– Без ног мне страшно.
– Тогда ты не готов. Слышишь ли меня, Доранд-беллер, он не готов.
– Я знаю то, всевечная, а потому пришел к тебе, чтобы просить дозволить нам идти в подземные леса.
– Нет. Там народ, что мне остался, обитает. И нет пути туда даже и людомару.
– Он не был у Зверобога. Не дошел. Боголесье перебороло и меня, перебороло и его. Душевно слаб он.
– Я говорила Кугуну, Владыке говорила, что зверь он есть, а потому такое, что уготовил ему Неогл понести, не вынесет и шага. Так ли было, Доранд?
– Месаза, ты мудра. Так было.
Богиня повернула к людомару свой лик, и вдруг превратилась в людомару, а после в Ириму, и снова в людомару.
– Что помыслы твои кидают мне в лицо?! – недовольно возвысила голос богиня, но Доранд тут же заступился:
– Не смыслит он, что делает теперь. Зверобог отверз амбары его прошлого и выгреб все, что смог, наружу…
– Зверобог – такой же дикарь он, как и тот, что стоит теперь предо мной. Силен он телом, но слаб внутри. Я ощущаю это.
– Дозволь, всевечная, кому прозвали Маэрх, приникнуть…
Месаза резко повернулась и вперила свое людомарское лицо в мага. Мгновение, и она исчезла.
На абсолютно белом фоне безвременья и бесконечности пространства появилась серая точка. Она находилась так далеко, что ее с трудом можно было различить.
– Кто там идет? – спросил Сын Прыгуна.
– Чернец, – ответил беллер, вглядываясь вдаль.
– Они приходят к ней?
– Они здесь были изначально. Они открыли дверь ее для нас.
Серая точка вдали замерла и в мгновение ока приблизилась к людомару, превратившись в силуэт небольшого роста.
– Ты здесь? – донеслось с ее стороны. В силуэте чернеца нельзя было разглядеть накидки, которая виднелась на плечах Доранда. Образ был литой и перетекал сверху вниз так, словно чернеца обливали грязью. – Ты?! – чернец увидел и беллера. – Как смел ты, привести его сюда, когда меж нами было соглашенье самим и только лишь самим здесь быть?!
– Теперь нет больше уговора, – отвечал Доранд, – враги теперь мы. Предали вы нас…
– Поплатишься…
– Не оскорби мой дом своею черной злобой, которой благость ты заменил, – покрыл их голоса громогласный возглас Месазы, – равны вы предо мной. Нет выше вас, и ниже нет! Зачем пришел ты? – обратилась она к чернецу.
– Просить тебя пришел, Месаза, но только более не нужно мне.
– Чего просить хотел?
– Отдать его, – чернец указал на охотника. – Гроза землям твоим от него придет. – Переливающийся образ приблизился вплотную к духу людомара и стал обволакивать его со всех сторон.
Месаза молчала.
Сын Прыгуна ощутил обездвиженность. Его словно бы утягивали в бездонный круговорот. Лишь спиной он ощущал некую легкость и твердость под собой. Охотник не заметил, как дух Доранда прилип к нему со спины и сам стал обволакивать его. У плеч людомара души чернеца и беллера встретились. Людомар почувствовал огонь, воспылавший на его руках.
Лик Месазы стал меняться бесконечной чередой лиц: людомара, Ирима, Тикки, Лоова, лик замерзшего мальчика, нахмуренное лицо Глыбыра.
Месаза взревела так, что пространство сотряслось повсюду, куда долетел ее рык. Она бросилась вперед и оторвала души беллера и чернеца от Сына Прыгуна.
– Прочь! Прочь! – ревела она, раскидывая чернеца и беллера в разные стороны. Светомир сжался, словно бы в спазме и исторг обоих вон.
Месаза перестала кричать и заглянула в лицо людомара. Она смотрела на него его же лицом: истощенным и смертельно уставшим.
– Иди и припади к источнику силы своей. Не ты избрал свою судьбу – не на тебя и злиться мне. Но остерегайся. Они пойдут след в след за пятками твоими. А потому решай и действуй так, как не действовал бы никогда. Прочь!
