Законник

Дни осады Рубежа

Это было в дни самых жутких холодов. Аборигены перестали атаковать Рубеж, но осаду не сняли. Мы долго держались, прежде чем пойти на самые крайние меры. Я до сих пор ненавижу себя за то, что молча подчинился приказу Свиба. Впрочем, даже Гервиц подчинился. Свиб превратился в настоящее чудовище, одержимое жаждой жизни. Хуже всего, что мы были слишком раздавлены, чтобы противостоять ему.

Я ненавижу себя за то, что постоянно разглагольствовал о том, что хочу умереть, лишь бы всё происходящее закончилось. Но я был слишком слаб, чтобы пустить пулю в лоб или повеситься, как те парни, что покончили с кошмаром самым простым и элегантным способом. Я был готов барахтаться в окружающем ужасе до самого конца, потому что…

…потому что я жалел самого себя.

Несколько дней мы не ели вообще ничего. В городе попросту не было еды. Все домашние животные, крысы, птицы, даже волки-трупоеды уже были приготовлены в пищу.

А мы просто слонялись как призраки по серому, занесённому снегом Рубежу и думали о том, как не умереть с голоду. Как дожить до конца дня. Очередного мрачного дня, не сулящего впереди ничего хорошего.

Время тянулось бесконечно. Небо темнело над заброшенными, цвета пепла, домами. Завывал ветер, раскачивая на ветру ржавую черепицу. Давно покинутые парки были занесены снегом. Снегом, что укрывал десятки окоченевших трупов людей, что свалились замертво от голода, холода и болезней.

Лишь в одном квартале Рубежа теплилась жизнь.

Остатки армии ополченцев и батальонов фронтменов вместе с крошечными частями мирного населения молча бродили туда-сюда, чтобы согреться. Зато тёплой одежды теперь хватало на всех.

Я стоял на улице, одной из множества в зловещем лабиринте Рубежа, и смотрел на посиневший труп в форме ополченца, лежавший в груде замёрзших тел. Лицо его было занесено снегом. Чьи-то шаги заскрипели неподалёку.

Я наклонился и смахнул снег. Из-под примёрзшего кожаного подшлемника на меня мёртвыми глазами смотрела Сегетта. Я уставился ей прямо в глаза на несколько минут, не ощущая ничего и не слыша иных звуков, кроме давящей тишины, разбавленной лишь скрипом снега и воем метели.

– Эйдель, – позвал меня Эрвинд Гез, – мне нужно тебе кое-что рассказать. Лейхель хочет, чтобы ты знал.

Он отвёл меня в расположение. Как мало осталось от нашего воинства… Был я, Гез, Свиб, Гервиц… кажется, всё. Клайвз умирал в лечебнице. Ему тоже была нужна еда. Чувствуя свою вину, которую мне не искупить вовеки, я предложил и его привлечь к отвратительному мероприятию, в которое мы ввязались.

Мы планировали это несколько дней, в сущности, боясь сделать, то, что мы в итоге сделали.

Слишком уж мерзким это было, что на словах, что на деле. Если бы я мог вернуться назад, отмотать время, я бы никогда не допустил такого варианта развития событий. Я бы убил себя, убил бы всех, кто должен был быть к этому причастен – но никогда бы не пошёл на это. Впрочем, это лишь пустые разглагольствования, и всё, что мне остаётся – дожить мой срок, отмеренный Мортаром, постоянно отравляя свой разум миазмами проклятых воспоминаний.

Мы дали клятву, что никто из нас не скажет никому ни слова, унеся в могилу слова о том, что мы собирались провернуть.

Гун Хагель не появлялся уже несколько недель. Ходили слухи о том, что он убежал подземным ходом. Мы пытались найти этот путь, но наткнулись лишь на подвал, полный человеческих костей.

Тогда, видимо, Свибу впервые и пришла эта идея. Таннегац был слишком напуган, чтобы противостоять. Он всегда был слаб, если говорить откровенно. Анализируя его поведение всё своё свободное время, которого у меня было полным-полно, я поневоле склонялся к выводу, что Гервиц был трусом и не справлялся с возложенной на него ответственностью командира.

