Исторический калейдоскоп 1: Русь и Россия

История одной дворянской фамилии

Усадьба Вышние Горки известна с XVI века. Это старинное имение на юге Московского уезда включало в себя небольшую деревушку, два сельца, пахотные, лесные и сенокосные угодья. Первое упоминание о Горках встречается в разъезжей грамоте московских писцов за 1542 – 1543 годы, где сообщается о поместье Гаврилы Спасителева. Род Спасителевых более 250 лет владел Вышними Горками и деревней Нижние Горки, протянувшейся вдоль Каширского тракта. История возникновения этого рода некоторым образом связана с братом Софьи Палеолог Андреем.

Андрей Палеолог был законным наследником византийского трона, но не располагал ни малейшими возможностями его вернуть. Жил он в Италии, пользуясь покровительством римского папы и получая от него небольшую сумму денег ежемесячно. Как и все правители, лишённые своего государства, Андрей Палеолог всё время испытывал проблемы с финансами. Папская "стипендия" не позволяла вести образ жизни, достойный императора, пусть и в изгнании. А уж о том, чтобы на эти жалкие крохи попытаться набрать армию и отвоевать обратно свою державу – и речи не шло.

В 1480 году Андрей Палеолог отправился в Москву к сестре, чтобы разжиться деньгами при дворе Ивана III. Государь всея Руси в тот год был занят более важными проблемами, так что от него "византийский император" ничего не добился. А вот сестре Софье, российской государыне, пришлось отдать брату все свои драгоценности, о чём она позднее очень сожалела.

В свите Андрея Палеолога находился католический священник Сальватор. В Москве его именовали "капелланом белых чернецов августинова закона". Этот божий человек влюбился в очень красивую русскую женщину, да так сильно, что ради своей избранницы согласился перейти в православие. Такое в XV веке случалось очень редко, поэтому имело большой общественный резонанс. При крещении итальянца присутствовал сам государь Иван III. Сальватора сделали российским дворянином Иваном Спасителевым и пожаловали имением.

Его потомки при Иване Грозном значились жильцами. Во время военных походов и царских выездов из служилых людей этого разряда составляли основную часть государева полка. Жилецкие сотни, по сути, можно считать царской гвардией XVI – XVII веков.

Праправнуки священника Сальватора сделали неплохую карьеру при дворе. Тимофей Иванович Спасителев был стольником патриарха Филарета. Его брат Андрей дослужился до чина стряпчего при дворе Алексея Михайловича. В 1713 году в боярских списках ещё отмечаются жильцы поручики Тимофей Михайлович и Григорий Михайлович Спасителевы.

Люди с фамилией Спасителевы существуют и в наше время. Возможно, что кто-то из них является потомком итальянского священника, нашедшего свою любовь в Москве и решившего ради неё поменять и родину, и веру.

Такое звучное слово

В 1655 – 1657 годах иеромонах Епифаний Славинецкий из Чудова монастыря и его помощники, Арсений Сатановский и Исайя Чудовский, перевели на русский язык "Большой атлас", плод многолетних усилий голландских картографов Виллема и Яна Блау. Знаете, каким было название этой книги на русском языке?

"Позорище всея вселенныя или Атлас новый въ немже начертанiя и ωписанiя всѣх странъ издана суть".

Вы спросите, почему позорище?

Дело в том, что слово "позорище" ещё в XIX веке имело значение "зрелище" и в таком качестве использовалось во многих литературных произведениях. Достаточно сказать, что в таком значении его употребляли Державин, Достоевский или Лесков:

"В сих годах, то есть в 1765-м и в 1766-м году, были два славные в Петербурге позорища, учрежденные императрицею, сколько для увеселения, столько и для славы народа."

Г. Р. Державин. "Записки из известных всем происшествиев". 1812 г.

"Он мне их показывал, и я их видел, и это было грустное и глубоко терзающее позорище!.."

