Возрыдал я тогда. Впервые с младенчества возрыдал. Понял я, как с моим народом обойдутся. Комта же возненавидел, хотя заранее узнал, какая участь его ждет. Те саарары перенесли меня далеко вглубь Десницы Владыки. Великие воды омыл их корабль и оказался я на чудесной земле, которой не было продолжения, ибо всюду омывала ее вода. Там я набрался жизни; там же видел, сколь велика сила, которая пошла во Владию. Много, много кораблей проплывало мимо той земли. Тучами проходили они, сокрывая бортами своими сами воды. Кого только не видел я на их бортах: неведомые до того изделия, живность разная и войска, войска, войска… Столько войск не могло и привидеться в самом дурном сне.
Саарар, который заботился обо мне, Эмпорош, говорил про оридонцев, что пришли они из Темных земель, куда не ступало копыто коня саарара. Силы их безмерны, ум их велик. С таким противником будет тяжело сражаться. Всякий раз на закате он оплакивал все новых павших, коих доставляли ему на ту землю. Тысячи тысяч. Говорил он: «Извести нас хотят они так: чтобы мы один против другого шли и резались. Но они не ударятся в битву, в стороне будут стоять. Силы будут сторожить свои, хранить. После только войдут в битву». Как же хорошо я помню эти его слова! Пусть саарарские боги говорят с ним ласково. Пусть ублажают его, ибо даже в минуту смертельной опасности не предал он своих, хотя и предал, излечив меня.
Да, он погиб здесь, со мной и тобой. Ты этого не помнишь? Эмпорош был храбрый, сильный воин. Но стрела не отделила героя от предателя. Рука собрата его, саарара, не дрогнула, когда бил он по тому, кто сберечь хотел народ саарарский. У Меч-горы мы передали его богам.
Он возвратил меня во Владию. Он завещал мне отогнать оридонцев туда, откуда они пришли. Не смог… не смог я… – Глыбыр нахмурился и отвел лицо в сторону. Оранжевые отблески рочиропса играли на его глазах, плясали в слезах, наполнивших их.
– Комт погиб здесь же, на Острокамье. Мой сын убил его. Гедагт убил его. Я этим горд. Я отмщен. Но предательство его страшнее смерти, ибо оридонцы все еще здесь, во Владии.
Когда мы с Эмпорошем прибыли сюда, Эсдоларг был еще брездскою твердыней. Оридонцы собрали в землях наших всех, кто мог держать оружье, и погнали их на нас. Все повторилось, как и тогда, в Деснице Владыки. Увязли мы в рубке против своих, растеряли силы, погубив многих. Лишь только после этого ввязались они в битву. Мы были биты, но… не это меня гложет. Мои две глупости сгубили много жизней. Война то. Так бывает. Единственное, что не могу себе простить: не понял я тогда, не уяснил, возгордился в силе своей, в дурости своей, что драться можно, что силы есть… не понял я, что лучше отступить. Все повторилось так же, как и было, а я то не увидел. Был слеп от злобы.
Возненавидела меня Владия, как побивателя собратьев. Оридонцы… оридонцы… Не занимать ума им. Хитры, коварны… не занимать ума.
Эсдоларг отдали они брездам и пасмасам. Я отошел сюда. На перевале переморозил руку, и отсекли уж всю. То боги мне сказали, чтобы думал я мозгами, а не руками воина. Тогда я только понял это.
Немало брездов перешло ко мне. Немало пасмасов, холкунов. То были отцы тех воинов, которые стояли в чертогах Славы, где принимал тебя вчера. А после Эсдоларг опустел. Прогнали оридонцы мой народ и из него. Лишь от тебя узнал, куда изгнали. Теперь там саарары и всякие отбросы от народа моего.
Когда предстал передо мной ты, возликовал я в душе, ибо слова твои о том, что Владия жива… народ мой жив, вознесли меня к ногам богов от счастья. Ты стал мне лучом света в вечной мгле. Ты говорил мне о жизни на Синих Равнинах. С тобой я знал, что надежда еще есть.