Ну а в Тендере Свибе всегда горела жажда жизни, готовая привести его даже к такому…

От всех, кто населял Рубеж, когда мы впервые туда пришли, оставалось меньше одной пятой. Полегли практически все фронтмены. Ополченцы побросали оружие и попытались смыться. Аборигены им не дали. Всех, кто остался от их армии, можно было пересчитать по пальцам. А мы решили выжить любой ценой.

◆ ◆ ◆

Остатки героического ханготского батальона с удивительной доверчивостью вошли в нашу ловушку, которую мы устроили на заброшенной ферме неподалёку от стен Рубежа. В тот день впервые стояла ясная морозная погода, и высоко-высоко в горах был виден островерхий шпиль монастыря Мортара. Мы совершили своё злодеяние прямо под носом бога Смерти. Мы отказались от смерти и пошли на самый страшный из всех грехов, чтобы продлить бесполезную жизнь.

Мы напали на них из засады. Молча, сосредоточенно. Убили всех до единого. Их было столько же, сколько и нас. При себе у них оказалось лишь письмо, подписанное их настоящими именами. Ханготцы намеревались отправить его на Фронтир, хотя и знали, что никто не явится к ним на помощь.

Несколько раз остатки городских фронтменов Хангота пытались прорвать осаду аборигенов с той стороны. Теперь их трупами кормились волки-трупоеды.

Ни один солдат Фронтира не пришёл к нам на помощь. Нас давно похоронили заживо под чёрными стенами Рубежа. Мы стали покойниками, едва пересекли врата города тем дивным летним днём целую вечность назад.

Ханготцы не сражались. Они не пытались сопротивляться, зная, что всё кончено. Во многом благодаря стойкости этих людей мы до сих пор могли дышать. Они не провалили ни единого наступления и стояли насмерть во время самых смертоубийственных атак. Но судьбой им было уготовано погибнуть от рук своих братьев.

И тогда мы впервые попробовали на вкус человеческое мясо.

Мы разделали трупы и приготовили их на остатках топлива. Еды было вволю, но, кроме Свиба, есть почему-то никому не хотелось. Плоть была отвратительна на вкус – жёсткая и какая-то сладковатая.

Свиб сказал, что в первый раз всегда так. Я побоялся спрашивать, откуда ему это известно.

– Жизнь как карамельный леденец, – вдруг хмуро бросил он.

Мы недоуменно уставились на него, забыв прожевать остатки плоти покойников. Свиб поковырял в зубах и добавил:

– Либо ты сосёшь, либо вгрызаешься.

Мы вгрызались. Но жизнью назвать это было нельзя.

Пожалуй, лишь каннибализм позволил нам выжить в те дни. Мяса с четверых убитых ханготцев нам хватило на две недели, а ещё мы накормили Клайвза и его поставили на ноги. Конечно, мы не назвали ему источник провианта.

Парень и так сошёл с ума и не помнил даже своего имени, а также того, как он вообще тут оказался. Клайвз начал заикаться, страшно кричал ночами и мочился под себя. Мы полагали, что он не жилец.

Мы закопали кости несчастных за стенами Рубежа. Видимо, мало нам было грехов в жизни.

– Об этом никто не должен узнать, – печально проговорил Гервиц, качая головой.

Нам предстояло похоронить и наши имена.

Мы соорудили несколько деревянных надгробий, на которых значилось «Эйдель Тафт», «Эрвинд Гез», «Тендер Свиб» и «Гервиц Таннегац». Мы поклялись, что, если уйдём живыми, то до последнего дня будем молчать о том, что произошло в Рубеже.

Новые имена мы взяли из письма ханготцев. Клайвза не было с нами во время этого отвратительного ритуала, да и о происхождении мяса он по-прежнему не догадывался. Но мы решили держаться рядом с ним. При слове «Клайвз» из его глаз начинали течь слёзы, а губы дрожали.

– Одноногий, – как-то позвал его Эрвинд.

Тот откликнулся. Прозвище прижилось. До сих пор бедолага Клайвз не знает, что же на самом деле произошло в Рубеже в последние дни осады.

И никто никогда не расскажет ему об этом.

Мы унесём нашу страшную тайну с собой в могилу. Ни одна живая душа не должна знать о том, на что мы пошли ради спасения своих жизней.