Н. С. Лесков, "Загон", 1893 г.

"Ибо, сообщая вам историю жизни моей, не на позорище себя выставлять хочу перед сими празднолюбцами, которым и без того все известно, а чувствительного и образованного человека ищу."

Ф. М. Достоевский, "Преступление и наказание", 1866 г.

А всё потому, что слово "позор" происходит от праславянского прародителя "позьръти" (посмотреть), от которого в числе прочих произошли: русское слово "позор", украинское слово "позір" (вид, внимание), болгарское слово "позо́р" (позор), сербохорватское слово "по̀зор" (внимание), словенское слово "pozòr" (внимание, наблюдение), чешское и словацкое слово "роzоr" "внимание", польское слово "pozòr" (видимость; вид, внешность, обличье).

Александр Сергеевич Пушкин с двадцатых годов XIX века перестаёт использовать старое значение слова "позор" и начинает его употреблять так, как более привычно для нас. Всё-таки у "нашего всего" было прекрасное чувство языка, и он каким-то образом ощущал грядущие языковые тенденции.

Судьба предателя

Григорий Котошихин родился между 1630 и 1635 годами в семье казначея одного из московских монастырей Карпа Котошихина. Должность казначея была довольно сложной и ответственной: он заведовал движением монастырских денег, фиксировал все эти движения на бумаге, надзирал за недвижимостью, а также осуществлял закупки провианта, хозяйственных припасов и предметов бытового обихода. Так что хлопот хватало, но и без денег семья никогда не оставалась. Понятно, что у казначея в ходе исполнения своих многочисленных обязанностей появлялись как полезные связи, так и недоброжелатели.

Григория обучили грамоте и письму в отцовском монастыре и по достижении необходимого возраста определили на службу в Приказ Большого дворца писарем. Можно предположить, что были задействованы полезные связи отца. Перед Рождеством 1658 года Карп Котошихин нашёл возможность пристроить сына уже в Посольский приказ, что было более перспективно. Там Григорий служил сначала писарем, а потом и подьячим.

Известно, что 19 апреля 1660 года подьячий средней статьи Котошихин допустил ошибку в официальном документе в титуле царя. Алексей Михайлович именовался с 1655 года как "Государь, Царь и Великий князь всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержец". Какую ошибку допустил Котошихин – мне неизвестно, но по государевой грамоте от 4 мая 1660 года его было велено бить батогами за оплошность.

Эта ошибка не стала концом карьеры молодого подьячего. Уже 9 октября 1660 года его отправили из Дерпта в Ревель, к находившемуся там шведскому посольству, с бумагами, в которых посольство как можно скорее приглашалось в Москву; 15 октября Котошихина отослали обратно; 13 декабря он вновь возвратился к шведским послам с письмом от русского посольства, а также с письмом от думного дворянина Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина к генерал-губернатору Эстонии Бенгту Горну. После 16 декабря Котошихина отправили обратно с ответным посланием и устным сообщением.

Когда 21 июня 1661 года был заключен Кардисский мир, именно Котошихина командировали в Швецию с письмом от Алексея Михайловича к королю Швеции Карлу XI. А для того, чтобы курьер Посольского приказа как можно скорее мог вернуться в Москву, в Стокгольме ему даже выделили быстроходное судно.

Но вскоре Карпа Котошихина обвинили в растрате, и дом, где он проживал вместе с семьёй сына, вместе со всем остальным имуществом конфисковали. Ревизия монастырского хозяйства показала недостачу всего лишь в 15 копеек. Скорее всего, кто-то подсиживал монастырского казначея или же сводил с ним былые счёты.

На дипломатической карьере Григория Котошихина это никак не сказалось. В конце 1662 года его должностной оклад увеличили на один рубль. Теперь Григорий получал в год двадцать рублей плюс премии. Вот только служилым людям с 1654 года хлебное и денежное жалования выдавались медными деньгами, которые очень быстро обесценивались. В 1662 году за серебряную копейку давали 15 медных. Такая разница в курсах привела к знаменитому Медному бунту.

