Всегда видеть тебя,
Всегда ловить твои взгляды…
Ах, если бы ты,
Зеркалом став, по утрам
Ждал моего пробужденья!
В своих чувствах Идзуми была смелее и настойчивее, но искреннее и проще. Она просто выражала их, без стеснения и заминок. Может быть смелости ей придавало то, что она была слепа и не могла видеть мир, может быть её характер требовал этого, но Эрнст уже давно видел, насколько необычна эта девушка. Он не задумывался о ней, как о девушке, но не от того, что не хотел, а от того, что в жизни эта сторона была для него совершенно неизвестной. Хотя он писал о любви, хотя он размышлял о ней, он делал это отстранённо и со стороны. Однако, сейчас он был полностью вовлечён в эти отношения. И от него требовали ответа. И он, как серьёзный, собранный мужчина мог дать этот ответ. Пусть ему только 20, пусть он провёл треть осмысленной жизни в морях и сражениях, но вот здесь и сейчас эта девушка ему точно не безразлична. И дело не в гормонах и природе. Она многое давала ему, даже находясь в недосягаемости для близости. И теперь, когда она сама настаивала на этой близости, он мог пойти ей навстречу. На базе точно поймут и не будут осуждать, ведь есть Ришелье и Жерайс. Да и, кажется пар на базе стало больше. Лютцов медленно приблизился к уху девушки, обнимая её за плечи и прочитал.
Нет в нашем мире
Цвета, который бы звали
Цветом любви.
Но ничто не может так ярко
Все предметы вокруг окрасить.
Притянув юношу к себе, слепая погрузила их в длинный поцелуй. Солнце уже озаряло их, согревая своими ласковыми лучами.
На базе начиналась привычная утренняя жизнь, Ява и Судзуя шли в тренировочный зал, Шеер молилась, а Аквила и Ниобе стояли на дальнем запасном пирсе и курили свои утренние сигареты. Котоми пила первую чашку кофе в своём кабинете. А рейдеры неспеша возвращались из ночного похода. Вместе.
Раньеро Дзофф
В море соединение Charlie, Able на подстраховке – а Baker занимается своими делами. Ну… или дежурит на базе. Как, например, лидер эсминцев Кеппель, который в данный момент разбирался во внушительной горе корреспонденции. Отсутствие у Котоми штаба, несмотря на очевидные плюсы, временами заставляло её саму, Миралью и Кеппеля перенапрягаться. Конкретно сейчас несколько толковых людей совсем не помешали бы… Но их не было, а потому приказы, доклады и прочее приходилось разбирать в одиночку. Ну почему для пересылаемых по электронной почте данных не придумана рубрикация?! И почему такое количество документов всё ещё приходит на бумаге?! Двадцать первый век минует ОВМС?
Кеппелю мог бы помочь Миралья, если бы не… болтал с Аквилой в укромном уголке базы. «Скользкая парочка» обсуждала не что иное как Адмиралтейство. А вернее, потенциальных «любителей рыбки»…
– Первый – Лорд Джефф Мэллок, глава Департамента по внешним связям. У него на нас зуб – не знаю уж, почему. Но при упоминании Шанхая резко теряет контроль и рассудок. Он даже требовал вывести Горицию в море – кстати, Барэм сорвался как раз на этом.
– Да, жаль, что Лорд Мэллок не видел третьего полигона… – ухмыльнулся Аквила. – Его до сих пор приводят в порядок – пришлось даже кабели перекладывать.
– Второй – Лорд Раджив Боос, глава Департамента Индийского океана. Возможно, он и есть наш главный клиент – по крайней мере, Аоба уверена в этом. Связан с какими-то секретными НИИ в Южной Африке, пару раз обвинялся в растратах – словом, по уши в грязи. Но на заседании держался очень спокойно – возможно, догадывался, что я его ищу…
Аквила молча кивнул, уже что-то просчитывая.
