– Пока ничего отменить нельзя, курс продолжается, ваше состояние ещё требует применения уколов, – и пошёл дальше.
Пройдя мимо палаты Наумова, он уловил его взгляд, его позу, тот, лёжа, что-то писал. «Что он там пишет всё время?»
Открыв дверь ключом, он вышел из отделения. Дверь кабинета Захатского была не заперта, он зашёл. Хозяин кабинета там был один, пил кофе.
– А где сегодня наш практикант?
Захатский пожал плечами.
– Делает он свои записи, трудится? – после взгляда на задумчивое выражение лица Захатского, он продолжил, – Почитать бы кое-что?
– Про кого? – спросил его Захатский.
– Да про нашего Наумова, – сделал ударение на слове «нашего», будто лечением этого больного они занимались вместе.
– А ты сам с Наумовым поговори, если интересно. Только вряд ли что-либо новое увидишь. Может ты хотел у него что-то узнать?
– Почему вокруг него столько шума, милиция?
– Тебе он точно не скажет – ты его на аминазин сажал.
– А тебе тогда почему не говорит? Ты же его ни на что не сажал, – сказал Ерохин, – если Наумов действительно виновен, то всё встанет на свои места.
– Навряд ли.
– Что навряд ли? Навряд ли это он?
– Навряд ли встанет на свои места. Ты читал, что он жил в монастыре, когда от нас сбежал?
– Мне кажется, он врёт, нигде он не жил.
– Нет, я говорил с представителями власти, они проверяли.
– И что?
– Когда он от нас сбежал, он около недели жил в Задонском монастыре.
– А где его носило ещё три месяца, до того как он к нам попал снова?
– Не знаю, – достав сигареты, закурил Захатский. – Сейчас он вряд ли что-либо скажет.
– Я пошёл. Не люблю, когда ты куришь.
Захатский снова впал в свои размышления. Он часто закуривал при Ерохине, когда хотел побыть один.
Божьи люди
В отделении больше десятка лет жили два человека, домом которых была первая палата. Разум этих людей уже навеки удалился в другие миры, оставив телу лишь первобытные инстинкты.
Ванятка вечно в рваной пижаме, под которой скрывал иссушенное тело, босой, никогда не признававший тапок, любил, поджав руки и пристроившись в углу, пообщаться с воздухом. Речи его никто не понимал, он нёс что-то нескладное, вразноброд тихим, дребезжащим голосом. Лицо наполнено благоговением, иногда улыбкой. Так как брить больных санитары не любят, то лицо его, с небольшой бородой и добрыми глазами, напоминало лик Христа-великомученика.
Василий был невысокого роста, любил собирать картинки, фантики, больше всех живущих здесь страдал клептоманией, отчего сильно мучился, получая пинки и подзатыльники. Из словарного запаса у Василия осталось много матерных слов, и поэтому его часто любили доводить, желая посмотреть маленький нецензурный театр. Он, кроме картинок, сигарет, фантиков, любил воровать тапки, складируя их у себя под матрасом. За это он страдал по чистым четвергам, когда менялось постельное бельё и пижамы, получая нагоняй от персонала из-за бесконечного количества картинок, напичканных везде, где возможно, а из-за тапок получал уже от их хозяев. Четверг был одним из дней недели, когда происходило что-то новое. Силой загоняли Божьих людей в ванную и терли мочалками, во время чего на голову санитаров сыпались сотни матерных проклятий. Более значительные события в жизни происходили только летом, когда их всей гурьбой выводили на улицу, в яблоневый сад.
С появлением в отделении Наумова произошли для Ванятки и Василия изменения к лучшему, после того как один из любителей поиздеваться над беспомощными потерял сознание на несколько секунд от болевого шока. Василию, конечно, всё равно доставалось, ибо привычку воровать уже было не вылечить, но это уже было чисто профилактическое наказание или в шутку. Даже иногда Василию-блаженному самому нравилось нарываться на неприятности. Он показывал пальцем на Наумова и смеялся, зная, что его не тронут. Андрей сам грозил ему кулаком, но по-доброму, после чего угощал сигаретой. Вася прикладывал руку к голове и бормотал: «Капита… Гы..Гы…». Смысл этих слов тогда ещё никто не понимал. Говорят, Ванятка полностью потерял рассудок, после того как его сильно избили пьяные санитары. Его Наумов звал «Ванятка – Божий человек».