Для решения денежных и имущественных вопросов, связанных с выполнением статей Кардисского мира, между Россией и Швецией шли постоянные дипломатические контакты. С российской стороны этим занимался окольничий Василий Семёнович Волынский, а со шведской – Адольф Эберс (Эбершильд). И вот Эберс, скорее всего, и уговорил Григория Котошихина сообщать шведам содержание российских дипломатических депеш. За это представитель Стокгольма вроде как заплатил 100 червонцев (по другим данным 40 рублей).

Весной 1664 года Григория Котошихина отправляют в действующую на польском фронте армию, первым воеводой которой был тогда князь Яков Куденетович Черкасский, а вторым – князь Иван Семёнович Прозоровский. Прозоровский неплохо знал Котошихина по переговорам со шведами, поэтому его почти сразу же включили в состав делегации для переговоров с поляками. Эти дипломатические контакты имели место сначала в Дубровичах, между городами Красным и Зверовичами, а потом под Смоленском.

Но уже в июле 1664 года Черкасского отозвали в Москву, а на его место вскоре назначили князя Юрия Алексеевича Долгорукова. Этот воевода, прибыв в войска, сразу же начал собирать компромат на своих предшественников. От Котошихина Долгоруков потребовал, чтобы тот написал донос на прежних командующих, якобы сгубивших царское войско. За это князь обещал подьячему повышение по службе и помощь в деле отца, которого так и не оправдали.

Котошихин знал, что первый воевода жесток и скор на расправу, но подставляться тоже не захотел. Мало ли как расценят его донос важные персоны из Боярской думы? Да и самому государю Алексею Михайловичу такое могло не понравиться. И чтобы не попадать между молотом и наковальней, Григорий Карпович решил бежать в Польшу. Дорога ему была хорошо знакома. Секретное слово, чтобы пройти через российские дозоры, наверняка он тоже знал.

Очутившись в Вильне, беглый подьячий подал прошение польскому королю Яну Казимиру, и вскоре Григория приняли на польскую службу при канцлере Великого княжества Литовского, которым был тогда Христофор Сигизмунд Пац. Новому сотруднику положили годовой оклад в 100 рублей. Котошихин выучил польский язык и изменил свою фамилию; теперь он звался Иоганном Александром Селицким.

Но на новом месте перебежчик не прижился. В Посольском приказе ему уже доставались серьёзные дипломатические миссии, а поляки лишь выведывали у него сведения о российском войске. Челобитные, отправленные "Селицким" канцлеру и в Раду, оставались без ответа и без последствий. Он так и не был официально представлен Яну Казимиру. Так что летом 1665 года "Иоганн Александр" бежал из Польши в Силезию, затем в Пруссию и оттуда – в Любек. Из Любека осенью того же года Котошихин приплыл в Нарву. Эта одиссея дорого обошлась бывшему подьячему: он потратил все деньги, к тому же обморозил ноги.

В Нарве Григорий нашёл знакомого, купца Кузьму Афанасьевича Овчинникова, шведского подданного. Тот помог ему попасть на аудиенцию к генерал-губернатору Ингерманландии Якобу Иоганну фон Таубе. А Таубе смог узнать в жалком оборванце ранее увиденного в Стокгольме московского дипломатического курьера. 24 октября 1665 года генерал-губернатор распорядился выдать Котошихину гражданскую одежду и деньги на пропитание. С первым же курьером в Стокгольм было отправлено прошение беглеца о приёме на шведскую государственную службу.