Людомар вскрикнул. Нечто ударило по всему его телу. Оно сжалось в комок и вылетело из-под арки. Он упал в мох, перевернувшись несколько раз, и некоторое время лежал, недвижим, приходя в себя.
Когда Сын Прыгуна поднялся на дрожавшие ноги, он увидел вокруг себя лишь лес. Ряды камней сокрылись под землей и лишь один из них, покрытый нетронутым веками мхом, как и прежде, лежал, привалившись к корню полу засохшего дерева.
В лицо охотнику дохнуло чем-то ласковым и добрым. Он пошел вперед и увидел между деревьями, там, где до этого момента возвышалась каменная арка, белесый туман. Он был зажат между деревьями.
«Иди один, куда надумалось идти!» – влилось в мысли Сына Прыгуна. – «Тебя я встречу там, куда сведет тебя Месаза, когда наступит срок. Но торопись, ибо тень твоя еще с тобой, а значит неотвратимое идет с тобою в ногу!»
«Я не знаю, куда идти!» – подумал охотник.
«Знаешь. Ты это знаешь! Ты всегда знал! Прости, что сбил тебя с пути… Прости!» Туман промеж стволов деревьев растаял, оставив людомара в одиночестве.
К истокам
Сын Прыгуна недолго стоял неподвижно, недолго он раздумывал над тем, куда идти. Глаза его налились живым огнем, а плечи распрямились. Он весь вздрогнул, преобразился и огляделся с прежним видом пытливого и многоопытного охотника.
Невдалеке лежало разорванное на куски тело омкан-хуута. На нежданный пир уже стали собираться маленькие обитатели Чернолесья, и людомар решился присоединиться к ним.
Сытно поев, он еще раз принюхался, обтер себя соком внутренностей омкан-хуута и быстро пошел в обратную сторону.
Память вернулась к нему полностью, и единственное, над чем он раздумывал те несколько дней, что мчался к своему донаду, была непрекращающаяся мысль о том, как спастись от чернецов.
Ему не было ведомо, он лишь чувствовал, как нечто нехорошее для него сгущается во Владии. Если бы он мог видеть то, что видел Доранд, то его взору предстал бы корабль, подошедший в один из тех дней к саарарской гавани во владийском Прибрежье, и бросивший якорь. В ночи с того корабля свели восемь странных животных. Они походили на обыкновенных коней, но ступали бесшумно. На их спинах покоились два горба, а закрытые от посторонних глаз морды были по-крокодильи длинны.
Доранд внимательно разглядывал этих животных и рождал тревогу в своей груди. Именно она гнала вперед людомара за много верст от беллера.
Восемь странных фигур спустились по трапу вслед за животными. Они были укутаны в широкие накидки и вели рядом с собой маленьких существ, по два у каждого.
Позади них, на палубе гуркена стояла девятая фигура.
– Найти его! – проговорила она вслух, но от Доранда не укрылись и приказы, отданные мысленно. На них отвечали, им подчинялись.
Усадив маленькие существа себе на оба плеча, восемь фигур легко вскочили на коней с чрезмерно вытянутыми мордами, и, словно по воздуху, пошли рысью по улицам прибрежного города.
Свет рочиропсов, которые горели у домов богатых саарарцев, никак не отливал на одеждах всадников. Подобно бездонной мгле, подобно тени, поглощающей все вокруг себя, одеяния ехавших пожирали свет кристаллов.
Вырвавшись за стены крепости, небольшой отряд помчался во весь опор. Скорость бега чудо-коней была так велика, что Доранд больше не мог смотреть на них, он лишь закрыл глаза и начал молиться.
***
Людомар бежал по ветвям деревьев и твердил про себя только одну фразу: «Как прежде, должно стать!» Чернолесье открывало ему панорамы великолепных видов на холмы и горы, на водопады и великие озера, могучие реки и живописные рощицы, расположившиеся в низинах, но охотник не замечал ничего из этого.
В нем росло и крепло чувство погони. Спиной он ощущал, что за ним следует нечто, а потому не позволял себе остановиться до тех пор, пока не выбивался из сил.
Все это время, ему в голову приходили теплые воспоминания о прошлом. Даже те несколько дней, которые он провел в смердящих ямах холкунов, уже не казались ему чем-то особо омерзительным. Их духота, постоянный гул и вонь рождали в душе Сына Прыгуна какую-то щеминку, заставлявшую изредка сбиваться с дыхания.
