6
«Мужики не пьют нанаку из сосы – они пьют нанаку из горла»
Милхауз Ван Хуттен
Но до всего этого появился Виктор, и, я так думаю, появился он неспроста. Если кто и верит в некую высшую силу, в судьбу и прочую ахинею, то можно было бы сказать, что именно эта высшая сила сотворила Виктора таким, каким он был, с той судьбой, которая у него была, и в таком виде обрушил на моем только начавшемся жизненном пути. Только вот вряд ли кто сможет понять – плохая эта сила, или хорошая. Послал мне Виктора Бог, или Дьявол (пардон, о нем я тоже привык мыслить с большой буквы – в Инь-Яне все элементы равной величины, в конце концов).
Началось все странно и необычно. С мелочи из которой выросло нечто совершенно фантасмагоричное. Позже я понял, что, когда дело касалось Виктор, по другому и не бывало.
Был совершенно обычный день, который, как выяснилось потом, был одним из немногих последних обычных дней в моей жизни. Уроки в школе закончились, и мы сплоченным стадом направлялись в автобус, который должен был отвезти нас обратно в приют. И тут я краем глаза уловил какое-то движение. Что-то яркое мелькнуло на самом краю зрения. Сознание не успело среагировать, но моя рука сама собой взметнулась и выхватила нечто из воздуха.
– Вау! – выдохнул Крис, стоявший рядом со мной.
Я поднес к глазам пойманное, чтобы рассмотреть. Оказалось – простой теннисный мячик. Ярко-желтый, обычный. Но, очевидно, летел он с дикой скоростью, потому что теперь я почувствовал некий дискомфорт в руке, схватившей его на лету. Я уже говорил, что чувствую предметы лучше обычного человека, но поймав этот мяч, очевидно, приблизился к некоему пределу своих возможностей. Страшно подумать, что бы случилось, попади он мне в череп.
И как-то не сразу я заметил приближающегося ко мне человека. Он был невысок ростом, широкоплеч и как-то очень уж ладно скроен – крепкий, мускулистый, явно очень подвижный, но и какой-то расслабленный, даже разболтанный одновременно. В нем чувствовалась и звериная сила, и уверенность в себе и склонность к… лицедейству, что ли? Или к провокациям в отношении окружающих. Коротко стриженные волосы на массивной голове, резкие и даже грубоватые черты лица, трехдневная, пегая от седины щетина. И глаза. Темные, пронзительные, со взглядом умным, но, черт его возьми, совершенно непонятным. Этот взгляд был не насмешливый, не печальный, не сочащийся мудростью или какими-то стандартными эмоциями. Взгляд сумасшедшего? Нет, это слишком просто. Абсолютно невозможно даже сочинить о чем думает человек с таким взглядом.
Вот сколько всего я увидел сразу, бросив лишь один взгляд на этого типа. А может, и не увидел ни черта – просто потом, спустя время, напридумывал, что все это увидел и понял сразу.
Он двигался с какой-то странной грацией, так что сразу и невозможно было врубиться – быстро, или нет. Подошел, посмотрел на меня – как рентгеном просветил. – и сказал:
– Хм. Интересно. Отдай мячик.
Я даже подумать ни о чем не успел, как он с нечеловеческой быстротой протянул руку и выхватил мяч у меня из руки. Как фокусник. И уж совершенно по-идиотски прозвучал мой запоздалый вопрос:
– Это ваш?
Он посмотрел на меня как на идиота.
– Нет. Я тут мечусь по просторам и чужие мячи подбираю.
– А-а…
– Точно, – быстро сказал он. – Именно об этом и думал. Только не знал как сказать. Сам бы не смог лучше сформулировать.
– Что?..
– А-а, – передразнил он.
Я совсем обалдел. Несколькими фразами он положил мой ощетинившийся мозг злобного, принципиально одинокого подростка-сироты на лопатки. Таких людей я точно еще не встречал. Но инерция требует жертв. Тем более, инерция мышления.
– Это вы в меня кинули? – спросил я.
– Не-а, – сказал он. – Это провидение. Но моей рукой.
– А если бы я не поймал? – вяло возмутился я, потирая ноющую руку.
