Его глазам представилась довольно большая, в сравнении с предыдущей, но такая же полутемная комната, сплошь завешенная тяжелыми драпировками, испещренными таинственными знаками, и заставленная бронзовыми светильниками, жаровнями и курильницами. Посередине, на выложенном черно-желтыми плашками деревянном полу громоздился круглый стол, за которым, лицом к двери, сидела очень старая, совсем седая неопрятная старуха. Напротив, на самом краешке скамьи, притулился суетливый молодой мужчина в том самом сером плаще, что совсем недавно отделился от толпы на пристани. Гость, торопливо, сбивчиво и яростно жестикулируя, рассказывал что-то старой гадалке, а та слушала его, не перебивая, только недовольно поджимала свои и без того тонкие бескровные губы.
Дверь отворилась бесшумно, но порыв свежего воздуха дохнул на пламя светильников, и узкие язычки огня вместе со сладковатым дымом курильниц предательски качнулись в сторону собеседников. Сидящие за столом разом, как по команде, развернулись и посмотрели в ту сторону, откуда ветер дует. Мужчина, отпрянув и сжавшись, как будто бы в ожидании удара, визгливо, по-бабьи, заголосил:
– Это он! Это он, Белый демон! Ведун! Я же говорил, я же предупреждал тебя, что он придет за мной! Спаси меня, о Великая, от его козней! Ты же мне обещала!
Ведьма стрельнула в сторону Сивого не по возрасту яркими молодыми глазами и, злобно прошипев «Молчи, глупец!», отвесила обладателю серого плаща звонкую полновесную оплеуху, от которой тот буквально слетел на пол, тихонько поскуливая, отполз на четвереньках и забился в ближайший угол.
– Эй ты… Как там тебя? Ведун! Поди прочь! – повелительно выкрикнула старая карга, резко вскинув руку в сторону вошедшего в жесте, отгоняющем нечистую силу. – Ты что, мерзавец, ослеп и не видишь, что у нас здесь проводится ритуал? Тайна не терпит наблюдателей! Духи мстительны – бойся их гнева!
– Я и без ритуала расскажу тебе, почтенная Анастасия, все про этого негодяя, – осторожно прикрыв за собой дверь, спокойно сказал Ведун. – Все расскажу, без утайки: и как его зовут, и что было, и что будет, и что ждет его впереди. Причем совершенно бесплатно.
Он сделал осторожный шаг в сторону хозяйки, но та в ответ и бровью не повела и, оставаясь все также недвижимо восседать на своей скамье, только лишь окинула его пронзительным ледяным взглядом с ног до головы – будто кипятком обдала.
– Итак, сейчас он зовет себя Афанасий, что значит «бессмертный». Подходящее имя для ходячего мертвеца! Но когда-то его родители, почтенные Ермолай и Кира, назвали его просто, без затей – Третьяк, что означало всего лишь «третий сын». С этим именем он и потерял жизнь, но, находясь под проклятием, не упокоился с миром, а стал возвращенцем, или, по-другому, выходцем с того света. Вот так, в этом самом качестве он и живет с той поры, если это, конечно, можно назвать жизнью, и коптит себе потихонечку небо. Разлагается, конечно, помаленьку. Смердит, падла. Уже давно бы сгнил на солнышке, растворился в крохи говенные, если бы не твое снадобье.
С этими словами Ведун сделал еще один осторожный шажок и, подойдя к столу, взял с него большой хрустальный флакон с притертой пробкой.
– Ну-ка, ну-ка, а что это здесь у нас? – протянул он задумчиво, открывая флакон и нюхая пробку. – Так и есть, полный набор для бальзамирования: скипидар, камфора, лавандовое масло, канифоль… ну и остальное – так, по мелочи. На, стервь, держи свое зелье. Да не бойся, бери! Мажься, а то мертвечиной разит, как по весне на кладбище.
С этими словами он бросил флакон скулящему от страха Третьяку. Тот поймал его на лету, как собака ловит палку, и, подвывая, на карачках опять забился в свой угол.