Воспоминания об этом я пытался уничтожить долгие годы, потому как они были слишком мучительны и невыносимы для меня. В них – наша слабость.

Свиб, одержимый жаждой жизни и готовый убить ближнего своего, чтобы спасти самого себя. Лейхель, слишком трусливый, чтобы ему помешать. Эрвинд, эгоистичный и доверчивый. Я, преисполненный жалостью к самому себе.

◆ ◆ ◆

Аборигены ушли совершенно внезапно, несколько недель спустя, когда наши запасы человечины подходили к концу. День, который должен был стать самым светлым днём, таковым не стал.

Тишина давила на наши уши. Метель закончилась, но над городом вновь нависало печальное серое небо. Мы старались не смотреть никому в глаза.

Мы выстояли, но это не было победой. Мы уходили в молчании, лишь искоса поглядывая на груды трупов на улицах, на развалины ферм, на остатки осадного лагеря аборигенов.

Тишина следовала за нами по пятам. Несколько человек от слабости рухнули прямо по дороге домой. Мы даже не обернулись им вслед. А они не молили о помощи. Каждый знал, когда закончится его путь.

Единственный, кого мы тащили на санях, был Клайвз. Непонятно, зачем мы это делали, видимо, каждый надеялся таким образом хоть немного искупить грех.

Молчали до самого Оштерауса. Никому не рассказывали о том, что происходило в Рубеже. Жизнь оставила этот город. Всё было бесполезно – и наш отвратительный грех, взятый на душу, и гибель множества хороших людей, и пролитая кровь.

Но Рубеж показал, кто мы есть на самом деле. Не люди. Звери в человеческом обличии.

И до самой смерти, оставаясь в одиночестве, я буду слышать голос тишины. Той тишины, что с немым укором взирала на нас, когда мы убивали наших братьев на кладбище под чёрными стенами.

Той тишины, что напоминает мне о том, кто я есть.

Тишины, которая будет сопровождать меня по пути в Великое Ничто. Под бесконечный аккомпанемент которой Тысячеглазый Уладар будет взирать на меня своими мерзкими глазами. Под который Мортар будет судить меня – того, кто раньше судил во имя его.

Тишины, которая сведёт меня с ума.

Глава 53

Жизнь сделалась совершенно невыносимой после того, как Улисс заставил Фобоса вспомнить о том, что произошло в Рубеже. Скелет заставлял фронтмена думать о прошлом до тошноты. И когда бывший законник решил, что окончательно сходит с ума, в его голове что-то щёлкнуло в последний раз. И небеса прояснились.

– Искупить всё содеянное ты сможешь лишь в том случае, – наставлял Улисс, когда они ехали во внутренние земли, – если перестанешь жалеть самого себя. Самое дорогое, что у тебя есть – жалость к себе самому. Так отринь это. Подумай хоть о ком-то другом.

Но Фобос ничего не отвечал ему. И поначалу было трудно осознать, что магический скелет вовсе не осуждает фронтмена. Он говорил правильные вещи. Единственный путь, чтобы спасти душу – любовь. У законника появилась надежда.

Надежда даёт человеку крылья, и Фобос понимал, что они могут вырасти за спиной даже такого испорченного отброса общества, коим стал он.

Речи о любви к жизни от давно усопшего мертвеца заставили его усомниться в собственном мировоззрении, и, на краю его скованного холодной отстраненностью сознания, вновь появились крамольные мысли, которые касались Венды Дист. Вдруг скелет прав?

И хотя фронтмен отдавал себе отчёт, что его спутник является лишь фантазмом поражённого сознания и проецирует его, Фобоса, мысли, всё же он не мог избавиться от мелкой дрожи нетерпения, предшествующей встрече с Вендой. Он хотел быть с ней.

– И пусть весь мир катится в тартарары, – пробормотал себе под нос Фобос, въезжая под сень раскидистых дубов, с которых облетела листва.

– Верный настрой, командир, – усмехнулся скелет.

Вспышки чёрной меланхолии давно прошли и больше не беспокоили законника. Он был спокоен и предвкушал встречу, которая расставит всё по своим местам. Люди, живущие во внутренних землях, закрылись от сурового и ядовитого внешнего мира, а потому вели счастливую жизнь.

