– Полковник Чесноков, убойный отдел, – представился Чесноков. – Что здесь произошло?
– Поступил звонок, что из квартиры 33, мол, льется вода, затопят нижние этажи. Совместно с ребятами из ЖКХ вскрыли дверь, а там вон… Зрелище жуткое, все стены кровью исписаны. Думали, может сатанисты какие, а эксперты утверждают, что самоубийство. А вы вон с ними сами поговорите, они вам всё объяснят.
– Иван Алексеевич, можно вас?
– Минуту, мы заканчиваем. Можете заходить в зал.
В комнате был жуткий погром: стены заляпаны кровью, мебель повреждена и тоже в крови, разбитые бутылки, мусор непонятного содержания, ленты пленки от видеокассеты, растянутой по всей комнате. Но настоящий ад представляла ванная, потому как там находился обескровленный безумец, устроивший себе столь страшный уход из жизни. Чесноков ничего не мог разобрать из рисунков, и единственное слово, которое он разобрал на разбитом зеркале в ванной, было «Паскуда». Чесноков был холоден, казалось бы, зверские картины и невыносимая атмосфера комнат на него не произвели никаких впечатлений.
– Вы уверены, что это было самоубийство?
– Факты говорят об этом, но точно ли, будем знать позже, когда сделаем экспертизу.
– А вас что-то удивляет? – спросил пожилой эксперт Иван Алексеевич.
– Удивляет то, что погибает важный свидетель таким образом.
На что эксперт развел руками.
Я вскрыл себе вены
Так между делом.
Густая вода,
Она вся.
Я встретился с бесом
Вот в зеркале этом.
Убил я паскуду,
Там его место.
Прокисание.
Такого мрачного настроения Чесноков уже давно не испытывал. Установившаяся на улице погода тоже далеко не навевала приятного настроения. Взбухшее небо извергало на грешную землю массу, непохожую ни на снег, ни на дождь. Город заполнял туман, состоящий из выхлопных газов и пара. На Чеснокова погода обычно никак не влияла, он был к ней безразличен. Это было обычно, но не сейчас. Каждый взгляд брошенный в окно действовал ему на нервы.
В кабинете покойного полковника Васютина, собравшаяся на оперативный совет вся вверенная Чеснокову команда испытывала примерно тоже самое.
– Ну, заключение экспертов читать будем? – обратился Вяземский больше к Чеснокову, чем к окружающим, уставившись на листок перед собой.
– Прочитай для тех, кто не в курсе, – Чесноков закурил, чего он обычно никогда не делал на оперативках.
Зачитывать действительно смысла не было, потому как все действительно были в курсе.
– Хорошо. Короткие выдержки.
– Отпечатки на лезвии его, то есть на орудии. На стенах – его. Короче везде только его. Слюна на пленке от видеокассеты – его, что предполагает его невменяемость. Пленка видеокассеты пока не готова. Обнаружено несколько грамм марихуаны, больше ничего интересного.
В кабинете снова воцарилась тишина.
– Что там вчера в конторе покойного Борисова?
– Ничего, я просто арестовал документацию для последующей комплексной проверки, – сказал Вяземский.
– Хоть будет чем заняться коллективу, если других продвижений нет. У меня сегодня беседа с Крючковым, так сказать главным по наркотикам, и работа с компьютером. У кого-нибудь свежие идеи, мысли, предложения? Понятно, можете идти, жду результатов.
Чесноков раньше не замечал в себе такого состояния, налёт какой-то сентиментальности, задумчивости. Усталости не было, но и усердия никакого. Задумчивость расслабляла голову, вспоминалась семья, дети, выросшие без отца, предоставленные сами себе, потому что отец постоянно на работе.
Привыкший к смерти человек не всегда груб и черств, у него тоже есть сердце. Он впал в какую-то полудрему.
Среди связок в горле комом теснится крик,
Но настала пора, и тут уж кричи, не кричи
Лишь потом кто-то долго не сможет забыть
Как, шатаясь, бойцы о траву вытерли ноги
И как хлопало крыльями чёрное время ворон,
Как смеялось небо, а потом прикусило язык,
И дрожала рука у того, кто остался жив.