– Я ведь еще тогда, на ладье, заприметил этот запах, но значения не придал. Подумал, что так пахнет товар. Нужно было сразу же Вадима порасспросить… Не догадался. Старею… Но вот как только вывеску прочел, так сразу же все и встало на свои места. «Дом Ясновидящей Анастасии» – смело! Анастасия – «воскресшая, восставшая»; но она, в то же самое время, и «воскрешающая, возвращающая к жизни»! Вот бедная, отчаявшаяся Кира и клюнула на вывеску! Заглотила наживку. Ну ты, мать, молодца! Это ж надо такое дело провернуть – заставить живую поменяться с мертвым! Проторить дорогу на тот свет! Впрочем, материнская любовь – это сила, данная от Бога, а посему она безмерна. Ты же ее только умело использовала. Обманула доверчивую, отчаявшуюся мать, облапошила старую, отчаявшуюся женщину…
– Почему же обманула? – привстала и наконец-то подала свой голос доселе молчавшая хозяйка. – Вот же он – ее сын Третьяк, стоит перед тобой живехонек, живее всех живых. Можешь его даже потрогать…
– Все бы оно, конечно, так. Да только вот, – как ни в чем не бывало, продолжал вести свою речь Ведун, – что-то концы с концами у нас с тобой никак не сходятся. Как ни крути, старая, а не сходятся! Видишь ли, почтенная Анастасия, не по силам простой гадалке, или ясновидящей, или иному какому волшебному сброду такое действо. Не по плечу! Простая деревенская ведьма здесь пуп себе надорвет, а то и сама в нежить обратится. Тут другие силы и навыки потребны. Такие, что только у…
– Довольно! – гадалка вскочила со своего места и повелительно махнула рукой, словно смахнула со стола надоедливую муху.
И правда, в полном согласии с ее движением какая-то неведомая сила подхватила Ведуна и со всего размаха шваркнула о стену. Размазала, словно кусок теста. Потом отлепила, не давая опомниться и прийти в себя, закрутила и, что есть мочи, приложила уже об пол. А там он уже потерял всякое представление о том, где верх, а где низ, и просто летал, как пушинка на сквозняке, время от времени ударяясь различными частями своего тела о твердые поверхности и врезаясь в тяжелые угловатые предметы. К тому же, он не чувствовал в воздействии на него какой-либо волшбы или демонического участия – да и любого другого тоже: его не бросали и не били – вообще не было никакого насилия или давления. Он сам бился, плющился и комкался. Более всего это походило на то, как если бы мальчишки ловили падающий снег и лепили бы из него снежки, а потом метали бы их куда попало – и вновь ловили рассыпавшиеся комки, и вновь лепили бы их вместе, и вновь…
– Довольно, Голем, – словно из какого-то глухого подвала, донесся до него голос гадалки. – Оставь. Будет с него. Он нужен мне живым.
И полет Ведуна прекратился так же внезапно, как и начался. Неведомая сила крутанула его в последний раз и припечатала спиной куда-то между стеной и полом. Шапка и узел платка на затылке смягчили удар, и воин остался в сознании, но в остальном дела его были плохи: тело, отвыкшее от такого обращения, ныло и настоятельно требовало внимания, а в голове все гремело и мельтешило так, словно бы она была стаканчиком с игральными костями.
Ведун выдохнул так глубоко, как только смог, задержал дыхание, и сознание его сразу же прояснилось, а мельтешение прекратилось, и кубики с точками перестали стучаться о стенки черепной коробки. «Голем, – всплыло обращение ведьмы к его неведомому супротивнику. – Это что-то из шемитского… Кажется, “необработанный, сырой материал, неоформленное телоˮ. Уже кое-что! Только это ничего не проясняет… Воины такого типа – большая редкость. К тому же, они могут быть разного уровня сознания: от безмозглой управляемой куклы – до одержимого злобным демоном безумца».
Ведун медленно открыл глаза и сквозь мутную пелену увидал над собой жизнерадостный оскал давешнего слабоумного попрошайки. Только на этот раз взгляд убогого был осмысленным, внимательным и очень, очень опасным.
