– А насчет Бога, ты… Знаешь что значит для меня верить в Бога?
– Что?
– Нет, тебе и правда интересно, или ты из вежливости?
– Вежливость – не мой конек. – Я вдруг понял, что мне в самом деле хочется узнать… понять…
– Это… – начала она и замолчала. – Это… любить своего ребенка, свой дом. Может быть – своего мужчину. Свою половинку, понимаешь? Настоящую половинку. Это когда у тебя есть талант, любимое дело и возможность им заниматься.
– Самое поэтическое описание роскоши, которое я слышал, – усмехнулся я.
– Смеешься? – Кажется, она приготовилась обижаться.
– Увы, нет, – вздохнул я. – Жить с любимым человеком, любить своих детей и радоваться их качествам, иметь талант и возможности к его реализации, заниматься любимым делом… А еще хорошо бы не болеть и не нуждаться никогда в жизни. Как думаешь, сколько человек во всем мире могут похвастаться хотя бы половиной этого набора? Поэтому я и не люблю Бога. Лучше бы он нам ничего этого не рассказывал и не показывал. Единственное, чем Он наделил всех людей – чувством хронической неудовлетворенности. Отсюда и наркотики, и алкоголизм, и преступность. Все. Во всех наших грехах – как смертных, так и нет – виноват Бог. Не потому что Он сотворил нас способными на все это – потому что Он сделал так, что никто ничего не знает наверняка.
– Нет, по-моему, ты не прав…
– Может быть, – усмехнулся я. – Но скажи, если вот у тебя дома поставить заряженный капкан и честно объяснить Томасу, что это опасная штуковина, что она может его серьезно поранить… А потом уйти и оставить его одного в квартире. Ты бы так смогла? Была бы за него спокойна?
– Нет, конечно, – ее аж передернуло. И явно не от холода.
– Да, не смогла бы, – согласился я. – А Бог вот смог. И знаешь почему? Потому что ты хорошая мать, но Он – плохой отец.
Она подумала над моими словами.
– А может быть, наоборот хороший? Пока дети маленькие, за ними надо следить. Но когда они взрослеют – может, надо дать им свободу?
– Может быть, – равнодушно согласился я. – Только так вышло… Детей у Него много. И внуков. И правнуков. И при такой семье после определенного момента отпрыски превращаются в не более чем статистический показатель. А меня во всей этой суете, видимо, забыли под лавкой.
Какое-то время мы шли молча. Было холодно, снег оседал на окружающем мире и не таял. На улице, кроме нас, никого не было.
Я чувствовал, что она не обиделась на мои слова. И еще я чувствовал, что она искренне пытается меня понять. Вопрос заключался в другом – зачем я сделал так, чтобы ей этого захотелось? На кой ляд? Ну что же я творю?
– Странно, – сказала она, наконец.
– Что? – спросил я.
– Как ты ухитряешься это делать? Ты рассказываешь о себе все при этом не рассказывая ничего. Говоришь о сокровенном, но молчишь о простых вещах.
Я пожал плечами. Ну и как ей ответить? Что я так приучен, так устроена моя психика? Я сам ни черта не представляю как она там устроена. Или сообщить ей животрепещущую новость, что все это не более чем впечатление созданное ловким и не так чтобы сильно честным мной? Что на самом деле ни черта я не рассказал ни ей, ни ее брату, и если они хорошенько подумают, избавятся от впечатлений, то и сами это поймут.
Но вместо этого я сказал:
– Кажется, мы пришли.
И в самом деле, за всей этой болтовней мы сделали круг и, сами того не заметив, вернулись к церкви.
– А это еще что?!
Она не успела ничего сообразить, не успела даже посмотреть в ту сторону, а я уже сорвался с места, разбрасывая каблуками свежевыпавший снег и подмерзшую грязь. Возле входа в церковь лежало тело. Отец Кристиан. Он лежал лицом вниз и не подавал признаков жизни.
– Крис, – крикнула Мария и тоже побежала.
Но я уже был рядом – бухнулся на колени и осторожно перевернул его на спину.
На этот раз его избили намного сильнее. И нарисовали на лбу маркером тот самый знак. Я пощупал пульс на артерии. Живой.
– Он жив, – сказал я Марии. – Вызывай скорую, быстро.
– Господи, да что же это?! – причитала она, опустившись на землю рядом.
– Вызывай скорую, – повторил я.
– Надо занести его внутрь.
– Нет, погоди.
Я осторожно ощупал шею и спину отца Кристиана. Кажется, позвоночник был в порядке. На черепе тоже серьезных повреждений не наблюдалось. Хотя, пару ударов по голове он, видимо, получил. Он тихонечко застонал.
– Да, наверное, можно.
