Законник

– Я не с тобой разговариваю, – метнув глазами молнию, ответил ему Бенджи. После чего продолжил опять спокойным голосом, – и я говорю не про Дикие Земли. Они и свои рты с трудом кормят.

– Ты веришь в россказни о баронстве Сынов Запада? – усмехнулся Фобос, сразу поняв, к чему клонит его товарищ.

– Эта такая же точка зрения, как и у Драйтера или Хорнета, – невозмутимо ответил Бенджи, – и она точно так же имеет право на жизнь.

– Всю жизнь убивать п-преступников, чтобы потом пойти к ним с п-поклоном, – задумчиво изрёк Одноногий.

– Отчаянные времена требуют отчаянных мер, – парировал рыжий, – твой голос решающий, Фоб. Выбирай с умом.

Законник почесал щетину, после чего начал медленно говорить:

– Вы болтали всё утро, это похвально. В том смысле, что вы до сих не перестреляли друг друга, – по комнате пронёсся смешок, – за это я и уважаю Фронтир – люди здесь способны поумнеть. Хотя по-настоящему полноценных идей я так и не услышал. «Собрать воинство»! Да гранд-протектор и так знает, сколько денег стоит наше содержание, а ты предлагаешь лишний раз показать, как много людей ему нужно прокормить, – Фобос ненадолго замолчал, глядя на Хорнета и скручивая ещё одну папиросу. Он любил подобные театральные эффекты. Все слушали его, затаив дыхание, потому что Фобос прослыл на редкость сознательным и спокойным фронтменом. И все знали, что его мысли продиктованы исключительно разумом, а не сиюминутными желаниями.

– Едем дальше, – сказал Фобос, закуривая, – Бенджи, я исключительно уважаю тебя, но ты говоришь идиотские вещи, – рыжий одними губами посоветовал Фобосу катиться ко всем чертям. Тот продолжил:

– Мы в глаза не видели того, что находится на северо-западной оконечности полуострова и не знаем, есть ли там хоть что-то, кроме края мира. Ты действительно хочешь доверить жизни всех этих людей, – Фобос обвёл руками помещение, – старой легенде?

Бенджи не нашёлся, что ответить на это.

– И поэтому у нас остаётся лишь один вопрос, – подвёл итог Фобос, – кто именно поедет в Лигию?

Глава 17

Это паломничество предстояло совершить Фобосу, так как за него высказались все другие командиры.

– Вы что, хотите как можно скорее избавиться от меня? – усмехнулся Фобос, услышав результаты голосования.

Несмотря на то, что он только очухался после лихорадки, Фобос и сам был не против поездки в Лигию. Драйтер отвёл законника в сторону, положил руку на плечо и доверительно сказал:

– Думаю, парень, именно тебе предстоит ехать. Проветриться. Отпустить тёмные мысли. Быть может, такого шанса и не предвидится больше.

Этого было достаточно.

Драйтер вообще славился способностью говорить именно то, что нужно было сказать, не тратя время на красивые и напыщенные, но лишённые всякого смысла слова. Более того, старик всегда говорил то, что думает, но никогда не озвучивал всей правды. К этому вынуждала жизнь на Фронтире и его обязанность командовать батальоном фронтменов. Немногие могли похвастаться этим.

Фобос, например, вообще предпочитал не говорить никому о том, что у него на душе. Слишком уж страшными и еретическими эти мысли могли оказаться для кого-то, и законник не был готов взять на себя такую ответственность. Однако Драйтер, не знавший в точности о приступах меланхолии у Фобоса и о том, что с ним происходит в это нелёгкое время, всегда замечал малейшую перемену настроения. Он был хорошим и внимательным командиром, и Фобос, ни единой душе не позволявший вторгнуться в свой пустынный и холодный внутренний мир, уважал старика за это и прислушивался к его словам. Произнеси эти слова кто-нибудь другой, даже из тех, кого Фобос искренне считал своими друзьями, законник бы лишь скривился и посоветовал говорившему идти ко всем чертям и не приставать со своей ерундой. Но Драйтер, хотя и не был законнику другом в общепринятом смысле этого слова, имел доступ к отголоскам самых сокровенных мыслей Фобоса. Такой уж между ними был негласный договор.

