Прикосновение Хаоса

В дальнейшем отношения Ридгера и Саргата приобрели статус товарищеских, если этот эпитет применим к отношениям тех, кто подчинил свою жизнь власти денег. Игорь нечасто обращался к нему с просьбами, а если обращался, то просьбы эти были прозрачными и пустяковыми. Саргат помогал и ничего не требовал взамен, довольствуясь таким же мелкими услугами со стороны Ридгера. Но сегодня… сегодня Игорь открыто объявил, что не доверяет своим партнерам, а это уже не пустяк. Это ситуация, которая может обернуться для него еще одной кабалой. Но Ридгеру было крайне необходимо получить информацию от человека, не играющего по правилам его компаньонов… Или играющего? Господь! Он так запутался в происходящем, что не в состоянии оценить правильность своих действий! Он уже начал верить предсказаниям и гадалкам. Так ведь можно очутиться и в церкви, коленопреклоненным перед иконой, и вовсе не ради моды, а с искренней мольбой о вразумлении.

Ридгер вышел из подъезда дома и с наслаждением вдохнул воздух, глубоко наполняя легкие свободной свежестью. В памяти промелькнул момент освобождения из зоны: тогда он тоже сделал глубокий вздох.

Его машины действительно не оказалось на месте. Через переулок он прошел на соседнюю улицу, где и заметил свой автомобиль, небрежно припаркованный у тротуара. Вокруг машины, слегка пошатываясь, прохаживался Олег.

– Он чего, пьяный? – со злостью выговорил Ридгер и прибавил шагу.

Физиономия Олега удивленно вытянулась, словно он вовсе не ожидал встречи с шефом. Рассеянным взглядом покрасневших глаз он посмотрел в сторону Игоря и запустил пятерню в волосы.

– Игорь Георгиевич… – проговорил он, заикаясь. – Я здесь…

Ридгер выпучил на него глаза. Первое желание было схватить Олега за воротник пиджака и хорошенько встряхнуть, выплевывая ему в лицо жесткие и оскорбительные ругательства. Но он сдержался и просто молча смотрел, как Олег, путаясь в движениях, ринулся открывать для него заднюю дверцу.

– Что с тобой? – грубо, но не повышая голоса, спросил Ридгер.

– Я… я не понимаю… может, жара?

Он держал дверь открытой, судорожно пытаясь подобрать слова для объяснения того, чего он сам не понимал.

Ридгер подошел ближе. Олег смотрел на него испуганно, как кролик на удава.

– Давай ключи. И пошел вон отсюда, – ледяным тоном произнес Ридгер.

Олег сунул руку в карман, затем в другой, что-то промямлил себе под нос и принялся методично обследовать остальные карманы в поисках ключа. Ридгер не стал долго смотреть на это представление. Он жестко захлопнул открытую Олегом дверь, обошел автомобиль и спокойно уселся на водительское место; ключ, как он и предполагал, лежал на торпеде.

Машина плавно тронулась, все дальше отъезжая от Олега, который, как завороженный, продолжал обшаривать свои карманы. Что с ним произошло, он так и не понял. Голова звенела, как колокол. Он пытался вспомнить предшествующие события, но тщетно. Водитель и не мог помнить, как к лицу его приложили пропитанную эфирной смесью ткань, а затем сгрузили на заднее сиденье его обмякшее тело и не торопясь перегнали машину, дабы избежать лишних вопросов и ненужных глаз.

– Вот блатные, все не как у людей, – посетовал Ридгер и прибавил газу.

Он понимал, что его водитель не виноват в случившемся, но в конце концов… От предателей, дураков и дилетантов надо избавляться без сожалений.

17

Все знают о существовании закона подлости. Именно по этому закону бутерброд, приготовленный с душой и любовью, но неаккуратно оставленный на краю стола, обязательно упадет маслом вниз, если его случайно задеть.