Убей зверя
В отделении работал старый санитар Чурилов, его все звали дядя Саша. Он плохо видел без очков и слышал тоже плохо, всё время пользовался слуховым аппаратом. Но взгляд у него оставался ясным и глубоким, он знал, когда нужно повысить голос, когда улыбнуться. В его смены все вели себя смирно и спокойно. Он всё время наблюдал за Наумовым, приглядываясь к нему. Чурилов проработал здесь уже больше двадцати лет и видел многих и многое, и понимал побольше иных врачей. Однажды он отвёл Наумова: «Не налегай ты, Андрей, на снотворное сильно, жизнь ты свою прошедшую плохо помнишь. Читай вот книжку на ночь, и память придёт, и сон вернётся».
С отключением вентилятора жизнь в отделение переходила в сонное русло, люди добирались до коек и засыпали при свете ламп. Он раскрыл книгу, завёрнутую в газету:
«Молитвослов»
«Правило от осквернения».
«Внегда случится кому искуситися во сне по действу диаволю».
«Пастырю добрый, душу Твою положивый о нас, сведый сокровенная, содеянная мною, Едине Блаже, упаси мя разумом заблуждшаго, и исхити мя от волка, Агнче Божий, и помилуй мя. Отягчен сном уныния, помрачаюся прелестию греховною: но даруй ми утро покаяния, просвещая очи мысленныя, Христе Боже, просвещение души моея, и спаси мя».
Будто бы тонкий луч осветил тёмную дорогу прошлого, пробивая мрак, опустившийся на сознание, и стали всплывать отдельные куски памяти, немного пугая своей жутью.
Они направил глаза свои к небу, как две пары огней, жгучих точек на грязной земле.
Кто сейчас на кого смотрел: они на звёзды или звёзды на них, пугливые дети под присмотром мамки-Луны.
«Да, так оно и было… Кто видел – понял, лучше этого не видеть, но всё же расскажу…
Ложись на землю и слушай, ты должен услышать движения страха. Страх – вот на что их нужно ловить, ведь маньяки жертвы его. У нас есть три дня и три ночи, и на последнюю – либо луна захохочет над нами, либо мы над ней, но нас двое… и мы загоним зверя с двух сторон. Каждую ночь встречаемся здесь, лежа на земле, не будешь ни пить, ни есть, ни спать. Это наша с тобой охота, и безумие наполовину, только так их можно ловить, и убивать, как гадких тварей. Ты должен чувствовать его среди всего города, он появится у тебя в мыслях, он тоже начинает свою охоту, но кто он по сравнению с нами?»
Два силуэта поднялись с земли и разошлись в разные стороны со страшными глазами. Кто они – люди, охотившиеся на зверя, или звери, возжелавшие охотиться на человека? Думайте сами…
Когда пульс в висках становится невыносимым, и ты слышишь его уже громким Ту-Тум, Тум-Ту, Ту… Ноги твои идут в такт ему, когда быстро, когда медленно, иногда приходится бежать, ведь зверя ты должен чуять всем телом, всем своим единым целым, прислушиваясь к запаху ветра и помоек. Иногда тебя отвлекают менты или обнаглевшие попрошайки, ты должен устранить преграду на своём пути, не обращая внимания на кровь.
Всё происходило медленно, а иногда неслось со страшной яростью. Медленно вставало и садилось солнце, выползала ленивая луна, ухмыляясь и ожидая развязки. Они встречались по ночам:
– Ты что-нибудь видел?
Самый молодой из них был более яростен:
– Да, даже слышал, откуда был этот трусливый запах. По-моему, я попал на след.
– Ты не ошибся? – в тайне порадовался другой.
– Нет.
– А может, мы найдем случайно крысу, попавшую под ноги?
– Нет. А если так, то эту крысу тоже нельзя оставлять.
– Завтра, если ты не соврал, она выползет из норы. Если мы сойдемся в одно и то же время, в одном и том же месте, то ты не ошибся, друг мой.