– Тогда ты получил бы по мозгам глупым теннисным мячиком, – радостно сообщил он. – И стал бы мне совершенно неинтересен. Мне не интересны люди, получающие по мозгам и неспособные поймать простой мяч.
Честно сказать, я ни черта не понимал. Точно не встречал еще таких взрослых. Он вел себя как подросток, который раз в двадцать умнее умудренного опытом старого пердуна.
– Но ты поймал, – сказал он. – И я, кстати, знал, что поймаешь. А ты?
– Что –я?
– Ты знал?
Я был настолько сбит с толку, что мог только как обычный пацан пожать плечами.
– Ясно, – сказал он. – Ладно, пошли побеседуем.
И вы не поверите, но я пошел. То есть просто как овечка на веревочке (ну, или как их там водят).
Но тут вмешался водитель приютского автобуса.
– Эй-эй, как вас там! – провозгласил он. – Я отвечаю за этих ребят.
– Отвечаешь за ребят? – удивился странный незнакомец, добавив к удивлению тонны три сарказма. – Черт, никогда не понимал, что это значит – за кого-то отвечать. Ну да ладно. Отвечаешь – так отвечаешь. Этот пацан пойдет со мной.
– А я говорю, не пойдет, – совершенно, по-моему, справедливо взбеленился водитель автобуса. – Я их каждый день отвожу и привожу…
– И не надоело? – быстро спросил незнакомец. – Каждый день одни и те же рожи.
Водитель как будто несколько растерялся, но достаточно быстро взял себя в руки и спросил:
– А вы кто, собственно, такой?
– Сотрудник школы, – пожал плечами незнакомец. Он извлек из заднего кармана карточку и сунул водителю под нос. – Этот пацан ну очень плохо себя вел. Он останется после уроков и раз пятьсот напишет на доске «Я придурок». А потом я сам его привезу.
Водитель автобуса с такими сотрудниками школы явно не встречался никогда. Без рентгена и медицинских познаний было видно, как его мозг закручивается в тугой штопор неспособный ни на какое не то что понимание, а простое осмысление происходящего.
– Да не переживайте вы так. – ласково проговорил незнакомец, и не просто тон его изменился – он сам словно стал другим человеком. – Я действительно работаю в школе, вы меня сто раз видели. Пацана я задержу на полчаса – от силы на час. Если хотите – можете подождать. Но зачем оно вам? Я же обещал – сам привезу.
– Но… – продолжал буксовать интеллектом водитель.
– Так, – сказал незнакомец. – Я не педофил, не маньяк и не кто-то там еще. Я занимаюсь с трудными подростками, которые нуждаются в особой дисциплине. Вы, я надеюсь, не сомневаетесь, что вот именно этот паршивец нуждается в дисциплине.
– Эй! – возмутился было я.
Но он спокойно и даже ласково велел мне:
– Заткнись.
В глазах водителя автобуса начало загораться некое мутное понимание. Кажется, мир, наконец, подкинул ему понятный ориентир.
– Я понимаю, что этот паршивец относится к двум юрисдикциям – школьной и приюта, – продолжал незнакомец. – Но, поскольку он напакостничал в школе…
– Все, понял, понял, – успокоился водитель автобуса; – Но мне нужны ваши данные. Чтобы если что…
– Да ради бога, – согласился незнакомец, снова протягивая ему удостоверение. – Этот пацан должен пойти со мной. Даже если мне придется дать ему по башке и увести под предлогом оказания первой помощи.
Водитель автобуса диким взглядом посмотрел на собеседника.
– Ну, в смысле при кровотечении из носа наложить жгут на шею… – пробормотал незнакомец.
– Вы ненормальный? – поинтересовался водитель.
– А кто-нибудь другой станет заниматься такими пацанами? – осведомился незнакомец.
Водитель пожал плечами и впился взглядом в удостоверение, как будто всем телом силясь запомнить что там написано.
– Ладно, – сказал он, наконец. – Все, вроде, в порядке. Но я доложу директору приюта.
– Да мне наср… То есть, конечно, обязательно, – проговорил незнакомец.
Водитель снова пристально на него глянул, и полез за руль.