– Третий – Израэль Хефрон из Тихоокеанского Департамента, – продолжил Миралья. – Скользкий тип – кстати, в Израиле его чуть не объявили в розыск за мошенничество и подлог. Часто менял должности – всех отследить не получилось. На заседании он был – и заметно нервничал, когда Барэм упомянул Марата… Его начальник, кстати, и выгнал Барэма из кабинета – но, похоже, просто возмутился нарушением субординации. Связать Лорда Крыштала с «рыбной ловлей» у меня пока не получилось…
И тут у Миральи зазвонил мобильный. Это происходило нечасто – итальянец даже думал продать телефон за ненадобностью. Но временами сотовый был кстати – вот как сейчас.
– Миралья, ты не поверишь… – голос Кеппеля был неожиданно взволнованным.
– И что же случилось? – переспросил Дзофф, ожидая сколь угодно дурных вестей.
– Здесь письмо для Гориции!
Да, вернувшись в штаб, Миралья увидел пухлый белый конверт, порядком потрёпанный почтой множества стран. Кеппель не ошибся: адресатом значилась Daria F. Schwarzer Zanetti. Дария Фабия Шварцер-Дзанетти – таково было полное имя Гориции. Отправлено неким L. Moratti из Милана.
– И что будем делать? – спросил Кеппель. Вопрос был отнюдь не праздным: о неустойчивости Гориции никто в Шанхае не забывал ни на минуту. Особенно с учётом полигона №3. Что произойдёт с мисс Дзанетти, когда она получит письмо? Хорошо, если она обрадуется – а если нет? Гори, как называли тяжкрей на многих базах, была совершенно непредсказуема. В Шанхае ровно трое нашли с ней общий язык – Шеер, Мельпомена и адмирал Котоми. И первые двое, как нарочно, были в море. Оставалось лишь идти с письмом к Котоми. По счастью, в том, что она проявит участие, можно было не сомневаться.
– Адмирал, у нас несколько странное дело, – нерешительно проговорил Миралья, войдя в кабинет Котоми. – Сейчас на имя Гориции пришло письмо из Милана…
Тем временем в столовой вокруг одного стола собралось человек десять. Кто бы мог подумать, что шахматы привлекут такое внимание? Поразительно, но факт, что игра шла на деньги, заставлял смотреть бесцветнейшую в мире партию…
– Шах! – выдохнул Глостер, наконец найдя пробоину в пешечном строю. Но его оппонент молча двинул пешку вперёд, закрыв короля от нападения. Да, Барэм играл ровно так же, как и жил – спокойно и неспешно. И сейчас он попросту выматывал импульсивного Глостера, который не знал, что делать дальше. Попытки пробить оборону заканчивались ничем, а сам Барэм не атаковал. М-да, играть с линкором в шахматы на двадцать долларов было не лучшей идеей…
Вообще-то Глостер сам предложил Барэму партию в шахматы. Когда-то, ещё в Колумбии, крейсер даже выигрывал какие-то турниры. И узнав, что узбек тоже играет в шахматы, решил подзаработать. Но расчёт не оправдался. И когда Барэм наконец перешёл в наступление, Глостер, потерявший в бесплодных атаках половину фигур, не смог ничего противопоставить.
– Мат, – равнодушно сказал линкор. – Двадцать долларов.
– Господи, Барэм, ты самая большая улитка Шанхая! – простонал Глостер, совершенно измотанный.
– Сыграй с Ниобе на двадцатку, – посоветовал в ответ Барэм.
Эрнст Вебер
Котоми была не сильно занята, когда к ней одновременно пришли Кеппель и Миралья. Бывает такое состояние на базе, когда дела есть, но они настолько дурацкие и несущественные, что делать их не тянет от слова совсем. И, кажется, не одна адмирал переживала кризис бумажной работы, судя по тому, с какой проблемой к ней пришли эти двое.
– А что, собственно, вас смущает? – не поняла Котоми, глядя на конверт. – Ей кто-то пишет, бывает такое. Учитывая то, как далеко мы от Италии, возможно, почта – единственная связь с людьми там. Далеко не у всех есть телефоны, а доступ к компьютерам на базе ограничен, поэтому письмо – простой и надёжный способ передать слова. Надо просто пойти и отнести письмо…
– Ну… – Миралья выражал неуверенность. Ему не хотелось встречаться с Горицией, а Кеппель всем видом давал понять, что это не его ума дело. Котоми покачала головой. Она понимала, что в отношении Гориции база испытывает трудности, но чтобы вот так не принимать женщину – это уже перебор. Но настаивать на чём-то Адмирал не стала.
