– В таком виде план мне нравится, – признался Измайлов. – Тогда есть смысл осмотреться, чтобы довести его, что называется, до рабочего состояния. Я для того и устроил совещание здесь, чтобы все имели в голове картинку окружающей местности. Особый интерес, мне кажется, представляет «Мерседес» посреди поляны. Судя по кровавым следам на лобовом стекле изнутри, возможно, в салоне находится мутант, убивший водителя. Визуально нашим наблюдателям не удалось ни подтвердить, ни опровергнуть, что называется, факт наличия. Но такую вероятность не следует сбрасывать со счетов, если мы, как сказала Ирина, захотим взять пробы тканей мутанта.
– А то и всю тушу исследовать! – загорелась идеей Милявская. – Это же какая возможность!
– Пока никакая, – осадил ее Измайлов. – Чисто гипотетическая. Тем не менее берем на заметку.
– А что с остальными машинами? – спросил Грохотов. – Есть другой ракурс или более общий план? С теми, что мы не пустили?
Измайлов связался по селектору со старшим вахтенным офицером, и попросил его вывести на монитор нужное изображение.
– Ага, вот!
Все обратили взоры на монитор. Осталось всего две машины, остальные покинули окрестности бункера. Погода была ясной, и солнечные блики не позволяли разглядеть, что творилось за стеклами.
– Чего они могут ждать? – напряженным тоном спросил Звягин. – Прошел целый день и вся ночь. Остальные уехали. Эти остались. Я не понимаю, почему.
– У меня есть догадка, но она никому не понравится, – хмуро вымолвил Грохотов. – Я уверен, что они там покончили с собой, стараясь избежать ужасов дальнейшей жизни.
– Да уж. – Милявская вздохнула. – Но в мире теперь много тяжелого. Если все воспринимать, никакая психика не выдержит. Лично я стараюсь все это пропускать мимо. В новой реальности теперь точно нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц.
– Я предпочитаю, чтобы яйца были разбиты у кого-то другого, а не у меня, что называется, – усмехнувшись, ответил Измайлов.
– Я тоже, – серьезно заявила Милявская. – Хотя у меня их и нет. Кстати, я уверена, что нам, в самое ближайшее время, тоже следует ожидать волну самоубийств в бункере. Вчера был первый шок. Многие еще в полной мере не осознали, что именно произошло, и какие это будет иметь последствия для них лично. У многих за пределами бункера остались семьи, любимые. В ближайшие часы, когда пройдет шок, до многих это дойдет в полной мере. И у кого психика послабее, начнут пускать себе пулю в рот. У меня в этом нет ни малейших сомнений.
– А у меня есть, – возразил Грохотов. – Самоубийство в описанной вами ситуации непродуктивно. Скорее они могут потребовать выпустить их с оружием, снаряжением, транспортом, чтобы получить возможность отправиться на поиски своих близких. Понимаете, факт, что треть людей при заражении выживает, способен посеять надежду и мощные мотивации. Каждый может окрепнуть в уверенности, что именно его родственники или любимые выжили. Понимаете?
– Да, это резонно, – согласилась Милявская. – Просто я по натуре одиночка. Не подумала в этом направлении.
– Ты старая дева, а не одиночка по натуре. – Измайлов поморщился.
– Не старая, и не дева, – парировала Милявская. – Мне сорок. Сейчас это считается еще репродуктивным возрастом. А уж сколько мужиков у меня было в свое время, так приятно вспомнить. Потом надоели. Бегали за мной, между прочим. Но я не собиралась завязывать отношения. Как представляла стирку, носки, трусы, детей слюнявых, сразу всякое желание пропадало. А у тебя, Максим, остался кто-то снаружи?
– Нет, – коротко ответил Измафлов. – Вот у Грохотова жена и сын. Как вы себя чувствуете, товарищ майор?
– Как огурец. Если бы не вирус, я бы их через пару лет сам придушил, и сел бы в тюрьму за это. А так буду важной шишкой при вас, товарищ полковник. Вы же, как я понял, на должность шумерского царя метите? Я могу мантию носить.