Он не понимал, он лишь чувствовал, он ощущал, что запутался и растерялся – дал событиям увлечь себя так, словно бы он оказался в незнакомом месте и доверил незнакомцу повести себя к выходу из неизвестного. Любому другому существу, после таких дум, непременно пришла бы на ум мысль о том, что жизнь исковеркали без ведома и пожелания его. Но Сыну Прыгуна такие помыслы в голову не приходили, потому что людомары были слишком приземлены и по-крестьянски рациональны, и никогда не тратили время на себяжаление.
Теперь он, наконец-то, один, и полностью отвечает за все, что произойдет с ним. Едва охотник остался без поддержки Доранда, он ощутил то, что, наверное, ощущает всякий, кто оказался бы в его положении. Не было твердой почвы под ногами. Слишком долго он жил чужим умом и следовал чужим замыслам.
Месаза вновь растворила перед ним мир. Его мир! Только его!
Людомар бежал, что было сил. Он бежал туда, где располагался его донад. Он знал наверняка, что донад дождется своего хозяина. Ааги защитят дом охотника от не прошеных гостей. И пусть в нем будет одиноко и холодно, но это его дом. Там можно набраться сил. Оттуда стоит начать свой путь к замысленным богами деяниям.
У него есть немного больше времени, чем у чернецов. Да, они знают, где он и кто он, но им нужно собраться и создать магию, которая убьет его. Они сотворят нечисть, но на это нужно время. Пусть немного, но, все же. Возможно, он в одном дне перед ними.
Путь людомару преградила река. Не останавливаясь, он прыгнул с ветки прямо в речной поток. Вода приветливо встретила его, быстро вынесла на поверхность и помогла зацепиться за корень прибитого к противоположному берегу иссохшего стволом дерева.
Сын Прыгуна слышал и ощущал присутствие холкунов и пасмасов. У границ с их землями Великолесье стонало и кричало от боли. Лесные гиганты один за другим обрушивались на землю, вскидывая свои руки-ветви в прощальном привете. Лес оплакивал своих собратьев. Лес звал их.
Стиснув зубы, людомар проходил мимо мольб Великолесья о помощи.
К концу седьмого дня он взобрался на верхушку мека, где его дожидался донад, шумно прошел сквозь завесу аагов, пал на колени и, после, рухнул навзнич, мгновенно уснув.
Он спал без снов, а потому, когда проснулся, был свеж и полон сил.
Поднявшись на ноги, он некоторое время стоял, боясь шелохнуться: наслаждался уютом родного дома, прислушивался, как под корой его мека бежали живительные соки. Пройдя к стволу дерева, охотник присел на корточки и прислонился лбом к меку.
– Верни мне мое! – шептал он, оглаживая руками кору дерева. После, людомар поднялся на ноги и снял маску Зверобога со ствола мека. За ней оказалось дупло, достаточно широкое, чтобы смочь пролезть в него. Охотник достал из него копье, мечи, ножи и кольчугу из шкуры омкан-хуута, в которой был тогда, когда очнулся в Боорбрезде. Щитки-лепестки он аккуратно приложил один к другому и обвязал походным плащом. Щитки были изогнуты, а потому внутрь их он положил несколько походных принадлежностей.
Приготовив все ровно так, как делал это и тридцать лет назад и два года назад, он сложил оружие в кучу и стал обходить донад.
– Не скучай по мне, – разговаривал он с ним, оглаживая шероховатую поверхность перил, – я вернусь к тебе, и ты наполнишься жизнью. Аагга, не плачь обо мне. Еще не раз пройду я сквозь тебя. Ты сможешь говорить мне: «Ты пришел», и я отвечу: «Я пришел».
В душе наконец-то начали возрождаться та размеренность и упорядоченность, которые присутствовали в его жизни тридцать снегов тому назад. С каждым шагом, он ощущал, как внутри него вызревает ликование и уверенность. Голова перестала быть тяжелой. В ней появилась легкость. Мыслилось ясно и неспешно, как и всегда мыслили людомары.
Сын Прыгуна взобрался на мек и оглядел окрестности. Старый пейзаж был таким, каким он запомнил его тогда, когда уходил отсюда к людомару Светлому.