Остальные ребята, поглядывая на меня и на странного «сотрудника школы» полезли в автобус. Вскоре они уехали и мы остались вдвоем на опустевшей стоянке. Я был как будто под гипнозом, или в ступоре. Но, стоило автобусу скрыться за поворотом, словно проснулся. Но происходящее от этого понятнее не стало.
– Нам надо поговорить, – сказал незнакомец. – Кстати, если что – меня зовут Виктор.
– Ну и что? – проворчал я.
– Ничего. Просто имя. Обозначение. Можешь воспринимать меня под таким названием.
– И что вам от меня надо? – спросил я. – Что я опять не так сделал?
– Ты до черта чего уже сделал. А так или не так – не мне решать.
– И?
– Что – и?
– Что дальше?
– Пока ничего, – он пожал плечами. – Ты мне стал интересен. Но насчет того что мне от тебя что-то надо… Это надо скорее тебе. Просто ты пока еще этого не знаешь. Пошли, пообщаемся.
– Никуда я с вами не пойду! – взбеленился я. Кажется, возвращался в свое нормальное состояние.
– Ладно, – легко согласился он. – Можем поговорить здесь. Но я бы предпочел сидя. И еще я хочу кофе. Но если ты настаиваешь…
– Да кто вы такой?!
– А ты кто такой? – спросил он. – Вот что интересно. Ты же явно не простой пацан из приюта. И ты явно недостаточно туп, чтобы так о себе думать.
– Да ни о чем я таком не…
– Пф-ф… – вздохнул он. – Ну почему даже вполне интересные люди в качестве защитной реакции предпочитают вести себя как полные кретины. Знаешь, что я тебе скажу? Ты можешь, конечно, встать в обычную подростковую позу и упереться рогами в асфальт. Это нормально. И я сразу утрачу к тебе всякий интерес. То есть, когда во что-то упираешься рогами задница остается совершенно неприкрытой, но это мне мало интересно. А можешь просто потратить полчаса на разговор и после него уже принимать решение. Но и в том и в другом случае могу дать тебе совет. Если хочешь увидеть человека с диким ускорением проваливающегося в задницу – посмотри в зеркало. На любом этапе своей недолгой жизни.
– Вы… – Я растерялся. – Вы о чем?
И тут он посмотрел мне в глаза.
– О том, что такого, какой ты есть сейчас, тебя этот мир рано или поздно убьет. Или покалечит до неузнаваемости. Я пока еще понятия не имею что ты за зверь, и может, так никогда и не пойму. Но одно я знаю точно – рано или поздно даже самый загадочный зверь становится мертвым зверем. И если зверь не вписывается в среду обитания, такое, как правило, происходит очень быстро.
Засим он повернулся ко мне спиной и пошел в сторону школы. А я, совершенно раскатанный по асфальту его словами, поплелся следом.
7
“Будь у Иисуса пистолет – он был бы жив”.
Гомер Симпсон
Это было так странно. Он не брал меня за руку, не направлял – просто пошел. И я шел следом, словно меня тянули за поводок. Наверное, впервые в жизни я не просто хотел куда-то идти – буквально физически чувствовал, что идти необходимо.
Он повел меня в странную пристройку за отдельным спортзалом. Конечно, я ее сто раз видел, но, как не полностью школьный ребенок с окрестностями, скажем, приюта я был знаком намного лучше, чем с этими. Равно как и с людьми. Например вот этого я раньше никогда не видел. Такого я бы запомнил.
Внутри этой самой пристройки все оказалось так вполне ничего себе. Уютненько. Хотя, и вполне просто. Диван, два кресла, стол со стулом, парочка шкафов, кофейный столик с водруженной кофемашиной.
– Эспрессо, американо, капучино, растворимой бурды из банки? – спросил он.
Ну какой ребенок откажется от капучино? И я сказал, неожиданно для самого себя:
– Эспрессо.
Он недоуменно задрал бровь, потом хмыкнул, но ничего не сказал. Через минуту протянул мне чашку, стукнул о стол сахарницей, а сам совершенно неожиданно завалился на диван. То есть буквально плюхнулся и вытянулся во весь рост. Впрочем, вряд ли что-то в его поведении теперь могло меня удивить. Я напихал себе в чашку сахара и принялся прихлебывать, стараясь не смотреть в сторону предстоящего собеседника.