– Это, между прочим, не тема для шуток! – оборвал его Измайлов. – Мы действительно можем стать первым кластером, ростком, из которого разовьется новое человечество. Поэтому, кстати, тебе Ирина, как медику, я ставлю задачу проработать максимально эффективную политику воспроизводства.
– В смысле? – не поняла Милявская.
– В самом прямом. Я имею ввиду некий регламент половых отношений в бункере, обеспечивающий максимальный прирост населения, минимальное близкородственное скрещивание, и тому подобные, чисто медицинские аспекты. Без всякой оглядки на моральные, этические, религиозные, и прочие факторы прежнего мира, что называется. Дети должны рождаться от самых биологически сильных мужчин. Возможно, после обязательного генетического анализа, чтобы не было всяких там резус-конфликтов, передающихся по наследству болезней, и прочей гадости. Мы можем нашими силами проводить такое тестирование?
– Технологически да. Но…
– Что «но»? – Измайлов покосился на нее.
– Это означает, что имеющимся женщинам репродуктивного возраста будут навязываться половые партнеры, прошедшие тестирование. Вы уверены, что это получится спустить сверху? Это, знаете, большинством женщин может быть воспринято в штыки.
– Сейчас, дорогая моя, что угодно можно спустить сверху. Я далек от мысли, что такому регламенту будут сопротивляться мужчины. Скорее напротив. А женщин у нас, к сожалению, катастрофически мало. Их всех следует заранее отделить от мужчин, без объяснения реальной причины. Например, под предлогом создания более комфортной «женской зоны», в которой, в отличии от мужской, будет ряд гигиенических послаблений, вроде более частого разрешения пользоваться душем. Ну и какие-то еще придумать бонусы. Женщины, я уверен, на это клюнут, что называется.
– Понятно, – подумав, кивнула Милявская. – Да, я найду, как их отделить, под какими предлогами. А что дальше? Ты правда собираешься заняться евгеникой?
– Да у нас, Ира, просто выхода другого нет! Представь, если в условиях бункера, в условиях ограниченности ресурсов, будут рождаться уроды, всякие нежизнеспособные болезненные младенцы? Что с ними придется делать? Убивать! Если мы сейчас останемся в морально-этическом поле старого мира, если позволим выбирать половых партнеров, создавать семьи, то чем это закончится? Это закончится необходимостью отнимать из этих семей не очень удачных детей, и убивать их. При этом против нас восстанут не только женщины, это мы переживем без проблем, но и их мужья. Ты этого хочешь? Что для женщины легче, по-твоему, раз в год или два пережить принудительный половой акт, но потом иметь живых и здоровых детей, знать, что за ними ухаживает наше маленькое государство, или пережить отнятие ребенка, которого, убив, сожгут в печи медицинского крематория? Так что все! Никакой любви и прочих глупостей!
– Да. – Милявская вздохнула. – Пожалуй, ты прав.
– Я же не на пустом месте это выдал! Думал об этом и вчера, и сегодня. Сколько у нас примерно женщин репродуктивного возраста?
– Включая меня? – уточнила майор.
– Нет. Не хватало мне, чтобы ты умерла при родах, и мы остались без начмеда.
– Ну, мне надо глянуть ведомости медицинского осмотра, для верности, но примерно около сорока человек. Контрактницы, прапорщики. От двадцати пяти до тридцати пяти лет. У меня работают три девочки, ну и Маша.
– Отлично. Значит, первоначальная задача их переселить. Устроить для них отдельный сектор с ограниченным доступом и невозможностью его покидать. Кстати, в качестве одного из предлогов можно использовать идею, что мы хотим их уберечь от изнасилования. Ну, это сама придумай, ты женщина, тебе лучше знать, как провести переселение без недовольства и паники.
– А как они будут служебные обязанности выполнять? – задумалась Милявская.
– Никак! Из них большинство либо радистки, либо планшетистки. Без их работы мы обойдемся легко. Ну, если твои три девочки незаменимы могу тебе их оставить. Тремя из сорока мы можем пожертвовать.
– Незаменимая у меня только Маша, – отмахнулась Милявская. – Остальных забирай в гарем, а мне дай смышленых сержантиков вместо них.