Эту неприятную закономерность в 1949 году объяснил капитан ВВС США Эдвард Мерфи. Конечно, и до него бутерброд падал маслом вниз, но именно выдвинутая Мерфи теория, названная впоследствии по имени своего основателя, легла в основу целого перечня правил и законов, удивительных по своей «позитивности». А началось все с техника ВВС США, который допустил критическую ошибку при монтаже экспериментального оборудования, созданного для изучения воздействия на человека максимальных перегрузок. Вот тогда инженер Эдвард Мерфи и произнес свою бессмертную фразу: «Если что-то можно сделать неправильно, то человек так и сделает!» Позже это высказывание перефразировали, и основной закон Мерфи стал звучать следующим образом: «Если какая-нибудь неприятность может произойти, она обязательно случится!» А дальше появились следствия: все не так легко, как кажется; из всех неприятностей произойдет именно та, ущерб от которой больше; всякая работа требует больше времени, чем вы думаете; всякое решение плодит новые проблемы и так далее… далее… Далее до бесконечности, ибо нет конца человеческим проблемам и трудностям.

Александр за последнее время испытал на своей шкуре все негативные следствия закона Мерфи. События развивались ужасающе стремительно, усугубляя ситуацию с каждым днем. Одна странная, возможно, нарисованная переутомленным воображением улыбка, дала толчок целой череде неприятностей. Спираль неурядиц закручивалась все сильнее и сильнее, безжалостно увлекая Венского в бешеный и беспощадный водоворот.

И вот теперь он доставил в больницу женщину, неосторожно задетую рукой в баре спортивного комплекса, после чего в ее животе оказались две пули. Бред! Как? Когда? Откуда? И, главное, что теперь делать? Почему он растерялся и сбежал от полиции несмотря на то, что не был виновен в случившемся? Но кто тогда виновен? В его голове крутилось множество вопросов, но ни на один из них ответа не находилось.

Застыв неподвижно, как каменное изваяние, собрав в кулак все силы и все свою недюжинную волю, Венский пытался понять, когда все началось, и из-за чего он оказался в такой странной, по меньшей мере, ситуации. Он поминутно восстанавливал в памяти хронологию последних событий, перебирал мельчайшие детали, но, увы, тщетно! И если в законе, описывающем падение бутерброда, есть видимое начало неприятностей – это край стола, на который человек упрямо его кладет, надеясь, что в этот раз правило не сработает, – то где ошибся он? В какой момент сработал механизм, запустивший в действие безжалостные законы бывшего военного инженера, Александр понять не мог.

Теперь он сидел в баре и банально пил водку. Это единственное, что он мог делать после того, как окончательно заблудился в мыслях. Он уже плохо соображал, заказывая следующую и следующую порцию жидкого счастья, избавляющего от тяжких раздумий хотя бы на время.

Музыка, порождаемая мощными динамиками, небрежно разносилась по залу и вместе со спиртным помогала Венскому расслабиться. Он пил, осматривал мутным взглядом посетителей и пытался подражать исполнителям звучащих хитов в своей неумелой и оттого абсолютно неподражаемой манере.

Девушки, сидевшие за столиком недалеко от Александра, оживленно обсуждали его выступление. Одна из девиц просто поедала глазами хорошо одетого, очевидно, небедного мужчину, который к тому же был далеко не дурен собой. А вот трем мужчинам его грубое и фальшивое пение, вероятно, пришлось не по вкусу. Им вообще не нравился Александр, заслуживший внимание трех роскошных женщин, которые представляли для них явный интерес на сегодняшний вечер.

Но Венскому было плевать и на многообещающее внимание женщин, и на негодующие взгляды мужчин. Он басил, подпевая известной эстрадной диве, и изредка обменивался репликами с барменом, которого вполне устраивал клиент, оставляющий сказочно щедрые чаевые после каждой опорожненной рюмки. Александр уже не думал ни о плохом, ни о хорошем – ни о чем вообще.

– Ты неплохо исполняешь, – растягивая слова, как сладкую медовую конфету, произнесла девушка. – Не помешаю?

Она присела рядом с Венским за барной стойкой, загадочно щурясь и улыбаясь одними уголками губ. Две ее подруги, оставшиеся за столиком, с нескрываемым любопытством наблюдали за этой сценой.