– Миралья, я бы хотела, чтобы Вы обдумали Ваши отношения с Горицией, – мягко и без всякого нажима попросила Котоми. – Это не прямой приказ, а просьба. Мы ведь – одна семья, какими бы мы ни были. Я слышала такое итальянское изречение – «Не важно, есть ли у нас внутренние конфликты, в такой переломный момент, когда угроза нависает над семьёй, мы должны быть едины». Кажется, это сказал кто-то из влиятельных людей в Италии, – Котоми собралась выходить из кабинета. – Вы можете возвращаться к делам, я отнесу это Гориции.
Они вышли, и девушка направилась в церковь. В это время Гориция обычно занималась на органе. Эта небольшая прогулка была хоть чем-то свежим на фоне беспросветной, скучной, однообразной рутины дел. Котоми и самой было любопытно, кто мог писать Гориции. Это вряд ли был близкий родственник. Но открывать письмо она не собиралась, хотя право имела. Но она, в первую очередь, доверяла своим подчинённым и не ограничивала их право на личную жизнь и тайну переписки.
Гориция рассматривала нотные листки. Странное это было дело – ноты. Они были похожи на танец кораблей на карте морского боя. Иногда она проходила рукой по клавишам органа и отыгрывала какое-то созвучие, которое быстро сходило на нет и утопало в тишине церкви. Лишь постоянное потрескивание свечей в зале разбавляло эту тишину. Звук открывающейся двери заставил женщину вздронуть. Она никого не ждала, а Шеер и Мельпомена должны были прийти только к вечеру. Разве что, это мог быть Лютцов, который иногда приходил. Наверное, Шеер попросила его приглядывать за ней, потому что он иногда напоминал Гориции о том, что надо обедать или пора идти спать. С тех пор, как церковь была открыта, женщина любила проводить время в спокойной атмосфере и обществе Шеер. И только новый распорядок походов разрушал идиллию. Теперь она сидела одна.
Когда дверь открылась, в зал проник луч света с улицы. Шаги по каменному полу были лёгкие, слегка цокающие. Это был не Лютцов. Гориция даже вышла посмотреть на нежданного посетителя, и, к своему удивлению, увидела Котоми Тамаи.
– Добрый день, Гориция, – с улыбкой поздоровалась адмирал. – Вижу, ты теперь проводишь всё время за органом. У тебя хорошо получается играть.
– Адмирал… – Гориция как-то растерялась в присутствии начальства. – Да, это то немногое, что я умею хорошо…
– Не переживай так, всё в порядке. Я пока не хочу заставлять тебя идти в море. Но, всё же, не стоит запираться в церкви. Иначе, чем это лучше твоего затворничества в комнате?
– Простите, – она не нашлась, что ответить на это утверждение.
– Пожалуйста, постарайся чаще бывать среди людей. Шеер и я не сможем всегда быть рядом, как ты понимаешь. Попробуй найти кого-то, на кого ты сможешь положиться. Тебе нужны друзья. Все мы тут – твоя семья. Попробуй довериться им.
– Хорошо, – пробурчала Гориция, глядя в пол. Возразить было нечего, а тон Котоми был не надменным и не возвышенным, а обеспокоенным и доброжелательным. Её нельзя было обвинить в чтении нотаций.
– Гориция, я принесла тебе письмо, – прозвучал в тишине церкви голос девушки-адмирала. Женщина-канмусу замерла, словно поражённая громом. Она посмотрела перед собой и увидела протянутый конверт. Вытянув руку, она взяла его и посмотрела на отправителя. Её глаза расширились, а на лице застыло неоднозначное выражение. Она, словно, хотела улыбнуться и заплакать одновременно. Котоми, видя это, лишь тихо произнесла.
– Я оставлю тебя… – звук туфель на низком каблуке говорил о том, что Адмирал удаляется из церкви.
Гориция медленно опустилась на скамью в зале и осторожно вскрыла конверт. Сколько же это письмо шло до неё, сколько границ пересекло, сколько людей передавали его из рук в руки. И вот оно тут, у неё. Она рада? Счастлива? Хочет плакать? Да, наверное, так и можно описать это чувство. Внутри конверта несколько листков. Один – само письмо, написанное мелким, очень педантичным и детальным подчерком. Другие – нотные листы, заполненные от руки. Внимание к деталям и точность во всём. Женщина медленно, дрожащими руками разворачивает письмо и начинает читать.