– Лады. Только сама не залети, от этих сержантиков! Это я серьезно! Мне начмед нужен в полной боевой готовности.
– За это не волнуйся, я же медик. Найду эффективный способ предохранения. Лучше поясни мне до конца свою евгеническую схему. Чтобы мне проще было привести ее к конкретному плану распределения. Отселим мы женщин от мужчин, заблокируем в одном из жилых секторов без права выхода. Дальше что?
– Вторым этапом надо будет их расселить по одиночным помещениям. Чтобы исключить возможность согласованного бунта. А дальше просто. Выводить из комнат только под конвоем и по одной. На медицинский осмотр там или помыться. Прием пищи внутри. Потом будем выбирать кандидатов, женщину замыкать в медицинский станок, кандидат будет совершать с ней половой акт столько раз, сколько потребуется для зачатия, по расписанию. Все просто. В общем, хочу всех привести к пониманию, что женщины репродуктивного возраста отныне не люди, а ресурс. Понятно?
Все кивнули.
– Это касается всех женщин, кроме одной! – Измайлов поднял указательный палец. – Среди прибывших есть девушка лет двадцати. Ее необходимо оставить для продолжения царского рода.
– У вас может не получиться ее оплодотворить в силу возраста, – осторожно заметила Милявская.
– А я и не о себе говорю.
– Ясно. – Милявская предпочла умолкнуть.
– Поэтому новенькую оставить там, где она есть. С ней разберемся иначе.
– По медицинской, и отчасти репродуктивной теме, есть еще один немаловажный вопрос, – подумав, сказала Милявская. – Но он не женский, а мужской. Это вопрос воздержания. Получается, что в евгенических действиях будут участвовать только лучшие из лучших, специально отобранные. Остальных ждет, в общем-то, пожизненное воздержание. Это серьезная психологическая нагрузка, как медик вам говорю.
– Да, пожалуй, – согласился Измайлов. – Что предлагаете?
– Можно взять за основу методику, опробованную в Японии. Это усиленная, массированная пропаганда мастурбации. Гомосексуализм у нас жестким образом пропагандировать нельзя, так как у русских парней это может вызвать явно выраженное отторжение. А мастурбация уже давно не так табуизирована, как в наше время. Я думаю, с ее пропаганды и следует начать. Причем, для солдат срочной службы, я бы вообще ввела обязательную мастурбацию три раза в неделю в приказном порядке под наблюдением женщин-медиков. Меня они староватой могут посчитать, а вот если за ними будут приглядывать мои девочки, парни будут рады. Так что да, их оставьте в моем распоряжении. Данную меру следует объяснять медицинскими причинами, мол, это профилактика застойных явлений, простатита, и так далее.
– Принимается. – Измайлов кивнул. – Трех ваших девочек оставляю, а то к одной они быстро привыкнут. Проблем с ними не будет?
– Не будет, если им показать «женский сектор», когда он будет создан, и обрисовать перспективы. Либо они добровольно контролируют проведение медицинской мастурбации солдатами, либо их переводят в разряд рожениц, и заменяют другой женщиной в моем штате. Это сильная мотивация, поверьте мне, как женщине. Я даже думаю, что в таком контексте они голыми будут готовы осуществлять контрольные мероприятия, чтобы сильнее возбудить солдат, лишь бы их руками не трогали или детородными органами.
– Верю. Есть еще один важный момент. За рамками медицины. Посмотрите на этот монитор. Особенно это Звягина касается. Видите часть выступающей из земли бетонной конструкции?
– Да. – Звягин придвинул кресло к нужному монитору.
Измайлов связался по селектору с вахтенным офицером, и нужный вид с камеры занял весь главный экран.
– Эта бетонная штуковина – контрольный модуль магистрального канализационного коллектора. – Объяснил Измайлов. – И он меня беспокоит. Из беседы с полковником Рощиным все знают, что, согласно его наблюдениям, мутанты тяготеют к воде. В ней они кучкуются, в ней же, почему-то, стараются жрать, и далеко от нее не отходят. Ни вчера, ни сегодня ни один из наблюдателей не заметил в доступной для мониторинга зоне ни одного мутанта. Это нам повезло, потому что поблизости нет никаких водоемов, судя по всему. Но в канализации вода есть. Значит, городские мутанты туда заберутся, и, скорее рано, чем поздно, доберутся по коллектору до нас. Поэтому люк коллектора нам нужно как-то надежно заделать, так как его наличие ставит под угрозу вылазку. Понимаете?