Так чем он хуже? Он вполне может присоединиться к ним. Пусть катится к чёрту его прежняя жизнь, пусть сгорит Оштераус, пусть от Фронтира не останется и камня на камне, это уже неважно.

Дорогу до поселения Фобос помнил очень хорошо. Когда впереди показалась конюшня Эйхорна, у законника увлажнились глаза, а в сердце хлынули тёплые воспоминания о днях, проведённых в этом месте.

Но что-то…

Что-то было не так.

Ничего не изменилось, но вместе с тем законник ощущал отчётливые перемены, гнездившиеся повсеместно. Он въехал во двор конюшни, слез с лошади и, растворив деревянную дверь, вошёл внутрь, чтобы поздороваться с конюхом. Улисс гремел костями следом за ним.

Эйхорн со своей женой обедал. Увидев Фобоса, он широко раскрыл от изумления глаза, после чего с широкой улыбкой бросился обнимать законника.

– Вернулся, чертяка, – усмехался конюх, – присаживайся, друг, отобедай вместе с нами.

Фобос, смущённый столь неожиданным гостеприимством, снял шляпу и сказал:

– Спасибо, Эйхорн, но я не хочу отнимать много времени. Я прибыл ненадолго и вскоре уеду.

Конюх расстроено почесал затылок.

– Ты, наверное, хочешь повидать старика Фельда? – спросил он.

– Да.

Эйхорн замялся.

– Что случилось?

– Старик Фельд две недели назад преставился, – мрачно ответил Эйхорн, садясь за стол и наливая полный стакан местной водки, – сердце остановилось. Закопали уже.

– Как раз когда тебя арестовали, – заметил скелет.

Фобос недобро посмотрел на него.

– Всё в порядке, парень? – осведомился Эйхорн, наливая второй стакан, – помянем его.

Он протянул стакан Фобосу, но тот помотал головой.

– Не пью, – ответил законник, надел шляпу и вышел на улицу.

Даже тщательно скрытый от всех внешних бурь и невзгод мирок способен разваливаться на части. Фобос уныло побрёл в сторону небольшого кладбища. Возле нового и блестящего могильного камня стояла скамейка, на которой сидела девушка с парой цветов в руках.

– Венда, – выдохнул Фобос.

Та посмотрела на него глазами, полными слёз.

Её лицо просветлело. Она бросила цветы и побежала к законнику. Фобос нежно заключил её в объятия.

– Боги, – рыдала она, уткнувшись ему в плечо, – ты вернулся.

Законник осторожно гладил её волосы.

– Брось, – тихо сказал он, – я здесь. Теперь я не дам случиться ничему плохому.

Она подняла заплаканные глаза и поцеловала Фобоса в губы. И лавина чувств накрыла его с головой. Улисс стоял рядом, застенчивая ковыряя ногой землю.

– Закончили, голубки? – спросил он, когда Фобос, улыбаясь, смотрел в глаза своей возлюбленной.

– Пойдём домой, – сказал законник и, взяв Венду за руку, пошёл в сторону её дома.

А она беспрестанно рассказывала ему, что произошло за время его отсутствия, и что старик Фельд каждый вечер выходил из дома и ждал возвращения Фобоса, и что она сама планировала взять лошадь у Эйхорна и поехать в Лигинар, и как она ждала его, и как сильно она его любит.

И эти слова целебным бальзамом сыпались на израненное сердце законника, и прижимая к себе любовь всей своей жизни, он чувствовал, как всеобъемлющее и чистое чувство выгоняет всё темное и злое из его души.

Наконец, впереди показался домишко, в котором жила девушка. Фобос открыл дверь и галантно поклонился.

– После вас, – сказал он, пропуская Венду вперёд.

Девушка вошла внутрь и остановилась как вкопанная, так что Фобос столкнулся с ней, запирая дверь.

– Что слу…, – начал говорить он, но осёкся, увидев, что они не одни, – о, нет. Боги, нет! Только не это!

За столом, улыбаясь своей печальной улыбкой, сидел человек с чёрными провалами вместо глаз.

◆ ◆ ◆

– Здравствуй, старый друг, – тихо сказал Рейд, вставая из-за стола, – полагаю, ты удивлён нашей встрече.