Венский поднял на неожиданную собеседницу тяжелый задурманенный взгляд.

– Как зовут? – не утруждая себя длинными прелюдиями, спросил он.

– Ника.

– Хочешь выпить, Ника?

Она подмигнула расторопному бармену и взглядом указала на пустой фужер. Тот, не мешкая, исполнил девушке замысловатый коктейль.

Ника интригующе пригубила крепкий напиток и прямо-таки прожгла Венского томным, испепеляющим страстью взглядом.

– За тебя, Ника, – как робот произнес Александр и, не замечая дьявольского блеска ее глаз, влил в глотку очередную порцию.

Подружки девушки прыснули от смеха. Ника сурово зыркнула на них.

– А как зовут печально поющего рыцаря? – не собираясь отступать, поинтересовалась она.

– А-а-а-х, – отмахнулся Венский, – зови, как тебе нравится – и я отзовусь.

Ника улыбнулась и, повернувшись в сторону подруг, чуть кивнула головой и медленно моргнула. Те восторженно ждали развития событий.

– И все-таки, – продолжала упорствовать Ника, – у тебя есть имя?

– Есть, – отчеканил Венский. – Саша.

Ника снова улыбнулась уголками губ и повторила:

– Саша… Са-ша… Александр! Как Македонский… Александр Великий?

– Великий! – раздул щеки Венский и чуть было не икнул.

Бармен своевременно наполнил опустевшую рюмку Великого и тут же поймал на себе недовольный взгляд Ники.

– Скажи мне… прелестное создание… – Венский старался походить на трезвого и от этого выглядел еще более хмельным, а слова звучали неестественно пафосно, – что делать, если совершенно не знаешь, что тебе делать?

Ника удивленно вскинула брови.

– Ну если пытаешься понять, что делать нужно, но что происходит, не понимаешь, – продолжил он формулировать свой вопрос. – Ну… скажем… шлепнул… м-м-м… то есть… э-х-х!

Попытка закончить фразу не удалась, и он мучительно застонал, затем сильно сжал пальцы в кулак, поднес его к губам и больно укусил себя, понимая, что не в состоянии ничего объяснить.

Ника вопросительно посмотрела на подруг. Те замерли в растерянности, не улавливая, о чем вещает Александр.

– Я выпил лишнего, – пробурчал он и потряс головой, словно породистый скаковой жеребец.

– У тебя неприятности? – попыталась угадать Ника.

– У меня? – он смешно ткнул себя пальцем в грудь. – Не-е-ет! Я жив, здоров и даже пьян, а вот у нее – у нее действительно проблемы. Хотя, может быть, уже нет проблем…

Венский посмотрел на бармена. Тот указал кивком головы на рюмку, уже несколько минут ожидающую своей неминуемой участи. Венский нахмурился и нечетким движением схватил приговоренный к употреблению объект.

– Не торопись, Саша, – Ника своей изящной ручкой задержала исполнение приговора. – Может быть, тебе нужно поговорить? Знаешь, это иногда лучше, чем надираться в стельку, а на следующий день еще сильнее мучиться.

Венский взглянул на нее удивленно, а уже через несколько секунд в его глазах читалось очевидное восхищение.

– Точно! – кратко, но очень выразительно изрек он и стукнул себя ладонью по лбу. – Ты умница! Ну конечно, нужно поговорить!

И он на радостях совершил намеченное, вновь опустошив рюмку, после чего громко стукнул ей о стойку бара к немому недовольству бармена. Приложив руку к груди в знак извинения, Венский приблизился к Нике и заговорщицким тоном произнес:

– Конечно, мне нужно поговорить… Вот только с кем?

– Со мной, – ласково ответила девушка и, показательно оглядевшись, продолжила: – Может быть, не здесь? Шумно, да и ты уже достаточно насиделся. Давай уедем.

– Уедем… – повторил за ней Александр. – И куда же мы уедем? Здесь хорошо! Разве нет?