Эсдоларг был единственным препятствием мне для прохода на Синие равнины. Бивал не раз я саараров. Но силы их все прибывали, мои же убывали. Когда же появились грирники, то даже и они могли теснить нас. Теперь нет сил даже и на них… и нет надежды. Ты рассказал мне, что дети тех, кого предал я… да-да, это я предал их своей дуростью, своею пылкостью и ражем боевым… дети преданных мною уже не знают прошлой жизни, клянут ее во всем. И что рабское друг к другу положение лишь радует их безмерно. За справедливость держат они преклоненье пред оридонцами и дебами, и нет понятия, кто же из них сильнее – первые либо вторые. Ты говорил мне про тот разбой и побивание, которое устроили саарары над народом моим; про города, больше похожие на муравейники; о Чернолесье избиваемом безжалостно во имя дебов…
Все помню. Каждое слово твое во мне кричит. И потому так больно мне и без раны. Больно так, что иной раз и невыносимо!..
– Маэрх, поднимайся. Мы идем дальше. – Людомар открыл глаза. Он задремал, и Лодену пришлось расталкивать его.
***
К ночи они вышли, наконец, на колейную тропу. Она была промята в земле колесами телег, скрип которых слышался вдалеке даже и сейчас.
– Закроют врата. Не успеем, – сказал Унки. – Последняя телега. Я ее слышу.
Отряд ускорил шаг.
Низкорослые кущи деревьев и кустарника на склонах холмов превратились из жизнерадостно-зеленых манящих под свою сень сводов в черно-синие неприветливые убежища для всякой нечисти.
Лоден, шедший в середине отряда каждый раз испуганно озирался по сторонам. Холкуны также выглядели обеспокоенными. И только брезды также размеренно отмеривали трапу своими широкими тяжелыми шагами.
– Ты когда-нибудь дрался в пещерах? – услышал людомар голос одного из брездов. Память тут же отнесла охотника на много дней назад…
– Ты дрался в пещерах когда-нибудь? – спросил его тогда Глыбыр. Они вместе медленно прохаживались по долине Последней надежды. Как и всякая последняя надежда долина была убогой и серой; как и всякое «последнее» она была чрезвычайно маленькой и запиралась со всех сторон массивными скалами.
– Я не помню. Ты скажи.
– Не помню и я, – прокряхтел брезд и кашлянул. Он припадал на ногу и всем телом опирался на людомара. Уже через десяток шагов такой прогулки у последнего онемело плечо. – Когда-то отец мне задал такой вопрос. Я тогда не понял его наказ. Он мне наказал никогда не драться в пещерах. Почему, просил его я. Он мне ответил: «Пещеры созданы сжимать. Когда загонишь себя туда, не сможешь надеяться ни на богов, ни на себя, но лишь на камень. Каждый новый поворот будет для тебя открытием». Понимаешь ли ты?
Сын Прыгуна покачал головой, нет, не понимаю.
– Мы сейчас в пещере. Все. Я слишком поздно понял, что значили слова отца. Я привел всех вас в эту пещеру.
– Мы здесь укрылись…
– Нет, не о том. – Брезд нахмурился и сильно сжал плечо охотника. – Не о том я говорю. Там, в Деснице, передо мной лежала прямая твердь. На много полетов дремсских стрел. Воля передо мной лежала. На таком просторе моя многотысячная армия была похожа на песчинку, бросаемую ветрами в разные стороны. Кхм… После поражения от оридонцев, оказался я на острове, который омывали Великие воды. В тот момент мне бы и понять намек богов. Но я не понял.
Эсдоларг, в котором высадились мы с Эмпорошем после, был меньше того острова, но и там простора хватало для большой армии. И вот я здесь. В этих пещерах не уместится и десятая часть той армии, которая была у меня в Эсдоларге, и даже сотая часть прежней армии, вышедшей из Боорбрезда.
Ты молчишь. Ты не понимаешь. Запомни же, что скажу тебе. Никогда не дерись на равнине так же и тем же, чем дерешься в пещере. Каждому пространству свое оружье, свое знанье. Я этого основного не понял, и потому сейчас даже грирники осмелели настолько, что нападают на меня. Эти проклятые олюдоеды с тощей кожей на узких ребрах…
Отряд вышел на межхолмье, пересек его и как-то неожиданно для всех его участников оказался перед стеной деревьев.