И внезапно в вечность вдруг превратился миг,
И горел погребальным костром закат,
И волнами смотрели звёзды из облаков
Как, раскинув руки, лежали ушедшие вновь
И как спали вповалку живые, не видя снов.
А жизнь только слово, есть лишь любовь, и есть смерть.
Эй, а кто будет петь, если все будут спать?
Смерть стоит того, чтобы жить
А любовь стоит того, чтобы ждать.
Второй раз Чесноков поймал себя на том, что он задумался. И в минуты этих раздумий он погрузился в странное состояние, и опять что-то ему привиделось так ярко и красочно, что он даже насторожился.
Он включил компьютер и начал отстукивать клавишами.
Давление какой-то атмосферы над собой Чесноков заметил не сразу, хотя рассеянность никогда не была присуща его натуре. Мозг его находился постоянно в работе. Мозг, способный считать, анализировать, мыслить, способный погрузиться в различные размышления, удерживать много информации, переваривать её и всё расставлять по своим местам. Сейчас же он, просматривая вскрытые дискеты, делал над собой усилие, чтобы что-то разобрать. Он заварил крепкий чай, поглощал его медленно, входя в рабочую колею, сам не понимая, что могло на него так повлиять, что он так долго раскачивался и долго курил.
Во всех делах, которые не раскрываются сразу, обязательно подходит этап ожидания. Чесноков его называл время прокисания. Время топтания на месте, когда все ресурсы и поступающая информация исчерпаны или малы, чтобы двигаться дальше, чтобы подтолкнуть на какие-либо идеи и конструктивные решения.
Он решил сконцентрироваться на том, чтобы оформить все бумаги. Ведь подходит время, когда нужно явиться пред светлые очи генерала Архипова с отчётом о проделанной работе.
По какой-то уже сложившейся традиции от Чеснокова все направлялись в кабинет Колобова пить чай, где в процессе обсуждали различные темы. Сегодня как-то на юмор особо не тянуло, и все темы, поднятые кем-либо, имели серьёзность.
– Вчера знакомого встретил,– Колобов отхлебнул чай, что бы протолкнуть застрявший во рту бутерброд. – Они всё маньяка ловят, говорит, вчера ещё одна заплаканная мамаша принесла заявление о пропаже дочери. Общего между жертвами нет, разный возраст, социальное положение, от школьниц до проституток, но есть определённый временной период, с которым эти преступления повторяются.
– У тебя нет знакомых с более радостными историями?
– Главное, у них и отпечатки есть, фоторобот, машину примерно определили, только без номера. Где мелькнёт белая шестерка, где копейка, а, один чёрт, никаких результатов, – дожевывал Колобов, с шумом заглатывая чай.
– Полковник что-то мрачный какой-то.
– Я как зашёл в эту квартиру, думал вывернет, как в преисподней.
– Башню у мужика сорвало конкретно, если конечно ему не помогли, что-то уж действительно совпадение подозрительное. Да глядя на этого эмбриона в ванной, не скажешь, что это крутой воротила наркобизнеса.
– Целый день сегодня с бумагами возится, ненавижу. Да и секретарша ещё вчера дала понять, что не знает, где её босс и четверо сотрудников.
–А я предполагаю, что сотрудники сейчас находятся в таком же состоянии, как и их босс. Ладно, поехали в контору.
Чесноков, наконец, дождался визита Крючкова.
– Здравствуйте, товарищ полковник.
– Заходите, присаживайтесь, – показал Чесноков на стул возле себя. – Я, Александр Иванович, читал отчеты об эффективной работе вашего отдела, об операциях, в результате которых были взяты с поличным крутые наркоторговцы. Мне бы хотелось узнать какую-либо информацию об Анатолии Борисовиче Борисове, известном в криминальных кругах как Толик «ББ».
– Насколько я помню, Борисов не фигурировал в наших делах. Но для точности мне надо просмотреть, может, где встречается такая фамилия.
