Ты распахни балкон, прохлада пусть
обнимет нас, как чудо жизни, голых…
Грусть – это нежность, нежность – это грусть
рифмующихся с осенью глаголов.
Пройдём сквозь боль, сквозь свет и зеркала,
сквозь амальгаму яви – и тогда лишь
душа вновь распрямится, как стрела,
направленная в сердце мирозданья.
* * *
Сфотографируй этот вечер,
усмешку снега сквозь печаль.
Всё повторяется на свете,
чуть-чуть всегда, чуть-чуть сейчас.
Снег превращается то в ветер,
то в серебристые лучи…
Ты за него теперь в ответе –
поскольку тихо приручил.
В каком-то странном сочетаньи
букв, слов, загадок и легенд
он вопрошает на гортанном
любви и горя языке.
Неважно, был ты или не был –
и повторится ль снова жизнь,
молитвенно прозрачным снегом
мечты и слёзы закружив…
* * *
Они идут, российские поэты,
смертельно живы, ненавистно влюблены,
на суицид меняя пистолеты,
в объятья падая заснеженной страны.
Они идут, некрепкие атланты,
чтобы подставить грешное своё плечо
и никому не нужные таланты
под голубой хрусталь, где млечный путь течёт.
И так, окаменев, живут столетья.
А Русь всё пьёт, и матерится, и цветёт,
великой приторговывает речью
и души гениев пускает в оборот…
Когда весь мир в тебе горит подкожно,
ты впустишь в сердце радость слова сгоряча –
и будет можно, будет невозможно
держать поэзию на каменных плечах.
* * *
Моя весна, мой урожай прощаний.
Лицо луны, стихи и тень свечи…
Пускай зима мне скажет на прощанье
всё то, о чём молчим, всегда молчим.
Поверь, мой друг, мой бедный друг,
ты в теле
своём такой же гость, как смерть и дым.
В тебя войдут прозрачные метели –
и станет север сердцем золотым.
Порви событий заскорузлый невод.
Увидишь, как прозревший вмиг слепой:
вальсирующее беспечно небо
всю выплакало горькую любовь.
И станет всё так невозможно просто!
Для самого себя ты тоже – я.
В твоей ладони расцветёт, как роза,
мой негасимый пламень бытия.