И он снова начал подвывать под песню, гримасничая, как звезда сцены. Подруги Ники весело рассмеялись, высоко подняли руки и захлопали в ладоши. Венский повернулся в их сторону и сделал глубокий поклон, чуть не слетев при этом с высокого стула.

– Послушай, – Ника выглядела несколько решительней и строже, нежели подобает флиртующей даме. – Ссора с женщиной – не повод раскисать! Сегодня пусто, а завтра густо.

Венский зажмурил один глаз, чтобы избавиться от второго экземпляра Ники, кивнул головой в знак полного с ней согласия и обреченно произнес:

– Ты права. Пусто… густо… снова пусто… снова густо! – и он хлопнул ладонью по барной стойке так, что рюмка, ожидающая следующей порции, подпрыгнула и безвольно опрокинулась.

Бармен метнул в сторону Венского неодобрительный взгляд. Ника вздрогнула. Ее подруги удивленно округлили глаза, а молодые люди, уже давно ожидающие чего-то подобного, зловеще оживились. Уже через пару секунд на плечо Венского легла тяжелая пятерня и потянула его на себя. Он поневоле развернулся и даже привстал со своего места.

– Шел бы ты домой, мужчина! – чеканя слова, произнес широкоплечий молодой парень с бритой головой, сияющей, как бильярдный шар.

Ничуть не смутившись от грубого обращения, Венский глубоко и разочарованно вздохнул.

– Ну… Чего сопишь? Не в состоянии дойти до выхода? Так мы поможем! – с кривой усмешкой произнес лысый.

Ника часто заморгала. Обладатель бритого черепа производил внушительное впечатление, и спорить с ним она пока не решалась. Ее подруги с приоткрытыми ртами наблюдали за страстной сценой, словно находились на премьере в театре. Но пауза затягивалась, а напряжение нарастало, и Ника не выдержала:

– Без вас обойдемся! – уверенно произнесла она. – Пойдем, Александр Великий, нам действительно пора.

– Хм… правда? Неужели действительно пора, лысый? – издевательски улыбнулся Венский и легонько похлопал своего обидчика по щеке.

Тот изменился в лице. Острые глазки шустро забегали, будто осматриваясь на предмет случайных свидетелей, на лбу появились три параллельные складки, и он больно сжал плечо Александра своей здоровенной лапой.

– О-о-ой! – простонал Венский. – Ты же мне ключицу сломаешь.

– Отпусти его! – громко крикнула Ника.

Она даже не успела понять, что произошло, но лысый неожиданно скривился и завалился на пол, воя от боли, а Венский как ни в чем не бывало сидел на стуле и стряхивал со своего плеча отпечатки пальцев бритоголового. И Ника, и бармен, и девушки за столиком замерли в ожидании дальнейшего действа, и ожидание их оказалось весьма недолгим. Два товарища бритоголового, ничуть не уступающие ему в габаритах, как по команде поднялись со своих мест. Выражение их лиц пугало. Лицо же Венского озарила обворожительная улыбка, и он распростер руки для объятий.

– Бойцы, ну что так долго?!

– Саша! – взмолилась Ника. – Не надо! Они же покалечат тебя! Давай уйдем!

Не найдя понимание у Венского, она обратилась к бармену:

– Что стоишь как пень?! Зови охрану!

Но охрану звать не пришлось. Как по мановению волшебной палочки, за спинами возбужденных и негодующих молодых людей возникли три внушительные фигуры в темных костюмах, галстуках и белых, как снег, рубашках.

– Вот это да! – воскликнула одна из девиц за столиком и приложила ладони к раскрасневшимся от волнения щекам.

Друзья лысого, скорчившегося на полу от боли, растерянно переглянулись. Вид появившихся из ниоткуда парней ничего хорошего для них не предвещал.

– Забирайте своего кореша и мухой на выход, – приказал один из костюмированной команды широкоплечим парням, после чего с неподдельной заботой обратился к Венскому: – У вас все в порядке, Александр Викторович?