– Разумно, – кивнул Фобос, – я совсем засиделся в Оштераусе.

Лейхель с некоей печалью посмотрел в глаза Фобоса, видимо, желая что-то сказать.

– Что-то не так? – спросил у него законник.

– Не знаю, стоит ли об этом говорить, но… – начал было Драйтер и тут же осёкся, – впрочем, это неважно.

– Что – неважно? Раз начал говорить, то договаривай.

– Ты сам всё поймёшь, когда прибудешь в царский замок, Фоб, – покачав головой, сказал Драйтер.

– О чём ты? – спросил Фобос, недоумевая.

– Сейчас это действительно не столь важно и может лишь сбить тебя с истинного пути, – строго ответил командир, – просто держи в голове мысль, что ты – единственный, кто сможет спасти город.

Драйтер похлопал законника по плечу, с улыбкой кивнул и вернулся за стол. Написав небольшое письмо, адресованное царю, он вложил его в конверт, заклеил и протянул Фобосу. Тот убрал его во внутренний карман плаща.

Фронтмен, привыкший всегда прислушиваться к тому, что говорит старик, решил не задумываться о том, что конкретно Драйтер хотел сказать, но решил утаить.

В связи с тем, что Фронтир в ближайшее время может накрыть серия голодных бунтов и законники из других городов начнут грызть друг другу глотки за кусок хлеба, было решено, что Хорнет, Танго и Одноногий сопроводят Фобоса в его странствии до границы Фронтира. Им предстояло миновать другой крупный (по меркам Фронтира) город – Хангот, проехать через крошечную деревню на тропе Дерсвелла, после чего повернуть назад, чтобы вернуться и обеспечивать безопасность Оштерауса.

Припасов в городе было в избытке, чему в значительной мере поспособствовал недавний закон Драйтера, призывавший хранить излишки боеприпасов, медикаментов, провизии и тёплой одежды, а не безумно растрачивать в аккурат перед пришествием очередного каравана, ожидая, что в следующий раз Хафенбаум пришлёт меньше припасов, если только заметит, как много их осталось. При этом, никто не знал, как обстоят дела в Ханготе, и ожидать можно было чего угодно. Новости приходили одна страшнее другой.

Все города Фронтира были окружены высокими каменными стенами, и в это смутное время они все запирали ворота на засов. Одинокий фронтмен, скачущий на восток, мог привлечь нежелательное внимание – ханготские стрелки могли пленить его, чтобы позже свободно попасть в Оштераус и разграбить город. Компания Хорнета, Танго и Одноногого, конечно, была не Мортар весть чем, но так Фобос хотя бы наполовину чувствовал себя в безопасности.

Эти люди мало того, что были его друзьями – они были очень хорошими солдатами. Хорнет был силён как бык и, казалось, совсем не боялся боли, Танго, несмотря на свой сумасбродный характер, ловко управлялся с двумя пистолями и однажды играючи расстрелял целый отряд дикарей, дразня их и выкрикивая непотребства, отступая на своём коне всякий раз, когда те подходили слишком близко. Ну а Одноногий был самым метким стрелком на всём Фронтире, и все, кто пытался это оспорить либо уходили с позором, либо кормили стервятников своими истлевшими останками.

Всадники выдвинулись на рассвете следующего дня, снаряженные небольшим количеством провизии и патронов. Этого было достаточно, чтобы справиться с непредвиденной ситуацией, но недостаточно, чтобы привлечь нежелательное внимание других фронтменов.

Все жители Оштерауса высыпали на площадь, провожая своих спасителей. Многие уже были бледны и худы – сказывалось нервное перенапряжение. Однако повсюду раздавалось ликование.