Две тени снова разошлись. И снова ярким знамением вставало солнце, пылало жарко, потом поплыло обратно.
Из дневника практиканта.
Как всё неоднозначно в этом мире!
Перед выпиской у меня всё же состоялась беседа с Ерасовым Женей. Он искренне изумился моему предостережению держаться более настороженно в общении с Наумовым, и, преодолев какие-то внутренние сомнения, Женя всё-таки решился и рассказал мне, что, как оказалось, Наумов наоборот помог ему, был единственным человеком, оказавшим ему поддержку, был ему другом. И чудо своего исцеления Ерасов полностью считает заслугой доброй и искренней заботы Наумова.
Что же всё это значит? Что происходит? Неужели в душе Наумова идёт битва? Битва добра и зла. Человек, в одно мгновение превращающий другого, такого же как он, в кровавое месиво. Этот же человек в следующий момент протягивает руку ещё одному человеку. И тащит его, и старается, хотя сам-то еле живёт, скованный болезнью.
И теперь, открыв для себя Наумова через сочувствование, то самое, о котором писал Карл глубокоуважаемый Юнг, я вдруг задался вопросом – а битва ли это? Неужели мы должны сделать однозначный выбор в пользу лишь одной стороны? Выбрав зло, стать тотально плохими, или, выбрав добро, стать ванильно добрыми. Ведь и в том, и в другом случае мы выбираем однобокий, одноцветный мир. Мир – или только чёрный, или только белый. А не может ли быть, что именно противостояние тёмных и светлых сил в душе человеческой раскрашивает жизнь нашу разноцветными красками, давая ощутить холод ненависти, жажду мести, теплоту руки другого, горечь, когда предаешь и когда предают, надежду, которая никогда не умирает.
Может быть, Бог и не задумывал битвы и противостояния, а это всего лишь мы неверно толкуем Его творение? Может быть, Бог задумал игру? Игру добра и зла. Игру света и тени. Игру, которая ежедневно разворачивается внутри и вне нас и не имеет выигравших и проигравших. Ведь завтра будет новый день, и он принесет новые вопросы, новые повороты, новые вызовы. И может быть, завтра ты проиграешь опять…
«Кондак»
«Душе моя, почто грехами богатееши, почто волю диаволю твориши, в чесом надежду полагаеши? Престани от сих и обратися к Богу с плачем, зовущи: милосерде Господи, помилуй мя грешнаго».
«Икос»
«Помысли, душе моя, горький час смерти и страшный суд Творца твоего и Бога: Ангели бо грознии поймут тя, душе, и в вечный огнь введут: убо прежде смерти покайся, вопиющи: Господи, помилуй мя грешнаго».
Зверь уже давно присмотрел свою новую жертву. Он видел, как она ночью возвращается домой с работы, замечал, в какое время она проходит самые тёмные и глухие места, отмечал для себя её график. Он уже мысленно упивался нечеловеческим удовольствием, которое получит, когда будет терзать, убивать и насиловать её. Запуская свои безумные фантазии так далеко, он даже в кошмарных снах не мог себе представить, что уже две чёрные тени увидели его в отражении безумной луны, шли по следу на его запах, читали его сокровенные мысли, с помощью ветра надвигаясь с разных сторон, сметая всё на своем пути. Тени не похожие ни на людей, ни на животных, возжелавшие убить зверя, не оставляя ни одного шанса на спасение. И эти существа не успокоятся ни на минуту, пока их путь не остановит человека, который, по их мнению, давно перестал быть им. И не успокоятся, пока не прольётся его кровь и не остановится мерзкое сердце.
Зверь улыбался, когда появился хрупкий женский силуэт, всё было по часам, она приближалась, он готовился к прыжку, нож был наготове. Один, два, три… Он повалил её на спину, затыкая рот.
– Кричи, кричи, всё равно тебя никто не услышит, – хохотал он, как вдруг ему ответил ветер, и смех смешался со страхом.
–Услышит, услышит, – донеслось с другой стороны.
В испуге он оттолкнул девушку и схватился за нож.
– Кто здесь?