– Что, воин, очухался? – как-то спокойно, без вызова, даже скорее участливо спросил Голем. – Давай, вставай скорее на резвы ножки! Мать поговорить с тобой желает. Только знаешь, что? Давай без глупостей, и тогда тебе не будет больно. Понимаешь меня?
Ведун согласно кивнул и, опершись спиной о стену, медленно встал на ноги. Свой внутренний центр, или точку сбора, он не терял ни на мгновение, и потому сразу же, как только почувствовал внешние опоры и к нему вернулось чувство пространства, резко выдохнул и, попутно выхватив нож, «рыбкой» нырнул прямо в середину «сырого материала». Он опять не почувствовал никакого сопротивления – только тяжелая волна ласково прошлась по руке с ножом, и та сразу же опустела. Но зато вторая его рука беспрепятственно вошла в тело супротивника. Вошла – и «залипла», а вслед за ней и весь Ведун попал словно бы в липкую, обволакивающую медовую патоку: однородную, без комков и сгустков, а значит, и не имеющую точки приложения силы.
К тому же, Ведун совсем не чувствовал противника. Совсем. Ни телесно, ни душевно. Как будто он и правда попал в бездонный котлован с хорошо замешанной гончарной глиной. Он еще немного, для виду, побарахтался, а потом подтянул колени к груди и затих в ожидании развязки: «Коготок увяз – всей птичке пропасть».
– Что же ты, воин, ведешь себя таким неподобающим образом? – теперь уже глумливо, без всякого сочувствия пробасило ему в затылок. – Ведь ты же давал обет, клялся на своем оружии: творить добро, искать правого суда, давать милость обижаемым, защищать вдов и сирот, призирать сирых и убогих. Что же ты тогда в убогого сироту ножичком-то тычешь? Не по-воински это как-то, не по чести!
– Ну, раз у тебя есть мать, значит, ты уже не сирота, – в тон насмешнику ответил Ведун. – Да и на убогого не очень-то похож. Душегубы Богу не наследуют.
– Хватит языком болтать! – резко встряла в разговор супротивников гадалка. – Голем, разверни его ко мне лицом да смотри держи крепче, чтобы головой не крутил!
– Не беспокойся, мать! Будет как личинка в коконе! – смиренно ответил здоровяк и, обращаясь уже к Ведуну, зло процедил сквозь зубы: – Дернешься, тварь, еще хоть раз – я тебе руки-ноги обломаю и брошу в муравейник.
Потом он обхватил жертву своими ручищами (словно облепил воском) и развернул лицом к ведьме. Та, меж тем, сняла с пояса один из своих многочисленных мешочков и, высыпав на ладонь какой-то золотистый порошок, направила ее в лицо пленнику. «Пыльца стигийского лотоса, – сразу же определил целитель. – Одна щепотка – крепкий сон, две – глубокое забытье, три – полная потеря сознания, уничтожение личности и, как следствие, долгая, счастливая жизнь идиота».
Обдумывая все это, Ведун провел ладонью по голенищу сапога и указательным пальцем зацепил навершие рукояти засапожного ножа, выполненной в виде головы птицы. Подождал, пока ведьма подует на раскрытую ладонь и ядовитая отрава золотистым облачком заискрится в его сторону, плотно закрыл глаза и затаил дыхание. А затем резко выпрямил ноги и ударил жесткой, подбитой железными гвоздями подошвой по коленям Голема.
Тот был готов к чему-то подобному и поэтому стерпел боль, не дрогнув, только сердито зашипел и расставил ноги немного пошире. Главное, что отвлекся. А меж тем ноги Ведуна вместе с ножнами засапожника маятником скользнули между расставленными ногами гиганта, а освобожденный от своего кожаного чехла четырехгранный вогнуто-выпуклый обоюдоострый клинок глубоко воткнулся в предплечье душегуба. Голем, отвлеченный ложной атакой ниже пояса, непроизвольно дернул раненой рукой, и лезвие острого, как бритва, ножа распахало ему руку от кисти до самого локтя.