Хорнет ехал молча, как всегда погружённый в свои раздумья. Танго перемигивался с девицами, то и дело наклонялся в седле и целовал их в губы. Одноногий ожесточённо спорил со своей матерью – боевитой женщиной шестидесяти лет, которая ни за что не хотела отпускать своего сына, и так потерявшего ногу, в эту рисковую авантюру. Стрелок лишь закатывал глаза и вздыхал, не отпуская поводья. Рядом крутился трёхногий щенок, отчаянно пытавшийся схватиться зубами за стремя. Одноногий свесился с седла, потрепал его по холке и что-то произнёс. Щенок сел и грустным взглядом провожал хозяина в дальнее странствие.

Фобос равнодушно взирал на всё это до тех пор, пока не увидел Падсона. Толстяк-лекарь протирал свои круглые очки и тоже смотрел на фронтмена. Законник слез с Бонки и подошёл к нему.

– Тебе чего? – осведомился Падсон.

– Я никогда не изливаю свою душу, – быстро проговорил Фобос, – и времени на это сейчас нет, но в последние дни я всё отчётливее ощущаю, как схожу с ума. Ты понимаешь, о чём я говорю?

Падсон неожиданно серьёзно посмотрел прямо в глаза Фобосу.

– Прекрасно понимаю, парень. Беды с головой?

– Это тебя не касается… – начал говорить Фобос, но заметив насмешливый взгляд Падсона, осёкся, – да. Иногда так плохо, что хочется вырвать себе сердце. Никто не в курсе. Кроме тебя, – он с угрозой посмотрел на лекаря.

– Можешь больше ничего не говорить, парень, – ответил Падсон, извлекая из кармана листок бумаги и уголёк. Он что-то быстро вывел на нём и протянул Фобосу, – никто не знает, как успокоить чужую душу, но в Лигинаре живёт старик, который хотя бы пытается это сделать.

Фобос недоуменно принял листок из рук.

– Просто загляни к нему, если будет время. Он лечит разговорами, – продолжил лекарь.

– Разговорами? Ты издеваешься? – усмехнулся Фобос, всё же пряча листок в карман плаща.

– Мир катится в тартарары, Фоб, – совершенно серьёзно ответил Падсон, – и многие не выдерживают этого. У них едет крыша. Превращаются в животных. А ты уже превратился?

Что-то щёлкнуло в голове Фобоса. Он оцепенел и почувствовал себя покинутым и одиноким. До этого лишь Драйтер мог делать какие-то выводы о душевных терзаниях Фобоса, а теперь ещё и этот толстяк.

Неужели защита, которую выстроил законник вокруг самого себя, дала брешь и теперь любой может заглянуть прямиком в самое сокровенное, что есть у каждого – его душу?

Падсон похлопал законника по плечу и сказал:

– Навести его. Если всё будет плохо, то он хотя бы попробует тебе вернуть человеческий облик. Будешь человеком. Как все люди. И возьми ещё это, – с этими словами Падсон протянул законнику какую-то склянку и вложил её в карман плаща Фобоса, – это хорошее снадобье. Я выторговал его давным-давно у бродячего колдуна, использовал самую малость – снимает похмелье, сбивает лихорадку, и кровь останавливает так же легко, как внезапные приступы сумасшествия. Мне в городе оно ни к чему, умирать, так умирать. А тебе в пути может пригодиться.

Фобос ничего не ответил. Потрясённый и возмущённый, в первую очередь, самим собой он быстро отвернулся и поспешил нагнать всадников, которые оказались довольно далеко, у самых городских ворот.

– О чём ты молол языком с П-падсоном? – спросил Одноногий, когда Фобос вновь оказался в седле.

– Не твоё дело, приятель, – равнодушно ответил Фобос, стараясь взять себя в руки и выкинуть разговор из головы.

Склянка слегка позвякивала в кармане, так что Фобос раздражённо переложил её в седельную сумку и тут же забыл о её существовании.

Тот путь, который сейчас лежал перед ним, мог быть самым опасным в его жизни. И он не имел права повернуть назад или позволить порывам сиюминутных страхов взять верх над его рассудительностью.