Две пары блестящих глаз надвигались с разных сторон. Он сам выбрал место, откуда не было возможности бежать, и он кинулся на одного из наступающих. Нож с нечеловеческой силой был выбит из руки и с лязгом отрикошетил об асфальт. От сильного удара тело оторвалось от земли и шлёпнулось вниз, корчась от боли.
– Не надо… Не надо…
– Смотри в мои глаза, тебе давно пора в ад.
Лицо молодого пришельца из темноты было бледное от света луны. Голова зверя с хрустом развернулась на сто восемьдесят градусов.
– Малыш, ты меня снова удивил, на охоте тебе нет равных.
Сон свинцовой тяжестью наваливался, туманя беспокойством, страхом и кошмаром.
Круглый стол
– Заходите, господа, в этой комнате жучков нет.
– Точно? – недоверчиво оглядывал всё Вяземский.
– Был один, конечно, – скривил мину Гульц, – но я аккуратнейшим образом установил его в туалете. Пусть послушают необузданные порывы души и человеческой плоти.
– Тогда за дело, – уселся в кресло Чесноков.
Вяземский, почесывая усы, уставился на полковника:
– Слушай, когда я узнал, что Васютин главарь мафиозной структуры, меня уже как-то мало интересовало, кто его взорвал. Как работник прокураторы, я считаю, что главнее предоставить Архипову доказательства коррумпированности и криминальности Липецкой области. Информации от Орлова слишком мало для возбуждения дела, ну а если их и доведут до суда, то с такими доказательствами обвинения просто рухнут. И вообще, как мы теперь будем работать, в каком направлении?
– Нужно работать в обеих, – нахмурился Чесноков.
– А сил-то хватит? Нас всего-то, если считать, четверо, а их, судя по списку…
– Главное, что бы хватило мозгов.
В комнате было накурено так, что воздух казался густым и с трудом пролезал в ноздри. Напряжение, выраженное на лицах собравшихся, дорисовывало картину конспиративной квартиры.
Гульц на листе бумаге нарисовал небольшую пирамиду, в вершине треугольника он поставил жирную точку.
– С чем мы имеем дело? С очень сильной группировкой. Васютину нужно было бы в КГБ работать, хорошую бы карьеру построил. Рассуждал он довольно трезво – основу своей организации составил из опытных, обученных офицеров, занимающих посты в силовых органах. СОБР на переднем плане, а в виде кукол – такие, как Толик ББ.
– СОБР, – констатировал Вяземский, – Но как он держал всех в кулаке, оставаясь не засвеченным, нигде не фигурирующим?
– Но всё-таки ведь он где-то засветился, – вставил Костя, – иначе как бы на него вышли.
– Кто на него вышел, был умнее и сильнее Васютина. Кстати, ББ, – улыбнулся Гульц. – Мы видели на кассете, что Борисов убил и изнасиловал девушку. Шантаж – вот на чём держалась основа контроля всей организации. Людей он не нанимал, не привлекал, он их вербовал.
– Трудновато нарыть на каждого что-либо серьёзное, – возразил Маликов.
– Ну, зачем обязательно рыть? Можно подставить под статью. Я вот знал одну историю. Ехал один большой человек, выпивший, со дня рождения, и ему под колёса подбросили бомжа. Дядя сел за непредумышленное убийство, а кто-то занял его место. Так ничего и не доказали. Это один из вариантов. Судя по всему, организация у Васютина была неплохо развита. Ты задумайся только, что они могли наизобретать?
– Итак, оборотни в погонах выбрали выжидательную позицию, установили наблюдение, прослушивание. Предпринимать сейчас что-либо опасно, какие-либо действия против нас могут обернуться более тяжёлыми последствиями. Мы же до этого дня ходили вокруг да около, поэтому нам нужно думать, что делать дальше, – Вяземский уставил вопросительный взгляд на Чеснокова. – Без Архипова нам не обойтись. Но ему нужны веские доказательства, и добыть их нужно без лишнего шума.