Брызнула кровь из перехваченной артерии. Перерезанные сухожилия не могли уже удерживать Ведуна, и он, следуя за своими коваными подметками, пролетел меж широко расставленных ног «убогого» и, оказавшись за его широкой спиной, не мешкая откатился в сторону. Голем тоже затаил дыхание, но зажмуриться не успел, а может быть, просто не догадался, и стигийская отрава золотом залепила ему враз заслезившиеся глаза. Гигант собрался было их протереть, очистить от ядовитой пыли, но не успел, а всхрапнул, как конь, почуявший опасность, и, замерев с поднятыми руками, упал навзничь, перегородив своей неподъемной тушей входную дверь.
Ведун вскочил на ноги и огляделся: Третьяк все так же жалобно поскуливал в своем углу, только, судя по запаху, к тому же, еще и обделался от страха; а вот ведьма – та, похоже, присутствия духа не потеряла и готовила для него новую порцию своей заморской «дури». В тесном, запертом пространстве комнаты от такого оружия было не спрятаться и не увернуться, да и вторично гадалку уже не проведешь… А это означало, что новое облако отравы наверняка накроет его или хотя бы зацепит краем…
Промедление было смерти подобно. Ведун схватил первое, что попалось ему под руку, и запустил им в голову неугомонной старухе. Это оказался тяжелый бронзовый подсвечнк. Ведьма, конечно же, легко уклонилась от громоздкой неуклюжей вещицы, и тяжеленая бронза, пролетев мимо, со звоном врезалась в жаровню, сорвала ее с подставки и, опрокинув, рассыпала рдеющие угли по всему деревянному полу. Впрочем, свое дело этот кусок бронзы сделал неплохо: во всяком случае, гадалка и думать позабыла о своих снадобьях. Она с нескрываемым ужасом отскочила от опрокинутой жаровни, затем подобрала подол своего платья и опрометью бросилась за драпировки. Сухо щелкнул замок потайной двери, подсказывая Третьяку, что его защитница бросила его на произвол судьбы, и теперь он остался один на один с ужасным колдуном-кромешником.
Сам же Ведун понял, что добыча ускользает от него за мгновение до того, как ведьма проявила свою прыть; понял еще тогда, когда все пространство вокруг него вдруг полыхнуло тяжелым дымным пламенем. Горели натертые воском полы, столы и лавки; занимались удушливым черным дымом занавесы и драпировки – все в этой комнате как будто бы только и ждало возможности объединиться в один большой костер. Ведун накрылся плащом, подобрал свой нож и, ухватив за шиворот визжащего Третьяка, бросился на звук захлопывающейся двери.
Потайная дверь была сработана из такого же добротного дуба, как и все остальные двери в этом доме, и при желании могла бы, наверное, выдержать удар небольшого тарана. К тому же, она была оборудована врезным замком работы мастеров с Рипейских гор, и потому не только ничего не понимающий в механике Ведун, но и любой из матерых домушников, ежели бы сейчас вдруг оказался на его месте, при виде этого замка только удрученно покачал бы головой.
Но назад хода уже не было: все жилище гадалки превратилось в огненную ловушку или погребальный костер – тут уж кому как больше нравится. Ведуна не устраивало ни одно из этих определений. Он покопался немного за пазухой, достал оттуда какой-то тщательно завернутый в тряпицу жухлый стебелек, затаил дыхание и осторожно сунул его в замочную скважину. Дверь содрогнулась как бы от могучего удара, но сработанный на славу замок выдержал – только само дубовое полотно двери с оглушительным треском лопнуло по всей длине. Ведун вытащил стебелек из замочной скважины и засунул его в теперь уже образовавшуюся щель, приговаривая:
Разрыв-трава, ты сама не мала, не велика;
У кого Разрыв-трава, того сила велика.
Разрыв-трава, тебе дано перебороть огонь,
Разорвать любые цепи и железные крепи…
Третьяк не мог видеть возни Ведуна со стебельком разрыв-травы, да и не слышал он ничего, кроме рева и завывания разбушевавшегося пламени да монотонной тоскливой песни своего насмерть испуганного сердца. И поэтому когда на его глазах мощная дубовая дверь толщиной в три пальца от одного прикосновения Ведуна раскололась в мелкую щепу, а потом с грохотом вылетела наружу, он окончательно утратил и рассудок, и волю к жизни. Пришлось Ведуну накрыть его полой своего плаща и чуть ли ни силком тащить из горящего здания.