– Ра-а-а-а-а! – взвился над Чернолесьем его громовой рев. Он означал, что хозяин леса снова дома.
***
Он был во всеоружии. Он чувствовал внутри себя всю силу Чернолесья. Он знал, что в стенах Великих лесов, среди деревьев он, как среди братьев. Они охранят его и оберегут. Чернецкая магия шла за ним – он чувствовал это, а потому решил принять ее здесь – в родных стенах.
Омкан-хууты и сурны, порождение зла, – твари, созданные черными магами, должны были стать указателями, где его искать. За годы без людомаров они привыкли расхаживать по Чернолесью, не таясь, а потому чернецы получили сразу несколько сообщений о том, где появился людомар.
Охотник выходил из-за деревьев и шел прямиком на чудовищ, лакомившихся лесной дичью. Омкан-хууты, лишь по запаху угадывавшие в нем людомара, бросали в атаку свои языки, и были удивлены, когда людомар не препятствовал им попасть по себе. Но шипы не пробивали его броню. Он спрыгивал с ветки так, чтобы окрутить язык омкан-хуута вокруг нее.
Хищники начинали биться в бессильной злобе: они раздували колючие загривки, пучили на него свои глаза и пытались клацать челюстями, он же бросался на них, ища схватки, и с наслаждением изрубал их мечами или закалывал копьем под челюсти.
Сурны бросались на него, но с визгом отскакивали, наткнувшись на град ударов коротких мечей. Их израненные тела оставались биться в конвульсиях, выбрасывая в мир злобные вопли и донесение чернецам о великом страхе и великой боли.
Часто, охотнику казалось, что он видел черные сгустки над издыхающей нечистью, и злобные глаза черноты, смотревшие на него с величайшей ненавистью.
Тучи сгущались над тем местом, где пребывал людомар. Он же беспрерывно искал сурн и омкан-хуутов, и изрубал их на куски.
– Придите ко мне! – кричал он в пустоту небес. – Придите и убейте меня!
Его неистовство доходило до исступления. Родные запахи, родной мек, родной лес придавали ему сил.
– Гр-р-р-а-абру-у-м! – раскатилось над лесом. Сверкнула молния. Она обрушилась прямо на его голову, и, если бы не ветер, который сотряс ветви свидиги, то эта молния была бы последним, что видел людомар. Яркий луч холодного света, грозное оружие Небобога промахнулось, угодив в крону дерева. Древо застонало. Рана, оставленная молнией на его коре, шипела. Нет места огню в Чернолесье, но это не значит, что нет места ранам от молний.
Сын Прыгуна сорвался с ветки и бросился вниз. Дерево опадало на него своей верхней частью. Оно кричало, предупреждая его об опасности. Он успел увернуться и раздвоенная молнией верхняя часть ствола, шумно упала на нижние ветви.
Небеса бушевали. Небеса неистовали. Громы и молнии обрушивались на Чернолесье. Великие леса замерли под криком великого бога, но оставались непокорными. У их ступней, у их корней сидел людомар – последний защитник леса. Он снова не знал, что ему делать. Он понял, что путь, выбранный им, ведет вникуда.
Слезы вместе со струями дождя текли по его щекам. Никогда раньше не ощущал он себя таким беспомощным. Да, подле него лежали трупы его врагов, но людомар понял, что не они его действительные враги, что они лишь песок, который бросают ему в лицо, и надо отрубить руку, бросающую песчинки, а лучше всего того, кому принадлежит эта рука.
***
Старик-пасмас задремал, убаюканый мягким ходом телеги. Лошадь, тянувшая ее, мерно передвигала ногами и изредка захватывала губами длинные стебли сочно-зеленой травы, во множестве произраставшей на Древесном тракте. Распутица после дождя была сильной, но старик направил свою телегу так, чтобы ее колеса шли ровно там, где еще была трава. Ломовая лошадь, привыкшая держать ровный ход, тянула не груженую телегу без рывков. Повозка словно бы плыла по дороге.
Пасмасу снилась его небольшая хатенка. Его старуха, красавица-дочка и недалекий зять, более работавший языком, нежели руками. Его рот забирал больше, чем приносили руки, а потому, даже во сне, старик хмурился глядя на то, как зять уплетает овощные пирожки – венец кулинарного искусства хозяйки дома.