– То есть в разработках по наркотикам он не проходил?
– Не совсем уверен, по-моему, нет. А это не тот, труп которого недавно нашли.
– Да, именно тот.
Крючков был человек невысокий, стройный, поджарый. Он вёл себя как-то сковано, настороженно. Возможно, это было влияние профессии, а, возможно, из-за того, что перед ним сидел старший по званию и наделённый большими полномочиями человек, но Чесноков это сразу заметил.
– Там у него марихуану нашли, вы из-за этого спрашиваете?
– Да нет, есть информация, что он был крупный наркоделец.
– Нет, у нас он тогда точно не проходил.
– И, видимо, уже не пройдет. Ну, что ж, тогда всё, спасибо, что зашли.
После ухода Крючкова, Чесноков впал в раздумье. Если Борисов был наркоторговец, почему начальник отдела по борьбе с наркотиками даже не слышал его фамилию, было бы понятно, если бы на Борисова не было доказательств. Но не знать в небольшом городе крупного наркоторговца – это уже наводит на мысль. Тем более что из отчётов было видно, что отдел работает очень хорошо. Что-то здесь не то. Время шло, и с прибавлением бумажной работы дело продвигалось не лучше. Стены, увешанные различными фотороботами, где мрачные лица смотрели на мрачного полковника; целая куча фотографий с места взрыва, искорёженное железо, обломки, трупы; с разборки на Матырском – кровь, трупы; с мрачной квартиры – кровавые рисунки Борисова; бумаги, протоколы, отчёты, опросы свидетелей. Как можно связать в одну нить все эти столь разные преступления? Может быть, они и не связаны вовсе никак. А если связаны, то каким образом. Время работало против Чеснокова. Каждый день, проведённый в усиленной работе, но не дававшей результатов, откладывал осадок неудовлетворённости собой, своей работой. И тщётные усилия разобрать информацию на последних дискетах вовсе портили настроение.
А меж тем весна приближалась, показывая миру свои не романтические стороны. Она отзывалась сыростью и грязью и готова была сбросить с себя оковы снега и льда, но противоборство с зимой ещё не увенчалось её полной победой, а мир уже был настроен, мир уже ждал весну.
Костик начистил туфли, обдал себя туалетной водой и отправился в путь по знакомому маршруту. Где-то на другом конце города девушка по имени Лена тоже была прикована к зеркалу. Сначала в нижнем белье – пыталась разглядеть в себе изъяны. Убедившись, что их вроде бы нет, надела вечернее платье. Приготовления её к встрече с суженым занимали куда больше времени, чем у оперативного Ромео, и последние штрихи макияжа были закончены под торжественный звон звонка в дверь.
– Я оказался мерзким жлобом и вместо цветочных парков зашел прямо в кондитерскую.
В руках Кости был большой торт. Лена кинулась ему на шею и принялась целовать. Возможно, это и есть простое человеческое счастье – любить и быть любимым. Когда сердце переполняет огромное чувство, когда ты подхватываешь нежное трепещущее от любви тело своей возлюбленной на руки и несёшь в спальню, где даёшь волю своим откровенным чувствам, эмоциям, переполняющим тебя. Так было сотни лет испокон веков, от самого сотворения мира, так и будет продолжаться. И это чувство, название которому любовь, будет жить вечно, наполнять сердца, заставлять людей страдать, мучиться от разлуки и наполнять счастьем и радостью при долгожданной встрече.
ЛОБ №4
Просыпаясь утром, человек даже не может предположить, каким сложится предстоящий день и какими событиями он закончится, и что, возможно, он будет переполнен переломными событиями, которые оставят глубокий отпечаток в судьбах людей.
Первая половина дня для Чеснокова не отличалась ничем необычным. Утреннее совещание прошло как обычно, и предстояла кропотливая бумажная работа на целый день. Но всё переменилось, когда ближе к обеду в кабинет постучал разгорячённый Колобов с усатым лейтенантом патрульно-постовой службы.