– Итак, – начал Чесноков, – Васютин создал мощную коррумпированную организацию, занимающуюся самым прибыльным в мире бизнесом – наркотиками, сам при этом оставался в тени. На первый взгляд, эта пирамида идеальна, потому как люди, задействованные в ней, представляют силовые структуры. Устранение каких-либо звеньев из механизма не является невосполнимой потерей для всей машины. Тем не менее, Васютина вычислили, и, вероятно, даже его убийство не разломало бы механизм, ибо свято место пусто не бывает. Как поступил киллер? Он организует взрыв, замаскированный под террористический акт, указывающий на чеченских сепаратистов, то есть, заведомо зная, что расследование будет вестись не силами липецких оперативников, а бригадой из Москвы. А рано или поздно мы всё-таки докопаемся до истины.
– А что у нас получается с Борисовым? – вставил Маликов.
– Наркотики и деньги куда-то ушли. Видно, тому, кто и заказал всю эту песню. Плюс, по некоторым данным, в Воронеже цены на наркоту падают, а в Липецке взлетают. Можно предположить, что партия ушла туда.
– А Орлов? Не мог заказать полковника? – предположил Вяземский.
– Это вряд ли. Он бы тогда ни за что не связался бы со мной. И вообще у него другой, будем говорить, почти законный бизнес, хоть и начинал…
– Вероятность, конечно, есть, – Гульц почесал свой бритый затылок. – Пирамида Васютина всё время укреплялась и подминала под себя прибыльный бизнес, плюс деньги от наркоты. Но вряд ли Орлов был бы сейчас в живых, если это был он. Матёрые волки Васютина уже бы догрызали его кости. Тут кто-то другой, и этот кто-то продумал и сработал красиво, вместо улик, оставляя за собой одни знаки вопроса.
– Выясняются следующие обстоятельства – Васютин перед взрывом, – продолжал Чесноков, – ездил в охранную организацию «Щит». На этой территории был его подпольный офис, и там что-то произошло, какой-то инцидент.
– По-моему, идеальное место, чтобы хранить важные документы, ты так не считаешь? – спросил Гульц, – Продать бизнес, выкрасть документы, взорвать руководителя, и сделать это без проколов. Кому это под силу? Одному человеку, бригаде или не менее сильной организации?
– Теперь, хоть понятно, кто нас пасёт: бандиты – вряд ли, это либо Васютинские, как ты говорил, воины, – Вяземский закурил, – либо те, кто завалили Васютина. Тоже одни знаки вопроса.
– Один из ярких примеров талантов Васютина. В эпоху беспредельных денежных отношений возродить революционную идею начала века, достойную Феликса Дзержинского. – Гульц поднялся со стула и зашагал по комнате. – Командир СОБРа выстраивал своих бравых, матёрых бойцов – «Браты! Мы защищаем честь нашей многострадальной родины кровью и потом, мы теряем своих товарищей в горячих точках, мы защищаем наших отцов, детей, жён. И только мы можем избавить страну от всякой мрази, продажных чиновников, наглых бандитов. Мы их будем давить, давить и давить». И я представляю, с каким удовольствием они втаптывали в асфальт сытые, бритые рожи, и, застегивая наручники с хрустом костей, отправляли их в изолятор. Опытные опера шили им дела: кому наркотики подкинут, кому оружие. И никто не смел возразить такой силе, потому что знал, что завтра они могут передернуть автоматы и прийти к нему, не обращая никакого внимания на звание, чин и должность. И бойцы так и не поймут, что это был передел интересов в пользу оборотней в погонах. Правда, красиво и талантливо?
Чесноков разложил листы, среди которых была стопка фотографий, сделанных на похоронах Васютина. Люди в милицейской форме со скорбью на лицах. О чём они горевали больше, что остались без хозяина или о том, куда теперь попадут украденные документы полковника.
– Теперь по Наумову. Ознакомьтесь с рядом преступлений, совершённых в центральном Черноземье. Могу объяснить, почему я их связал воедино, – Чесноков стал передавать листы коллегам.
– А у Наумова есть права на вождение автомобиля? – спросил посерьёзневший Гульц.
– Да вроде нет. А почему ты спрашиваешь? – оторвал голову от бумаг Вяземский.