На свежем воздухе возвращенец пришел в себя и даже предпринял робкую попытку вырваться из плотных «дружеских» объятий кромешника, но, наткнувшись ярлом на его жесткий кулак, оставил всякую мысль о сопротивлении и полностью покорился стальной воле своего нового хозяина.
Меж тем к горящему дому уже спешили люди. Пожары здесь не были редкостью: бывало, что от одной незагашенной лучины выгорали целые концы, и потому на пожар спешили все соседи – от мала до велика. Двое обгоревших незнакомцев наверняка бы не остались незамеченными, последовали бы ненужные расспросы, а там и городская стража бы подоспела… В общем, нужно было потихоньку, не привлекая внимания, как можно скорее покинуть место происшествия. В таких случаях многое зависит от слаженности действий. «К тому же, Афанасий как-никак местный, и его слову веры больше – я же здесь чужак. Могут по его оговору да в запале и камнями побить», – подумал Ведун. Вслух же сказал:
– Знаешь, что, Третьяк сын Ермолаевич? Давай-ка мы промеж собой так условимся: ты доводишь меня до дома Вадима Удатного, а я, со своей стороны, даю тебе свое слово, что не убью тебя и вообще пальцем не трону, ежели только не станешь мне перечить, а будешь вести себя тихо и делать все точно так, как я прикажу. Идет?
Третьяк согласно кивнул: ему радостно было служить такому могущественному колдуну. Он даже как-то вырос в своих глазах: «Вот ведь какой сильномогучий колдун: и слугу ведьмы убил, и сама ведьма от страха сбежала! А и он без его, Афанасия, помощи обойтись не может! Договоры с ним заключает! Уважает, значит!»
До дома Вадима они добрались без приключений, но на этом их везение и закончилось, так как далее порога им пройти не удалось. Неодолимой преградой на пути нежданных гостей встал старик-привратник, наотрез отказавшийся тревожить в столь неурочное время покой своего господина. Старик немного смягчился лишь тогда, когда опознал в одном из подозрительных оборванцев помощника своего хозяина Афанасия. Но и тогда дверей не открыл, а посоветовал сначала привести себя в божеский вид, и лишь потом, поутру, приходить к господину с докладом. Афанасий, боясь потерять свою значимость, горячился и повышал голос; старик платил ему той же монетой – разгоралась свара. Неизвестно, как долго все это могло бы продолжаться, но тут на шум вышел сам хозяин, уже давно истомившийся в ожидании вестей от Ведуна.
Узнав, в чем дело, Вадим оттолкнул не в меру ретивого слугу и самолично распахнул двери своего дома для запоздалых гостей. Поначалу он, правда, немного растерялся: ну никак не ожидал увидеть их вместе! Но решил оставить расспросы на потом, а для начала – отвести гостей в термы, а уж потом – пир.
Ведун, едва переступив порог дома, невежливо, на полуслове оборвал приветственные словоизлияния гостеприимного хозяина и, остановившись в проходе, озадачил Вадима вопросом:
– Помнишь ли ты, Вадим сын Богданович, что как-то пожелал встретиться с Третьяком, сыном Ермолая? Хотел одарить, пригреть бедолагу, по жизни помочь?
– Конечно, – раздосадовано пробубнил Вадим, обидевшись на холодный, официальный тон. – Я бы и сейчас не отказался бы приветить этого молодца.
– А помнишь ли ты наш с тобой разговор в Башне? Ну, тот, в котором ты высказал свое желание найти и покарать засланца?
– И это помню, – с трудом перестраиваясь на деловую колею, пробормотал Вадим. – К чему сейчас эти расспросы? Сегодня праздник, так что все дела могут обождать до завтра.
– Это дело ждать не может, – неумолимо гнул свое Ведун и, схватив за шкирку Афанасия, вытолкнул его вперед. – На вот, хозяин, полюбуйся и на того, и на другого! Два в одном: выбирай, кто тебе больше по душе и по сердцу придется! А там уже как пожелаешь: хочешь – одаривай, а хочешь – наказывай.