– Владимир Иванович, очень интересные факты. Как только услышал, сразу к вам. Ну, рассказывай, Толик.
– Я точного числа не помню, наверное, за день до взрыва, – начал лейтенант. – Вызывают наряд на квартиру, жалуются соседи, мол, гулянка там идёт страшная, но эта соседка, в принципе, вредная бабка. Вечно на кого-то жалуется. Вот приезжаем, стучим в квартиру. Там вечеринка, пьют, сидят и запах марихуаны. И среди гуляющих – он, – лейтенант показал на фоторобот. – Всё в точности – и синий свитер до самого горла, как ориентировка, и когда он позже вышел и одевался – черное полупальто. И вот мы проверяем на наркотики, ничего не нашли, как вдруг звонок в дверь. Открываем, и кто бы вы думаете – санитары из психоневрологической клиники. И как раз за этим парнем, – он снова показал на фоторобот. – Главное, парень был самым спокойным из всей разгорячённой толпы. Вызвал их его троюродный брат, который был среди них. Говорит, что этот парень ранее лечился и у него сейчас обострение. Парень ничем не выделялся, только глаза горели как два фонарика. Я у гуляк переписал данные, адреса, а его мы взялись сопроводить до приёмной клиники. Там с ним побеседовал доктор. Сказал, что они его забирают, вроде собрались сопроводить до палаты, как вдруг санитар, который ехал с ним на скорой его бьёт, кричит. «Этот гад меня всю дорогу доводил». Как его он там доводил неизвестно, но парень бьёт его в обратную, да так ловко, что четверо санитаров его не могут скрутить. Он этих здоровых мужиков раскидывает как котят, а сам худой и с виду не здоровый, но сопатки им порасшибал, Тут и я дубинкой приложился, застегнули на нём наручники и увели. Вот такая история.
– А что же вы раньше не сообщили, ведь фоторобот и ориентировки разосланы довольно-таки давно? – поинтересовался Чесноков.
– Да я на больничном был, сегодня первый день вышел, ну а остальные патрульные, почему не среагировали, не знаю.
– Колобов, возьми с собой того, кто меньше всех занят, и езжайте в клинику. Возьмешь Маликова, он тут где-то по кабинетам ошивается. Жду результатов.
Машина Колобова катила к селу Плеханово, где располагалась Областная психоневрологическая клиника, иначе именуемая ЛОБ № 4. Маликов сидел на переднем сидении.
– Далековато от города. Ты когда-нибудь сталкивался с этим заведением?
– Я лично не сталкивался, но смею тебя заверить, что препирания с этим заведением начнутся.
– В смысле?
– Это было не так давно. Зарезали на квартире мать и малолетнюю дочь. Почему-то подозрение пало на главу семейства – мужа. Его взяли, начали обрабатывать, и, в конечном итоге, этот мужик попал сюда. Потом, конечно, этих отморозков поймали. Но ты представляешь, какое теперь отношение в этом заведении к милиции, дело было громкое. Тут у них судебное отделение есть, где проходят лечение осуждённые. И вообще тут скорее милиция ходит под врачами, а не врачи под милицией. У меня знакомый так дело и закрыл о краже. Говорит, врач сказал клептомания, значит клептомания, и ничего не попишешь. Там нашими удостоверениями никого не удивишь и не напугаешь.
Заехав в центральные ворота и проехав мимо памятника, по-видимому, революционеру Плеханову, предполагал Маликов, они вошли в приемную большого старого здания. Пессимистическое предчувствие Колобова начало оправдываться практически сразу же. Они практически без проблем выяснили в приёмной, кто поступал ночью двадцать второго февраля. Это был Наумов Андрей Николаевич 1978 года рождения и выяснили, что он находится до сих пор на лечении в клинике. А вот насчёт остального возникли трудности. Они долго ждали возле кабинета заведующего шестым отделением, пока не встретили какого-то врача или санитара, то есть человека в белом халате, который позвал старшую медсестру, которая в свою очередь безразлично окинув взором удостоверения, заявила, что у них карантин, что встречи с больными запрещены всем без исключения, что сделать исключения для кого-либо может лишь заведующий отделением Захатский Андрей Николаевич, но сегодня его не будет, и что она ничего не может для них сделать, так как Наумова ведет сам Захатский.