– Убирайся отсюда, – прошипел Фобос, выхватывая «Насмешника» и заслоняя собой Венду. Улисс стоял в стороне и смотрел в пол, – убирайся, сукин сын!

– Кто это, Фобос, и что ему нужно? – жалобно спросила Венда.

Она была смертельно напугана и дрожала.

– Тебе ни к чему это знать, – ответил Рейд, подходя ближе к Фобосу.

Законник выстрелил. Венда закричала и зажала уши руками. Но выстрел не причинил никакого вреда.

– Ты же знаешь, чем всё закончится, – сказал слепец, – ты знал это с самого начала.

– Можешь убить меня, – проскрежетал законник, – но на колени я не встану.

– Убить тебя – слишком просто, – задумчиво ответил ему Рейд, подзывая к себе Улисса, – и это не то, чего мы хотим. Давай девчонку к столу, скелет, – распорядился он.

– Прости, командир. Он слишком силён. Он наделяет меня властью над живыми против моей воли, – плачущим голосом сказал Улисс и, словно повинуясь магическому импульсу, схватил Венду.

– Оно тащит меня! – зарыдала Венда.

Она, конечно, не видела скелета. Для неё происходящее являлось лишь непреодолимым магическим порывом, мешавшим ей двигаться. Фобос кинулся к скелету, но не смог разжать цепкую хватку костяных рук.

– Отпусти её, тварь! – рявкнул законник.

– Не могу, – проскулил Улисс, выполняя приказ Рейда, с видом победителя стоявшего рядом, – оно сильнее меня. Прости, командир. Прости. Ты же знаешь, я не хотел этого. Но я не могу помешать воле богов.

Фобос зарычал и, бросив полный ненависти взгляд на Рейда, приставил «Насмешника» к собственному виску.

– Я всегда знал, что всё закончится этим, – глухо пробормотал он, – все кошмары были порождены тем, что сидит в моём черепе. И сегодня я разом покончу со всем.

– Фобос, нет! – крикнула Венда, но Улисс зажал ей рот и усадил на стол, крепко схватив руки.

Рейд лишь засмеялся печальным смехом.

– Неужели ты забыл, кто именно поведёт твою душу в Небытие? – спросил он, приближаясь к Венде, – неужели ты хочешь казаться настолько глупым, Фобос Тервин? Или тебе больше нравится Эйдель Тафт? Ведь я – бог, что встречает мёртвых на той стороне. И тебе никуда от меня не деться.

Голос вновь зазвучал внутри головы Фобоса. Тысячи голосов. Тысячи криков убитых детей. Тысячи предсмертных воплей заживо сгорающих трактирщиков. Миллионы воплей ведьм. Адский многоголосый хор тварей из потустороннего мира.

Мир вновь перевернулся вверх ногами, и Фобос упал на колени, обхватив голову руками.

– Хватит! – простонал он, – я этого не вынесу!

А голоса звучали, раздирая на части помутнённый рассудок законника.

Больше не было хижины, в которой жила Венда.

Не было ясного синего неба над головой.

Было лишь красное солнце, застилавшее всё пространство до горизонта.

Были мёртвые скалы и гигантская фигура Мортара на троне, растянувшаяся на весь небосвод и буравящая Фобоса своим взглядом.

– Не серди нас, законник, – сказал Рейд, – мы устали от твоих проделок. Ты примешь волю Мортара и станешь его десницей.

– Нет! – отчаянно сопротивляясь, проревел Фобос, – ни за что! Оставь меня в покое! Дай мне жизнь!

– Это и есть жизнь, которую ты хотел, – печально сказал бог.

Он стоял в своих чёрных доспехах посреди скалистой равнины, поросшей кровавым быльём.

А из-за спины шли люди.

Все, чью жизнь оборвал Фобос.

Все, в чью жизнь он принёс страдание. Они молча брели и с тоской смотрели в глаза Фобоса. Он попытался укрыться, но нигде ему нельзя было спрятаться от пронзительных взглядов тех, кто погиб от его руки.

Там был и сгоревший заживо трактирщик, и ханготские дезертиры, и лигийские солдаты, и Танго, и Хорнет, и Драйтер, и хафенбаумский капитан, и родители Фобоса…

И настоящий Фобос был там, и все остальные ханготцы, которых они съели в Рубеже… И бедолага Клайвз ковылял на одной ноге, с укором глядя на Фобоса.