– А как ты предполагаешь, как можно совершить такое количество преступлений, если, конечно, Чесноков прав, в разных регионах. Да и вообще, обрати внимание на специфику, мобильность один из козырей, если Наумов не умеет ездить, то его смело можно вычёркивать.
– Умеет, – вдруг произнес Костя, – и неплохо умеет.
Все дружно посмотрели на Маликова: – Ну-ка, ну-ка…
– Я слышал, что он даже для ремонта на яму машины сам не загонял, – сказал Вяземский.
Костя достал из кармана аудиоплеер.
– Это что такое? – заинтересовался Вяземский.
– Да я иногда пользуюсь, – Костя нажал на воспроизведение и положил на стол, – я ещё раз беседовал с его начальником по поводу машины.
Все замолчали, из плеера послышались голоса: «Вы мне можете уточнить, Наумов водит машину? – произнёс голос Маликова.
Раздался весёлый смех человека:
– Расскажу одну историю, как вспомню, до сих пор смеюсь. Отдыхали мы как-то в бане, тут, на территории завода, были со мной, не будем уточнять, одни большие люди. Ну и засиделись, никак перебрали. Кто поведёт машину:
– Давай я, я трезвый, – один говорит.
– Да меня ни один гаишник не остановит.
– А я с вами с пьяными в машину не сяду, – в общем идёт такая дискуссия, я тут решил позвонить в гараж, ребята иногда допоздна бывают. Берёт трубку Наумов.
– Ты там один?
– Один.
– Тогда подходи к нам.
Стоим четверо, у машины топчемся. Пришел Наумов, говорит, мол, прав у него нет. Ну, хозяин машины тут расхорохорился: «А ты что, не мужик, только на велосипеде кататься, садись на мой «Мерседес», учить буду, может, больше в жизни никогда не поездишь!»
Ну, видно, Наумова это задело. Сели, хозяин за переднее сидение, мы сзади. На удивление, Наумов завёл, плавно тронулся и спокойно поехал, как будто бы на ней всю жизнь ездил. Хозяин машины не унимался:
– Чего ты волочешься, как на «Запорожце», ты нас год везти будешь, знаешь какая это машина.
Зря он это сказал.
– Куда ехать? – спросил Наумов.
– В «Торнадо».
И как надавил на всю, нас вдавило в сиденье. Машина взлетала на подъемах и приземлялась, как в американских фильмах, на поворотах шины дымились со страшным визгом. А погода сырая была, страшно всем стало, никто слова сказать не может, не успели очухаться, как машина припарковалась у казино. Протрезвели мигом, думали – сиденья обделаем.
– Ну вот, приехали. Я пошёл, – и хлопнул дверью.
Минут через пять хозяин машины опомнился:
– Это ещё что за лётчик-испытатель тут был? Где мы? Какое ещё казино? На такси домой к жене и детям. Вот, сволочь, вся жизнь перед глазами пролетела.
До сих пор смеюсь, ей-богу».
Костя выключил плеер.
– Так, это что же получается, капитан, – Чесноков стал немного серьёзнее и суровее, несмотря на весёлые усмешки остальных, – вы не считаете своей необходимостью мне докладываться. Что-то вроде собственного расследования?
– Времени не было, товарищ полковник.
– Значит вр…
Гульц со злости ударил кулаком по столу:
– Вот, только не надо, дядя Вова! Кто-то у нас, вообще, решил поиграть в гениального Шерлока Холмса. С Орловым связался, в одного мозгует, и, в конечном итоге, наш гений подставил всех. Если бы я не почуял неладное, нас бы до сих пор слушали, и ещё неизвестно, имели ли они доступ к факсу, а то и Орлова твоего грохнут через пару дней.
В комнате повисла неприятная пауза, все смотрели на Чеснокова.
– Ладно, не буксуй. Костя, что-нибудь ещё нового не нарыл?
– Да принципиально нового ничего, всё на ту же тему, – он нажал плеер.
Плеер зашуршал, послышались голоса:
«Сначала говорил Костик:
– Скажите, Валерий Анатольевич, что произошло с вами двадцатого февраля?