Уже на обратном пути Колобов вернулся к прошлому разговору.
– Ну, что я тебе говорил? Проблемы будут, вот они и начались.
– Я думаю, Чесноков как-нибудь разрешит эту проблему.
– Надеюсь.
Чесноков, выслушав доклад о поездке в Плеханово, отправился к генералу Асколичу. Выслушав Чеснокова, Асколич выдержал паузу, после чего стал излагать вывод своих раздумий.
– Главврач Голубев – человек принципиальный, я знаю как он обычно действует в таких случаях. Он оставляет право решать лечащему врачу больного. Я надеюсь, как вы сказали, Захатский, пойдет нам на встречу.
Такое заключение генерала не удовлетворило Чеснокова, но делать было нечего, кроме как ждать следующего дня и наутро решать бюрократические вопросы в больнице.
Свидетель, связывающий два преступления вместе, появлявшийся в этих местах неизвестно зачем и по какой причине. Может ли это быть случайным совпадением или это был злой умысел, и можно ли считать за алиби то, что он находился в больнице в момент совершения преступления? Может ли он являться частью непонятной цепи событий или соучастником злых деяний? Может ли он пролить свет на тёмные события тех дней? Эти мысли не давали Чеснокову покоя, которому ничего не оставалось, как ждать утра следующего дня и надеяться на лучшее.
Одержимый
Пробуждение. Открыв глаза, он уже понял, где находится, потому как это место было ему знакомо. Для впервые попавшего сюда оно сначала могло показаться адом. Отделение, где находится постоянно более восьмидесяти человек, длинный широкий коридор, вдоль которого слева идут окна, справа проёмы, ведущие в палаты, одна из которых – реанимация. Первая палата носит особый статус – наблюдательной. Возле неё ежесуточно на стуле дежурит один из санитаров и самых буйных привязывает к кровати. За спиной остаётся дверь, из которой снуют врачи, медсёстры, санитары, за которой находится проход в другие отделения и кабинет заведующего. Впереди многометрового кабинета – процедурная, подойдя к которой, можно завернуть налево и двинуться дальше, где также слева находятся двери туалета, умывальника и ванной. Справа столовая, которая не может вместить в себя сразу всё население отделения, и поэтому людей разбивают на два оголтелых отряда, называя их первым и вторым столом. В столовой установлен телевизор, который включается в процедурном кабинете, если медперсонал устает от шума телевизора, они его просто вырубают. Перед приемом пищи медсёстры выкрикивают из процедурной фамилии, вызывая на уколы. После чего образуются длинные очереди, и люди по очереди заходят с оголёнными ягодицами. Санитары выкрикивают фамилии отставших или дремлющих по палатам и, если нужно, за шкирку подтаскивают к кабинету. После уколов санитары разносят по отделению:
– Первый стол!
И рассаживают голодную толпу по лавкам. От лекарств постоянно хочется есть. Толпа мчится почти бегом, занимая места, толкаясь, извергая ругательства в битвах за стулья, и, уже рассевшись, начинает кричать:
– На раздачу!
Санитарка раскидывает тарелки по столам. Когда заканчивался второй стол, звучала команда:
– На таблетки!
И снова возникала длинная очередь, тянущаяся к процедурной. Медсестра протягивала пластмассовый стаканчик с таблетками, больной проглатывал, запивал из другого стаканчика, показывал рот, если этого требовала медсестра или санитар, и только после этого санитары открывали закрытый перед уколами туалет. И толпа устремлялась курить. Несмотря на то, что туалет был не более восьми квадратных метров, туда могла вместиться добрая половина отделения. В отделении не нужны спички или зажигалки, стоит лишь зайти в туалет, где тлеет «вечный огонь», но сигареты здесь были на вес золота. Желание покурить было вторым безумным желанием после желания поесть.