«Здравствуй, милая Дария…
Я пишу тебе это письмо, потому что мои дни подходят к концу, а я так много не сказал тебе в своё время. Наверное, с тех пор, как ты ушла во флот, ты и не вспоминала своего старика? Да и не важно, я ведь тоже подумал, что позабыл о тебе. Я с трудом узнал место твоей службы и надеюсь, что ты будешь ещё в Шанхае, когда письмо дойдёт туда. Писать через полмира не просто в моём возрасте, знаешь ли. Так или иначе я, твой старый учитель, хотел бы написать тебе хотя бы пару строк на склоне лет.
Помнишь ли ты, как мы познакомились? Это случилось, когда я ещё был молод, а тебе было всего четыре годика. Ты была просто очаровательной малышкой. Твои родители привели тебя ко мне, учиться искусству фортепиано. У тебя уже тогда был прекрасный слух, хотя ты была страшной непоседой. Трудно было заставить тебя усидеть за фоно больше пяти минут. Но я решил, что сделаю из тебя звезду сцены, которую будут знать во всём мире, как первоклассную клавишницу. Ты помнишь, как ты обижалась на меня, кричала и плакала? Но всё равно возвращалась за инструмент…
И твой первый концерт, на котором ты сыграла «Сияй-сияй, маленькая звёздочка»? Как это было прекрасно! Я ликовал, когда ты аккуратно вела рукой по клавишам и выводила эту мелодию. Хотя мы не сорвали больших оваций, ты помнишь, какой большой торт мы купили в тот день? Вкус того торта до сих пор у меня на губах, ведь это – вкус нашей первой победы.
В 15 лет ты выиграла своё первое соревнование. Впервые вышла на большую сцену. Ты боялась и даже плакала перед выступлением. Но ты справилась, ты была лучшей. И тебе аплодировали стоя. Ты сыграла Прелюдию и фугу №7 Шостаковича. Хоть ты и не видела этого, скажу тебе, я тогда плакал, впервые я плакал от игры своей ученицы. Потому что я видел, как ты делаешь это, как ты своими усилиями и стараниями показываешь публике душу фуги. Настоящую душу фуги. Наверное, Шостакович был бы счастлив, если бы слышал эту игру.
А в 18 ты принесла мне свою первую партитуру для фортепиано и скрипки. У тебя были сложные отношения с каким-то парнем, вы расстались, и ты написала своё первое произведение. Я переписал эту партитуру для тебя в неизменном виде, добавив вокальную партию. Я думаю, ты поймёшь, почему я так сделал.
В 25 ты решилась сесть за орган, и я понял, что ты давно переросла меня в музыке. Ты была уже далеко, а я всё смотрел на тебя, как на маленькую девочку. Но я был счастлив, я думал, что тебя ждёт великое, мировое будущее. А мне достанется скромное место учителя музыки в твоей жизни.
А в 27 случилось это. Тебя навсегда забрали у меня. Ты не знаешь, но я писал письма правительству Италии, в ЕС, я говорил им, какой дар они губят, забирая тебя во флот, но они были непреклонны. Я думаю, что и твоё сердце было разбито в то время. Ведь вместо почётного звания мировой клавишницы ты стала линкором или каким-то ещё кораблём, чтобы сражаться, рисковать собой и убивать. Я уверен, это была самая большая потеря в мире музыки, как если бы Моцарта посадили чистить картошку.
И ты пропала из моего взора. Я слышал, что ты была в разных частях света, на Мальте. И последнее, что я случайно узнал – ты в Шанхае. И я решил написать тебе, поскольку самому мне осталось не много. Возможно, что, когда письмо дойдёт, меня и не будет на этом свете. Я стар, милая Дария. Но я счастлив, что у меня была ты, такая ученица, которая знала душу фуги, игриво исполняла «Маленькую джигу», писала такие чувственные произведения. Спасибо тебе, моя милая, маленькая девочка…
Напоследок, я хотел бы сказать – будь сильной. Ты всегда была сильной, всегда была трудолюбивой и усердной, всегда была старательной и не бросала дела на полпути. И не давай ничему заглушить музыку в твоей душе. У тебя идеальный слух, у тебя прекрасные пальцы, но этого недостаточно, чтобы стать клавишником. У тебя было чувство фоно, у тебя было внутреннее ощущение клавиш. Не теряй его никогда. И вспоминай иногда своего старого учителя-ворчуна…
Твой Луций Моратти.»