– У нас есть ремонтный бетон, – прикинул Звягин. – Можно БТРом отбуксировать бронированный «Мерседес», установить его над люком, и залить снизу бетоном. Это намертво запечатает коллектор. Но я не уверен в необходимости такого сложного и затратного действия. Оно означает, как минимум, потерю БТР. Ведь мы еще не знаем, как потом его очистить. Придется бросить снаружи.
– Да, резонно, – согласился Измайлов. – БТР терять как-то не хочется.
– Я предлагаю пока отказаться от пломбирования люка. Вместо этого, нужно вывести группу как можно раньше, пока мутанты под землей не добрались до нас. Нужно понимать, что им ведь пешком придется топать, а на это нужно время. Это раз. А два, я не уверен, что они вообще смогут подняться по шахте и выбраться наружу. Дело в том, что, для пресечения несанкционированного проникновения в коллектор, низ лестницы, как правило, отсутствует, и эта секция устанавливается ремонтниками в случае надобности. Кроме того, на магистральных коллекторах могли вообще установить наружные замки, так что люк без ключа не открыть. В общем, на мой взгляд, близость коллектора, скорее всего, вообще ни на что не повлияет.
– Понял. Тогда это отменяем. Грохотов готовит вылазку, собирает добровольцев. Милявская занимается организацией «женской зоны» и, совместно со Звягиным, монтирует лабораторию в одном из запасных шлюзов. Так, и еще! Это касается Звягина. Нужно, кроме «женской зоны», за которую отвечает Милявская, оборудовать «гражданскую зону» для прибывших. Это не значит, что их нужно переселять куда-то. Скорее напротив. Нужно убрать из их сектора все, что мы не хотим им оставить, заблокировать все лишние помещения, лишние выходы. Оставить только один, контролируемый.
– Что это даст? – не понял Звягин.
– Сейчас нам приходится каждого из них, что называется, пасти отдельно, – пояснил Измайлов. – Запирать, открывать, конвоировать в столовую, потом еще в помывочную придется. Это все лишняя суета. Я пока не знаю, как их всех применить на общее благо, но что-нибудь обязательно придумаю. Пока же нужно выделить им сектор со всем необходимым, заблокировать его, и дать прибывшим возможность свободно и самостоятельно по нему перемещаться.
– Да, я понял. Кстати, сектор, в котором они сейчас находятся, очень удобен. Он самый дальний от обжитой зоны. В нем своя столовая, со всем необходимым оборудованием. Надо его только подключить и проверить. Есть свой банно-душевой модуль. Надо только воду подавать туда по регламенту, чтобы исключить перерасход. Хотя в душевые подается рекуперированая вода, но все рано, незачем баловать гражданских. На мой взгляд, есть только одна проблема.
– В чем она заключается? – Измайлов напрягся.
– В этой зоне расположен один из запасных шлюзов. Гражданские будут иметь к нему доступ.
– И что? Ты думаешь, они сбегут через него? Так пусть бегут мне не жалко.
– Конечно не сбегут. Если они рвались в бункер, значит, дрожат за свою шкуру, боятся заразиться, как и все мы. Но если им очень сильно не понравятся какие-то из ваших решений, а я допускаю такую возможность, они смогут использовать шлюз в качестве оружия шантажа. Мол, откроем, впустим заразу, и всем конец.
– Хорошо мыслишь, Звягин! – похвалил Измайлов. – Далеко пойдешь в новом мире. Только не отвечай мне, типа, служу России. Все. Нет больше России. Надо какой-то более правильный ответ придумать.
– Служу человечеству! – подсказала Милявская.
– О! Верно. Подходит! – Измайлов улыбнулся. – Этот шлюз можно заблокировать? Обесточить, временно вывести из строя контроллер?