Людомар с интересом рассматривал растения. Это были не те великаны, коих он привык видеть в Чернолесье; это были даже не те худосочные деревца, которыми славилось редколесье. Лес, который он увидел, был разбитным. Ни одного прямого ствола. Все криво, все вкось: корни, стволы, ветки, – все это, переплетаясь между собой, образовывало непроходимую стену.
Колейная тропа упиралась в массивные ворота, которые стояли, слегка выдвинувшись от стены леса. Пространство вокруг них было освещено желтым светом рочиропсов.
– Никто не пройдет, – донеслось с ворот, едва отряд подошел к ним.
– Мы от Глыбыра Свирепого, откройте.
– Никто не пройдет. Пусть Око Владыки осветит вас и коли вы не нечисть да живы останетесь, пройдете, – снова ответствовали им.
– Самое плохое… самое плохое, что могло произойти, случилось… самое плохое… – Лоден стал ходить из стороны в сторону. Он сжал голову руками, снял шлем и бросил его себе под ноги. Остановился. Покачался с пятки на носок и сел.
– Отойдем, вона, к вершине. Сядем спина к спине и, вона, переждем ночь, – проговорил один из брездов, имени которого людомар не знал.
– Лоден, поднимайся, – обратился к пасмасу Гедагт, – мы идем на вершину.
– Какая разница, где на нас нападут? – проговорил пасмас подавленно. – Пусть здесь… уж лучше.
– Здесь нельзя, нечисть сбирается на огни. Поспешим.
Сын Прыгуна принюхался, и хотел было направиться к лесной стене, когда Унки остановил его.
– Даже и не думай, – сказал он тихо. – Это холмогорский ядовитый корень. Едва дотронешься до него, как рука сама себя пожрет. Его сок разъедает металл. Не думай про такое. Пойдем со всеми.
Отряд поднялся на вершину ближайшего холма и принялся неистово зачищать вокруг себя траву и кустарник.
– Отбрасывайте подальше. Скорее, пока Око Холведа не открылось. – торопил Лоден. Все работали по его указке молча, но в бешенном темпе.
На их счастье, ночь была пока безлунная.
– Заспался властелин, – покосился наверх Бохт. Его перебитый большой нос указывал направление взгляда. Он с хрустом в спине выпрямился и отер по на лбу. Под его ногами шагов по пять в каждую сторону не осталось ни одной травинки. То же проделывали и все остальные.
Людомар не срывал травы, он подрезал дерн и аккуратно сложил его в стороне.
– Свари сонку, – приказал Гедагд одному из своих брездов. Воин кивнул, быстро снял с себя шлем, достал рочиропс, побрызгал его водой, залил воду в шлем и поставил его на кристалл в углублении земли. Затем он достал сухую траву, потер ее в руках и ссыпал в шлем. – Передайте каждый рочиропс, у кого есть.
Людомар привычно полез за пазуху, но только тут вспомнил, что оставил кристалл Ириме. При воспоминании о ней и о толпе, которая подле нее собралась, на душе его потеплело. Он знал, что она не пропадет. Дети и старуха много есть не будут, а он оставил ей мяса поболе своего веса. Охотник осмотрел себя: нет, какого как он они долго не доедят.
– Садимся? – спросил Лоден, становясь в центр оголенной земляной проплешины.
– Да, – кивнул Гедагт и все сели спиной друг к другу. – Держи, – Гедакт протянул Сыну Прыгуна длинную веревку. – Перевяжи себе ремень и пусти дальше.
Когда каждый оказался связан с отрядом, был назначен часовой – Лоден и так бы не смог заснуть – все выпили сонку и улеглись, подложив под бока обнаженные мечи и топоры…
– Почему саарары не приходят сюда?
– Оридонцы не допускают их. – Глыбыр откинулся на навале из шкур и со стоном вытянул ногу. – Не спрашивай, я сам раньше не знал, а теперь знаю, почему. Оридонцы не хотят ничего менять в Острокамье да и в Прибрежье. Земли эти для них подобны выгребной яме, куда они выбрасывают всех олюдей, брездов да и самих саараров с грирниками. Многие подыхают в этой земле. Но все по справедливости делается. Справедливость такой видится всем во Владии.
Молчание заставило старика продолжать.