Санитар Ваня, присев на стул возле первой палаты наблюдал за больными. В этой работе с копеечной зарплатой были свои плюсы. Отдежурив сутки, ты три дня свободен. Ему нравилось отдавать приказания больным, командовать, распоряжаться, когда здоровенный детина, скрюченный в три погибели, отпрашивается у него в туалет, а он с надменным видом решает пустить или крикнуть «На место». В отсутствии другого санитара, Чурилова, который куда-то отлучился, ему вдруг захотелось согнать всю первую палату по кроватям. Иван не страдал обилием интеллекта, его с большим успехом заменяли амбиции. Он облокотился на спинку стула и, как сова, вертел головой.
После сильнодействующего укола образовывается сухость во рту, куда большая, чем с похмелья. Он проснулся, понял, где находится, и, зная дорогу, зашагал к умывальнику, чтобы вдоволь напиться. Пижама, в которую его переодели ночью, была сильно изорвана, волосы взъерошены, на лице небритая щетина. Ване не понравилось, что какой-то новенький «дурик» решил выйти, не отпрашиваясь.
– Первая палата в палате находится, я сказал.
Парень не обращал внимания на слова санитара. Тогда Ваня схватил этого наглеца за воротник пижамы и хотел зашвырнуть этого щуплого назад в палату, но дело приняло необычный поворот: парень перехватил руку и сделал бросок через спину, Ваня со звоном шмякнулся об пол. Когда он очнулся от внезапной дезориентации, его охватил прилив ярости, парня уже рядом не было.
«Вода, всё на земле родилось из воды».
– Он у меня сейчас получит, – и бросился в процедурный кабинет к телефону вызывать наряд санитаров, своего рода больничный ОМОН, имеющий такое прозвище за агрессивность и бесцеремонное отношение к больным.
Четыре крупных санитара в белых халатах шагали по коридору.
– Где он?
– В туалете курит.
Они раскрыли дверь в туалет. Из процедурной высыпались медсёстры, посмотреть на этого наглеца.
– Вон присел, курит, – указывал Ваня.
Рослый молодой санитар отправился внутрь, вернулся с несопротивляющимся парнем.
– Он?
– Он.
– Пошёл в палату, – и отвесил массивной лапой подзатыльник наглецу, на что получил проникающий удар в живот ногой. Острая боль заставила его пожалеть о подзатыльнике, положившем начало этого зверства на глазах обезумевшего медперсонала. Кровь растекалась по белым халатам санитаров. До этого мирно куривший человек обратился дьяволом, вместо глаз – две чёрных бездны, горящие сатанинским блеском. Он по очереди брался за каждого, безжалостно нанося удары невероятной силы, пока те не прекращали сопротивляться. Хватал их за халаты и бил о стены, не давая никому из них подняться.
– Наумов? Андрей, это ты? – из процедурной на него смотрела растерянная молодая медсестра.
–Да, Наталья Николаевна, это я, – спокойный и отрешённый голос, лицо его выглядело измученным внутренними терзаниями.
– Что ты тут натворил? Пойдем со мной, – она взяла его за руку и повела в палату. – Всё хорошо, Андрюша, ложись.
Она уложила его на кровать и принялась сама завязывать на руках ремни, фиксируя его к кровати.
– Ублюдок, да я его убью сейчас, – перед кроватью появился рослый санитар с разбитым носом и кинулся на привязанного. Он стал наносить удары по лицу и по груди человека, который не мог ему ответить, так как были привязаны руки, но ноги привязать не успели. Смертельный захват обвил ногами шею, и через несколько секунд лицо санитара стало багровым.
– Не надо. Что ты делаешь? Брось, Андрюша, я тебя прошу, брось его.
В дверном проёме появился Чурилов, старый санитар, который дежурил вместе с Ваней. Он выносил мусор вместе с двумя больными. Он стал привязывать ноги Наумова и криками пытался отогнать рассвирепевших санитаров, наносивших удары по привязанному больному. Наконец им вместе с медсестрой Натальей удалось отогнать санитаров. Из разбитой брови на подушку стекала кровь, на груди красные пятна от ударов, пижама стала ещё более изорванной, чем раньше. Он напряженно смотрел вверх, напрягая всё тело, силясь разорвать стропы, опоясавшие руки, ноги, стянувшие грудь.