– Теоретически да. Можно просто отсоединить управляющую плату, а при необходимости поставить на место, – ответил Звягин.
– Так и сделайте. И, плюс к тому, следует герметично отделить «гражданскую зону» от остального бункера. На всякий случай. Если выкинут какой-то фокус, заразят только себя.
– Это сложнее сделать, – сообщил Звягин. – Бункер имеет почти целиком общую систему вентиляции. Отдельно обслуживается лишь главный командный пункт. Остальные помещения получают воздух от единого источника.
– Какой же тогда смысл в герметичных дверях, разделяющих сектора? – удивился Измайлов.
– В советское время смысл был, – сообщил Звягин. – Потому что между секторами, в вентиляционных тоннелях, стоят герметичные задвижки, обеспечивающие отсечку блокируемого сектора. Но со времен закладки бункера их ни разу не приводили в действие. Надеяться на них я бы не стал. С одной нам уже пришлось повозиться, когда полностью отделяли от бункера технический ангар. Я уже думал, придется замуровывать тоннель, а потом снова его пробивать. Но обошлось. Удалось вернуть заслонку в рабочее состояние.
– Значит нужно их все проверить, и, при необходимости, отрегулировать или отремонтировать. По крайней мере те, что отделяют закрытый сектор. Кстати, я так понимаю, что если их закрыть, то воздух в заблокированный сектор поступать уже не сможет?
– Совершенно верно. Это еще одна проблема. Если кто-то выживет после заражения, они все равно погибнут, когда мы им перекроем воздух.
– Плевать, – отмахнулся Измайлов. – Сколько их там? Двадцать человек. Выживет едва ли треть, да еще кого-то убьют мутанты. Устраивать себе проблемы ради пяти выживших, и ставить под угрозу весь гарнизон, мы, конечно не будем. Есть несогласные?
– Нет, – нестройным хором ответили офицеры.
– Тогда все. Благодарю за внимание. Можете приступать к выполнению. Четких сроков не даю. И так ясно, что чем быстрее тем лучше.
Офицеры, один за другим, покинули помещение.
«Вот и началась новая эра в истории человечества», – подумал Измайлов.
Глава 5
Утро после вечеринки выдалось для Кирилла тяжелым. Вчера все позволили себе лишнее, так что о еде думать не хотелось. Кирилл вспомнил, как Рита попросила именно его проводить ее до нужного помещения, и у него даже были какие-то идеи по этому поводу, но девушка, поблагодарив, выбралась в комнату и, махнув рукой на прощание, привинтила решетку вентиляции на место. Оставалось лишь вернуться к себе, поставить заглушку на место, и улечься на кровать, борясь с тошнотой. Потолок вертелся, как винт вертолета, только намного медленнее, смотреть на него было немыслимо, а с закрытыми глазами становилось только хуже. В конце концов, Кирилла все же вырвало в унитаз. После этого стало полегче, он свернулся калачиком, натянул одеяло до носа и погрузился в сон.
– От тебя перегаром разит, – негромко произнесла мама, когда они с Кириллом устроились за столом в столовой. – Я не собираюсь тебя ни за что отчитывать, но мне интересно, где и как ты умудрился напиться? Надеюсь, не с солдатами гарнизона?
– А чем тебе солдаты не нравятся? – с укором спросил он у мамы. – Они что, не люди? Наоборот, по твоей вчерашней логике, знакомство с солдатами позволило бы мне не остаться одному, иметь надежных друзей, да еще из числа, если можно так выразиться, хозяев бункера. Нет разве?
– Не дерзи! – попросила мама. – Если ты намекаешь на вчерашнюю просьбу ознакомиться с ровесниками, то она была продиктована не желанием сблизить тебя с хозяевами бункера. Скорее наоборот.
– Не понимаю. – поморщился Кирилл. – А с кем тут вообще есть смысл сближаться, и ради чего? Мне кажется, у тебя в голове возникала какая-то идея. И ты пытаешься ее на меня спроецировать. Иногда, прости, ты ведешь себя как отец. Вспомни, как он заставил меня пятьдесят часов налетать на этом дурацком симуляторе в авиашколе, из своего желания сделать меня летчиком. А потом еще вынудил подняться в небо на мотодельтоплане. Прости за мой французский, но я тогда чуть не обделалася. Какой из меня летчик?