– Саарары, коли захотят, то сметут нас своею силою. С грирниками они не намного сильнее, но все же… силы наши грирники отнять способны. – Он закряхтел. – Давно это было. Тогда ты к нам пришел всего в третий или в четвертый раз, но нашли на нас саарары и грирники всей своей силою. Бежали мы в Холмогорье. Оттого меня там знают. Вылились словно бы вешенный поток их войска на холмы да полесье холмогорское, накатило на города-крепости реотвов. Тысячами лежали их павшие повсюду, но войска все прибывали и прибывали. Когда совсем отчаялись мы, они вдруг развернулись и прочь ушли. С тех пор на Холмогорье более ни одного набега не было от них…
Нечто большое обрушилось на спину и голову людомара. Он открыл глаза и поднялся, сбрасывая с себя чье-то тело. Вокруг зашевелились.
– Началось, – проговорил испуганно Бохт.
– Держите его! – вскричал Гедагт. Несколько рук разом схватились за веревку, которая тянулась к одному из брездов и Лодену. Оба как ошалелые тащили отряд куда-то в сторону. – Она заманивает их. Держи-и-и!
Охотник вскочил на ноги, но тут же споткнулся и едва не перелетел через Унки, который полз куда-то с холма. Людомар схватил холкуна за ноги и стал притягивать к себе.
– Отпусти, – зашипел тот, поворачивая к нему свое искаженное до неестественности лицо. – Отпусти! – прорычал уже холкун не своим голосом.
Людомар невольно отпрянул. Ему показалось, что Зверобог говорит с ним, настолько грубым стал голос холкуна.
– Не отпускай! – бросился к ним Бохт. Он старательно отворачивался от глаз Унки, хотя последний норовил заглянуть в его глаза.
– Иди ко мне! Иди-и! – заорал Унки истерически. Он нащупал, наконец, своими глазами глаза Сына Прыгуна.
Тот почувствовал, как на его голову наваливается словно бы мягкая тяжесть. Будто бы ему на макушку положили теплую лепешку глины, и она начала постепенно разогреваться. Людомар моргнул, помотал головой, и странное ощущение прошло. Глаза снова увидели ночь и сумрак холмистой кущи.
– Не уйдешь… не отдам…
– Отдай… отда-а-а-ай.
У ног Сына Прыгуна катались по земле двое холкунов. Они сцепились в смертельной хватке и, изрыгая проклятия и накликивая различные беды на голову друг друга, боролись не на жизнь, а на смерть.
– Не смотри туда, Маэрх! – бросился к нему Кломм, но охотник уже посмотрел в заросли.
Оттуда на него смотрели два блекло-мерцающих зеленоватых глаза. Постепенно, их свет стал усиливаться, а сами глаза увеличиваться. Они заняли уже почти все пространство перед ним и внимательно рассматривали его своими вертикальными зрачками в желтоватой оболочке.
Людомар тряхнул головой, заморгал, срезал веревку со своего пояса и пошел к глазам, ставшим снова маленькими. Но вот они во второй раз начали увеличиваться. Он снова заморгал и затряс головой.
– Держи его! – закричали брезды разом. – Упустили! Маэрх… Маэрх, услышь нас.
Охотник внимательно вглядывался в куст, за которым находился неведомый зверь. Его глаза смутно различили две небольшие фигуры, сидящие на ветвях куста. Он продолжал приближаться к ним.
– Маэрх, стой… Не иди за ним, Кломм. Держись за веревку. Боги…
Вдруг людомар увидел целый выводок странных существ, похожих на олюдей, но с непропорционально длинными конечностями и большими ступнями. Он с трудом разглядел их маленькие ручки, которыми они перебирали ветви. Существа что-то шептали ему.
Едва он подошел достаточно близко, как два существа, скрывавшихся под корнями дерева-куста, шмыгнули в его сторону. Глаза людомара различили, как на их маленьких мордочках раскрылись огромные пасти с острыми клыками.
Сын Прыгуна резко отскочил в сторону, дезориентировав маленьких хищников, а потом стремительно бросился на них. Мгновение и два бездыханных тельца лежали перед ним.