А он рассматривал меня не стесняясь. Этаким взглядом оценщика. Оставалось только понять – это взгляд оценщика скота, или оценщика ювелирных камней. Но он явно не собирался мне помогать – просто смотрел с какой-то совершенно ядовитой усмешкой. В конце концов я не выдержал и спросил:
– Ну, что?
– Тс-с! – прошипел он. – Я пытаюсь смутить тебя молчанием. А ты все портишь.
– Чего? – обалдел я.
– Пф-ф, – вздохнул он. – Ну вот, все испортил.
– Что испортил?
– Воздух, блин, – фыркнул он.
Я не выдержал и прыснул. Странно, но до меня только теперь дошла простая вещь – насколько он забавный. Любой нормальный ребенок понял бы это сразу. Но я, очевидно, был очень ненормальным ребенком.
– А ты хорош, – сказал Дмитрий, снова на меня уставившись.
– В смысле? – спросил я.
– Ой, да ладно, не прикидывайся, – отмахнулся он. – Ты не настолько маленький и тупой, чтобы не понять о чем речь.
Я предпочел промолчать и только пожать плечами.
– Ну вот, опять, – вздохнул он. – Как будто я тебя уличил в том, что у тебя член на лбу растет.
Я криво улыбнулся.
– Глазищи на полфизиономии, да и сама физиономия очень даже ничего себе. У тебя прыщи есть?
– А-а… Нет.
– Супер. Телосложение будущего стриптизера. – Он говорил так, словно оценивал товар, то ли предлагая, то ли наоборот собираясь покупать. – Во взгляде столько мысли, что прям. Ты же умный парень, правда? Обычно все красавчики дебилы. Либо дебилы, либо слабаки, либо еще что. Хотя, это же логично. Они и так всем нравятся, привлекают внимание – зачем им еще что-то придумывать? Эволюция произвела их на свет и отправилась спать. Но ты у нас не таков, правда?
Я долго не мог сообразить что на это ответить, а потом проблеял:
– Не знаю.
– Ну вот, вздохнул он. – А теперь ты смущаешься и кокетничаешь одновременно. Как обычный малолеток. Опять меня разочаровываешь.
– Слушайте, вы зачем меня сюда притащили?
– Я насчет тебя наводил справки, – сказал он. – Я за тобой наблюдал.
– А-а… Зачем?
Он посмотрел на меня с удивлением.
– Потому что мне было интересно. После того как ты покалечил старшеклассника в позапрошлом году. Ты хорошо учишься, хорошо соображаешь, но ты странный до жути. И мне стало интересно.
На какое-то время он замолчал, глядя в потолок. Затем продолжил:
– Да, ты чертовски странный тип. У тебя есть потенциал, есть мозги, но ты, как мне показалось, вообще не умеешь реагировать на окружающую среду и приспосабливаться. Такие не выживают. То есть, для обычного ребенка это нормально, но кто назовет тебя обычным ребенком – пусть бросит в Иисуса кирпич. А потом ты влюбился и снова подрался так, что твой оппонент чудом остался жив.
Я – вот тут уже как нормальный ребенок – тут же ушел в глухую защиту. А именно – надулся и принялся глядеть в пол. Но надолго меня, опять-таки не хватило.
– Откуда вы узнали? – спросил я.
– Что ты влюбился? – переспросил Дмитрий.
– Ну, о том как я разнес того пацана в школе все знают.
– Пф-ф, – снова фыркнул он. – Знаешь, по-моему, это было совершенно очевидно для всех, кроме тебя. Ну, то есть после того, как ты урыл того пацана. Кстати, суровая работа. Молодец. Хотя и дурак.
– Знаю, – вздохнул я.
Он посмотрел на меня неожиданно серьезным взглядом и сказал:
– Ни черта ты не знаешь. И прекрати вести себя как простой пацан. Ты не можешь позволить себе такой роскоши.
Я счел за благо промолчать.
– Знаешь, – проговорил он, – я мог бы сказать, что ты из той категории людей, которые либо становятся президентами вселенной, либо помирают от передоза в семнадцать лет, либо садятся за непредумышленное. Но это глупость. Во-первых, потому что нет никаких категорий людей. А во-вторых, если уж говорить в подобном ключе, все люди так или иначе в этой категории. Но тебе явно на все это наплевать.