Уже через месяц шведское правительство постановило выдать Котошихину 200 риксдалеров и привезти перебежчика в Стокгольм. Для этой цели в Нарву направили самого Адольфа Эберса. Тот прибыл вовремя: Котошихин в приступе ностальгии попытался увидеться с царским гонцом Михаилом Прокофьевым, с которым познакомился ещё в 1664 году под Смоленском. Но Прокофьев не только отказался встречаться с предателем, но и сообщил о том, что изменник находится в Нарве новгородскому воеводе князю Василию Григорьевичу Ромодановскому Меньшому. А князь потребовал от Таубе выдать перебежчика и даже прислал в Нарву стрелецкого сотника Ивана Репнина. Подобные случаи были предусмотрены Кардисским миром, и проигнорировать требования Ромодановского шведы не могли.

Так что пришлось Таубе импровизировать: Котошихина посадили в тюрьму, после чего заявили Репнину, что выдать заключённого невозможно. А когда в Нарву приехал Адольф Эберс с деньгами и разрешительными документами, они на пару с генерал-губернатором инсценировали побег Котошихина из тюрьмы.

5 февраля 1666 года Котошихин прибыл в Стокгольм. Ему устроили аудиенцию у малолетнего Карла XI и в регентском совете, после чего выдали деньги на обустройство. Перебежчик обратился в лютеранство. Через некоторое время его приняли в штат архива Канцелярии. Котошихин начал писать труд о России в царствование Алексея Михайловича по заказу шведского правительства.

В конце 1666 года перебежчик поселился в южном предместье Стокгольма Сёдермальме у служившего в той же самой Канцелярии переводчика с русского языка Даниила Анастасиуса, скорее всего – тоже родившегося в России. Первые полгода хозяин и квартирант дружили. Но потом Даниил Анастасиус получил очень хорошо оплачиваемую подработку: он переводил русским купцам в Стокгольме. Шальные деньги хозяин квартиры спускал в кабаках, ничего не давая жене на домашнее хозяйство. Через несколько дней такого загула жена Анастасиуса, Мария Фалентинсдоттер, ушла.

25 августа 1667 года Котошихин помирил супругов, но уже вечером между хозяином и квартирантом произошла ссора, после которой Григорий тяжело ранил кинжалом или стилетом Даниила Анастасиуса, а также его свояченицу. Девушка выжила, но Анастасиус умер ночь с 8 на 9 сентября. Так что 10 сентября Мария Фалентинсдоттер подала на Котошихина в суд. Беглеца из России судили и 26 сентября 1667 года приговорили к смертной казни.

У Григория был шанс получить помилование короля, но так совпало, что в Стокгольме в это время находился российский представитель, Иван Юрьевич Леонтьев. Леонтьев очень быстро узнал, кем на самом деле был убийца из Сёдермальма, и потребовал его выдачи на родину. А этого шведы допустить не могли, ведь Котошихин теперь знал и шведские дипломатические секреты. Так что помилования не произошло.

В конце октября или в первых числах ноября 1667 года Котошихина обезглавили. Сразу после казни его тело было перевезено в Упсалу, где профессор медицины и ректор Уппсальского университета Улоф Рудбек провёл его публичное вскрытие. Эта операция, на которую продавались билеты, принесла Рудбеку столько денег, что он смог на эти средства украсить анатомический театр новой фреской, о чём с восторгом писал риксканцлеру Магнусу Габриэлю Делагарди. Кости Котошихина, нанизанные на проволоку, хранились в Упсальском университете по крайней мере до 1682 года.

Так закончилась жизнь предателя. Она получилась не слишком длинной, но была насыщена различными событиями. Но его труд о России в царствование Алексея Михайловича, забытый вскоре после смерти Котошихина, начиная с XIX века стал ценнейшим источником систематизированных сведений об устройстве Российского государства во второй половине XVII века и о жизни российского общества в это время.

Не только по фамилии, но и по имени с отчеством!

Порой города называют по фамилии выдающегося человека. Вспомните Киров, Ульяновск, Тольятти, Гагарин, Арсеньев и многие другие. Иногда название города образовано от имени: Владимир, Борисов, Александрия, Екатеринбург и т. д. Но был в нашей истории замечательный человек, который один стал источником двух разных топонимов. Его фамилия дала название городу на берегах Амура, а его имя и отчество – посёлку на притоке Амура, Урке, и станции при нём.