Еще несколько существ метнулись к нему, но охотник уже вошел в то состояние, когда даже самое быстро движение было для него достаточно медленным. Мечи тут же оказались у него в руках, и пять разрубленных и изувеченных телец стали биться в конвульсиях у дерева-куста.
Глаза тут же пропали, и шорох донес ему весть о быстро убегавших счастливцах, оставшихся в живых.
Когда он вернулся к лагерю, то увидел брезда, ноги которого были разодраны в клочья пастями нечисти. Он лежал у ног своих товарищей и тихо стонал. Кровь ручьями стекала с него и пропитывала землю. Рядом сидели два взлохмаченных холкуна, не смотря друг на друга. Они еще не отошли от ненависти друг к другу и поэтому продолжали бурчать что-то непотребное себе под нос.
– Маэрх, я преклоняюсь перед тобой, – подошел и склонился перед ним Гедагт. – Ты сразился с нечистью и победил. Это достойно преклонения и почета.
– Он сам нечисть… вот она его и не взяла, – буркнул то ли Унки, то ли Бохт.
– Не слушай их. Они еще во власти ненависти.
– Братья, – прошептал раненый брезд. Он вдруг поднялся на руках и смотрел в небо. – Я вижу богов. Они говорят со мной. Они зовут меня. – Он рухнул на спину и затих.
Брезды проговорили над ним скудные молитвы и забросили в ближайшие кусты. Оттуда почти сразу донеслось чавканье.
Людомар смотрел на оставшихся в живых и понимал, что они такие же, как и он. Жизнь и смерть соседствуют в их жизни бок о бок и потому они не боятся переходить из одного состояния в другое. Они тепло встречают и легко провожают друзей и боевых товарищей. Охотник смотрел на них: на то, как они снова укладывались спать, словно ничего не произошло; как пили воду из мехов; как почесывались, зевали и перекусывали. Он почувствовал по отношению к ним большую теплоту и симпатию. Тогда ему впервые показалось, что он надолго связал свою судьбу с их судьбами.
***
Город, который Лоден назвал Оогодом, был надежно защищен самой природой. Ему не понадобились даже стены, ибо холмогорский ядовитый кустарник, высотой с добротную крепостную стену защищал Оогод по периметра в такую ширину, что не хватило бы и трех полетов дремсских стрел, чтобы пересечь ядовитые заросли.
Реотвы жили как и холкуны в трехэтажных общинных домах. Были шумны и словоохотливы. По внешности своей они походили на олюдей, но были более приближены к грирникам. Высокий рост никак не повлиял на их комплекцию. В отличие от грирников реотвы отличались хорошей мышечной массой. Они разводили домашних животных и птицу. Более того, выращивали особый сорт дерева, плодоносившего круглый год. Они называли его «матерь» ибо его сочные сладкие плоды не раз вызволяли их из цепких рук голода.
Ядовитый холмогорский кустарник они искусно культивировали, а холмистая местность позволяла им ставить свои замки так, чтобы из них был виден враг, подходящий к стенолесу.
– Не оступись, – предупредили Сына Прыгуна. – Укол или царапина и мы закинем тебя к древокусты как и брезда сегодня ночью.
Несмотря на высокий боевой дух, брезды были подавлены. Они плелись позади всех и молчали.
Колейная тропа петляла в стенолесу и порой проходила под аркой деревянных башен, стоявших на всем протяжении пути. Такую крепость не скоро возьмешь. Понятно, отчего саарары не суют сюда носа.
Когда охрана у ворот прослышала от холкунов о ночном происшествии, то посоветовала им забрать с собой шкурки убитых существ.
– За зунов много платят у нас. Даже дебами платят. Но лучше бери наш реотвийский лук али бердыш. Не найдешь лучше оружья во всех землях. Погляди, – бахвалился охранник перед Бохтом, – вот он наш бердыш. Видал… вот, как топор он – прямое лезвие вот, а к верху загибается вдруг сразу. Дык я такое использую… подлазный удар делать. Вот… от живота свово да вверх. Здеся вот посмотри. Чекан. Он мне руку прикрывает спереди, а само лезвие – с боку. Я люблю, чтобы не выше меня он был. Иные же высокий берут бердыш. Мал я ростом. Без этого тоже бы взял такой. Ух и страшна же сила его. Ты как придешь, дык у нашего нэкза посмотри воинов. – Охранник клацнул языком. – Великаны! А при них бердыши. Они ими ствол с меня ростом ударом одним перерубают вот так. – И он показал на себя от макушки к пяткам.