Пришёл и настоятель церквушки Мортара в Оштераусе. Он стоял в окружении десятка детей, которые держали в руках цветы. Среди них Фобос заметил Клару, которая пряталась за статной фигурой настоятеля. Законник отвернулся.

Корво, который в этот день опять стоял в наряде у городских ворот, со скрипом открыл их и козырнул процессии. Те ответили ему тем же. Подошёл Драйтер. По нему было видно, что старик не спал несколько суток и едва держался на ногах. Глубоко запавшие и помутневшие глаза, опухшее лицо, клочьями отросшая седая борода. Он слегка пошатывался.

Ещё бы, ведь всё последнее время он посвятил тому, чтобы лично проинспектировать абсолютно все участки обороны на городских стенах, навестить каждого торговца и проверить, сколько запасов осталось, занести всё это в учётные книги, проверить городские склады, помуштровать новобранцев, приказать заключённым принять участие в ремонте городских стен, вновь отправить посыльных во все города Фронтира и Диких Земель. И теперь ему нужен был сон.

Но на сон времени не было.

Толпа замолчала, ожидая, что Драйтер произнесёт вдохновляющую речь. Но старик лишь устало махнул рукой и тихо сказал:

– Удачи, парни. Вернитесь живыми.

Глава 18

Дорога петляла между скалистых утёсов Бирденского хребта. Тут и там попадались редкие кусты кегеля и небольшие высохшие рульты, но в основном на юге Фронтира ландшафт был беден, сер и уныл. Лишь чёрные горы со всех сторон, над которыми нависло жаркое солнце.

Сначала всадникам предстояло добраться до Хангота. Город примыкал к тропе, по которой они двигались к границе, но отстоял от неё на некоторое расстояние.

Все члены отряда понимали, что прежней дружбе между городами Фронтира пришёл конец, и никто даже не задумывался о том, чтобы заглянуть в Хангот на пару часов. Эта пара часов могла оказаться последней в их жизни.

– Ханготцам в Оштераусе, видимо, особенно несладко – сказал Фобос.

– Ты не в курсе, да? – спросил у него Хорнет.

– Не в курсе чего?

– Они ушли. Вослед за лавочниками.

– Куда?

– Я, что ли, должен был у них спросить? Осталось с десяток человек, да и всё.

– Но с чего они так подорвались? – задумчиво спросил Фобос. Хорнет пожал плечами:

– Мортар их знает. Будто бы кто-то передал им послание… Собрались и ушли одним днём, побросав всё своё добро.

– Которого и так было кот наплакал, – подал голос Танго.

Всадники двигались не очень быстро, внимательно оглядывая обстановку вокруг и ожидая любой напасти. Но пока всё было тихо.

К тому моменту, как солнце потянулось за горизонт и окрасило небеса в кроваво-красный, законники миновали половину пути до Хангота. Одноногий предложил привал – все поддержали его единогласно. Лошадям нужен был какой-никакой отдых, да и перекусить не помешало бы.

Было решено вздремнуть несколько часов. Хорнет вызвался сторожить сон других фронтменов. Они практически не разговаривали, боясь привлечь нежелательное внимание. Опасность подстерегала повсюду – законники даже предпочли не разводить костёр, удовлетворившись последним куском свежего оштераусского хлеба да холодной говядиной.

– Представляю, сколько Шелби стряс за него, – пошутил Фобос.

И вновь он оказался не в курсе последних новостей.

– Шелби п-порешили, Фоб, – сказал Одноногий, – за тухлое мясо.

После этой новости Фобосу сделалось совсем уж тоскливо. Как же так… Он знавал Шелби, казалось, тысячу лет.

– Хороший был мужик.

– Да, —угрюмо кивнул Хорнет.

Одноногий был недоволен, потому что без огня он не мог приготовить свой любимый напиток. Поэтому он молча сидел и грыз горькую плитку шоколада, недовольно морщась.