Неожиданно, телегу тряхнуло, и пасмас, «ахнув», очнулся. Он зачмокал губами, на которых еще остался привкус пирожков, и готов был продолжить трапезу, когда внимание его привлек одинокий путник, идущий впереди.
Странник был укутан в накидку, похожую на рыбью чешую с длинными волокнами. Он шел пружинистой походкой, опираясь на посох. За плечами идущего не было видно ни котомки, ни какой-либо дорожной сумы.
Старик, завидев такую фигуру в Чернолесье, вмиг задрожал и стал шебуршать позади себя, судорожно ища пику на толстом кривом древке.
– Не подходи, убью! – хрипло пригрозил он, вставая на козлах, хотя сам нагонял идущего. Пика нацелилась в грудь странника. Тот обернулся. Пасмас открыл рот, побледнел и тихо осел на козлы: – А-а!
На него смотрел оридонский шлем со следами множества ударов. Шлем, не раз побывавший в жарких схватках.
– Рипс, – выдохнул старик, и пика в его руках заходила ходуном.
– Проезжай, ты! – приказал ему наемник голосом, более походившим на рык. – Поезжай быстрее, или я убью тебя! Стой! Куда я приду по этому тракту?
– К делянке, что у Оволарга. Отседова недолго до ларга. Я оттуда еду, привысокий.
– Езжай. Вон-вон, пошел! – заорал рипс.
– Да-да! – закивал старик и хлестнул лошадь так, что она с шага сразу перешла в галоп.
– Танвер, куда ты ведешь меня? – Наемник остановился, вытащил из-за пояса статуэтку-голову, раскрывшую пасть в страшном оскале. Пасть была вымазана кровью. – Туда ли я иду? – Рипс вытащил из-за пояса нож и полоснул себя по руке у изгиба. После этого, он стал кружиться на месте. Когда капля крови выкатилась и капнула с руки, он замер. Рука указывала идти дальше. Он сжал зубы, фыркнул и продолжил путь.
***
Стук топоров разносился на много полетов стрелы. Гулкий отрывистый хруст, с которым лезвия входили в плоть деревьев, короткими скачками распространялся среди стволов могучих дерев Черного леса. Ударяясь своими холодными ножками о стволы деревьев, он будил в их утробах заунывную песнь-предчувствие скорой смерти.
Людомар чувствовал угнетенность, которая царила в приравнинной полосе среди деревянных великанов. Он успокаивал их и тихо шептал им на древнем наречии слова успокоения. Деревья внимали ему, лаская своими листьями. Они расступались перед ним, когда он шел на звук топоров. Словно дитя, деревья подхватили Сына Прыгуна и передавали от одного к другому, заботливо подставляя его стопам свои ветви.
Охотник бесшумно приближался к делянке. Он уже отчетливо различал шаги множества ног, запахи нескольких десятков немытых тел. Его уши чутко среагировали на резкий металлический лязг, которым обозначили себя охранники, стоявшие посреди делянки, спиной друг к другу, всякий миг готовые броситься на врага. Людомар ощущал страх, густым туманом повисший над ними.
Чернолесья боялись все: и дровосеки, и стражники. Леса боялись лошади, стоявшие на тракте в ожидании поленьев и бревен, его боялись и поводыри, державшие за ошейники громадных холкунских псов, прозванных соуррами. Никогда раньше не слышал Сын Прыгуна запаха соурров. Никогда раньше не видел он этих чудовищ в городах холкунских.
Достигнув кромки леса у делянки, Сын Прыгуна присел на ветку и стал принюхиваться. От соурров пахло нечистью. Тем смрадом, о котором он узнал достаточно, чтобы верно сказать про них – творенья чернецов. Охотник нахмурился: чернецы покорили холкунов – мало, что было хуже этого. Ларги отныне пристанище черных магов.
Неожиданно, периферийное зрение охотника заметило тусклый блеск, который мелькнул в полосе леса справа от него. Людомар повернулся голову и стал вглядываться в ту сторону. Так и есть, помимо него, за делянкой наблюдала еще одна пара глаз. Это были холкунские глаза. Глаза мужа, ибо смотрели они пристально и грозно.