Тут уже я промолчал, потому что вообще не знал как реагировать. Чего там – я не понял и половины сказанного.
– Странно, что ты до сих пор не спросил зачем я тебя сюда привел и что мне вообще от тебя надо, – сказал он. – Я сбил тебя с толку?
– Ага, – честно признался я.
– Это нормально. Привыкай. Поверь, это не актерство – я на самом деле такой.
– И зачем мне к этому привыкать? – поинтересовался я.
Он усмехнулся.
– А затем, что я, в качестве некоего хобби, помогаю некоторым людям научиться выживать. И затем, что в обозримом пространстве конкретно тебя могу этому научить только конкретно я. А еще затем, что я тебя заинтересовал, а тебе редко бывают интересны люди вообще и взрослые в частности.
Черт, тут он был прав. Пока он этого не сказал, я и сам не задумывался.
– В чем-то ты такой же как и все люди, – проговорил он, явно наслаждаясь моей реакцией. – Люди смотрят и не видят. Слышат, но не понимают. Сознание современного человека заключено в пузырь.
– В какой пузырь?
– Ой, там много всего. В двух словах и не расскажешь. И самообман, и лицемерие, и нежелание замечать очевидное, и лень, и страх, и тупость. Готовые клише и формулы мышления, запрограммированность не замечать очевидного и не признаваться в неприятном… Куча сам понимаешь чего. И пока ты такой как все, как большинство, этот пузырь тебя вроде как защищает. Но ты ведь органически не способен быть как все. И то, что ты весь такой красивый, умный и вся прочая чушь, помноженное на твой характер и беснующийся дух с мозгами явно из другого набора… Ты не можешь позволить себе жить в пузыре. И мне почему-то захотелось попробовать научить тебя как без него обходиться.
– Зачем?
– Что – зачем?
– Зачем вам это надо?
Он удивленно уставился на меня, потом быстро и легко поднялся с дивана и снова пошел к кофемашине.
– Я захотел кофе, – сообщил он. – Зачем?
– Просто захотели, – ответил я, пожимая плечами.
– Вот именно! – радостно провозгласил он. – Люди придумывают оправдания для своих поступков, долг какой-то там, правила, мораль. В сути, причин бывает две. Первая – потому что хочется. Вторая – потому что по-другому не получается. Все остальное – не более чем упаковка. Я не слишком сложно излагаю?
Как ни странно, я все понимал. И еще у меня появилось незнакомое ощущение. Или чувство. Или желание. Я вдруг страстно захотел, чтобы он продолжал. Но он, словно уловил мои эмоции и продолжать не стал. Как я выяснил позже, водилась за ним такая особенность – он частенько знал и понимал о чем человек думает и что он чувствует лучше этого самого человека. И нагло этим пользовался.
Вместо продолжения он налил себе еще кофе, сообщив, что это одна из многих его слабостей, прошествовал к одному из шкафов и распахнул створки. Внутри оказался некое подобие сейфа. Виктор открыл сейф, поставил чашку на кофейный столик и принялся извлекать на свет божий коробки. Потом перетащил коробки на стол и стал деловито выкладывать передо мной их содержимое. А содержимым была мальчишеская (или вообще мужская) мечта. Это было оружие. Всего четыре единицы. Револьвер и три пистолета. Я почти ни черта не понимал в оружии, и это великолепие меня убило.
Дмитрий снова взял чашку, плюхнулся в кресло и предложил:
– Выбери один.
Нет, ну он что, издевался? Как тут выберешь? Моя б воля, я бы все сгреб в охапку и уволок к себе под подушку. Но я честно стал выбирать.
Рука потянулась к револьверу, но он показался мне слишком тяжелым. Да и шесть патронов… Его я отложил и взял другой ствол. Этот ствол я, по крайней мере, мог опознать. О чем не преминул с совершенно обычной мальчишеской гордостью сообщить:
– Кольт 1911.
– Браунинг, – поправил меня Виктор. – Платформа Браунинга 1911. Говорить про него Кольт совершенно неприлично. Или ты решил в гангстера поиграть? А то я и Томпсона могу достать.