Я поднял его с ледяной земли и понес в церковь. Мария на ходу дрожащими руками достала сотовый телефон, долго не могла набрать номер – тряслись руки. А я шел в сторону церкви, нес отца Кристиана и ощущал, как внутри меня поднимается некое новое чувство. Нечто похожее со мной уже бывало – и в детстве, и позже. Черная, ледяная, с очень острыми краями ярость. Уж не знаю кто это сделал, но я собирался его найти и перед смертью дать почувствовать какого злобного зверя он потревожил. Бог или не Бог… Пока от Него дождешься милости, мир рухнет.
Я пронес отца Кристиана в его каморку в церкви, по пути сердито и недовольно глянув на подвешенного Иисуса. Ну, и где ты был? – подумал я. Так стремился спасти всех сразу, что не смог помочь никому конкретно? По мне, Иисус – не более чем самый первый герой древнего комикса.
Осторожно положив отца Кристиана на старый просиженный диван, я принялся обследовать его травмы. Кажется, ничего страшного с ним не произошло. В него не стреляли, ножи не совали. Разбитая губа, сломаны пара ребер. Или даже трещины? Ну, отбиты потроха – это понятно. Наверняка сотрясение. По голове его хорошо приложили – это было очевидно. Нос не сломан, глаза на месте, зубы… Зубы, вроде бы, тоже.
Отец Кристиан тихонечко застонал и открыл глаза.
– Привет, – прошептал он. – Что это вы делаете?
– Пытаюсь оценить ущерб, нанесенный вам вашей добродетелью, – проворчал я. – Не шевелитесь.
Он усмехнулся. При этом разбитая губа снова начала кровоточить, и он скривился.
Вошла Мария. Бледная, вся какая-то подобранная, с расширившимися сухими глазами.
– Ну, что скорая? – спросил я, не оборачиваясь.
– Едет, – отозвалась она ледяным голосом. – В церкви сотовый не берет.
Стащив с отца Кристиана пиджак, я продолжил исследования травм. Беда была в том, что били его явно не профессионально. Профессионал точно знает что он делает и какие именно повреждения собирается нанести. Поэтому никогда не сломает ничего лишнего. Но когда за дело берутся идиоты – тут возможно всякое. От промаха и неудачи до случайных необратимых повреждений.
– Это из-за тебя, – все тем же жутким голосом проговорила вдруг Мария.
Я даже не обернулся. Лично для меня было маловато информации, чтобы делать глобальные выводы. Пока я сделал только один – кто бы это ни сотворил, я позволю хищнику над ним порезвиться.
– Нет, не из-за него, – пробормотал отец Кристиан.
Кажется, он вполне уже пришел в себя – ну, насколько это было возможно в его состоянии, – и глядел на мир вполне вменяемым, хотя и несколько затуманенным болью взглядом.
– Это же Ферзи, так? – спросила Мария. И по ее голосу я вдруг понял – ей очень хочется, чтобы он оказался прав. Чтобы не я был причиной произошедшего. Ей хочется, чтобы я… оказался хорошим. Ну что за гадость? Я монстр от природы, это моя сущность, я к ней привык и не был готов от нее отказываться.
– Господа, вам не кажется, что сейчас не та ситуация? – ядовито осведомился я. – У нас еще будет время порассуждать о причинах. Здесь болит?
Отец Кристиан застонал.
– Мн-нда, – проговорил я. – Ребро все-таки сломано. А это еще что?
Я взял его левую руку и принялся рассматривать.
– Они пытались сломать мне пальцы, – каким-то жутким тоном объяснил отец Кристиан. – Мне было больно, я выворачивался… Тогда они стали просто бить.
Мария у меня за спиной судорожно то ли всхлипнула, то ли вскрикнула, а может, и то и другое.
– Но это не из-за вас, поверьте, – сказал он, глядя мне прямо в глаза.
Нет, ну что за человек? Даже в таком состоянии он озабочен тем, чтобы мне не было бо-бо из-за чувства вины? Да не бывает у меня такого чувства!
– Они уже приходили несколько раз. Считают, что церковь – прекрасное место для хранения наркотиков. Я сказал им, что в храме Божьем не место для этой мерзости. Они… Они настаивали.
– Надо было согласиться и брать с них процент, – посоветовал я. – Пустили бы его на благотворительность.
– Вы это серьезно? – он даже стонать перестал. Как будто даже забыл про боль – приподнялся на локте и уставился на меня как на… Ну не знаю – как будто я на картине «Тайной вечери» пририсовал Иисусу характерные черные усики и прилизанную челку.
– Лежите, – велел ему я. – Сейчас приедут доктора, обколют вас морфином, и вы попадете в эдем. Ну, на время.
Он обессиленно откинулся на диване и закрыл глаза, пробормотав:
– Нет, вы не можете говорить серьезно.
– Могу, – возразил я. Убедившись, что его жизни ничего не угрожает, я мог пофилософствовать. – Знаете, жил когда-то на свете один очень умный и, в то же время, страшно глупый странствующий рыцарь. Совсем как вы. Так вот, как-то он сказал: «Я стал завидовать рабам. Они все знают наперед. У них твердые убеждения. Наверное, потому что у них нет выбора»44.