Конечно же, вы догадались, о ком идёт речь!

Как ни странно, этот человек родился за несколько тысяч километров от Приамурья. Современники порой называли его устюжанином, поскольку его родная деревня располагалась в Устюжском уезде. По одной версии, это было Дмитриево Вотложенского стана (80 км от уездного города Великий Устюг). По другой версии, родился этот человек в деревне Святица, в Вотложемской волости Устюжского уезда. Но Святицу смыло наводнением, так что в 1626 году отец нашего героя "Павел, по прозвищу Меньшик, Иванов сын Хабаров" купил "чистую землю орамую, и под лесом, и з двором и з дворищем… по речке по Ленивице… от Исаихи… по огороду до Мороженово болота, по Петриловский ручей". Ныне это деревня Выставка в сорока километра к северу от Великого Устюга.

Относительно даты рождения Ерофея Павловича существуют разные версии в интервале от 1601 до 1610 годов. Скорее всего, он родился между 1605 и 1607 годами. Происходил Хабаров из крестьянской семьи: в писцовой книге Сольвычегодского уезда за 1645 год есть запись "Деревня Выставок Ленивцов, и в ней крестьяне: двор Микифорко Павлов Хабаров з братом с Ерофейком".

Крестьяне Устюжского уезда были черносошными, то есть государственными. Они несли повинности в пользу государства, но не имели личной зависимости от какого-либо помещика. Черносошные крестьяне имели право передать свои повинности другому лицу, имели право собственности на имущество и могли без ограничений передвигаться по территории Российского государства. Это благоприятствовало занятиям торговлей и промыслами.

Ерофею Павловичу не сиделось на одном месте. Весной 1628 году он вместе с братом Никифором решил попытать счастья в Мангазее, где соболиный сезон длился с ноября по март, а после этого многочисленные окрестные охотники приезжали в город со шкурками пушных животных, оплачивали "государев ясак", и могли продавать свою добычу заезжим купцам. При удачном стечении обстоятельств, с каждого рубля, вложенного в эту поездку, самые везучие купцы получали до 30 рублей чистого дохода. Для покупки снаряжения Ерофей и Никифор заняли пятнадцать рублей под кабальную запись у Матвея Свиязева. По пути в Тобольске братья наняли себе пятерых помощников.

В Мангазее Хабаровы зарегистрировались в приказной избе как "Ярофейко и Никифорко Хабаровы, устюжане, промышленные люди", уплатили в казну годовой промышленный оброк по 50 копеек с каждого. После этого пришли на таможенный двор, где с их товара, который они закупили в Великом Устюге, взяли пошлину, десять процентов от стоимости. Но вскоре оказалось, что с соболями в Мангазее уже не так хорошо, как рассказывали. Шкурок стало значительно меньше, чем раньше, да и стоили они слишком дорого, чтобы поездка окупилась. Местные жители рассказывали, что много соболей в Туруханском зимовье, но туда было непросто добраться…

Новый мангазейский воевода Андрей Фёдорович Палицын прибыл 28 августа 1629 года. Он подыскивал таможенного целовальника в Хетское зимовье. Требовался расторопный, сообразительный и грамотный человек. И воеводе приглянулся Ерофей Хабаров. Но в те времена государевы люди уже не полагались на первое впечатление, а проводили тщательную проверку кандидатов на ответственные должности. Братьев Хабаровых допросили в съезжей избе, потом собрали показания всех торговых людей, которые с ними когда-либо встречались. Лишь после этого Ерофея Павловича признали годным для такой работы. Но все дела семейной артели пришлось на время государевой службы передать брату Никифору, дабы Хабаровых не могли обвинить в коррупции.