Я отложил этот ствол и взял следующий. А потом следующий. И вот этот последний буквально врос в мою руку. Большой, черный… То есть, по моей мальчишеской руке они все были большие. И все черные. Но этот оказался несколько меньше и легче остальных.
– Этот? – спросил Виктор.
– Ага.
– Глок 19. Самый рабочий и самый продаваемый ствол в мире. И самый прагматичный выбор из возможных. И это при том, что ты никогда в жизни оружие в руках не держал. Ладно, поехали дальше.
Он отобрал у меня пистолет и принялся запихивать оружие обратно в коробки.
– А они настоящие? – спросил я.
– Искусственные.
– А-а…
– Нет, ну ты что, совсем наивный? – удивился он. – Неужто я бы принес боевые стволы в школу? Это же нехорошо. Против правил.
– Почему-то мне кажется, что именно вы бы и принесли, – неожиданно уверенно сказал я. – В вашем стиле. И на правила вам плевать.
Он замер, задумался, а потом, не глядя на меня, продолжил паковать свои сокровища.
– Точно. Но мы же про это никому не скажем?
– А если скажем? – коварно предположил я. – Если я скажу. У вас будут неприятности?
– Не-а, – возразил он. – У меня не бывает неприятностей. И не пытайся казаться большим говнюком, чем ты есть на самом деле.
– А если я именно такой говнюк? – осмелел я.
– Не такой. Какая тебе выгода? Ну скажешь, ну и что? Это настолько примитивно и убого, что будь ты способен на такую скуку, ты бы тут не сидел. Если уж хочешь плести интриги – придумай что-нибудь поинтереснее. Да и не умеешь ты плести интриги – иначе не стал бы черепа проламывать.
Он убрал пистолеты в сейф и извлек другую коробку побольше предыдущих. В ней оказались ножи. С десяток. Короткие и длинные, с блестящим клинком и матовые, складные и в ножнах.
– Теперь выбирай два, – предложил Виктор. – Одного всегда мало. То колбасу порезать, то у соседа в потрохах поковыряться, то посылку вскрыть… О-ой, как интересно!
– Что?
– А на клинки-то глазищи раза в два ярче загорелись.
– Ну и что? Они красивые.
– Да, – согласился Виктор. – Они красивые. Но ты знаешь, у ножа есть одна особенность…
– Какая?
– Я так и знал, что спросишь! – с деланым восторгом сообщил он. – Так вот, когда ты в кого-то стреляешь, он может находиться далеко, ты можешь вообще не видеть его лица и даже его самого. Но нож… Тут ты вынужден смотреть в глаза тому, кому несешь смерть. Приходится стоять поближе.
Я задумался.
– А… Обязательно убивать?
– Боевое оружие предназначено для убийства людей. Не для отстаивания справедливости, не для защиты рубежей родины, не для сохранения чести и мира во всем мире. Это все упаковка. Оружие делают, чтобы убивать людей. Обязательно это? Да нет, конечно. Но если кого-то надо убить… Запомни правило. Что бы ты ни делал – ты принимаешь решение это сделать, и ты это делаешь. Можно потом придумывать объяснения и оправдания. А можно этого не делать. Можно сочинять идеи и религии. А можно не сочинять. Когда ты что-то делаешь – ты это делаешь. Все остальное – упаковка. Ты держишь в руках предмет, предназначенный для убийства себе подобных. Нет желания бросить?
Я посмотрел на нож, потом снова на Виктора, и отрицательно покачал головой.
– Вот и молодец, – сказал он. – Потому что это всего лишь кусок железа. Убивает рука. А нож – просто максимально удобный инструмент. Самое сложное в жизни – принять реальность. Большинству людей это не удается до конца их дней. Слишком уж она страшная и неприятная.
– А вам удалось?
– А я от этого кайфую.
Тогда я не понял его слов, и лишь позже, много позже, повзрослев и пройдя через многое до меня дошло сколько совершенно сумасшедшей храбрости и всего остального было в этой… не просто фразе – жизненной позиции. Я всегда считал, что храбрость зачастую путают с глупостью. Умная храбрость, смелость, составляющая суть характера и жизни, – явление редкое, как взрыв сверхновой. И если я о чем-то и жалею, что не понимал этого тогда, и не задавал этому странному и непонятному человеку те вопросы, которые мог бы задать теперь. Впрочем, тут не все так однозначно. Это станет понятно позже.