Хорнет клевал носом, а Фобос не мог уснуть, и поэтому он предложил здоровяку поменяться местами. Законник присел неподалёку от большого камня, скрутил папиросу и принялся её курить, прикрывая рукой. Не хватало ещё, чтобы кто-то заметил тлеющий огонёк.

Было достаточно времени, чтобы навести порядок в собственных мыслях, но Фобос не хотел этого делать, потому что боялся остаться наедине с самим собой. Периодически он ощущал некую двойственность своей натуры и не понимал, нормально ли это.

Чувствуют ли другие люди то же самое или только ему «повезло» видеть мир с двух разных точек зрения? Фобос понимал, что он в своём ежедневном обличье хладнокровного и рассудительного охотника за головами и он же в приступах чёрной ненависти ко всему живому – два абсолютно разных человека. Он слабо разбирался в хитросплетениях души, но отчётливо понимал, что так не должно быть, что рано или поздно одна половина одолеет другую.

Какая именно? Это не зависело даже от Фобоса. На одной стороне пропасти расположилась пустая оболочка, лишённая страхов, переживаний и сочувствия. С другой столпились все самые чёрные его мысли, вся ненависть и весь яд, что он носил в глубине своей души и однажды, во время самого сильного приступа, выплеснул на бумагу, после чего устрашился и сжёг её. Себя же Фобос ощущал лишь как мост, натянутый между двумя краями этой пропасти, неспособный повлиять ни на что даже в своей собственной жизни.

Периодически Фобоса так и подмывало спросить, о чём думает тот же вечно нахмуренный Хорнет? Что заставило Танго оставить образ повесы и забияки и попытаться спасти дочь Йеспера? Чувствует ли Одноногий боли в оторванной ноге? Но он никому не позволял лезть в свою душу и рассуждал примерно таким образом: «По крайней мере, к своим друзьям я должен относиться так, как заслуживаю я сам. Если я пристану к ним с идиотскими расспросами, то я дам слабину. Они сделают точно так же, и я больше не смогу быть Фобосом Рассудительным, Фобосом Хладнокровным. Я стану никем. Всё рухнет в одночасье, и я больше не смогу справляться с моментами гнетущей тоски, не цепляясь за идеалы того образа, что воздвиг вокруг себя. Пока он даёт мне силы хоть как-то жить и не стрелять себе в голову из „Насмешника“ при всякой чёрной мысли. Это всё, что у меня осталось, и я должен холить и лелеять этот образ. Возможно, это и есть жалость к себе, но у меня уже нет сил пытаться начать жить по-другому».

С этими мыслями Фобос чуть было не уснул, однако кое-что странное привлекло его внимание. Законник неслышно вытянул пистоль из кобуры, поднялся, обошёл камень и увидел впереди широкое плато, освещённое лунным светом.

И обомлел.

Зловещие тени водили хоровод и пели ту самую чёртову песню, от которой стыла кровь в жилах.

Вновь она зазвучала в голове Фобоса, как будто её источник находился в паре футов от него самого. Он вглядывался в зловещую картину и не мог пошевелиться. А тени смотрели в него, и он ощущал, как этот цепкий взгляд выворачивает наизнанку всю душу законника.

Уродливые сознания гримасничали, прыгали через друг друга, визжали, и махали Фобосу, словно уговаривая его присоединиться к ним.

Ошарашенный Фобос отступил на несколько шагов назад и затравленно оглянулся по сторонам. Никого не было. Вповалку спали уставшие фронтмены, чей сон он вызвался охранять.

Фобос взвёл «Насмешника» и крепко сжал его в руке, ощутив, как холодная сталь приносит некое успокоение. Этого просто не могло быть.

Но ещё определеннее не могло быть того, что произошло в хороводе теней позже.

Они принялись меняться прямо на глазах. Они слились в уродливое подобие гигантской лошади, на которой восседал огромных размеров всадник, до самых небес. Затем напротив него появился другой всадник. Первый выстрелил во второго. Раздался леденящий душу смех.

Тени разыграли сцену убийства разбойника-колдуна! Они вновь принялись бесноваться. Фобос не выдержал и бросился к фронтменам. Он принялся по очереди трясти их за плечи, заставляя пробудиться.