Вадим было скривился от неуместной шутки, но, посмотрев в лицо своему помощнику, сразу же все понял. Как будто бы спала пелена, что все эти годы застила его глаза, и он сразу же узрел истинное лицо своего подопечного: увидел – и содрогнулся от омерзения и брезгливого неприятия здоровым человеком вида и запаха смердящей падали. Ведун отпустил свою добычу, и стервь, всхлипывая и поскуливая, сразу же бросилась целовать Вадиму сапоги. Воистину сказано: «Человек, кусающий кормящую его руку, обычно лижет сапог, который его пинает».
Вадим брезгливо отдернулся и хотел уже было позвать слуг, что бы те поскорее вышвырнули мерзавца прочь, но Ведун, заметив его порыв, дернул его за рукав и зашептал прямо в ухо:
– Обожди, друже! Сейчас не время. Скажи лучше, а не найдется ли у тебя для него комнаты без окон, а еще лучше – в подвале? – и, дождавшись утвердительного кивка, продолжил: – Тогда вели закрыть его там до особого распоряжения да приставь стражу из норманнов. Пусть до утра посидит, а там решишь, что с ним делать.
– Слугам моим не доверяешь? Или гостей по его душу ждешь и на живца их ловить собираешься?
– Всякое может быть, – как всегда, уклонился от прямого ответа Ведун. – Эта мразь слишком много знает… А каша, судя по всему, заваривается крутая. Так что так оно все-таки понадежнее будет. Да и нам спокойнее. Пойдем поговорим с глазу на глаз, а уж потом в баню да за стол.
Дом гудел, как рассерженный улей. Повсюду сновали слуги, готовя праздничный стол в главной зале, и потому друзья решили пройти в личные покои Вадима. Хозяин плотно затворил двери и, указав гостю на небольшой деревянный настил, по-восточному обычаю весь забитый коврами и подушками, налил в кубки вина. Протянув чару гостю и удобно умостившись рядом, приготовился внимательно слушать.
Однако Ведун не торопился. Он неспешно осмотрелся, уделив при этом особое внимание табличкам духов-покровителей дома. Даже поклонился в их сторону и махом осушил свой кубок. Потом немного поразмыслил и, наконец, неспешно и очень тщательно подбирая слова, приступил к сути дела.
– О человеке судят по величию его врагов. Судя по этому высказыванию, ты, Вадим сын Богданович, очень значимый человек, ибо твои враги – это враги самого Императора. Я нисколько не преувеличиваю, друг мой: все очень и очень серьезно. Сразу же после окончания войны с Орденом Змея особым императорским указом Орден Осы был объявлен личным врагом Короны из павлиньих перьев. С тех пор на всем пространстве Вечной Империи, никто и слыхом не слыхивал об Осах… О них и думать уже забыли. И вот те на! Они вдруг объявились, и объявились в качестве твоих, Вадим, личных врагов!
– Что же делать-то? Сообщить наместнику? Клан записных убийц в столице провинции – дело нешуточное.
– Слишком долго. Государственная машина мощна, но неповоротлива. Пока она раскрутит свой маховик, Осы уйдут, а опасность останется. Мы поступим по-другому… Сведи-ка ты, друже, лучше меня с ночным наместником Растова.
– Не понимаю, о ком ты мне толкуешь, – насупился Вадим. – Я человек честный, добропорядочный…
– Я говорю тебе о Принце воров, Главе Ордена Нищих, Ходящем в тени – или как здесь у вас, в Растове, его называют? Устрой мне встречу! Лучше сегодня. Завтра может быть уже поздно… Все дело в том, что я по неосторожности влетел в самое осиное гнездо, – сказал, как отрезал Ведун. И уже теплее, по-дружески положив руку на плечо оторопелого Вадима, тихо добавил: – Это война, брат. Враги наши и сильны, и опасны. И без могущественного союзника нам в ней не победить. Действуй: время не ждет!