– Да! – с улыбкой и без всякого удивления ответил Александр. – У меня все отлично!

Девушки за столиком восхищенно покачали головами. Они были уверены, что подруга только что на их глазах вытащила из мутного омута настоящую золотую рыбку.

18

Старинные купола храма действовали на Ридгера как анестезирующий бальзам, нанесенный на ноющую рану. Как только он замечал их издали, на душе становилось тепло и уютно. Игорь начал ездить в церковь не по зову сердца, и не из-за житейских трудностей – он вообще считал религию обманом, некой имитацией счастья, созданной для тотального контроля над обществом. Ридгер даже отдавал должное грандиозности организации, сумевшей овладеть разумом миллионов и диктовать им свои требования. Себя, естественно, он к обманутым и очарованным не причислял и церковь стал посещать лишь по веянию моды.

Так уж получилось, что после длительного периода атеизма в нашей стране, вместе с первыми кооперативами открылись и двери храмов, долгое время находившихся под замком для большинства граждан. И дело не в том, что церкви были в буквальном смысле закрыты – они всегда принимали людей независимо от их веры и социального статуса, – просто посещать их было зазорно, и государство неистово осуждало тех, кто поддавался увещеваниям священнослужителей. Коммунистическая партия, долгое время главенствующая в бывшем Советском Союзе, не могла допустить служения двум идеалам и ревностно оберегала своих членов от духовного разложения. Лидеры партии, являющиеся одновременно главными идеологами страны, не позволяли заменить истинную веру в светлое будущее верой в выдуманного, по их утверждению, Бога.

Но времена социализма канули в лету, а молодой капитализм, заполнивший своими идеями умы большинства населения, не имел ничего против Создателя и даже приветствовал духовное возрождение. И потянулись вереницы старых и новых верующих в распахнувшиеся вновь двери: кто с проблемами, кто с подаяниями, кто просто ради забавы, кто осторожно присматривался, нет ли здесь какого-то хитроумного подвоха… И церковь с радостью стала принимать каждого нового прихожанина.

Образовавшаяся за короткий срок буржуазная прослойка общества вряд ли могла похвастаться честностью и порядочностью в накоплении капитала. Еще в девятнадцатом веке Бальзак увековечил истину, что за каждым большим состоянием кроется преступление, а за разрастающимися в короткие сроки капиталами новой России преступления тянулись длинной чередой. И не то чтобы совесть сильно мучила новых русских – они преспокойно спали и с аппетитом ели, – но где-то в глубине души появилось неизвестное доселе чувство, которое трудно было описать словами. Новоявленные бизнесмены, подчиняясь неизвестному чувству, ссужали колоссальные суммы на реконструкции, реставрации и даже строительство новых храмов. Они стали демонстративно креститься, носить увесистые золотые кресты и регулярно посещать службы, чтобы получить индульгенцию у Бога, если таковой действительно существует.

Ридгер не утруждал себя раздумьями о существовании Всевышнего. Он поступал так, как того требовало время. И если посещать церковь стало нужно, дабы соответствовать положенному образу, он и посещал; вот только креститься так и не научился и креста никогда не носил. Он просто ходил на службы в те храмы, в которых собирались соответствующие его статусу люди. Позже эти походы превратились в привычку, и он даже начал испытывать непонятную тягу к священным строениям и вообще ко всему, что связано с религией. Сам того не замечая, он время от времени наскоро осенял себя крестным знамением, после чего воровато озирался, удостоверяясь в отсутствии случайных свидетелей этого невольного и нелепого действа. Но верить Ридгер продолжал только в себя, в свои силы, свою волю и свой ум, считая, что все вышеперечисленное принадлежит только ему и является его личной заслугой. Делиться славой он не желал ни с кем, и уж тем более с Богом, в существовании которого очень сильно сомневался.