Острый взгляд людомара один за другим вычленил из буйной сине-зеленой лесной завесы взгляды еще трех олюдей. Сын Прыгуна прочитал в их глазах страх, но решимость и злость. Его взор скользнул по слегка поднятым, но сведенным вместе бровям, и охотник понял, что боги внесли в его план свои коррективы.
Скрывавшиеся за деревьями олюди были полны решимости напасть на делянку. А потому Сыну Прыгуна ничего не оставалось делать, как замереть на своем месте и ждать.
На делянке, меж тем, кипела работа. Одно за другим деревья падали к ногам холкунов и пасмасов. Истощенные дровосеки запрыгивали на поверженных ими лесных великанов и, скользя по ним с тяжелой грациозностью, обрубали ветви, которыми деревья еще цеплялись за своих собратьев.
– Людома-а-ар! – разнеслось вдруг над лесом, и из его глубины на делянку стали выскакивать обернутые в шкуры олюди. Они поросли волосами с ног до головы. Их руки сжимали топоры и дубины. Прикрываясь небольшими щитами, они бросились на стражников.
Воины-холкуны вмиг выстроились в линию, выставив вперед ростовые щиты и положив на них пики-вилы. С дикими криками дровосеки стали разбегаться во все стороны.
– Рнун! – заорали поводыри и спустили соурров.
Громадные псы, ощутив свободу действий, рванулись вперед и врезались в толпу наступавших дикарей.
– Людома-а-ар! – продолжали кричать те.
Собаки рвали их своими пастями и падали замертво с расплющенными или расколотыми черепами; они натыкались на пики, но в пылу боя даже не замечали, что проткнуты насквозь; они бросались во все стороны, клацая большими желтыми клыками с хлопьями кровавой пены и слюной, гирляндой развесившейся у них в пастях.
К своему удивлению, Сын Прыгуна увидел женщину, которая бежала среди нападающих. Она была небольшого роста, но плотно сбита. Держа в одной руке маленький круглый щит, а в другой топор-клюв, она легко прыгала среди навалов из стволов и веток. Собаки не замечали ее, останавливая свой взор на более рослых воинах, а потому она одной из первых достигла стены щитов, которую образовала стража.
Увернувшись от удара пики-вил, она пала на колени и выбросила тело вперед. Ее топорик скользнул наискось под щит и, видимо, проткнул клювом ступню одного из стражников. По крику, который донесся из-за щита, можно было судить, что удар был точным. Один из щитов повалился назад.
Женщина бесстрашно бросилась на этот щит и, как с трамплина, обрушилась с него на воинов-холкунов.
Тем временем, дикарям удалось покончить с соуррами и окровавленные мужчины стали грозно надвигаться на стражников.
– Там Лоова, – закричал вдруг один из атакующих. Эта фраза подействовала на воинов, как ветер воздействует на перекати-поле. С неимоверной силой налетели лесовики на стражу и вмиг покончили с ней.
Воины вытащили женское тельце из-под завалов и стали приводить в чувство.
– Ту-ту-ту! – весело сказал один из солдат, начав отбиваться от ударов маленьких кулачков. – Лоова, это я! Хе-хе! Жива…
Девушка села и огляделась. Ее залитое кровью лицо вспыхнуло большими карими глазами. Верхняя губа опухла.
– Чего вы их?
– Побили мы их, людомара. Как и всегда…
– Не врешь? – девушка с трудом поднялась на ноги и осмотрела место боя. – Не врешь, – поверила она, и вдруг надулась. – Опять не дождалась до конца. Отстань! – оттолкнула она одного из своих помощников и стала пробираться к лежавшим вповалку убитым стражам. – Соберите оружие и все, что надо. И этих соберите… визжак… У-у, не люблю я их… а надо… так бы и приколошматила кого-нибудь… визгуны… тьфу!
Крик «А!», резкий, отрывистый, почти потонул в звоне металла. Пронзительный и оглушающий, он ударил так хлестко, что, казалось, еще мгновение и деревья сбросят листву.
Воины на делянке вмиг обернулись на истошный крик и увидели, как один из них, отползая прочь, продолжает прикрываться обрубком срубленной у локтя руки.