И они брели, а он смотрел им в глаза и бормотал: «Простите… простите».

Внезапно, Рейд исчез. Напротив Фобоса стояла его точная копия. В руке он держал клинок.

«Нельзя стать десницей бога, не заплатив за то свою цену. Мортар забрал у меня самое дорогое, что у меня было – мои острые глаза, видевшие дальше, чем нужно».

Двойник протянул клинок Фобосу.

– Самое дорогое, что было в твоей жизни – это жалость к самому себе. Перережь мне горло. Покончи с жалостью, – тихо сказал он, – Всё закончится, Эйдель. Мы увидимся на той стороне. Но тебе будет даровано спокойствие, которое ты искал.

Законник взял нож в руки.

Мёртвые исчезли.

Какофония звуков больше не звучала в его голове. Был только он и другой Фобос, задравший голову.

– Давай же, – поторопил его двойник, – режь.

– И всё закончится? – недоверчиво спросил Фобос, – ты исчезнешь?

– Да, – улыбнувшись, ответил двойник, – приступай.

Он схватил свою копию за волосы и провёл лезвием по горлу. Хлынула чёрная кровь.

– Замечательно, – прохрипел двойник, пуская ртом кровавые пузыри.

Равнина исчезла. Фобос стоял в хижине Венды, держа её левой рукой за волосы. Девушка со смертельным ужасом смотрела ему в глаза.

– Фобос, милый… – простонала она, хватая ртом воздух.

Вдоль её шеи тянулся отвратительный кровавый след. Законник в тупом оцепенении уставился на девушку.

– Нет, – только и сказал он.

Венда схватилась за горло, пытаясь остановить кровь.

– Фобос, – жалобно прохрипела она, пуская изо рта кровь, – Фобос…

Она потянула свои окровавленные руки к законнику и упала на пол, тяжело хрипя. Законник отступил на шаг. Всё было как в тумане, будто его ударили чем-то тяжёлым по голове. Он смотрел на то, как умирает девушка и не понимал, что происходит. Он не верил своим глазам. В нём не осталось жизни. Фобос упал на колени и горько зарыдал.

Рейд материализовался в воздухе прямо напротив него и аккуратно взял окровавленный клинок в руки. Улисса нигде не было, словно скелет никогда и не появлялся в жизни законника.

– Стать тем, что ты ненавидишь больше всего, – изрёк Рейд, – есть величайшая благодетель для того, кто желает исполнить высшую волю богов. Это говорит лишь о том, что ты переступил ту грань, столь привычную многим смертным, когда ты чего-то боялся или руководствовался своими желаниями.

Он провёл ножом по плечу Фобоса, разодрав тому сюртук и рубаху. Законник не почувствовал боли от пореза, а лишь тупо смотрел на мёртвую Венду и бормотал себе под нос: «Нет… Нет…».

– Сим нарекаю тебя десницей божьей, – сказал Рейд, – встань же, приближённый!

Фобос повиновался. Рейд щёлкнул пальцами, и тело Венды превратилось в кучку праха.

– Теперь ты один из нас, – сказал он, убирая клинок в ножны, – теперь всё закончилось.

– Всё закончилось… – глухо повторил Фобос, ошарашенно глядя на Рейда.

Его разум вновь был чист. Не было в нём ни Венды, ни любви, ни жалости.

– Скажи мне, что ты чувствуешь, Фобос? – спросил бог.

– Предназначение, – ответил законник. По его рукам заструилось синее пламя. Слова сами возникали в его голове, будто он читал по книге, которую боги положили внутрь его черепа, – я ощущаю, что должен исполнить волю Мортара.

– Ты был рождён для этого, законник, – сказал Рейд, мягко беря Фобоса под руку и выводя его из хижины, в которой все предметы начали обращаться в прах и рассыпаться, – ты всю жизнь, сам того не осознавая, шёл к этому. И мы ответили на твой зов.

– Мир содрогнётся, – тихо сказал Фобос, – нечестивая буря пронесётся над ним…

– …и обратит в прах все истины, убеждения и добродетели, – закончил за него Рейд, – теперь ты знаешь, что делать.