– Ладно, – сказал Виктор, поднялся и взял в руки телефон.
– Что вы делаете? – почему-то всполошился я.
– Вызываю такси, – сказал он, немного удивленно глянул на меня. – А ты что подумал?
– Я… не знаю.
На самом деле меня просто неожиданно для меня самого ужаснула мысль о том, что наше общение вдруг прекратится. Странно, это был первый взрослый человек в моей жизни, которого я готов был принять.
Пока такси ехало, мы пили кофе (я наконец-то дорвался до капучино), он давал мне в руки разное оружие и рассказывал о нем, пока я держал очередную железяку и ощущал ее восхитительную тяжесть. Черт возьми, сколько же он знал про оружие. И было совершенно понятно (даже одиннадцатилетнему пацану), что он виртуозно с ним обращается.
– Вы служили в каком-нибудь спецназе? – спросил я.
– Да упаси меня бог, – фыркнул он. – Придумаешь тоже. Спецназ вообще некорректный термин. Бывает куча народу, которые называются спецназовцы. Я общался с многими, и ты знаешь, у них всех есть общая черта – они друг друга терпеть не могут. Армейский спецназ, спецназ госбезопасности, диверсанты, просто дуболомы обвешанные оружием, таинственные команды в штате спецдепартамента… Не, это не мое.
– Почему? – спросил я.
– Ну… Наверное, потому что они все военные. А я этого терпеть не могу.
– Не любите военных?
– Я никого не люблю, – отмахнулся он. – Мне на них наплевать. И я не люблю быть военным. Потому что, если отвлечься от всей этой религиозно-патриотической чуши, суть проста, как блин. Военные – это люди, предназначенные убивать и умирать по приказу политиков. Все остальное – опять-таки упаковка.
– Тогда откуда это все? – спросил я, кивнув в сторону сейфа.
– Это… – он задумался. – Инструменты выживания, наверное. Мы живем в таком странном мире в котором когтей и зубов для выживания давно уже недостаточно. Можно не любить оружие, но понимать его необходимо. С точки зрения простого человека, акула, лишенная зубов, не смогла бы кусаться. С точки зрения акулы – сдохла бы с голоду. То, что ты любишь или не любишь оружие никак не гарантирует, что ты не можешь схлопотать пулю в лоб. А это все… Ты спросил меня про спецназ, потому что ничего другого не знаешь. Но люди с которыми я общался любили говорить, что куда спецназовец с потом-кровью прорвется, туда Джеймс Бонд на Остин-Мартине приедет. Я предпочитаю Остин-Мартин.
Я задумался, а потом спросил:
– И что это значит?
– Это значит, что совершенно необязательно ломиться через заросли, если рядом ходит рейсовый автобус.
– Так вы шпион! – догадался я.
Он посмотрел на меня, как на идиота.
– Ага. Ворую секретные сведения в государственной средней школе.
– Но Джеймс Бонд…
– Метафора. Привыкай. Иначе мы с тобой будем долго понимать друг друга. Люди о которых я говорил не так чтобы прямо шпионы.
– А кто?
– Просто профессионалы, – ответил он, пожав плечами. – В разных областях.
– И вы?
– Что – я?
– Такой профессионал?
– Нет, – усмехнулся он. – Я для этого слишком непостоянен, непатриотичен и лишен внятных стимулов.
– Но тогда…
– Я их обучал. Ладно, хватит болтать. Такси приехало.
Больше он об этом не говорил. Никогда. Более того, он так эмоционально и интеллектуально заполнил наше общение, что у меня не было возможности его расспросить. Потому что расспросить хотелось о другом, и еще об этом… Да обо всем на свете. Но это было позже. А в тот момент мы сели в такси и поехали в приют.
– Кто у вас там в приюте рулит? – спросил он в машине.
– В смысле?
– Ну, кто главный?
– Большой папочка, – фыркнул я.
– Слышу неприязнь в голосе. Не любишь его?
– Его никто не любит.
– Бедный ребенок. Никто его не любит.
Я захихикал.
– Ладно, расскажи мне о нем, – потребовал Виктор.
– Зачем? – удивился я.
– Ну, если я стану тебя обучать, мне придется поставить его в известность.