– Нет! Не надо! – закричал несчастный и тут же, охнув, затих пронзенный в сердце копьем.
На полянке стояла фигура с плаще из шкуры омкан-хуута с глубоким капюшоном. Она не двигалась некоторое время, а после не торопясь стащила капюшон с головы. В лучах стоявшего в зените солнца блеснул оридонский шлем.
– Кто это? Кто он? – разнеслось между дикарями.
– Это рипс! – крикнул кто-то из их среды. – О, боги, это рипс!
Несколько воинов, ближайших к наемнику, бросились прочь, но тут же пали, пронзенные метательными ножами.
– Вы будете драться со мной, – спокойно сказал наемник. – Такова воля Танвера. Он направил меня сюда. – Рипс поднял вверх руку и показал на ней многочисленные порезы. – Вы не смеете бежать, ибо вам уготовано богами драться со мной.
– Мы не побежим, – выступила вперед Лоова. – Мы не боимся тебя.
Шлем обратился на девушку и долго молчал. Потом он сказал:
– Перед смертью вы должны узнать имя того, кто убьет вас, так говорит Закон. Но он дозволяет мне не называть своего имени, если я встал на Тропу Поиска, и посвятил себя служению Танверу. А потому я назовусь так, как должно. Я – Слуга Танвера, без имени отца при мне, но с именем брата. Мой брат Дугсак.
– Дугсак, – волной прошлось по рядам дикарей. Многие из них затрепетали. – Не тот ли это Дугсак… боги, это его брат… как его?.. Дагеен Многорукий… Боги, сжальтесь над нами… Танвер прислал его за нами!.. – Несколько голосов возопили. Еще несколько расплакались.
– Нам нет дела до того, кто ты такой, – храбро сказала Лоова. – Что еще ты должен сделать, чтобы отсрочить нашу драку? Или будешь дальше придумывать Законы и клясться богами?
Шлем снова повернулся в ее сторону.
– Ты хочешь быть первой?
– Да. Я буду первой. И мой Ражеван жаждет твоей крови не меньше, чем я.
– Иду на тебя, – сказал спокойно наемник и пошел на девушку. Он нанес удар древком копья сверху, сделал несколько обманных движений и ударил наотмашь. Удар был кратким, резким и хлестким. Лоова закричала, опадая на преломленную ногу, и повалилась в кучу веток.
– Вали его, людомары! – заорали воины и метнули в фигуру топоры и копья, но наемник, к удивлению всех, подпрыгнул так высоко, что брошенные орудия, пролетели мимо.
Плащ тяжело опал с него на землю, явив взорам высокую худощавую фигуру, туловище которой было закрыто легкой кольчужкой, а на ногах виднелись поножи с шипами. Рипс метнулся в сторону и ударил ближайшего воина. Раздался хруст, голова несчастного неестественно запрокинулась набок, и он упал замертво.
– Людомаа-а-ар! – заорали дикари и ринулись вперед.
Наемник прекрасно использовал завалы из древесных веток и бревен. Они мешали атакующим ударить всем разом, деля их на небольшие группки. Слуга Танвера перепрыгивал через навалы и, оказываясь среди групп дикарей, расправлялся с ними, умело орудуя руками и ногами. Бил он всегда в горло или глаза. Когда не получалось с первого раза свалить противника, то удары обрушивались на ноги.
Не прошло и нескольких минут, как от толпы нападавших не осталось ни одного олюдя. Рипс быстро огляделся и отер мечи от крови. Он стал ходить по делянке, безошибочно находя орудия своего ремесла. Он помнил, когда и в кого послал тот или иной метательный нож, и где упал смертельно раненный враг. Наемник тяжело дышал.
Он невольно крякнул, когда что-то ударило его между лопаток. Присев и резко развернувшись, он некоторое время осматривался.
– Я слышу тебя. Я слышу, как ты дышишь, – проговорил он, рыча. – Дыши глубже, ибо вскоре ты испустишь дух.
– Что ты там рычишь, собака, – раздался дрожащий от боли женский голосок. – Хватит слов. Иди и попробуй убить меня!
Рипс хмыкнул и поднялся во весь рост.
Недалеко от него, опираясь на отрубленную ветку, стояла Лоова и с ненавистью смотрела на наемника. Из ее глаз текли слезы.