– Чёрт возьми, просыпайся! – кричал он, забыв о всякой предосторожности.

Кое-как ему удалось заставить Хорнета и Одноногого подняться. Танго спал как убитый, и от него разило алкоголем.

– Что ты творишь, Фоб? – недовольно пробурчал Хорнет, протирая глаза. Одноногий зевал.

Фобос, не говоря ни слова, схватил Хорнета за руку и потащил за собой, намереваясь показать то, что происходит на плато. Но когда они приблизились к нему, стон разочарования вырвался из уст Фобоса.

На плато не было никого, кроме одиноко пасшегося оленя. Фобос растерянно обернулся. Его товарищи смотрели на него как на полоумного.

– Очень интересно, – зевнул Одноногий, – никогда не видел д-диких зверей?

– Мортар свидетель, я видел пляску теней! – выпалил Фобос, умоляя, чтобы ему поверили, – это была какая-то чертовщина, я говорю вам!

– Ты на солнце перегрелся, Фобос, – мрачно бросил Хорнет, – иди-ка влей в себя бирденской водки да ляг рядом с Танго. Проспись.

Фобос растерянно смотрел с одного на лица на другое, но это было безнадёжно. Неужели ему и правда померещилось? Или это тени заставляют сходить с ума? Возвращаясь к месту стоянки вслед за Хорнетом и Одноногим, законник ещё раз бросил взгляд на одинокого оленя на плато.

На долю мгновения Фобос увидел, что на нём сидит мёртвый преступник с чёрной бородой и дырой в голове, оставленной «Насмешником».

Наваждение пропало так же неожиданно, как появилось, и законник ощутил навалившуюся на него усталость, подошёл к храпящему Танго и рухнул рядом без чувств и сил. Он хотел уснуть мёртвым сном, опасаясь лишь одного, так как знал, что тени всегда возвращаются в самых зловещих кошмарах.

◆ ◆ ◆

Хорнет растолкал его будто бы через несколько минут мутной темноты, которую Фобос посчитал за неплохой сон.

– Проблемы, – тихо произнёс он, озираясь по сторонам.

Танго, ещё не разлепив глаза, принялся возмущаться. Одноногий среагировал крайне быстро – цепляя протез левой рукой, правой зажал Орвису рот и прошипел: «Заткнись». Всё-таки, в критической ситуации этот робкий парень ведёт себя как надо.

Фобос присел, доставая «Насмешника» из кобуры. Он сразу сообразил, в чём дело. Лошади паслись в низине, а тропа проходила в паре десятков ярдов южнее. Но были слышны чьи-то отдалённые голоса.

– Ищут нас, – пробормотал Хорнет, – это ханготские стрелки. Человек восемь или девять.

– Так восемь или девять? – зевнув, спросил Танго, заряжая пистоли.

– Какая к чёрту разница? – раздражённо спросил у него Фобос.

– В количестве патронов, которые я смогу на них потратить.

Фронтмены заулыбались. Хотя повода для этого не было, и каждый законник, заряжавший сейчас своё оружие, это понимал.

Все в глубине души надеялись, что это обычный разъезд, который проскачет мимо, а не ищейки. Но надежды было мало, и им предстояло вступить в бой за свои жизни.

Быстро собрав пожитки, оштераусские фронтмены заняли позиции в кустах для засады.

Одноногий целился из своего нелепого ружья. Танго с двумя пистолями засел чуть в стороне. Фобос и Хорнет прятались напротив. Они намеревались заманить стрелков в ловушку, потому что это был единственный способ расправиться с нежеланными гостями.

Так уж повелось на Фронтире, что каждый город выставлял в любом сражении батальон бойцов со строго определённым оружием. Всё это началось ещё с давних времён, когда Хафенбаум избрал подобный способ держать в узде фронтменов на тот случай, если те вздумают бунтовать. Все вместе они – грозная сила, но поодиночке каждый батальон мало что мог сделать без поддержки соседнего. И всё сводилось к поставкам определённого вида вооружения в определённые города.