Шеер нашла Горицию, на клавишах органа. Справа от неё лежало письмо, а на нотном стане была та самая партитура. Гориция плакала. Очень тихо плакала. Казалось, она выплакала все свои силы. Женщина упала на руки Святой Сестры, и та медленно положила её голову себе на колени, присев рядом. Шеер не спрашивала, не говорила, она только гладила Горицию по волосам. Мельпомена стояла рядом и читала партитуру. Она не понимала, почему плачет женщина, но понимала, что это как-то связано с мелодией, что та пыталась сыграть. Это была короткая композиция на три партии – скрипичную, органную и вокальную. Простая и достаточно мелодичная, она называлась «Расставание».
– Я хочу это сыграть… – тихо проговорила Гориция, поднимая голову с колен монашки. – Но не могу, мне чего-то не хватает…
– Мы тебе поможем, – Мельпомена погладила её по волосам.
– Конечно. Ты справишься, ты ведь сильная, – произнесла Шеер.
– Да, – с какой-то странной, твёрдой нотой в голосе откликнула Гориция. – Я сильная. Я смогу сыграть это.
– Конечно, – заверила её крейсер.
– Шеер, я хочу выйти в море, – решительно сказала женщина. – Я хочу не бояться.
– Мы можем попросить Котоми о том, чтобы устроить тренировочный выход…
– Нет, я хочу выйти и не бояться. Я хочу сражаться. Чтобы это было не напрасно.
– Ну, не всё сразу, но попробовать точно можно…
– Хорошо…Но сначала – давайте исполним это.
Шеер и Мельпомена кивнули. Гориция убрала письмо в конверт и спрятала в карман, садясь за орган. Она положила руки на клавиши и ещё раз вгляделась в партитуру. Слёз уже не было. Она проплакала весь день в попытках правильно сыграть эту композицию, но слёзы застилали ей глаза. Сейчас они просохли. Сейчас она чувствовала себя не одинокой. У неё есть семья, как и говорила Котоми. Семья, которая готова её принять. Со всеми её недостатками и особенностями. Они начали сыгрываться. Мелодия была совсем короткой, всего полторы минуты, поэтому уже очень скоро все трое настроились друг на друга. Никто не посещал церковь вечером. Они играли сами для себя. Играли мелодию юности Гориции, которая сейчас рассказывала о совсем ином расставании. О расставании маленькой девочки и её учителя музыки. О расставании длинной в жизнь.
– Убит, – тихо констатировала Идзуми, держа клинок у шеи Лютцова. В одну секунду он получил смертельный удар, который, будь это реальный бой, разрубил бы его на части. Он устало вздохнул, держа в руках катану.
– Это не моё, – с каким-то разочарованием признал он, отступая на шаг. Идзуми выглядела расстроенной. Ей хотелось проверить своего любимого в бою на мечах, но выходило, что тот совершенно не умеет держать в руках оружие. Маленькое огорчение проскользнуло у неё на лице.
– Ладно, не всё же тебе уметь… – с тоской признала она, убирая меч в ножны. Они были на летней тренировойчной площадке, которая иногда использовалась людским гарнизоном базы для тренировок. Сейчас тут было не так много народа. Пара служащих, которые отлынивали от дел, Эрнст и Идзуми, а также Аквила и Ниобе, которые сейчас были огорчены не меньше. Итальянец проиграл пачку сигарет исландке в споре на результат спарринга, а такая лёгкая победа даже расстроила Ниобе – зрелища не было. Лютцов и сам был подавлен. Так бездарно с ним никогда не случалось. Он всегда думал, что может постоять за себя в рукопашном бою, но тут его спустили на землю, показав, как скорость и точность движений, выработанные годами тренировок, побеждают грубую силу. Он посмотрел на хихикающих служащих. У них были винтовки старого образца со штыками.