– Следи за языком, пожалуйста! – напомнила мама.
– Ой, да хватит тебе! А вспомни, как он гонял меня на стрелковом полигоне? Я не собираюсь никого убивать! Я не люблю оружие! Я не люблю летать, нырять с аквалангом. Ну, рукопашный бой мне понравился, он развивает не только агрессию, но и внутренние качества. Но все равно. Это не меняет главного. Отец пытается приблизить меня к некому идеальному образу сына, который сам же создал у себя в голове. Это ко мне, настоящему, не имеет никакого отношения. А ты его в этом еще и поддерживала нередко.
– Но Кирюша, нельзя же жить только в мире книг, и общаться с одними литературными героями! Это тоже ни к чему доброму не приведет! Жизнь, она несколько иная, чем пишут в книгах!
– Зачем тогда ты мне так прививала любовь к ним? Зачем показала этот яркий, блистающий мир, в сравнении с которым реальность – лишь бледная тень? Чтобы теперь упрекать за то, что он мне пришелся больше по вкусу?
– В тебе очень много от настоящего отца. – Мама вздохнула. – Я даже не знаю, хорошо это, или плохо. Он был таким же бескомпромиссным, делил все на черное и белое, зло считал всегда абсолютным злом, а добро возводил в ранг абсолютной добродетели. Он не видел полутонов, и это, во многом, его погубило. Он не берег себя, он превращал себя в топливо для костра, от которого грелись другие. Этого тепла с лихвой хватало и мне, и тебе, маленькому, и всем окружающим. Только ему самому не хватало. Вот он и выгорел весь. Даже то, как он погиб, можно назвать закономерным финалом его биографии.
– Поэтому друзья сделали ему надгробие в виде факела?
– Да. Но жизнь, Кирюша, даже если ее без оглядки делить на черное и белое, как делал твой настоящий отец, все равно подчинена балансу между этими силами, понимаешь? Чтобы постигнуть существование света, необходимо увидеть тьму, иначе свет просто не с чем сравнить, свет будет тогда просто обычным состоянием, он перестанет быть светом, если не воспринимать его на фоне тьмы.
– Неправда! – горячо возразил Кирилл. – Свет всегда останется светом! Даже когда его не с чем сравнивать! Именно свет, мама, как раз и должен быть нормальным состоянием мира. Мы терпим тьму и зло лишь потому, что пока не в силах ее победить. Она ни для чего не нужна, пойми. Это не есть необходимое состояние мироздания. С ним можно и нужно бороться!
– Ты в точности как отец. И поэтому мне за тебя иногда бывает страшно. Вот и сейчас страшно Я боюсь, что из этого отцовского рвения ты наделаешь глупостей, и погибнешь раньше меня. Ты не представляешь, как сильно я этого боюсь! Я с трудом пережила смерть отца. Я собственной смерти боюсь в миллион раз меньше, чем потерять тебя. А ты постоянно заставляешь меня думать об этом.
– Чем? – поразился Кирилл. – Тем, что не хочу ни под кого прогибаться? Ни под законы нашей ротожопой, как выразилась вчера Рита, цивилизации, ни под прихоти отца, ни под воцарившиеся в нашей семье элитарные предрассудки?
– Значит, выпивал ты вчера с Ритой, а не с солдатами. – мама облегченно вздохнула.
– Вот! Тебя это радует! Да, мы выпивали с Ритой, Андреем и Владом. А если бы с солдатами, тебя бы это огорчило. Так?
– Да. Но не по той причине, Кирюша, о которой ты думаешь. Вот совсем не по той.
– Ну поясни. Я буду рад думать о тебе хорошо. Потому что своим выпадом на солдат ты меня расстроила. Правда. Мне и так после вчерашнего не очень хорошо, а тут еще смотрю на тебя, а вижу… Твоего мужа.
Кирилл впервые назвал полковника Рощина не отцом, как все привыкли, а мужем мамы. Он невольно запнулся, испытав что-то похожее на испуг. Словно от этого изменения само Мироздание могло дать трещину.