– Ты убил их всех, почему же не меня сперва. Ты трус! – закричала она и расплакалась. – Я плачу! О, кишки сурны, я плачу, как… – Она разозлилась. – Иди ко мне! Иди же… словоблуд… или снова начнешь говорить о законах?!
Слуга Танвера медлил. Он склонился над одним из убитых, вытащил из его горла нож, отер его и сунул себе за пояс.
– Подойти, я сказала тебе… иди же… подойди же, ну! – ревела в голос Лоова, осматривая делянку, заваленную трупами ее друзей. Не выдержав, она опустилась на землю. – Убей меня! – попросила она, сжав кулаки. – Убей же!!!
– Танвер умеет ждать, – спокойно отвечал наемник. – Ты хотела быть первой, но будешь последней. Ты услышишь, как последний из них испустит дух. Лишь после этого Танвер позволит уйти тебе вслед за ними. – И рипс продолжил свое неспешное дело.
– Будь проклят Танвер, кем бы он ни был! – закричала Лоова. – Будь проклят он! Тот, кто защищает несправедливость. Тот, кто защищает привеликих. Не порождение он этих земель. Изгой…
– Ты права, кем бы ни была ты. Он отвержен Владией, и проклят ей. Он сын того, кто предал Владыку. Имя ему Танвер, сын Ярчайшего-без-имени. Я его слуга. И ты… – Внезапно, наемник осекся на полуслове. Он голову давал на отсечение, что именно в этом месте сбросил свой плащ. Он не мог исчезнуть.
Рипс резко обернулся. Ему послышалось, что лес с шелестом сокрыл от него нечто. Глаза наемника внимательно осмотрели место, откуда донесся звук. Ветерок слегка колыхал крону свидиги. В верхней части, с ветки на ветку перепорхнула беспокойная пичужка.
– Не вопи слишком сильно, придет и твой черед, – проговорил он, и снова прислушался. Брови его нахмурились. Прыжок, и он вскочил на ближайшее поваленное дерево. Глаза Слуги Танвера сверкнули огнем. На месте, где была до этого девушка, никого не было. Он прислушался, затем быстро сбежал к этому месту и осмотрел его. После, глаза его снова устремились в листву над головой.
– Ма-аэ-эрх! – громогласный рык разнесся над Чернолесьем. – Тебе не избежать меня, Маэрх!
***
Лоова открыла глаза и с трудом сфокусировала взгляд на небольшой угловатой веточке, на которой колыхались несколько паутинок. За веткой нависал большой лист, по которому медленно ползла букашка. За ней по пятам следовало несколько муравьев. Девушка улыбнулась, наблюдая эту безмятежную картину. Крона найомы нависла над ней. Длинные листья дерева были излюбленным местом поселения больших муравьиных семей и разведения не менее крупных муравьиных хозяйств.
Неожиданно, подобно бурному потоку в иссохшее русло реки, в сознание девушки ворвались воспоминания. Она задохнулась, покраснела и попыталась сесть. Муть набежала на глаза, а тошнота подкралась к горлу. Лоова обвела глазами пространство вокруг себя, и лицо ее вытянулось и стало бледным.
Она лежала в донаде. В точно таком же донаде, вид которого ей доносила память из далекого детства. Вот комнатка с небольшой лавкой у стены, а там, должно быть, будет короб из вязаных стеблей вьюна. Девушка услышала мягкие шаги. Грудь ее стала высоко вздыматься, и она едва не вскрикнула, когда увидела в проеме высокую фигуру.
– Не бойся меня, олюдь. Кем бы ты ни была, не бойся меня, – произнесла фигура. Уши, которые от вскрика Лоовы тут же взметнулись на макушку головы, стали медленно оползать вниз.
– Людомар, – прошептала девушка. – Людомар…
– Да, я людомар. Леса и все живое при них кличет меня Сын…
– Прыгуна, – закончила за него Лоова.
– Ты помнишь меня, – сказал охотник и бесшумно опустился рядом. – Что же ты? Не плачь, Лоова. – Но девушка плакала. Плакала навзрыд, впившись руками в протянутую руку с едой. Она не брала еды, а держалась за эту руку, как ребенок держится за руку родителя.