Так, на солдат Оштерауса были возложены функции лёгкой разведки, а потому тяжёлых ружей на весь город было раз-два и обчёлся, к тому же, Фобос не так давно потерял одно из них в степи. В противовес этому, Хангот опирался на дальнобойных стрелков.

И именно они сейчас двигались в клещи четверых фронтменов, неся в руках огромных размеров смертоубийственные машины, за глаза называемые «вёслами». Впрочем, куда им было до «Бесси» Одноногого!

– Они точно где-то здесь, – прошептал всадник, ехавший в голове колоны.

Это был молодой парень в зелёной шляпе и чёрном плаще. Один его глаз был скрыт под повязкой.

«Вот будет смешно, если Одноногий пристрелит Одноглазого», – усмехнувшись, подумал Фобос.

– Может быть, развернёмся? – робко спросил ехавший чуть позади юноша. Его руки сгибались под тяжестью огнестрельного «весла».

– Ты ополоумел? – зло спросил у него одноглазый, – добыча сама пришла к нам в руки. Парни, я гарантирую, что эти оштераусские клопы дрыхнут мёртвым сном чуть в стороне отсюда. Я не жрал два дня. Дайте только…

Он не успел договорить, потому что в следующее же мгновение тишину ночи разрезал громкий выстрел «Бесси». Одноногий выбрал идеальный момент для выстрела, и его коллега по потере частей тела свалился с лошади.

– Назад, назад! – закричал робкий юноша, чуть не выронив своё ружьё. Он попытался развернуть лошадь, но та встала на дыбы и отчаянно ржала.

Ханготцы принялись беспорядочно отстреливаться, но они не видели своих целей, зато сами оказались превосходной мишенью в зареве ружейных выстрелов.

Танго быстро сделал два выстрела и убил лошадь под одним из стрелков, а когда та начала оседать на землю, убил и всадника, запутавшегося в стремени.

Несколько ханготцев всё же смогли развернуть испуганных лошадей и во весь опор помчались прочь из ловушки в сторону Хангота.

Фобос прицелился в спину одному из них и спустил курок, зная, что если он не убьёт противника сейчас, ему придётся сделать это позднее. Ханготец рухнул с лошади, и та помчалась дальше без всадника.

Два стрелка оставались на месте засады и беспорядочно отстреливались, пытаясь отступить назад, но Хорнет уже сменил позицию и убил лошадь под одним из стрелков. Фобос сразу понял, что хочет сделать его товарищ, а поэтому, прячась под сенью зарослей кегеля, выскочил из своего укрытия, схватил последнюю уцелевшую лошадь за поводья и больно ткнул пистолетом в пах всаднику.

Рядом уже материализовался Танго, приставивший оба своих пистоля к голове другого стрелка.

– Бросайте оружие, парни, – басом прорычал Хорнет, выбравшийся из своего укрытия.

Напротив него из кустов вылез Одноногий, не без удовольствия наводивший «Бесси» то на одного, то на другого бедолагу.

– Не стреляйте, – взмолился один из них и бросил ружьё на землю.

Второй проделал то же самое, только крайне нехотя и с нескрываемым презрением смотря на пленивших их фронтменов.

– Замечательная у вас прогулка вышла, – усмехнулся Танго, который тут же принялся потрошить седельные сумки пленников и набивать карманы их содержимым, – не далековато ли забрались?

– Не твоё собачье дело, выродок! – прорычал второй стрелок, стоявший на коленях у мёртвой лошади.

Хорнет взвёл курок своего пистоля.

– В следующий раз сначала подумай, какие слова говорить человеку, тычущему стволом тебе в затылок, – сказал он и со всей силы ударил своим пистолем пленника.

Тот покачнулся, чуть не упав, и принялся яростно браниться. Хорнет выстрелил в землю рядом с ним, и пленник умолк, сложив руки за головой.