– Эй ты! – небрежно на кистайском крикнул он одному из них. – Дай винтовку!
– Чтооо?! – не понял солдат.
– Винтовку мне. И штык!
– Ну, – солдат собирался возразить, но увидел, как Аквила кивнул ему, подумал о чём-то и передал винтовку, предварительно разрядив её и прикрепив штык-нож. Лютцов взвесил оружие в руке и с удовольствием улыбнулся.
– Идзуми! – позвал он подругу, которая уже собиралась уходить. – Ещё разок, если ты не против.
– Ты проиграешь… – серым тоном ответила она.
– С этим у меня есть шансы.
– Это, – девушка прислушалась. – Ты решил стрелять по мне?
– Я учился в кадетском училище егерских войск, – с вызовом бросил Лютцов. – И был чемпионом полка по штыковому бою.
Идзуми медленно развернулась. На её лице была жестокая улыбка. Она не совсем понимала, как проходит штыковой бой, но ей уже было интересно, что сейчас ей преподнесут с такой гордостью. Если она всё правильно поняла, то её ждёт хорошая забава.
– Ну защищайся, – она резко сорвалась с места и в пару длинных прыжков преодолела разделяющее их растояние. Катана вылетает из-за спины одним движением и расчерчивает воздух с тихим свистом, но тут…СКРЕЖЕТ!!! Лезвие наткнулось на ствол карабина и теперь пыталось прогрызть воронёную сталь. Одним лёгким движением Лютцов отбил этот удар, заставил мечницу открыться и приложил её прикладом в грудь. В пол-силы, без нажима, но ту откинуло на пару шагов. Она выровняла равновесие в полёте и тут же встала в стойку. Идзуми улыбалась, как не улыбалась никогда до этого.
– Давай, – с какой-то яростью потребовала она. – Нападай, немецкий егерь!
Лютцов не стал её задерживать и перешёл в атаку. Несколько коротких выпадов штыком, стараясь вывести противницу из равновесия, но не зацепить сталью. Идзуми легко сориентировалась и отбила атаку.
– Почему ты сдерживаешься? – требовательно звучал её тихий голос. – Сильнее! Сражайся в полную силу! Не думай, что я пощажу тебя!
Она атаковала стремительно и беспощадно, обрушивая град ударов, но Эрнст бы уверен в себе, поэтому принимал их стойко и твёрдо, медленно отступая, чтобы дать себе пространство для атаки. Очередной удар сверху он не стал брокировать, а резко отвёл его в сторону и сделал финт стволом винтовки, выдёргивая меч из рук Идзуми. От неожиданности та чуть не выронила оружие, и только молниеносная реакция спасла её от потери клинка. Но инициатива была потеряна. В один шаг Лютцов приблизился к ней на растояние захвата и ударил локтём в подбородок. Если правильно ударить в эту часть головы, можно вызвать сотрясение мозга и выбить противника, но подлодки в этом смысле не прошибаемы. Давление внутри черепной коробки очень быстро регулируется, и такой удар не способен вызвать серьёзных поврежедений. Тем не менее, Идзуми пошатнулась и отступила на шаг. Лютцов заблокировал её руку хватом, согнул лёгкое тело девушки пополам и ударил коленом в поддых. Аквила, видя это присвистнул. Ниобе сглотнула. Похоже, что спор на пачку сигарет превращался в ставку в боях без правил.
Идзуми между тем выгнулась и резко ударила Эрнста ногой через спину. Она была гибкой, как змея, и могла позволить себе легко вывернуться из захвата. Противники снова оказались друг напротив друга. Парень, получив удар сапогом на шпильке, чувствовал себя не лучшим образом, но этот бой раззадорил его. Теперь он мог не только терпеть поражения, но и атаковать, давить и наносить тяжёлые удары. Идзуми разминала шею. Она была погружена в боевой кураж. Медленно она достала второй клинок. Солдаты у края площадки слегка занервничали. Поединок перерастал в серьёзную схватку. Мечи были настоящими, штык тоже.
– Прекрасно, как же прекрасно, – говорила подлодка хриплым голосом с дикой улыбкой. – Мне так это нравится!
