить столько-то, а «те, другие», не должен трогать. Алёну, естественно, не интересовали эти бюджетные хитросплетения, ей нужна была вся сумма целиком и вовремя.

И последнее. При трудоустройстве её не предупредили о разногласиях между компаньонами. О том, что на фирме не всё в порядке, видно невооружённым взглядом, и новичку не хочется попасть в какие-нибудь жернова.

Слушая Алёну, я снова поразился её обстоятельности – достаточно было ограничиться одним пунктом, а не давать развёрнутое объяснение. Да можно было и не звонить. Хочет поговорить? И я осведомился, не выслать ли ей эту недостающую сумму, коль скоро в своих разговорах они так часто склоняли моё имя.

Но она отказалась принять от меня деньги:

– Мы… как бы общались… вступили в определенные деловые взаимоотношения… И я считаю, что должна объясниться… на самом деле… почему складывается так, а не иначе. А нанимал меня Штейн, и свою зарплату я сама с него вытрясу.

На прощание я сказал ей:

– Спасибо, теперь хоть ясность какая-то. Что ж, удачи.

Глава 7,
Завершающие аккорды в нашей со Штейном истории

Я и до этого не скучал, но именно в августе-сентябре, за повседневными делами отступила на задний план, а затем и вовсе исчезла «проблема Штейна». Всё так же отправлялись отчеты в Ростов (как и раньше для Алкона, были изготовлены однотипные шаблоны, которые немного корректировались по ситуации), так же начислялась компаньону прибыль (на протяжении года она не менялась, и варьировала от тысячи до полутора тысяч долларов в месяц). Но сам Штейн как бы остался далеко в прошлом, перестал существовать. Он был просто взят и забыт, какая-то сила исключила его, отсекла, закопала. Такое создалось впечатление что его вовсе не было.

Тем неожиданнее оказалось его появление в начале октября. Он позвонил на мобильный, сообщил, что находится в Волгограде и хотел бы встретиться в любое удобное для меня время, которое я назначу. Это показалось мне странным – как старший партнер, он никогда не церемонился, а сразу по приезду, что называется, забивал стрелу либо сам приезжал в офис.

В тот вечер у меня было культурное мероприятие – поход в ночной клуб «Молотов Гараж» с Игорем и Владимиром Быстровыми. Мне удалось освободиться относительно рано – около одиннадцати вечера. Я позвонил Штейну, после чего забрал его от родителей, у которых он всегда останавливался во время приездов в Волгоград, и мы поехали в ту же «Узбекскую кухню» на Ангарском. Я изрядно удивился, увидев компаньона. Почти год не имел чести лицезреть такой официоз, и тут «нате из-под кровати»: Штейн как будто собрался на встречу с важными клиентами, а не в третьеразрядное кафе посёлка Ангарский. На нём был тёмный деловой костюм, белая рубашка, галстук в красно-синюю полоску. Для начала он осведомился:

– Сколько у меня есть времени?

Я попытался отшутиться:

– Ты чего, ты ж не на приеме у премьер-министра!

Это было совсем уже диковинно, мне еще не приходилось слышать, чтобы Штейн кому-то задавал такие дурацкие вопросы.

Итак, мы приехали в «Узбекскую кухню» – то же место, что и в прошлый раз, когда Штейн произносил футуристические речи. Теперь его мысли были о настоящем. В нём сквозила усталость человека, знакомого с потерями не по книгам. Сначала увольнение с Джонсона, потом эти непонятные моменты на Совинкоме. Я попытался возразить насчет последнего, но Штейн попросил выслушать его до конца. Отношения между компаньонами уже не те, что раньше, когда постоянно созванивались, обсуждали каждую сделку, каждый шаг. Появились побочные интересы, какие-то свои дела. Он говорил обобщённо, не персонифицируя, у кого «побочные интересы и свои дела». Правда, пару раз всё же констатировал тоном стороннего наблюдателя, что в таких-то числах такого-то месяца были случаи срыва конкретных договоренностей, а из высказываний таких-то лиц становилось понятно, что компаньон ведёт двойную игру.

Он не стал ничего заказывать, просто сидел и говорил, в то время как я с отменным аппетитом поглощал узбекский плов. Пару раз Штейн закурил, сигарета в его руках выглядела как-то неестественно, будто он не умеет ещё с этим обращаться – как девственница, впервые прикоснувшаяся к тому, что раньше не приходилось трогать.

Он задумчиво курил и наговаривал текст:

– …есть такие люди, как Рафаэль – они ведут какие-то сложные дела, махинации. Я в этом ничего не понимаю. Ты мне что-то говорил про брата Быстрова, про сырьё и аккумуляторы. Я сразу дал понять, что не буду этим заниматься. Если хочешь, занимайся сам, но это не для меня. Какой-то тёмный лес, кого-то постоянно надо обманывать, куда-то влазить, нервничать, вдруг застукают, не получится. Постоянный риск, ответственность. Даже не хочу вникать в это дело. Но я умею продавать медицинские расходные материалы, у меня это хорошо получается. Вот одно дело, и только оно одно меня интересует. Ты знаешь, ты всё видел – как я общаюсь с клиентами, провожу презентации. Мы можем работать вместе.