Вадим печально усмехнулся и не сказал более ни слова. К чему слова, когда в глазах написано все? Друзья вновь зазвенели кубками, и хозяин дома пошел туда, куда ему было потребно, а его гость остался в одиночестве – пить вино и нежиться на мягких подушках.
Ведун подождал, когда затихнут шаги хозяина дома, и, по-прежнему оставаясь сидеть на месте, немного развернулся в сторону восточного угла – туда, где находились таблички с именами предков. Он некоторое время пристально всматривался в тень небольшого пустого алькова, а потом негромко, но так, словно бы он разговаривал с каким-то только ему одному видимым собеседником, произнес:
– Это я сказал и для тебя тоже. Вадим, конечно же, очень влиятельный человек, но даже ему не под силу исполнить мою просьбу вот так сразу. Завтра, а может быть, послезавтра у него это, несомненно, получится. Но повторяю: тогда будет уже поздно. Все должно случиться этой ночью и закончиться до рассвета.
Ему никто не ответил. Если духи-хранители и правда пребывали в этих табличках, то, судя по всему, они не пожелали отвечать пришлому. Ведун еще немного постоял молча, как бы давая им время подумать над его словами, а потом извлек из ножен свой боевой нож и, поигрывая им, но не делая при этом резких движений и не повышая голоса, продолжил:
– Это очень хороший нож. Мне когда-то давным-давно подарил его мой наставник. Он считал, что этот клинок не остановит ни скала, ни демон. Ночь уже началась, и у меня впереди еще много, очень много дел и совсем, совсем нет времени для игры в прятки. Поэтому я сейчас досчитаю до десяти и метну этот прекрасный клинок прямо в середину алькова. И да помогут мне духи-хранители этого дома! Да направят они мою руку!
Внезапно мгла в углу с табличками зашевелилась, сгустилась, и из тени на свет проявилась некая безликая фигура в бесформенном, грубо скроенном из какой-то бесцветной дерюги балахоне. Более всего она походила на привидение – из тех, какими их изображают на грошовых лубочных картинках. «Привидение» бесшумно подошло к Ведуну и, не говоря ни слова, уселось, подобрав под себя ноги, на подушки, лицом к лицу, на расстоянии удара.
На какое-то время в комнате повисло молчание: собеседники привыкали друг к другу. Потом фигура в дерюжном балахоне вкрадчиво бесполо прошелестела:
– Как ты меня увидел? И зачем ты ищешь встречи с Безликим?
– Я хочу рассказать Безликому, что его слуги плохо справляются со своими обязанностями, что они не в состоянии защитить людей, доверившихся его попечению, и что они пренебрегают своими прямыми обязанностями. И от их небрежения дом моего друга Вадима наполнился предателями и засланцами. И в настоящий момент дело зашло так далеко, что угрожает уже и благополучию Безликого.
«Привидение» ничего не ответило на обвинение,и даже не пошевелилось, но все-таки в его фигуре появилось какое-то избыточное напряжение – что-то донельзя угрожающее.
– Что бы ты сейчас не замышлял, лучше откажись, – спокойно, не повышая голоса продолжал Ведун. – Подумай сам, подумай хорошенечко: я ведь тебе не медовый пряник. Я Ясный Сокол – верховный ватаман Речного Братства! Да пусть ты даже и убьешь меня, что это тебе даст? Ведь убийство такого человека, как я, да еще, к тому же, и друга хозяина дома, неминуемо повлечет за собою расследование. Я не говорю сейчас о городской страже, я говорю о вашем сугубо внутреннем расследовании. Орден Нищих, насколько я знаю, умеет искать. И он найдет Ее. Обязательно найдет. И тогда… Я не знаю, как поступают в подобных случаях в Растове, но вот, например, в Вечном городе для любовников, посягнувших на устои Ордена, устраивают роскошный прощальный пир. Их кормят и поят досыта, до отвала. Затем их раздевают и крепко-накрепко, по рукам и ногам, привязывают лицом друг к другу и так оставляют одних в пустой комнате. Они сидят недвижимо и влюбленными глазами смотрят друг на друга. Потом начинают работать их кишечники, и они уже сидят в собственных испражнениях – все так же, по-прежнему уставившись друг другу прямо в глаза. Потом на запах дерьма налетают мошка и мухи, пока, наконец, не приходят крысы…
– Хватит! Как ты узнал про Нее? – прошипел из-под дерюги яростный, уже мужской голос. – Ты в этом городе всего несколько часов. Ты пришлый! Так как же ты так быстро узнал о том, о чем неизвестно даже местным?