Церковь, в которую он приехал сегодня, находилась под Москвой и не отличалась обилием высокопоставленных прихожан. Впервые Игорь случайно оказался здесь пару лет назад, возвращаясь в Москву с деловой встречи. Так вышло, что он разговорился с местным священником, который, как выяснилось, тоже был на войне, а по возвращению, – вероятно, разочаровавшись в общепринятых ценностях, – оставил мирскую жизнь. Их первая беседа была недолгой, но оставила в душе Игоря приятные впечатления.

Он приезжал сюда нечасто, но зато исключительно по доброй воле, подчиняясь странному желанию, в причинах возникновения которого разбираться не считал нужным: ходят же некоторые в походы, на рыбалку, в лес. Ездят, в конце концов, на дачу, и абсолютно не задумываются, почему их привлекает такой досуг; так с чего ему забивать себе голову лишними вопросами? Ездит и ездит! Что в этом странного? Должен же человек отдыхать от суеты. А здесь он отдыхал, отдыхал душой. Здесь ему нравилось. Он бы вообще купил эту церковь, будь это возможно.

Машину Игорь, как всегда, остановил прямо у церковных ворот. Выйдя на улицу, он деловито окинул взглядом окрестности и, кивнув стоящей у входа женщине в ответ на низкий поклон, прошел на территорию.

Народу было мало, и Ридгер неспешно побрел по мощеной дорожке, ведущей к храму. Зайдя внутрь, он остановился. От знакомой приятной смеси запахов талого воска, штукатурки и прохладной сырости, у него слегка закружилась голова. Хорошо! Спокойно… Он не знал имен святых, не разбирался в драматизме библейских сюжетов, изображенных на иконах – он просто стоял, смотрел и слушал.

– Добрый вечер, Игорь.

Это был знакомый голос.

– Здравствуйте, отец Константин.

– Рад видеть тебя вновь, – лицо священника не выражало никаких эмоций, но Ридгеру показалось, что он улыбается.

– Вот решил заехать…

Игорь будто оправдывался: ему вовсе не хотелось выставлять напоказ свои чувства.

Отец Константин понимающе кивнул.

– Это хорошо… Хорошо, что ты не забываешь Господа.

Ридгер ухмыльнулся, затем неожиданно, словно эта мысль только что осенила его, спросил:

– Может быть, у вас есть несколько минут? Я бы с удовольствием прошелся, поговорил. Знаете, так устаешь от городской суеты, а здесь… Одним словом…

Ридгер сбился: он нервничал. Встречи с отцом Константином всегда начинались одинаково: каждый раз он пытался выглядеть достойно, быть хозяином положения, и каждый раз это стремление уступало место легкой робости, ставящей его в положение просителя. Ридгер никогда не позволял себе такой слабости, никогда и нигде, и лишь здесь это невнятное чувство не причиняло неудобств – скорее, было приятно.

– Да, конечно, – ответил священник. – Всегда рад… Всегда.

Они вышли на улицу.

День сдавал свои права. Косые тени деревьев ложились на землю, расчерчивая прихрамовую территорию причудливыми, неестественно вытянутыми силуэтами, которые с каждой минутой вытягивались еще чуть больше и чуть перемещались по мере движения солнца, неумолимо клонящегося к закату. Наступал вечер.

Священник молчал. Игорь знал, что он не заговорит первым, а будет терпеливо ждать. Для Игоря этот момент был самым волнующим. В мирской жизни он всегда начинал беседу сам, всегда обладал правом первого и решающего слова. Дома, на работе, на встречах и на отдыхе он привык задавать тон беседе. И все крайне внимательно его слушали, но лишь с тем, чтобы понять, как дальше себя вести, дабы не угодить в немилость, а еще лучше, извлечь для себя выгоду из общения с таким влиятельным человеком. Никому и дела не было до проблем Игоря, каждый как под увеличительным стеклом рассматривал себя в лучах могущества Ридгера. Игорь мог начать разговор и оборвать его. Если тема исчерпала себя, или собеседника занесло не в ту сторону, то лишь от одного его сурового взгляда несчастный трусливо замолкал, тщедушно обдумывая последствия неосторожного слова. А здесь… Здесь никто не собирался соглашаться с Игорем, и спорить никто не думал. Но главное, что никто ничего не ждал от него и ни к чему не обязывал.