– Атакуй, Онна-Бугэйся, – позвал Лютцов. Он нисколько не боялся её, хотя понимал, что эти клинки, каждый по метру длинной, могут в одно движение снять ему голову. Идзуми пошла в атаку с разбега. Первым делом она провела отвлекающий выпад, а потом, вторым клинком, нанесла удар сбоку. Юноша парировал выпад и ушёл от настоящего удара в сторону, заставляя мечницу провалиться вперёд в своей безуспешной атаке. Сам он в этот момент перехватил оружие за ствол и нанёс удар прикладом по спине, который, несмотря на подставленный клинок, влупил по телу девушки, заставляя её выгнуться в пояснице. Но Лютцов тут же пожалел о такой безрассудной атаке, потому что подлодка сделала шаг с разворотом, и клинок прошёлся по боку бывшего егеря, оставляя короткий, неглубокий порез. Они вышли из своих атак и снова оказались лицом к лицу.
Сражение продолжилось, протекая, как столкновения и расхождения. Они бросались в атаку друг на друга, сталкивались, обменивались ударами и расходились. Поле гремело от их топота. Солдаты у ограды смотрели на это с долей страха и восхищения, а Аквила и Ниобе решили, что такой бой стоит три пачки сигарет. Через полчаса непрерывного спарринга, оба бойца явно вымотались. У Эрнста прибавилось царапин от меча, хотя это была больше порванная рубашка, чем реальные раны, а у Идзуми, кажется, ныло всё тело от увесистых ударов немца. По крайней мере, струйка крови текла из её губы. Их ждал последний приступ друг на друга, чтобы определить победителя. Оба это чувствовали, оба понимали, и каждый был готов. РЫВОК! Несколько шагов, сталь сталкивается со сталью! Клинки летят в одну сторону, карабин в другую! Двое берут друг друга в крепкие объятья. Тот жар, который пробудила в них битва в одну минуту перетёк в страсть. В Лёд и Пламень, которые столкнулись, чтобы родить совершенно новые эмоции. Аквила и Ниобе смотрят на то, как пара упала в высокую траву и теперь то ли борется, то ли просто обнимается и целуется.
– Ну и как это понимать? – озадаченно спрашивает Аквила.
– Ты мне должен, так и понимать, – с ехидством толкает его в бок исландка. – Дашь огонька?
– Чего я тебе только не дам, – с улыбкой говорит мафиози и заключает девушку в объятья.
Единственными, кто не понимает, что делать, остаются солдаты. Поэтому они тихонько подбирают карабин и спешат удалиться.
Когда Лютцов и Идзуми поднимаются с травы, никого вокруг уже нет. Они одни за ангарами, на площадке. Идзуми счастливо улыбается, поднимая своё оружие. Всё-таки она не разочаровалась в своём выборе. Да, он не мечник, он не умеет держать в руках катану и не знает кендо, но он знает другое, что только что заставляло её тело стонать от боли и наслаждения. Бой с таким противником не может не рождать удовольствия. С болью, с ушибами, через пытку она постигала своего любимого. Как мечница, она исповедовала понятие, что истинную личность можно познать в бою. И она познала Эрнста. Она почувствовала, насколько твёрдая у него рука, как крепко он сжимает своё оружие и борется. И тоже получает удовольствие от борьбы, ему тоже это нравится, он такой же, как она. Они оба чувствуют радость сражения и азарт противостояния. И не сдаются до конца!
Лютцов смотрит на свою порванную форму для полевых работ. Обычно он не доставал этот комплект, предпочитая китель, но ради занятий с Идзуми он достал что-то из своего давнишнего прошлого. Форма вся в порезах и разрывах. Но под ними нет крови. Несмотря на то, что девушка обещала не щадить его, она нанесла всего один удар, проливший кровь, но и тот – всего лишь царапина. Трудно даже представить, что было с девушкой, когда она получала полноценные тычки от него. Но, кажется, что её настроение это только радует. Они нашли друг друга, не только как парень и девушка или рейдеры, но и как соперники по ближнему бою. Тот порыв страсти, что накатил на них в самом конце был странным исходом. Они вместе, не сговариваясь, отпросили оружие и соединились в объятьях, упав на траву.