Все это время Гедагт получал проводника к нэкзу. Наконец, они двинулись в путь.
Проводником оказался словоохотливый паренек. Он был высок, худ и вообще каждым движением походил на каланчу.
Лоден тут же вступил с ним в разговор о саарарских пиратах – самой больной теме в этих землях.
– Очень тревожат наши города они. Особливо с Великих вод. Едва Холвед закрывает глаза, Брур уходит за воду и Владыка покрывает нас зеленым покрывалом, заявляются в наши гавани, грабят и убивают.
– А чего ж, наши-то не помогают?
– Теперь уж нет. Нету сил у ваших. Раньше мы вам с охотой платили, но теперь, слыхал я, перестали. Пасмасских пиратов бьют по всему побережью.
– Верно то, – со вздохом согласился Лоден. – Прошло наше время.
Они шли мимо жужжащих на разные голоса домов, проходили оживленные улицы и переулки, пока не остановились у красивых резных и легких на вид ворот.
Проводник перекинулся парой слов со стражником. Тот кивнул.
– Вы можете идти. Нэкз будет ждать вас завтра, – сказал проводник, попрощался и ушел прочь.
– За мной, – проговорил привратный страж. – Не оглядывайтесь и никуда не отходите. Коли вас без меня встретят – зарубят без промедления. – Он говорил медленно и с таким придыхом, что, слушая его, людомар ощущал тяжесть у себя в груди.
Они прошли просторный внутренний двор, в центре которого возвышался деревянный идол посредине обложенного камнями восьмиугольника, внутри которого лежали подношения, и поднялись на резное деревянное крыльцо, выкрашенное в красные и синие цвета. После этого отряд проследовал по открытой веранде, прошел несколько смежных палат и оказался в малюсеньком помещении, имевшем три ряда лежанок по стенам.
– Здесь будете, – уведомил их страж. – Закрою вас. – С этим он запер тяжелую дверь снаружи тяжелым запором.
Восемь внушительных туш, коими были воины и людомар, едва могли пошевелиться в тесном помещении. Благо коек было девять, поэтому кое-как улеглись. Делать было совершенно нечего. Наряду с тревожно проведенной ночью, вопрос о том, что делать, разрешился сам собой. Уже через пару минут комнату сотрясал дружный храп.
Людомар не спал. Ночь, которую он провел спокойнее всех, была достаточна для него. В условиях мириада новых запахов и неизвестных звуков, его мозг не мог задремать или даже забыться.
Он снова начал размышлять над разговорами с Глыбыром, когда его внимания привлекли звуки, доносившиеся издалека. Сын Прыгуна расслышал топот сотен копыт и храп лошадей; он слышал топот десятков ног, которые неспешно спустились с верхних этажей и стали удаляться. По тому, как скрипели двери, охотник понял, что внушительных размеров толпа реотвов вышла вон из дворца.
Заговорили на реотвийском. Зычный голос из-за дальности можно было разобрать лишь через слово.
– Мы… сегодня… пусть боги… пути… стоит у… нашего оружия… обрящем или… жизнь, но… не жалейте…
Вдруг людомар изменился в лице и сел на своей полке. Он не мог понять, что его так удивило в этих словах, кои он еле-еле разобрал. Некоторое время охотник сидел неподвижно и только лишь потом понял свое полу удивление полу испуг.
Он никогда не знал других языков, кроме людомарского, отличавшегося скудность и общего равнинного наречия называемого олюдским. Даже брезды говорили на нем, как на самом простом и информативном. Теперь же он осознал, что прекрасно понимает еще и реотвийский язык. Не веря сам себе, Сын Прыгуна снова прислушался.
– Посильнее здесь три… оттирай хорошо, неказистая ты, ух!.. правильно тебя сегодня отсекли за нерадивость, правильно… – расслышал он старческий голос, покрываемый шомканьев щетки по полу.
– Бабушка, я не знала про то. Кабы знала, я бы и не стала, – девичий голос наполнился слезами.