Ридгер не привык к подобному. Он совершенно не владел ситуацией и не контролировал ее. От его прихоти абсолютно ничего не зависело – он был безвластен над этим местом и этим человеком, смиренно следующим рядом. И хотя отец Константин был обходителен с ним, он вел себя так не из-за желания получить что-либо от Ридгера и не из-за страха попасть к нему в немилость, как поступали многие в миру, а просто так, без всякого умысла. Возможно, из-за желания помочь – помочь великодушно и бескорыстно, как искренне любящие родители помогают своим детям, ничего не требуя взамен. Игорь прекрасно понимал, что ровно ничего из услышанного от отца Константина не найдет у него отклика. Как и в детстве, наставления и трудные для понимания примеры и аллегории будут противоречить всему тому, что для него так важно и дорого, но… Он чувствовал заботу и внимание. Это было сродни далекой и почти забытой родительской опеке, от которой он безумно мечтал освободиться, и которой так безнадежно не доставало ему теперь в его взрослой, красивой и независимой жизни.

В этот раз пауза затянулась. Они молча прохаживались по аккуратным дорожкам, выложенным вокруг здания церкви. Игорь делал вид, что любуется природой, отец Константин смиренно ждал. Легкий ветерок нежно теребил листву на деревьях, легко сметал сорные травинки с земли, развеивал скопившуюся в воздухе пыль.

– Это как бороться с собственной тенью, – неожиданно нарушил молчание отец Константин. – Чем больше действий ты предпринимаешь, чтобы угомонить ее, тем суетливей она становится. Ты тратишь свои силы и энергию, а она словно питается твоими запасами и останавливается лишь тогда, когда ты прекращаешь бессмысленные попытки.

Отец Константин будто угадал непроизнесенный Игорем вопрос и приступил к ответу, как обычно, туманному и замысловатому.

– Посмотри на тени, отбрасываемые деревьями. Они покорны и не беспокоят Создателя; с их помощью можно легко обнаружить источник и причину, – и он указал на растянувшиеся по территории церкви силуэты, а затем посмотрел на солнце, прикрывая глаза ладонью. – Видишь, как просто.

Отец Константин взглянул на Игоря и сдержанно улыбнулся.

– Господь наградил нас великим даром – свободой воли. И мало кто задумывается, что выбор, который мы делаем ежедневно, является именно нашим выбором, именно нашим.

Он остановился, повернулся лицом к Ридгеру и, заглядывая в глаза, положил на его плечо руку, словно упреждая лишние бессмысленные движения. Игорь на мгновение замер.

– Зачастую мы сами создаем ад и можем долгое время находиться в нем исключительно из-за того, что неистово предаемся порокам и грехам. Это трудно понять человеку неверующему – так же, как и то, что победить грешные мысли и желания можно лишь путем полного раскаяния и смирения, которые будет означать отказ от пустых суетных деяний. Только тогда мы избавимся от власти Сатаны и сможем увидеть Господа. Только тогда мы будем поистине счастливы. И только тогда забудем о бессмысленной войне с собственной тенью, которая является всего лишь отражением нас самих.

Отец Константин несколько секунд молчал, наблюдая, как Игорь морщит лоб, тщетно пытаясь постичь недоступное его разуму откровение, а затем продолжил неторопливое движение, увлекая его за собой.

– Понимаешь, Игорь, все, что сегодня тревожит тебя – это следствие твоих же усилий, следствие твоих ошибок и твоих деяний. Остановись – и все вокруг тебя начнет обретать понятные очертания.

Игорь бессильно покачал головой.

– Ваши слова мне совершенно неясны. Я не склонен считать себя ни грешником, ни праведником. Я всего лишь живу и делаю то, что считаю нужным. Я не могу отрицать существование Бога, но и не собираюсь глубоко вникать в этот вопрос.

– В тебе говорит гордыня, – тихо произнес священник.