Наталью трясло, каким-то образом чёрная кровь, струившаяся из брови Наумова, измазала её халат.
– Я схожу за бинтом, – сказала она Чурилову.
Было воскресенье, врачей не было, дежуривший врач куда-то отлучился, поэтому решение нужно было принимать самим медсестрам.
– Галя, ну что? Ему, наверное, нужно укол сделать?
– Пусть врач решает, а то влетит ещё.
– А где он?
– Не знаю.
В дверном пролете появились лица любопытных больных, следивших за дракой, а теперь желавших поближе рассмотреть буйного больного.
– Что вы тут глазеете, подходя трусливой поступью шакалов, прячущих свои мелкие трусливые душонки и возбуждённых запахом крови. Обманывая себя тем, что вы ещё люди, вы запутались в свои пижамы, изображая разумных существ, мечтающих набить своё подлое чрево, воруя друг у друга хлеб и сигареты. Что вы смотрите, пожиратели падали, али вы думаете, что спрячетесь от мрака, надвигающегося на каждую вашу мерзкую душонку? Или ваши пижамы укроют вас от страхов, наполнивших вас за невежество, за ту мерзость, в которую вы превратились?
Он говорил давящим монотонным голосом, который в почему-то нависшей тишине, воцарившейся в обычно шумном отделении, казался парализующим криком, разгоняющимся всё быстрее и быстрее, действуя на подсознание.
– Так радуйтесь, черви, своей поганой жизни, ведь именно её вы и заслуживаете, потому как давно перестали быть людьми, а стали пресмыкающимися, достающими бычки из сортира и сплевывающими в унитаз таблетки. Так неужели вы думаете, что минует вас ужас разоблачения вашей сущности и не получит каждый того, чего заслуживает? И та мерзость, которой вы наполнены по собственной воле и не хотите выблевать из себя наружу, сожрет вас изнутри.
– Дядя Саша, пусть он заткнется, – первым не выдержал натиска непонятной власти на больную нервную систему Заур Хаджибеков. Он заткнул уши руками, не желая таким образом выдерживать натиски на воспалённый мозг неизвестных сил, давящих на подсознание и задевающих за живое непонятным страхом. Он ходил с Чуриловым выносить мусор и не видел до этого произошедших сцен, следов запекшейся крови на линолеуме, и ему страшно хотелось ударить этого привязанного неистовствующего человека.
Это был первый сигнал к необратимому массовому психозу. Старый опытный санитар Чурилов это слишком поздно понял и принялся закрывать ладонью рот Наумова, крикнул санитару Ване, после последних событий стоявшего как парализованный, чтобы бежал в процедурную и торопил Наташу с уколом.
После этих суматошных минут, пережитых в хаосе, уже точно и не помнят тех слов, выброшенных в глубины подсознания замерших от страха обитателей и взорвавших мирный климат в прах. Началась массовая истерика, и отделение взбесилось. Первым был привязан Заур Хаджибеков и еще пятерка рядом с ним, других санитары разгоняли по палатам. Всю смену пришлось успокаивать разбушевавшееся стадо. Это была одна из самых жутких смен для Натальи. После успокоительных уколов обезумевшим, она безразлично смотрела из двери процедурной, как санитарка стирает запёкшуюся кровь после драки.
– Кто этот парень, откуда ты его знаешь? – спросила медсестра Галя.
– Лежал здесь два года назад.
– А почему я его не помню?
– Как не помнишь? Это тот, который сбежал, а спустя три месяца опять попал с попыткой самоубийства, я его тогда всю ночь откачивала.
– А, помню.
– Пойдем, покурим, устала я.