День только начался, а до дежурства оставалось ещё много времени, так что они могли спокойно посвятить его друг другу.
Теряться в догадках
Не стоит. Ты помнишь, ночами
Являлся к тебе
В сновидениях кто-то неведомый
Так вот, этот «кто-то» – был я!
Услышав этот стих, Идзуми улыбнулась, когда они вместе покидали поле для спарринга.
Не выпускай
Цвет любви, тайны сердца не выдай.
Пусть не знает никто,
Что узорное платье лиловое
Стало нам брачным ложем.
Только они могли понять иносказательность этих стихов и их смысл друг для друга. Можно сказать, что с тех пор, как они познакомились, Лютцов и Идзуми имели обыкновение говорить стихами, когда были наедине.
Раньеро Дзофф
Для Котоми вопроса, нужно ли передать письмо Гориции, даже не существовало. Она вообще не поняла, почему Кеппель и Миралья не сделали этого сами – наверняка решила, что дело исключительно в страхе перед тяжкреем. И, судя по отсутствию плохих новостей, адмирал была права и волноваться было не о чем.
Но кто же написал Гориции? До этого она – как и кто бы то ни было другой из канмусу – писем не получала. Поскольку вопрос не шёл из головы, то, монтируя очередное футбольное видео, Миралья забил L. Moratti Milano в поиск. Он не надеялся найти ничего – ну мало ли живёт Моратти в Милане? Но…
«Сегодня ночью в возрасте 76 лет умер итальянский композитор Лучо Моратти…Он получил известность как автор музыки к историческим фильмам «Павия» и «Сфорца» и мелодраме «Перетянутая струна»…
…На протяжении десяти последних лет Моратти боролся с раком желудка…»
Статья вышла около месяца назад – то есть как раз тогда, когда было отправлено письмо. Да и Гориция, внезапно оказавшаяся хорошей органисткой… Нет-нет, автор письма – тот самый композитор Лучо Моратти. Может, он был учителем Гориции…
Миралья был потрясён. Многого же он не знал о Гориции – вернее, как выяснилось, почти ничего не знал. Чтобы подтвердить догадку, гидроавианосец ввёл в строку поиска Daria Zanetti concerti… и с одной из афиш на него глянула Дария Дзанетти. Её огромная фигура возвышалась над фортепиано, лицо уже стало неулыбчивым, а взгляд – тяжёлым. И всё-таки это была не Гориция. Далеко не Гориция.
Сидя за обедом и поглядывая в дальний угол, Миралья не мог отвязаться от мысли: Дария Фабия Шварцер-Дзанетти могла бы сохранить рассудок, если бы… мутация произошла хотя бы четырьмя годами позже. Потому что восемь лет назад ОВМС были для канмусу кромешным адом – если не сказать хуже…
А за одним из соседних столов шло оживлённое обсуждение утреннего поединка Идзуми и Лютцова:
– Блин, Тарей, ты слышал? I-8 отлично владеет катаной!
– Да, – несколько огорчённо кивнул Вяйнемёйнен. – Сказали бы мне раньше – я бы на это посмотрел…
– Слушай – а что если ты выйдешь против неё?
– Она меня сослепу разрубит, – хмыкнул броненосец. – Самое то, когда ждём боя с Глубинными…
– Так сам же говорил, что катана не разрубит кольчугу!
– Не разрубит, а проткнёт, – отрезал Вяйнемёйнен. – Тоже мне развлечение…
Однако самому норвежцу идея провести спарринг с подлодкой нравилась всё больше. Он тосковал по секирным боям – а за полгода не встретил ни одного Глубинного! «Попробовать» японку с необычным для Европы оружием – нет, такую возможность упускать нельзя…
– Ладно, уговорил, – буркнул Вяйнемёйнен, поднимаясь с места и направляясь к I-8. Он понятья не имел, что скажет суровой японке…
Как бы то ни было, через час после обеда на той же самой открытой тренировочной площадке сошлись Идзуми с катаной за спиной и Вяйнемёйнен со своей верной секирой. На этот раз посмотреть собрались не только Аквила с Ниобе, но и Глостер, и даже Ришелье. Глостер уже поспорил с французом на билет до Шанхая, что Идзуми выбьет у норвежца секиру за две минуты.