– Понимаете, товарищ капитан, в моем бизнесе очень много конкурентов и недоброжелателей. Я по глупой легкомысленности поставил машину на стоянку и направился домой пешком, там не далеко. И появились эти четыре человека, их со стопроцентной уверенностью назвать уличными хулиганами нельзя: крепкие, организованные, никакого лишнего шума, молча, меня окружили. В руках бейсбольные биты. Меня ударили в живот, и я обречённо лежал, ожидая своей участи. Сквозь боль я почувствовал какую-то заминку. Меня перестали бить. Я поднял глаза и увидел, человека в чёрном. Он стоял метрах в трёх, улыбался страшным оскалом, чему-то радуясь. Можно подумать, что он пьяный или под наркотиками, потому что взгляд был нездоровый. Нападавшие, молча, переглянулись, и один из четверых пошёл на этого человека с битой. Я услышал три звука: приглушенный стук от удара, шлепок от падающего тела и звон алюминиевой биты об асфальт. Я такого не видел даже в крутых боевиках. Тело нападавшего пролетело несколько метров и больше не шевельнулось. Остальные, забыв про меня, ринулись на незнакомца. Своим взглядом он их как бы обрёк на гибель. Этот человек был в три раза быстрее и намного сильнее их. Молчаливая и жестокая битва прошла молниеносно. Будто бы хрупкие сухие ветки рухнули под навесом чего-то тяжелого и противоестественного. Кровь и страшная тишина, я вышел из оцепенения, и побежал к подъезду. Из окна квартиры, когда вызвал милицию, этого человека я уже не видел, лишь только тела и биты на асфальте. Меня тогда терзало сомнение, был ли этот человек или не было, может, мне всё это привиделось? Но когда скорая забирала тела, ко мне возвратилась реальность.
В плеере послышался голос Маликова, и зашуршала бумага.
– Скажите, этот человек…
– Очень, очень, похож, но…
– Что, глаза…? Не такие…?
– Да, а как вы узнали?
– Работа такая. Спасибо за рассказ».
Костя выключил плеер.
– Да, очень интересно, – сказал Вяземский, – но после всего ранее известного, почему-то ничуть не удивительно. – Он принялся вертеть рукой плеер, – Интересная вещь. Ты часто им пользуешься?
– Приходится.
Вяземский нажал плеер на воспроизведение и хотел было выключить, как из плеера послышался женский голос.
– А это кто?
– Мотылёк.
«– Аня, я прошу вас рассказать мне о том нападении на вас, – после небольшой паузы, когда девушка не ответила, голос Маликова послышался в плеере снова, – в тот день, когда вам помог Наумов, хотелось бы узнать, как это произошло.
– Зачем?
– Но ведь они снова могут напасть, и нужно как-то от этого оградить себя, есть ведь всё-таки закон…
– Капитан, я абсолютно уверена, что не будь у вас пистолета в кобуре, и вы бы не имели разряда по стрельбе, вы бы, находясь в той толпе, так же, как и все трусливо бы наблюдали, увидев эти бритые рожи. В последнюю встречу Наумов сказал, что бояться мне нечего, они больше не появятся. И я ему верю, капитан. Что вы хотите узнать? Как он это сделал? Он не кричал: «Милиция, помогите!» Он подобрал камень с асфальта, и разбил им их головы. Было страшно смотреть, но я радовалась, когда кто-то так жестоко может за меня заступиться. Одного он бил о колесо машины головой, пока оно не покраснело от крови, и дверью, если не сломал, то сильно повредил другому руку. Что, это вы хотите услышать? – голос её повысился, и наполнился презрением и силой. – Мне продолжать? Если всё это вы хотите использовать против Наумова, я вам не помощница».
Плеер замолк, кассета кончилась.
– У тебя, что есть разряд по стрельбе? – обратился к Косте Вяземский.
– Первый.
– Ты ей похвастался, наверное?
– Нет.
– А откуда она знает?
– Я не знаю. Я её, вообще, если честно, немного побаиваюсь, улавливает абсолютно всё, иной раз думаешь, кто кого допрашивает.
– Валентин, не перебивай по пустякам. Дальше, Костик, – Гульц закурил сигарету.