– Ты чего, Маэрх? – Людомар слегка вздрогнул и посмотрел вниз. Оттуда на него выглядывало побитое лицо Унки – хорошо же братец его отделал! – Не спишь али… Что ты там слышишь-то? Не то, что ли, что-нибудь?
– Что ты там, а? – высунулся уже и Бохт. Вид его лица был не менее плачевен. Левый глаз заплыл полностью. Под правым была ссадина. – С кем говоришь? – Он посмотрел наверх и увидел людомара. – Ты чего? – обратился он к нему.
– Слышит чего-то, не видишь. Уши выше головы полезли. Заметил, что коли так, значит, вдалеке что-то происходит.
Глубокий вздох известил, что и Гедагт был разбужен шушуканьем. Заскрипела полка и две слоноподобные ноги свесились с нее.
– Топор, Маэрх что-то слышит.
– Чего?
– Зунобоец что-то слышит.
– Зунобоец? А-а-а, зунобоец. Ну вот, Маэрх, к тебе и прозвище прилипло, хе! – Брезд поднялся на ноги, поглотив собой все пространство, потянулся и спросил: – Чего слышишь-то?
– Много всадников отправляются куда-то.
– Всадников?
– На конях.
– Тебе послышалось, реотвы не любят лошадей, как и груххов. Им быки по душе. Пехом они любят драться.
– Нет, то была конница, – уверенно проговорил Сын Прыгуна.
Брезд нахмурился и невольно огляделся по сторонам.
– Если конница, то только саарары. Но… если саарары… хм… – Он почесал спину.
– Нас предали, – первым догадался Лоден. Он лежал на своей полке с бледным лицом. – Я говорил, что это рано или поздно произойдет. Холмогорье не сумеет всегда защитить себя. Пасмасские пираты разбиты. Холмогорское прибрежье открыто для флота саараров и оридонцев. Да прибудут с нами боги! – Он перевернулся на другой бок и затих.
Гедагт тихо перебудил остальных брездов. Был устроен тихий военный совет
– Они не знали, что мы придем. Потому не думаю, что они сейчас нас им отдадут, – прошептал Унки. Бохт кивал головой в такт его речам.
– Не знали, если среди нас там, в долине, нет того, кто им сообщил, – сказал Лоден.
– Когда бы так было, то нас еще у врат сцапали, – сказал один из неизвестных людомару брездов.
– Правильно говорит, – поддакнул Бохт.
– Торговать нас будут. Саарары за нас многое дадут за сына Глыбыра. Мое слово – торг будет о нас. Пока он идет, время наше. – Лицо Унки стало твердым как камень.
– Топор, нам сейчас надо дверь ломать и ноги уносить прочь, – настаивал Лоден.
– Выяснить надо, чего будет. Может, послышалось все это Маэрху, а мы уж и развели… из ничего, – вмешался Кломм. – Нам шкуры нужны для нашего дела. Хорошо или плохо, но должно нам с нэкзом на эту тему говорить. Без этого нам недолго протянуть в долине. Грирники али саарары – не велика разница. Коли торговаться будут – пусть. Мы свою торговлю поведем…
– Да, – кивнул Гедагт, – не знают они, что мы знаем про них. Пусть так и будет. Захотят кость с двух сторон объесть. Это всегда за ними было.
– Не верю я про них, – нахмурившись, проговорил безвестный охотнику брезд. – Не может быть, чтобы предали они.
– Воевать легко, когда чужими руками, – сказал Кломм. – Тяжелее, когда твои порты и гавани горят. Коли кони саараров попирают эти земли, означает это, что их войска на побережье. Холмогорье лакомый кусок для оридонцев. Владию они съели. Черед за реотвами пришел. Не вытерпят они. Мы попривыкли к лишениям. Они нет. Не вытерпят.
– Правильно говорит, – кивнул Бохт.
– Чего делать-то будем? – спросил Унки.
– С нэкзом повстречаемся, – заговорил Гедагт, – Вид будем делать, что неизвестно нам ничего. Про шкуры говорить будем. Коли он нам начнет цены гнуть да под разными предлогами держать здесь, тогда понятно все – уйдет помимо их воли. Ежели будет добр, быстро все разрешится, шкуры нам дадут, то, значит, показалось Маэрху.