Новый таможенный целовальник отправился на Таймыр. Там он помогал собирать ясак с местных племён. Для этого Ерофею вместе с ясачным сборщиком нужно было ездить от стойбища к стойбищу и отслеживать, чтобы перед тем, как племена начнут продавать шкурки соболей, лисиц, песцов и других пушных зверей пришлым купцам, они обязательно заплатили оговоренный ясак и таможенную пошлину. При этом необходимо было оценивать качество пушнины и собирать в казну сообразно сортам. Попутно лояльным племенам вручались подарки от государя Российского: котлы, топоры, ткани и тому подобное.

Тем временем в Мангазее началась распря между воеводами. Григорий Иванович Кокорев считался старшим, и Андрей Фёдорович Палицын его из-за этого сильно недолюбливал. После недолгого пребывания в маленьком северном городке антипатия превратилась в настоящую ненависть. Опасаясь коллеги, Палицын даже перебрался с воеводского двора в посад. Население Мангазеи постепенно разделилось на две враждующих партии. Оба воеводы вооружали своих сторонников, писали докладные в Тобольск и в Москву, жалуясь на неприятеля, а также распускали порочащие слухи. Кончилось всё тем, что между противоборствующими группировками случилась ссора, переросшая в перестрелку на улице, после которой посадские осадили воеводский двор. Дошло до того, что пустили в ход пушки. Некоторые постройки в Мангазее оказались разрушены.

Ерофей Хабаров в этом конфликте принял сторону Палицына. Он был одним из тех, кто составлял челобитную от мангазейских торговых людей, да ещё и вызвался самолично доставить её в Москву, в Приказ Казанского дворца. Документ он привёз в январе 1631 года. Это был очень смелый поступок по тем временам: челобитчика вполне могли схватить, наказать кнутами или выдать головой тому же Кокореву. Но Хабарову повезло, он остался цел и невредим.

Из столицы Ерофей Павлович отправился к жене, которая всё это время оставалась в Соли Вычегодской. Повидав ненаглядную Василису, он занял денег у местного купца, чтобы можно было накупить товаров для продажи в Сибири. В этот раз Хабаров решил отправиться на реку Лену, где вместе с братом Никифором, племянником Артемием Петриловским и другими охотниками собирался добывать соболей.

С 1632 года Хабаровы с артелью охотились на Лене и её верхних притоках: Куте, Киренге, Чечуе, Вилюе. А в устье Куты и в районе Вилюя им ещё повезло обнаружить соляные месторождения. Так что в 1637 году Ерофей Павлович прибыл в Енисейск с большой партией пушнины и с образцами соли. Меха удалось выгодно продать, а енисейский воевода дозволил устюжанину в устье реки Куты завести пашни, а в окрестностях Усть-Кутского острога устроить солеварню. Сбор в казну ему установили в размере 10% на хлеб и 20% на соль.

В Енисейске Хабаров нанял 27 работников для обработки пашни, на солеварню и на рыбные промыслы. Поскольку все они были из крестьянского сословия, то заплатили в казну "гулящий оброк" по восемь алтын и две денги с каждого человека за год.

Хлебопашеством на берегах Лены ранее ещё никто не занимался, поэтому Ерофей Павлович начал с опытного сева сразу нескольких культур: ржи, овса, ячменя, гороха. Выяснилось, что местные почвы и природные условия наиболее благоприятны для ржи. После того, как урожай этого злака стал превышать 1000 пудов за одно лето, Хабаров поставил на своей заимке мельницу. Теперь он мог продавать не только зерно, но и муку. А ведь ещё была и соль с собственной солеварни!

В 1638 году Сибирский приказ выделил земли по берегам Лены и Витима в отдельное воеводство. Руководить им назначили Петра Петровича Головина. Головин и второй воевода, Матвей Богданович Глебов, прибыли в Енисейск лишь в ноябре 1639 года, а до Ленского острога добрались только в июле 1641 года. Головин имел приказ присматривать на Лене места, где можно выращивать хлеб, чтобы не завозить зерно из Тобольска. Поэтому он не мог не заметить успешное хозяйство Хабарова.