– Возможно, это так. Но это моя жизнь, и я не думаю, что должен к кому-то обращаться для наведения в ней порядка. Я всегда рассчитывал только на себя. Надеюсь, и в дальнейшем буду поступать, руководствуясь этим принципом.

– Прости его, Господи! – смиренно произнес отец Константин и медленно размашисто перекрестился.

Теперь Игорь немного расслабился. Волнение, которое он обычно испытывал перед началом разговора, отступило. Спина выпрямилась, плечи расправились, и гордый взгляд больше не упирался в землю.

– Вы, отец Константин, как и я, видели много боли и страха. Вы воевали и смотрели в глаза смерти, вы теряли друзей. Почему Бог не остановил все это, как вообще дозволил? Чем виноваты мирные жители, попадающие под тотальные зачистки? Разве они могли выбирать? В чем вина тех, кто считал, что воюет за истину, а получалось, что истина выражает интересы группы прохвостов, обогащающихся за счет войны?

– Пути Господни неисповедимы. Мы лишь должны верить в его непогрешимость.

– Опять эти многозначительные фразы, не дающие даже мало-мальски понятной информации. Отчего все священники, не умеющие ответить на прямой вопрос, прячутся за текстом заученной наизусть книги? Ответьте, отец Константин, почему?

Игорю показалось, что теперь он ведет беседу, и его голос играет первую партию. Он обретал привычное состояние, освободившись от изначального трепета.

– Мне трудно ответить лучше, чем сказано в Библии. Но если ты хочешь знать мое мнение, то знай: именно этим сложным путем я пришел к Богу. Именно тернистый путь помог мне освободиться от гордыни и тщеславия. И я благодарен Господу за милостивое позволение хоть немного приблизиться к нему и избавиться от власти Сатаны. Никто не в состоянии понять промысла божьего, но все, что он делает, совершается нам во благо.

Ридгер усмехнулся.

– А те, кто был в аду вместе с вами и попал на кладбище, а не в лоно церкви – те тоже должны благодарить его?

– Ты богохульствуешь, Игорь! Не забывай, где находишься.

Ридгер разочарованно вздохнул.

– Да-да, кончено… Простите.

– Бог простит.

Они продолжали свое неторопливое шествие. На некоторое время повисла немая пауза.

– Я, в общем, хотел задать вопрос, – оборвал тишину Ридгер. – Как вы считаете, существуют ли знаки… указания, предостережения? Иными словами, дает ли нам Бог подсказки, как лучше поступить, что предпринять, чего опасаться? Например, в снах или еще каким-либо образом?

Отец Константин многозначительно поднял брови.

– Все, что нам нужно знать, есть в нашем сердце. Слушай свое сердце, и тогда ты познаешь Господа. А предсказания, колдовство, гадания – от лукавого. Это его козни. С их помощью он вводит нас в заблуждение, отводя от истины.

– Значит, церковь не приемлет предвиденье? – удивился Ридгер.

– Не совсем так. Есть святые, которым Бог поведал некоторые свои тайны, но все они заслужили того смирением и чистотой души. Они обрели покой и знания, отказавшись от мирских грехов и обретя счастье в истинной вере.

– Будь смиренным – и обретешь покой, – со скрытой иронией произнес Ридгер. – Наверное, это не по мне. Какая-то рабская идеология.

– Все мы рабы Господа, желаем мы того или нет.

– Я – нет! – твердо ответил Ридгер.

Священник с состраданием и сочувствием посмотрел на него.

– Все в руках Господа. Но ты ведь приехал сюда сам, а значит, чего-то ищешь. Не задумывался, чего? И отчего ты всякий раз замираешь сердцем, чувствуешь прилив радости, завидев издалека купола нашей церкви? Не обманываешь ли ты себя, Игорь? Не противишься ли ты своему естеству, произнося такие слова?

– Я?! – словно мальчишка, пойманный на обмане, Игорь покраснел, но сообразив, что это разоблачение ничем ему не грозит, мгновенно расслабился и даже по-детски невинно улыбнулся. – От вас ничего не скроешь. Откуда знаете про купола?