Но в жизни как бывает – отгремят одни волнения, а на горизонте уже набирают силу другие. Только отгоревали и наладились жить просто и радостно, как выросла внучка. Стала рваться из налаженного. Держать нельзя – здесь не то что жениха хорошего не найти и себя потерять можно. В маленьких селах только старикам не потеряться.
Так со всеми этими мыслями и пришли они к этому дню. Бабушка возится с духовкой, делает свое привычное, а Полина пьет чай у окна и за этим привычным наблюдает. В одном она насчет сегодня не ошиблась – привычное действительно преобразилось. Оно отдалилось и будто не пускает в себя. Повседневность стала недоступной, но это не похоже на праздник. Оказалось, что и часы не хочется торопить, наоборот – цепляться бы за каждый, растягивать на минуты.
Снова тоска, от которой хочется опустить глаза в кружку и не выдать себя. Спасает одно – морозный узор в облупленной раме и мысль, как он может опостылеть. Перестанет умилять и напоминать о детстве, а будет лишь раздражать тем, что кроме него и полюбоваться не на что.
Ведь кругом все замершее, тлеющее, стареющее, а там за окном, за шершавой наледью, которая больше не кажется неизведанным и волшебным, реальная неизведанная страна, но уже недоступная, упущенная. Нет, оставаться нельзя.
Лучше страшно, чем постыло.
Нарочно запугивая себя этим угнетающим сценарием, представляя, чем может обернуться ее трусость, Полина немного оживилась. Этот трюк всегда с ней срабатывал – если нужно перестать чего-то бояться, посмотри в противоположную от страха сторону. Часто там прячется чудовище пострашнее.
– Бабуля, я к родителям хочу сходить, давно не была, а сегодня надо, – Полина суеверно спохватилась на слове «попрощаться». Нехорошее это слово, тяжелое. Такими нельзя разбрасываться. Ведь она приедет. Обустроится немного, станет хоть чуть-чуть своей и приедет навестить. Может, год для этого потребуется, может, полгода, но не вечность же, на которую обычно прощаются…
Бабушка тяжело опустилась на табуретку, сжимая в чуть дрожащих руках кухонное полотенце и глядя на встревоженную с самого утра внучку. Ее и саму съедали тоска и беспокойство, хотелось отвлечься хоть на что-то привычное, бытовое. Да вот хотя бы руки от муки вытереть. Будто это так же важно, как все что произойдет сегодня. Будто любое повседневное дело имеет сегодня право на внимание. – Сходи, прогульнись… Хоть ветер стих. Да только ж, поди, не пролезешь к могилке, вон че неделями мело.
– Ничего, проточпу, – Полина поднялась, всполоснула чашку и, поцеловав бабушку в теплый, чуть солоноватый лоб, вышла из комнаты.
Оставшись одна, старуха тяжко вздохнула и тоже уставилась на уже подтаявший от домашнего тепла узор. Теперь кроме него ей больше не на что любоваться. От этой мысли, от вздоха, разбередившего черное от пережитого горя дно души, стало не по себе. Возникло болезненное ощущение схожести с тем, что уже довелось когда-то испытать. Но ведь тогда жизнь внезапно оборвалась, а сейчас-то должна новая начаться. И коли ей, бабке, нечего делать, нечем себя занимать – то будет сидеть тосковать, да в окно смотреть. А внучке, даст Бог, не до тоски будет. Уж сколько желаний и надежд у нее – пусть все исполнятся! Ее радостью и она жить и дышать сможет.