– Я стал искать этих бритоголовых, думал, может уже мёртвые, где в морге. Оказывается, нет, просто сбежали из города. Ребята, действительно, не из простых хулиганов, отсидели, да не мелкие. Думаю, как они простили, что их публично опустили? Жили они в разных местах, в одну ночь всем подкидывают по дохлой крысе без головы, и простреливают все четыре колеса у джипа. После такого предупреждения они смываются.
– Как же он их всех четверых за одну ночь вычислил, и где машину ставят, узнал? – Вяземский посмотрел на Гульца.
– И причём живут они друг от друга довольно-таки далеко, – добавил Костя.
– Может, ему помог кто?
– Это необъяснимые таланты, он оттого и безумен, что нормальный человек на это не способен, – Гульц выпустил клуб дыма. – Видишь, это даже в голову не вмещается.
– А если и впрямь он не один всё это сделал, – обратился ко всем Чесноков, – ведь такую версию опровергнуть нечем.
– Нечем, – подтвердил Гульц, – как и доказать тоже нечем. Есть один вариант как добраться до Наумова, но пока рано об этом говорить, да и вовсе ненадёжный. Я предлагаю пока заняться поисками доказательств преступной деятельности Васютина, а с Наумовым потом. Пора по коням, полковник, дел невпроворот.
***
Голубев вызвал к себе Захатского:
– Андрей Николаевич, тебе ехать в Москву на конференцию психотерапевтов. Почётная обязанность представлять нас. Выступишь с докладом, предоставишь свои новые работы.
В Захатском эта новость радости не вызвала. За многие годы к таким вещам остыл всякий энтузиазм: долгое время подготовки, много работы, полное убийство личного времени, командировочные, похожие на подачки нищему, бумажный диплом или благодарственное письмо, а после недельного отсутствия на тебя сваливается вся та работа, которая никуда не делась за неделю, а только поджидала тебя после поездок.
– Почему я? Например, у Сергея Ивановича много достойных вещей, пусть съездит, выступит.
– Да читал я… – Голубев снял очки и положил их на стол, потирая глаза – Никого этим не удивишь, тем более практикующих специалистов. Да я тебя, в принципе, понимаю, но мне звонили, про тебя спрашивали: «Будет ли Захатский?» Там тебя помнят, – Голубев погладил седые волосы. – И твои последние вещи: о маниакально-депрессивном психозе.… Это очень сильно, даже удивляет, откуда ты их черпаешь, меня проняло. А ты знаешь, я многое видел – это дорого стоит. Короче, даже не смей возражать, будешь представлять нашу нищую медицину в Москве. Да, и те выговоры, что ты налепил, испортили мне все показатели. Хотел тебя разругать, но уже не буду. Начинайте готовиться, Андрей Николаевич.
Настроения это не прибавило, но всё же есть и плюсы: съездить, развеяться. В конце концов, может, в Москве погода лучше, чем в Липецке.
***
Колобов рылся в сейфе, корча недовольную рожу, было видно, что он что-то тщательно пытается найти, но у него это совсем не получается.
– Лёша, чего потерял-то, может, чем помочь, – интересовался Гульц.
– Да, никак не могу найти свою серебряную ложку, вот ведь прямо здесь и лежала, – психовал Колобов.
– Серебряная ложка, – качал головой Гульц. – А ты знаешь, Алексей, что у нас в России, чем красивее шпингалет в общественном туалете, тем он служит меньше, либо упрут, либо сломают, так что крючки из гвоздика, почитай, самые надёжные. Такой вот у нас русский менталитет.
– Какой туалет, какой общественный, это сейф, я его на ключ закрываю, тут важные документы хранятся.
– Игорь, – не обращая внимания на возмущения Колобова, вмешался в диалог Вяземский, – ты, когда говорил о менталитете, кого из ментов имел в виду? Себя, меня или Костика? Кстати, мне понравилось, по-моему, очень сильно получилось: наш русский менталитет! И кто это говорит? Человек с исконно русской фамилией – Игорь Гульц.
– Я бы сказал, что Вяземский куда знаменитее – древний дворянский род. Но видел бы кто из твоих предков, как ты сморкаешься, когда по улице идёшь, что даже кошки по щелям прячутся, – в гробу бы перевернулись.