Для начала новый воевода занял у Ерофея Павловича 3 000 пудов зерна и 600 пудов муки. Когда же этот провиант был съеден, а новых мест для землепашества Головин обустроить не сумел, он попросту конфисковал у Хабарова его поля, мельницу и солеварню.

Устюжанин не стал горевать, а добился, чтобы ему выделили участок под двор, пашню и огород недалеко от устья реки Киренги, правого притока Лены. На новой заимке он сразу получил хороший урожай и выстроил мельницу. И тогда Головин взял с него в казну 20% с первой жатвы. Вообще по всем тогдашним правилам на новых землях, где было неизвестно, чего ожидать, первый урожай никакими налогами не облагался. Да и обычный сбор в казну с землепашцев не превышал десятой доли. А тут сразу 20%! Когда же Хабаров стал возмущаться, воевода конфисковал хозяйство на Киренге и потребовал, чтобы богатый крестьянин помог местной казне своими деньгами. Тут уж Ерофей Павлович не выдержал и сказал Петру Петровичу всё, что о нём думал. За это Хабарова заточили в тюрьму.

В феврале 1642 года якуты, а также другие местные народы, недовольные действиями Головина, подняли восстание. Они нападали на сборщиков ясака, а отряд общей численностью более 700 человек даже смог осадить Ленский острог. Правда, воевать против казаков, вооружённых ручными пищалями и пушками на стенах острога, якутским воинам было крайне тяжело. Когда к воеводам пришло подкрепление, восстание подавили, а его зачинщиков (23 человека) казнили. После этого начался раздор в стане победителей. Головин яростно искал виноватых и обвинял в подстрекательстве к бунту даже своих приближённых. А Глебов считал, что нужно действовать не так грубо и жестоко, как его старший коллега. В результате в тюрьму посадили ещё около сотни человек, в том числе и второго воеводу, и дьяка Ефима Филатова, а тех, кто попал в застенки ранее, не спешили выпускать на свободу.

Из-за такой ситуации в воеводстве Хабаров просидел в заточении более двух с половиной лет. Но сторонники Глебова уговорили его составить челобитную, в которой Ерофей Павлович описал свои злоключения и произвол Головина. Эту челобитную в числе прочих документов, доказывавших злоупотребления старшего воеводы, добровольцы привезли в Сибирский приказ и добились, чтобы её рассмотрел дьяк Григорий Протопопов. Князь Никита Иванович Одоевский, бывший первым судьёй Сибирского приказа, поручил новым ленским воеводам Василию Никитичу Пушкину и Кириллу Осиповичу Супоневу, назначенным вместо Головина и Глебова, провести расследование и доложить, правду ли написал в своей челобитной Хабаров.

Дознание и переписка заняли около двух лет. По результатам следствия Сибирский приказ признал действия Головина неправильными и предложил новым воеводам выплатить Ерофею Павловичу из казны 500 рублей в возмещение убытков. Вот только денег из Москвы не прислали на это ни копейки, а в казне воеводства и так было пусто. Так что остался Хабаров без компенсации. Да и вообще у него не сложились отношения с Пушкиным и Супоневым: тем тоже не нравился оборотистый устюжанин, который не давал себя обмануть. Ему чинили всяческие препятствия и даже попытались засудить. Но Ерофея Павловича не так-то просто было запугать.

В 1648 году в земли на реке Лене назначили нового воеводу, Дмитрия Андреевича Францбекова. В Сибирском приказе ему поставили задачу: обследовать и присоединять новые земли. Но в государстве было очень плохо с финансами. Введение налога на соль привело к расстройству всех промыслов, где она требовалась, особенно в отдалённых воеводствах. Соляной сбор пришлось отменить, а чтобы пополнить казну, правительство решило взыскать двухгодовую задолженность за отменённые ранее подати. Это так сильно ударило по ремесленникам и купцам, что в Москве летом 1648 года произошёл Соляной бунт, потрясший столицу и сильно напугавший высшие сословия. Так что Францбекову намекнули, что из государственной казни он не получит на все потребные экспедиции ни копейки.