И тогда я понял, зачем был нужен такой наряд в таком неподходящем месте. Штейн проводил презентацию самого себя. Поняв, что равноправного партнёрства не получится, пытался сохранить хотя бы какое-то участие на фирме. Я притворился обеспокоенным и ничего не понимающим:

– Послушай, но я ничего тебе не говорил такого, чтобы ты подумал, будто я…

– Да, Андрей ты не говорил…

Продолжая монолог, Штейн развил идею о том, что люди разные, но у этих разных людей могут быть точки соприкосновения. Жизнь непростая штука, и он это прекрасно понимает.

Он говорил, говорил, не задавая вопросов.

Официантка принесла счёт. Заведение уже было закрыто, ждали ухода последних посетителей. Я расплатился, мы вышли на улицу и сели в машину. Ехали молча, изредка обмениваясь ничего не значащими фразами о погоде, последних тёплых деньках.

Когда остановились, я сказал:

– Тёплые дни продержатся до шестого ноября, это как раз мой день рождения. Потом наступит похолодание, так бывает каждый год.

Я подал руку, которую Штейн с готовностью пожал, затем он вышел из машины. Я хотел произнести что-то вроде «Созвонимся», или «Я свяжусь с тобой в такой-то день», но так ничего не сказал.

Когда, приехав домой, лёг в постель, Мариам спросила, о чём была беседа. И я ответил:

– О том, что бизнес – дело одинокое.

* * *

Я давно удалил файл «Штейн» из всех памятей и чувствовал себя полновластным владельцем бизнеса, оставалась лишь формальность в виде завершительного разговора. Который состоялся в начале ноября. На вечер был запланирован отъезд в Казань – нужно было забрать с КМИЗа (Казанский медико-инструментальный завод) рентгенпленку. После обеда я почти полдня провёл в отделениях кардиоцентра, решая вопросы с заведующими отделениями, и в двух местах меня изрядно накачали водкой. Около шести вечера мне позвонила офис-менеджер Лена Николова и сообщила, что в офисе только что был Штейн. Выглядел он, как сумасшедший, и одет, как бомж. Он вошёл, прошёлся по офису, и, посмотрев вокруг диким взглядом, покинул помещение. Теперь ей кажется, что это она сошла с ума – никто из присутствовавших не заметил, что в кабинете был кто-то посторонний, и все над ней смеются. Я сказал, что выйду на улицу и проверю – наверняка он не успел далеко уйти от кардиоцентра.

Спустившись на второй этаж, я прошёл по коридору, далее через холл, мимо лифтов, мимо аптечного пункта и офиса охранников, и вышел на улицу. Чтобы попасть к воротам, нужно пройти по широкому длинному пандусу. Это было излюбленное место для прогулок пациентов – по бокам, у ограды, стояли лавочки, на них сидели одетые в больничную одежду люди. С левой стороны, в конце пандуса, стоял, прислонившись к ограде, Штейн. Он был небрит, выглядел резко постаревшим, каким-то ссутулившимся и скособоченным. Лена оказалась права – его вид соответствовал её описанию. Всклокоченные волосы, глубокие морщины, пристально устремленные в бесконечность глаза – типичный габитус деревенского одержимого.

Я подал руку.

– Это лишнее, – промолвил Штейн, не меняя позы.

Я сказал первое, что пришло в голову: будто по наводке Быстрова наш бизнес «прибили» чечены – страшные люди, о существовании которых лучше не знать, они контролируют все денежные потоки, и платят мне жалкие триста баксов, за которые мне приходиться вкалывать от зари до зари.

Штейн посмотрел на меня прозревающим насквозь взглядом, и устало проговорил:

– Ты меня кинул. Я дал тебе всё, привёл за ручку к лучшим клиентам. Когда тебя уволили из инофирмы, я подогнал охеренную сделку со Стеррадами. Теперь ты замкнул всё на себя, и я тебе уже не нужен. Знай: ты кинул меня. Не буду разбираться, бог тебе судья.

«Особенно к руководству кардиоцентра ты привел за ручку. А если б я неправильно сыграл с Рафаэлем, не было бы этой охеренной сделки со Стеррадами. И так по каждому эпизоду – нет правых, как и нет виноватых, всё решал случай, импровизация», – так думал я, и, мысленно придравшись к этой неточности, окончательно утвердился в своей правоте. Не было пощады и сожаления к отодвинутому в сторону компаньону; а то, что сейчас происходит, этот финальный разговор – всего лишь подчистка хвостов. И уже не имеет никакого значения, кто прав, а кто виноват, потому что я давно пожинаю плоды проводимой мной политики.

– Как ты сказал – «бог», ты сказал: «осудит бог»?! – презрительно усмехнулся я. – Это что ещё за хрень, это такой Санта Клаус для взрослых, который, в отличие от детского, никогда не приносит подарков?! Это он меня накажет?!

Штейн выглядел так, будто живым на небо взлететь собирается. Ни слова не говоря, всё с тем же расфокусированным, устремленным в бесконечность взглядом, он повернулся влево, и пошёл на выход. Мне ничего не оставалось, кроме как восхититься своим бывшим компаньоном – да, мир ещё не знал такой возвышенной силы и гордого смирения.