Укол. Темнота, надвигающаяся на раскрытые глаза, направленные к небу, замурованному потолком. Шум и крики потухали под порывами ветра, доносившегося издалека и оставлявшего грохот в барабанных перепонках, порывом, налетающим и проносящимся мимо. Побелённый потолок налился чёрным окрасом, среди которого загорались звёзды, раскинулась дорога Млечного пути и зависла загадочная луна, наблюдая своим печальным взглядом за тем, как переливаются звёзды, как пролетают кометы или неведомые спутники Земли. Бескрайний океан, где уплывали в бесконечность Большая и Малая медведицы, обгоняя другие созвездия. Треск углей костра, курлыканье лягушек, свет огня змеился по воде, и синий дым вздымался к небу, усыпанному звёздами. Студент обжаривал на костре утку, языки пламени описывали на его лице красно-белые очертания, отражаясь в слезящихся от дыма глазах. Блики двух мерцающих огней. Удобно устроившись, чтобы не мешал дым, сжав в руках винтовку с оптическим прицелом, в камуфляже охотника, сидел человек с короткими седыми волосами, отхлёбывая из железной кружки парящий напиток.
– Седой, только ты мог додуматься охотиться с СВД на уток, но если ты её ещё раз уронишь в озеро, в воду полезешь сам.
– Я её на берегу сбил.
– Да, только она умудрилась ускакать черте куда от берега Стыдно с такой винтовкой, стыдно.
– Аккуратно в шею, так что человеку рубить не надо, а если бы в туловище уколол, то тут бы и жарить нечего было бы, – он хитро прищурился. – Ты, наверное, подумал, что я не попаду в колесо.
– Я вообще думаю, что идея не очень… Ты можешь зацепить диск, или выстрел разорвёт металлизированную оплётку покрышки, и любой эксперт определит, что …
– Друг мой, ты знаешь, что бывает, когда машина падает с такой высоты, а потом взрывается и выгорает всё, и резина в первую очередь.
– Это только в фильмах они все взрываются.
Два огонька прищуренных глаз отражали огонь костра и яростно улыбались.
– А если… не взорвется, возьмешь канистру и зажигалку и …, а вот справишься ли ты с машиной?
– Я-то справлюсь.
– Ладно, пора перекусить и спать.
– Я не могу уснуть, не знаю, как это получается у тебя перед такими событиями.
– Ты привыкнешь, друг мой.
Что за непонятную силу и власть имеет этот небесный шарик ночи, печальным взглядом устремившийся в бездну. Он притягивает своей загадочностью и холодной синевой, которая будит в тебе иные силы. Спутник, находящийся от нас на расстоянии 380 тысяч километров, не теряет своей магической красоты и физической силы. Он способен поднимать и опускать миллиарды тонн воды мирового океана, создавая приливы и отливы, затоплять берега и будоражить возбуждённые сердца.
Так наступало утро. Светлел горизонт и за ним звёздное небо, а потом где-то на востоке разразился пожар, зажигая пламенем своего костра верхушки деревьев. Появлялось солнце, убивающее луну, делая её в синеве неба совсем белой, а потом невидимой.
Он напряжённо держался за руль, вглядываясь в силуэты, выходившие из бара. Шатаясь после ночной гулянки, нарисовались нужные ему очертания людей и пошли к машине. Он рванул с места, автомобиль понесся навстречу, раскрыв окно, он сделал глоток из банки пива и почти полную выбросил. Банка шлёпнулась о капот серебристого «Сааба» и обдала его пеной вместе с хозяевами автомобиля, и машина понеслась прочь. Хмельными людьми овладела ярость.
– Степной, давай прибьём этого урода.
Погоня на предельной скорости унесла машины за пределы города. «Сааб» намного превосходил изобретение отечественного автомобилестроения – девяносто девятую модель «Жигулей», её трясло и бросало от скорости, тогда как «Сааб» уверенно приближался. Единственное, что не давало ему совершить обгон, – это извилистая дорога и ухабы, неотъемлемая часть российских просторов. Впереди появился красный указатель со стрелками крутого поворота налево. Девяносто девятая с визгом и вибрацией еле вкладывалась в поворот, а в задний бампер упирался «Сааб».