– Извини, – тут же произнес он.
Мама не ответила. Она взяла открытую банку с консервами и ложкой, в три приема, выгребла ее содержимое в тарелку. Кирилл понял, что перегнул палку. Ему ничего не оставалось, кроме как тоже взяться за еду. На нее противно было даже смотреть, но, пересилив себя и сделав первый глоток, он сразу почувствовал себя лучше.
– Я поясню, – негромко произнесла мама. – Честно говоря, я не хотела этого разговора. Я бы предпочла, чтобы все развивалось само собой. Но как вышло, так вышло. Да и все к лучшему. Как бы оно само развивалось, неизвестно. А так ты будешь знать, какого развития хотела бы я. И, возможно, это повлияет на принимаемые тобой решения.
– Хорошо. – Кирилл взял металлическую кружку с горячим чаем, и осторожно сделал глоток.
– Буду честна с тобой. Я не жду от жизни в бункере ничего хорошего. Нас сюда пригнал страх. И он же будет тут всю жизнь управлять нами.
– А за стенами разве не страх? – удивился Кирилл.
– За стенами, как и всегда в реальном мире, ничего не предначертано. Жизнь – это всегда набор шансов, часть из которых мы реализуем, а часть упускаем ввиду ряда причин. Чем реальность отличается от книги? Сюжет книги выстроен автором, он предначертан, и всему быть, как пожелает автор. Хорошо, ли плохо ли – зависит только от автора. А в жизни нет. Жизнь постоянно, ежесекундно, предоставляет нам целый набор из шансов. И реализовать можно любой, сделав жизнь такой, как тебе нужно, а не кому-то другому. Но тут, в бункере, будет как в книге. И автором всех сюжетов хороших или плохих, будет руководство вообще, и начальник гарнизона в частности. А он не показался мне хорошим человеком, если честно. Мне показалось, что на этой службе он развил колоссальный комплекс неполноценности. Ну сам подумай, каково служить в полковничьей должности в такой дыре, как полузаброшенный старый бункер, который, скорее всего, вообще никому никогда не понадобится? И вдруг все поменялось. Бункер превратился в пуп мира, а Измайлов в пуп этого бункера. Я не уверена, выдержала бы моя психика в такой ситуации, а уж психика, подорванная комплексом неполноценности, сломается наверняка. Тут ни у тебя, ни у твоих сверстников не будет никаких шансов. Никаких, ты меня понимаешь?
– Не совсем, – признался Кирилл. – Разве жизнь в любом государстве, чем-то отличается от порядков в бункере? Разве правители всех мастей, от королей, до вождей первобытных племен, не водят свои народы, как козу на веревке? Разве они не диктуют нормы морали через религиозных деятелей?
– В том и дело, что ты прав, – спокойно ответила мама. – До катастрофы жизнь в любой стране была похожа на жизнь в бункере, которая нам всем предстоит. Ну, народу там было побольше, разных вариантов человеческой участи. Но суть, ты прав, та же самая. Я же говорю о том, что теперь мир изменился кардинально. И теперь там, за стенами, некому диктовать свою волю. Там, за стенами, каждому человеку будет дан полный набор шансов. И только сам человек, проявляя личные качества, сможет те или иные шансы реализовать. А здесь нет. Тут все останется, как было раньше, только приобретет еще более уродливые формы из-за съёжившегося масштаба.
– И что ты предлагаешь? – спросил Кирилл, чувствуя, как у него мурашки пробежали по коже. – Бежать из бункера? Да там же верная смерть! Ты меня, своего сына, на нее толкаешь? Что у тебя в голове? Для этого ты хотела меня познакомить с ребятами?
– Не повышай голос! – попросила мама. – Нас могут услышать!
– Хорошо. – Кирилл умолк и принялся за еду.
Но у него ложка в руках дрожала. Он вдруг с сокрушительной очевидностью понял, что его мама, милая, родная мама сошла с ума. И что с ней совершенно бессмысленно спорить, что-то ей доказывать. Лучше соглашаться со всем, чтобы не перевести ее тихое сумасшествие в какую-то другую форму, возможно, буйную. И тогда ее могут принудительно изолировать, или даже убить.