Порешив так, все снова улеглись на полати и захрапели. Странен народ в Прибрежье, задумался людомар. Только что проговорили про жизнь свою или смерть и спать легли, словно бы о чем-то несущественном говорили.
Время медленно текло за стенами комнатенки. Охотнику показалось, что прошла вечность прежде, чем за дверьми послышались тяжелые шаги и дверь открылась.
– За мной идите, – приказал им страж-великан с тяжелым бердышом.
Он провел их в просторную залу, подпертую четырьмя колоннами, у которых стояли точно такие же воины-великаны, а также множество реотвов в больших шапках с накладными ушами, свисавшими едва ли не до пола.
На резном деревянно-костяном троне восседал очень толстый реотв, на голове которого возвышался золотой колпак с длинными цепочками, опадавшими на грудь и плечи. Одежды его были также сплошь увешаны золотом и драгоценными каменьями.
Вошедшие низко поклонились.
– С чем пришли? – спросил увенчанный золотом реотв.
– Просить тебя пришли, нэкз, о милости, – неожиданно выступил вперед Лоден.
Реотв улыбнулся.
– В который раз без подарков приходите, а о милости просите, – проговорил он. В зале засмеялись.
– Не осуди, нэкз, знаешь ты, что нечего нам тебе дать. Все, что имеем, то на нас повязанно.
– Не сужу вас, не сужу, – махнул пухлой ручкой правитель. – С чем на этот раз прибыли.
– Не многого просим от тебя. Не оружья, не металла и не людей. Просим тебя выдать нам шкур на утепление. Тяжело эту зиму пережили. Едва не перемерзли все.
Наступило молчание. Правитель и советники при нем о чем-то шушукались.
– Хорошо, – наконец заговорил он, – шкур нам и самим не хватает, потому не взыщите. Отдадим, какие есть.
– Не осудим, ибо знаем, что отдашь лучшее, что можешь отдать, – еще раз поклонился Лоден. Брезды, холкуны и людомар тоже неуклюже поклонились.
Сын Прыгуна поймал на себе несколько заинтересованных взглядов и заметил несколько многозначительных кивков головы.
С тем их и отпустили.
Следующие два дня отряд отъедался богатыми дарами нэкза, а еще через день получил заверения властителя о том, что шкуры будут переданы им перед зимой.
– Даже и не верится, что прошло без треска, – выдохнул Унки, когда их выставили за врата дворца. – Всякий раз с облегчением покидаю это место, хотя и жирно там от еды. – Он потер раздувшийся живот.
– К кузням пойдем, – прорычал Гедагт. Он был чем-то недоволен, но никто не спрашивал его об этом, хотя все заметили это.
Кузни располагались почти у самой лесостены и представляли собой длинную улицу, грохочущую железом на все лады.
– Поди сюда, Зунобоец, – потянул людомара за полу плаща Лоден. – Хочу тебе оружье показать, какое тебе пригодиться может. Вон оно, смотри. Реотвийский меч.
Реотвийский меч мало походил на меч. Это было древко с насаженными с двух сторон бердышами имевшими с обухов, один, чекан, другой, крюк. Полотна топоров были так искусно изогнуты, что образовывали кривые пики.
– Коли таким драться уметь, то четверых можно…
– Я с шестерыми дрался на таком.
Людомар и пасмас обернулись. Перед ними стоял реотв среднего роста, крепыш. Его одежда была подрана и грязна, но лицо безмятежно спокойно, хотя и хранило следы недавних побоев.
– Не меч это, – продолжал он, – а реотвийский тесак. Рыбачий тесак, мы его называем. Им грести как веслом можно.
– Вот, – многозначительно вытаращил глаза Лоден. – Даже грести можно.
– Вы только что от нэкза вышли, я видел, – снова заговорил реотв, вынуждая обоих олюдей повориться на него. – Приведите меня к нему, – он указал в сторону Гедагта, внимательно рассматривающего тяжелый топор.
– К чему он тебе? Почему сам не подойдешь?
– Да больно грозен, – смешался реотв. – Про вас слух идет, что убить вам легче, чем сказать. Не хочу погибать вот так. Не для того столько пройдено, чтобы сдохнуть от брездской оплеухи. Если вы подведете, выслушает он, да?