– Ты хотел узнать о том, как я тебя увидел, – все таким же ровным, невыразительным голосом продолжал Ведун. – А никак! Ты настоящий мастер своего дела и отвел мне глаза просто безупречно. Я тебя не увидел – я тебя почуял. Ты воняешь старым козлом. Ты воняешь так, потому что мысли тоже имеют запах. Потому что ты, вместо того чтобы думать о порученном тебе деле, беспрестанно думаешь о Ней. А видишься редко – запаха женщины нет. И потому твои одеяния пропитаны запахом похоти не меньше, чем простыни в дешевом борделе.
– Ну, хорошо. Положим, что ты убедил меня, и я не стану тебя убивать, – голос под дерюгой стал опять бесцветным. – Но, скажи на милость, почему я должен тебе помогать?
– Ты поможешь мне, потому что я помогу тебе, – так же ровно ответствовал Ведун. – Ты совершенно верно подметил, что я в этом городе чужой. Я пришлый, и потому мне нужен проводник из местных, из пошлых. Помощник, хорошо знающий город, не боящийся крови и умеющий держать язык за зубами. Ты мог бы занять его место и, таким образом, не просто принять участие в моем расследовании, но и непосредственно повлиять на его ход. Подумай. У меня нет никаких дел с Братством Нищих. Ваши внутренние дела меня не касаются. Я просто хочу помочь другу. После этого я продолжу свой путь.
Ведун замолчал. Молчал и его собеседник. Меж ними все было сказано. Но все ли было услышано? В воздухе тонкой завесой дрожала звонкая тревожная тишина, предшествующая рождению чего-то нового.
– Хочешь, я скажу тебе, как все началось? – вдруг неожиданно и невпопад заговорил кромешник. – Вы встретились с Ней случайно. Во всяком случае, так тебе тогда показалось. Она средних лет, бедна, несчастна, красива. Но красива не той яркой, вызывающе броской красотой «напоказ», а, скорее, как бы светится изнутри. И еще у нее большие выразительные глаза. Ими она тебя и зацепила. Нет, она не просила тебя о помощи, но ты не смог пройти мимо ее горя. Потом она отблагодарила тебя. Отблагодарила так, как может женщина отблагодарить мужчину. И тут ты поплыл. Ты, конечно же, не новичок в делах любви, но все, что было у тебя до этого, вдруг стало казаться пресным и безвкусным, подобно старой зачерствевшей лепешке, годной лишь на то, чтобы утолить голод. А Она предлагала тебе праздник. Поскольку она бедна, то для ваших нечастых встреч ты купил дом, который она выбрала сама. Он находится где-то на отшибе, в пригороде, возле леса и, обязательно, возле проезжей дороги…
– Я помогу тебе, – прервал речь Ведуна бесцветный голос. – Я помогу тебе, а ты поможешь мне.
Вадим вернулся довольно скоро, в благодушном и даже приподнятом настроении:
– Друг мой, тебе явно сопутствует удача! Все прошло на удивление гладко – будет тебе встреча! Завтра в полдень в портовой таверне, – радостно отрапортовал он от самой двери. – Так что у нас впереди еще целая ночь! Идем, я познакомлю тебя со своей семьей, а потом – в баню и за стол. Или сначала в баню, а потом уже все остальное-прочее?
– Впереди целая ночь, – эхом откликнулся Ведун и вдруг воодушевился: – Идем! Я уже давно хотел посмотреть на твоего младшего сына! Как его там зовут-то?
– Избором назвали, в честь деда, – рассеянно ответил Вадим. – Только не знаю, удобно ли это время для знакомства. У него сейчас жена моя, Вероника, она его как раз в это время, перед сном, разминает, чтобы кровь не застоялась.