В марте 1649 года новый воевода добрался до Илимского острога, где встретился с братьями Хабаровыми. Ерофей Павлович подал Францбекову челобитную с просьбой отпустить его на Амур для поиска новых земель и пашен. Все расходы Хабаров, наученный горьким опытом общения с Головиным, брал на себя. Но как раз это обстоятельство больше всего понравилось Дмитрию Андреевичу. Он получал возможность и государев наказ выполнить, и денег казённых на это не потратить.

Правда, вскоре Ерофей Павлович убедился, что его собственных денег после разорения, учинённого предыдущими воеводами, для амурской экспедиции недостаточно. И тогда Францбеков предложил кредитовать его в частном порядке.

Набрав охотников, Хабаров осенью 1649 года на двух дощаниках, груженных продовольствием и снаряжением, отправился вверх по реке Лене. Дойдя до устья реки Олёкма, он далее следовал по ней, пока не вышел к реке Тунгир. Так как началась зима, то пришлось поставить на берегу несколько срубов, в которых участники экспедиции дожидались установления надёжного снежного покрова, и разведывать путь к Амуру. К тому времени отряд Хабарова насчитывал 70 человек.

19 января 1650 года Ерофей Павлович с товарищами оставили Тунгирское зимовье и отправились дальше вдоль замёрзшей реки. Лодки поставили на нарты и тянули за собой. К весне добрались до реки Урка, а через десять дней увидели Амур.

В верховьях Амура тогда жили дауры. В первой половине XVII века на них часто нападали маньчжуры, уводя в плен целые племена. Поэтому дауры при первых признаках опасности оставляли свои городки и спасались бегством. Хабаров с товарищами встретили по пути три подобных брошенных городка, прежде чем увидели живых дауров.

Этими городками управляли местные владетели (в документах XVII века их именовали князьками) братья Лавкай, Шилгиней, Гильдига и их зять Албаза. Хабарову удалось переговорить с ними и предложить принять российское подданство, но осторожные дауры предпочли уйти, не связывая себя никакими обязательствами.

Когда выяснилось, что братья-князьки могут собрать отряд в тысячу всадников, Ерофей Павлович решил не испытывать удачу. Он вернулся к первому даурскому городку и оставил в нём полсотни человек во главе с Дружиной Поповым, а сам с оставшимися отправился в обратный путь.

Отряд Попова не отсиживался за деревянными стенами, а вёл активную деятельность. Русские охотники ходили по приамурским городкам и призывали местных владетелей переходить под власть московского государя. В качестве подтверждения лояльности требовали платить ясак. 8 июня 1650 года прислал ясак Шилгиней. У него не было особого выбора, поскольку ранее люди Попова захватили его жену и младшего сына в заложники. Лавкай прислал дюжину соболей и шубу, сшитую из 28 собольих шкурок. Поступил небольшой ясак и от Албазы.

Когда у людей Попова закончился провиант, они отправились к городку Албазы и потребовали уплаты полноценного ясака, сообразно количеству людей этого владетеля. Но Албаза видел, что русских всего 52 человека, и что-либо платить им отказался. Вскоре Попову стало известно, что этот князёк собирается напасть на них и всех перебить. Надо было что-то предпринимать. На расстоянии полёта стрелы от даурского поселения русские поставили крепкий сруб с бойницами. Используя его как форт, они попытались внезапной атакой захватить городок Албазы. Но дауры были начеку и атаку эту отбили. Когда же на помощь Албазе подоспели его родственники, людям Попова пришлось засесть в своём срубе, защищаясь от разъярённых местных.