Фобос грубо стащил второго ханготца с лошади и опрокинул на землю, по-прежнему тыча «Насмешником» тому в лицо.

– Что творится в Ханготе? – спросил он.

Перепуганный стрелок хотел начать говорить, но второй пленник закричал:

– Не вздумай раскрыть пасть, идиот! Они же нас тут порешат!

Танго на секунду оторвался от содержимого сумок и вздохнул:

– Надеюсь, вам это надоело так же, как и мне.

После чего выстрелил в голову буйному ханготцу.

Второй стрелок побледнел и зажал себе рот, чтобы не закричать. Из глаз его текли слёзы, а штаны потемнели. Три фронтмена встали вокруг него и нацелили своё оружие. Фобос сел напротив, пряча «Насмешника» в портупею.

– Ты хочешь жить, парень? – спросил он совершенно серьёзно.

Пленник отчаянно закивал головой.

– Тогда подумай, по какой причине мы до сих пор тебя не убили.

– П-потому что… – сквозь слёзы забормотал испуганный пленник, – ч-чтобы узнать, что п-происходит… в Ханготе?

– Да ты умнее, чем кажешься, – расхохотался Танго, толкая в плечо Одноногого. Тот чуть не упал и злобно посмотрел на Орвиса, покрутив головой у виска. Фобос еле сдерживал смех.

– В точку, парень, – мягко согласился с пленником Фобос, – поэтому советую тебе рассказать… – он не договорил, потому что ханготец зарыдал:

– Но вы же у-убьёте меня в любом случае!

Фобос вздохнул и почесал лоб.

– Слушай внимательно, любитель поссать в штаны, – сказал он, вновь доставая «Насмешника» из кобуры, – представь всё происходящее весёлой игрой. Ты можешь ничего нам не рассказывать, и мы порешим тебя прямо сейчас.

– Это верно, – поддакнул Танго.

Теперь уже и Хорнет зло посмотрел на него, так что фронтмен заткнулся.

– Но у тебя точно так же есть выбор. Это же Фронтир, парень – никто не отберёт у тебя свободу принимать решения!

– К-какой выбор? – спросил вконец отчаявшийся стрелок.

– Ты можешь попробовать рассказать нам то, что мы хотим услышать, и посмотреть, что произойдёт дальше, – плотоядно улыбаясь, изрёк Фобос, – ну так, что выбираешь?

Несколько секунд обезумевший от страха парень смотрел ему прямо в глаза. А затем выдал абсолютно всю информацию о ситуации в городе.

Фобос очень внимательно слушал всё, что он говорит, сразу же придумывая способы безопасно пересечь Хангот и тропу Дерсвелла. Когда пленник закончил свой доклад и с умоляющим лицом уставился на фронтмена, протягивая свои дрожащие руки к нему и бормоча «Пожалуйста… пожалуйста!», Фобос равнодушно посмотрел на него и сказал:

– Посмотри, какие красивые звёзды на небе, парень.

Ничего не понимая, пленник задрал свою голову, обнажив давно не мытую шею.

В которую тут же прилетела пуля из «Насмешника». Фобос равнодушно окинул взглядом хрипящего пленника, дёргавшегося в предсмертных конвульсиях. Из его рта вытекала кровавая пена.

– Ну и какого чёрта? – зло спросил у него Хорнет.

Странное ощущение человеколюбия овладело здоровяком, и он искренне не понимал, зачем валить всех направо и налево – они до сих пор законники, а не бандиты.

Фобос пожал плечами.

Он попытался заставить себя ощутить хоть что-то. Что угодно! Жалость, сострадание, омерзение, презрение… Но, увы, ничего не вышло. Слишком уж прост отныне стал его собственный мир.

Даже самая животрепещущая моральная дилемма, связанная с убийством человека, превратилась из весов, с каждой стороны которых были уложены некие аргументы, в мысль «пристрели того, кто потом может пристрелить тебя». Убивать ещё никогда не было так просто. Дело в том, что прежде, чем убить кого-то, надо убить самого себя. А он сделал это давным-давно.