У Кирилла в носу защипало от подступивших слез. Он изо всех сил попытался сдержаться, но не получилось, и пара горячих капель все же скользнули по щекам и упали в тарелку. Кирилл стараясь не привлечь маминого внимания смахнул их рукавом.
Это было страшно. Казалось, всей семье удалось вырваться из ужаса за стенами бункера, казалось, всем удалось добраться до безопасного места. Без потерь. Но вышло не так. Потери были. Психика мамы не выдержала навалившегося на нее ужаса и надломилась. Кирилл даже понял, когда именно это произошло. В тот миг, когда мама закричала и потеряла сознание. Очнулась она уже другой. Просто это не сразу стало заметно.
Впрочем, еще вчера можно было догадаться. По ее ледяному спокойствию, например. Она и раньше старалась избегать бурного проявления эмоций, но тогда в ней как бы проявлялся некий стержень из легированной стали, а теперь спокойствие сочеталось с мягкостью, чего никогда раньше Кирилл не наблюдал.
И что теперь делать? Сердце щемило до боли, так что еле удавалось сдерживать слезы. Не вдохнуть, не выдохнуть. И спорить ведь бессмысленно с мамой теперь, и бессмысленно доказывать, что она не права. Больная идея зародилась в ее голове, и приняла такие странные формы. Она сама, как человек исключительно свободный духом, не смогла принять добровольного заточения в бункере, и спроецировала эту жажду воли на сына.
– Мама, прости, – выдавил он из себя. – Я обещаю подумать над твоими словами.
– Вот и умничка. – На маминых губах заиграла спокойная и светлая улыбка. – Я всегда знала, что ты выберешь верный путь.
После завтрака явился капитан Звягин, представился, и сообщил, что теперь по жилому сектору все могут перемещаться совершенно свободно, двери снаружи больше никто запирать не будет. Единственное ограничение состоит в том, что прибывшим запрещается пока покидать сам сектор, по карантинным соображениям и ради сохранения должного уровня дисциплины среди военных внутреннего гарнизона. В ближайшее время Звягин обязался, силами подчиненных ему техников, ввести в строй всю необходимую инфраструктуру, включая кухонное оборудование, душевые, прачечную, и тому подобное.
Заметно было, что все обрадовались этой новости. Все, кроме мамы. Она взяла Кирилла за локоть, притянула к себе и шепнула ему на ухо:
– Это уловка. Не поддавайся. Будь начеку. Они таким образом просто успокаивают народ, а сами готовят нечто ужасное.
– Хорошо мама, – ответил Кирилл, в отчаянии сжав кулак свободной руки. – Ты, главное, не волнуйся. Видишь, нам разрешили свободно ходить по сектору. Хочешь, я с тобой посижу.
– Нет, Кирюша, сейчас мне, как никогда, надо побыть одной. Не обидишься?
– Нет, что ты!
Он проводил маму до ее комнаты, а потом отправился в свою, и завалился на кровать поверх одеяла. Больше сдерживать слезы не имело смысла, и Кирилл разрыдался, в голос, как в детстве, когда случайно разбил любимую мамину вазу – подарок настоящего отца. Он тогда рыдал и не знал, что делать, как вернуть то, что вернуть уже невозможно. Ему казалось, что надо найти такой особенный клей, который склеит вазу, и она станет как новенькая. Но такого клея не было. И мама, с грустью в глазах, смела осколки веником в мусорный совок, а потом, со стеклянным звоном, отправила в ведро. Тогда, впервые в жизни, Кирилл понял, что бывают невосполнимые потери, и это произвело на него очень сильное впечатление. Три дня он болел, а мама обтирала его смоченной в уксусе тряпочкой чтобы сбить жар. Она говорила, что ваза – мелочь, что нельзя из-за нее так убиваться, что сын ей дороже тысячи ваз, но Кирилл понимал, что это все не взаправду. Что у мамы от этой потери осталась не менее глубокая рана, просто взрослые умеют скрывать последствия подобных душевных травм.