Я враз помрачнел.
– Он никогда не согласится.
– А я и не собираюсь спрашивать его разрешения. Я сказал – поставить в известность.
– Зачем?
Виктор посмотрел на меня удивленно.
– Ты что, предлагаешь каждый день мозг водителю автобуса выносить? Я, конечно, могу, но, во-первых, это страшно утомляет, а во-вторых, не сработает. Предпочитаю выносить мозг тому, кто принимает решения.
– А вы сможете? – с сумасшедшей надеждой в голосе спросил я.
Виктор посмотрел на меня и проговорил:
– Понятия не имею. Расскажи мне об этом Большом Папочке… И вот еще – перестань вести себя, как нормальный ребенок.
– Я…
– Все, проехали. Не надо оправдываться, убеждать меня непонятно в чем. Просто расскажи. Я должен представлять с кем буду иметь дело.
Иного позже, спустя, наверное, год, вспоминая день нашей первой встречи, до меня вдруг дошло, что это было первое задание, которое он мне дал. Он не сказал, что это задание, ни о чем не предупредил, не объяснил условия. Но он поступал так со всеми людьми – почему я должен был стать исключением? То есть, я был неким исключением, и Виктор, разумеется, это знал, но не для его манеры общаться с людьми. Наверное, его вообще мало интересовала информация о Большом Папочке – как я понял позже, Виктор мог бы с десяток Больших Папочек съесть на завтрак безо всякой предварительной информации, и они ничего бы не поняли, и остались бы счастливы, что их съели. Скорее всего, Виктора в тот момент интересовало именно то, что скажу конкретно я. Чтобы потом сравнить нарисованный мной образ с оригиналом и понять до какой степени я идиот.
И я принялся рассказывать. Неловко, смущаясь и злясь одновременно, сбиваясь, путаясь, и все в таком же духе. Соскакивая с бессмысленного на «…ну, он директор приюта…» на эмоционально-невнятное «…он придурок…».Так, что вскоре Виктор меня перебил:
– Слушай, хватит ныть.
– В смысле? – растерялся я.
– Я попросил тебя рассказать о человеке, а ты мне тут полчаса уже жалуешься на судьбу и на то, какие все вокруг козлы и этот Большой Папочка в частности. Мне плевать как ты к нему относишься – это твое дело. Мне плевать насколько ты его не любишь и за что именно считаешь гадом. Ты говоришь о себе и своем мнении. Попробуй для разнообразия рассказать о том о чем я просил.
– Но… – я и обиделся и растерялся одновременно. – Я же об этом…
– Нет, – отрезал Виктор. – Ты мне битый час рассказываешь за что ты его не любишь и все в этом духе. Из чего я делаю неутешительный вывод – ты совершенно не знаешь этого человека,
– Еще как знаю, – фыркнул я.
– Он правша или левша? – спросил Виктор.
– Что?
– Правша, или левша? Как он ходит? Быстро, медленно, в развалочку, хромает? У него энергичная походка? Легкая или тяжелая? Какую обувь он носит? Мягкую, жесткую, каблуки стучат, или он крадется как ниндзя?
– Ходит… А зачем?
– Ты еврей?
– Нет… Откуда мне знать? Меня же подбросили.
– Тогда не отвечай вопросом на вопрос. Итак, походка, обувь.
– Походка… Ровная, ходит не спеша, но легко и… Уверенно, наверное. Иногда кажется… Черт, я раньше и не задумывался. Иногда кажется, будто он то ли в шутку подкрадывается с серьезной физиономией, то ли… Не знаю как сказать.
– Не надо, я понял. Дальше.
– Туфли. Черные, всегда блестящие и начищенные. Но тихие, почти бесшумные.
– А вот это уже интересно, – кивнул Виктор. – На такие башмаки я бы посмотрел. Позволь предположить – он носит серые костюмы, неяркие рубашки и галстуки. Иногда – но только иногда – безвкусные джемперы, но все равно с галстуком.
– Как вы…
– Терпеть не могу такой прикид. А ему он явно нравится. Что еще?
– А что еще?
– Да все. Носит очки? Курит? Толстый или худой – ты мне даже этого не сказал. Как говорит, куда смотрит во время разговора?