– К чему это вы? – отец Кристиан снова открыл глаза.
– К тому, что у этого рыцаря был выбор. Пройти мимо, или убить дракона и освободить вольный город.
– И что же он выбрал? – усмехнулся святой отец.
– Он убил дракона. А потом жители города захотели, чтобы он стал новым драконом. Ну что с ними поделаешь – привыкли они жить под драконом. Меня радует только одно.
– И что же?
– Что вам не под силу бросить вызов дракону. Зато мне под силу. Тем более, что дракон у вас тут бутафорский.
Так что я собирался познакомить бутафорского дракона с настоящим.
И тут вдруг я почувствовал как рука отца Кристиана ухватилась за мою ладонь. Я с удивлением посмотрел сперва на ладонь, потом на него.
– Пообещайте мне… – потребовал он.
– Что именно? Возлюбить ближнего? И не подумаю.
– Пообещайте, что не станете никому вредить. Что не станете мстить. Пообещайте.
Нет, ну откуда такие берутся? Неужели дожив до своих лет он настолько наивен, чтобы верить в какие-то там обещания? Я посмотрел в глаза святому отцу. Или это я настолько наивен, чтобы полагать, будто он не понимает, какие обещания для меня что-то значат, а какие не значат ничего? А он просто уверен, что мое обещание данное ему – не пустой звук? Нет, ну это же явно не про меня… Или теперь про меня?
– Нет, – сказал я. – Такого я пообещать не могу. Но я могу пообещать, что постараюсь изо всех сил.
Отец Кристиан сильнее сжал мою ладонь.
– Скорая приехала, – сказала Мария. Странно, я совершенно не заметил как она выходила.
Бригада ворвалась в каморку и оттеснила меня от ложа пострадавшего. Они принялись за стандартные процедуры – пульс, давление, осмотр. Святой отец реагировал так, словно все это проделывали и не с ним вовсе. Он смотрел на меня. Черт, он что, ждал ответа?
И, в тот момент, когда его уже положили на носился и собрались нести в машину, я склонился и прошептал ему на ухо:
– Я никого не убью, если вас это успокоит.
Он закрыл глаза. Ну, вот и хорошо. Подробности ему знать не обязательно. Все страдальцы за чужое добро, все эти миротворцы и стремящиеся сотворить некое благо – они всегда так хорошо умели именно это. Закрывать глаза. И, если он хороший человек, то знать все нюансы ему совершенно не обязательно.
– Я поеду с ним, – сказала Мария, когда мы снова оказались на улице у распахнутых задних дверей скорой.
– Да, конечно, – согласился я. – Я бы тоже поехал, но… – я заглянул внутрь машины. – Только меня там и не хватало. Приеду в больницу.
И тут вдруг Мария крепко взяла меня за локоть и повернула к себе. Да что с их семейкой сегодня такое? День что ли выдался – меня хватать.
– Ты действительно это можешь? – спросила она, глядя мне в глаза.
– Я много чего могу, – вздохнул я. – В том числе и это.
– Разберись с ними, – потребовала она. Тихо, почти шепотом. – Если можешь – разберись. Не важно, что он сказал. Рано или поздно, они убьют его. Останови их. Если можешь.
– Могу, – я и так и так собирался запустить свою привычную деятельность.
И тут она приблизилась и поцеловала меня. Нет, ну денек выдался.
– А ему мы ничего не скажем, – тихо проговорила она и забралась в скорую.
Женщины. Ох, женщины. И как нам с вами быть? С ума от вас сойдешь, честное слово.
Они уехали, а я остался стоять под снегом, в темноте и холоде. Совершенно точно зная как теперь поступить и абсолютно сбитый с току эмоционально. Ну и денек.
6
«Глупые императоры собирают толпы дураков, армии, тратят кучу денег,
наводят беспорядок, убивают множество непричастных людей, разоряют земли.
Умные императоры нанимают Мастера Синанджу, и он убивает именно того, кого нужно убить».
Чиун. Последний правящий Мастер Синанджу.
Собственно говоря, в уличных бандах, как правило, состоят, по преимуществу, идиоты. Это очевидно, ибо все это не более чем примитивно организованная шпана. Есть более высокое звено, которое всем этим руководит – распространяет через них дурь, сбывает им оружие и прочее. И верхушка этого айсберга располагается в том самом особняке, куда я когда-то (давно, недавно?) доставил потерявшегося пацана. Правда, я, спустя годы и набравшись некоего опыта, начинал подозревать, что у всех этих айсбергов, пирамид и прочих психиатрически-социальных конусов вообще не бывает никакой верхушки. Всегда есть кто-то или что-то повыше. И над всеми – даже над навязшими уже на зубах Ротшильдов с Рокфеллерами висит необходимость так или иначе отправиться на кладбище и прочее.
На мой взгляд, секрет успешности (ну, насколько такое можно назвать успешностью) уличных банд состоит в хронической трусости и нежелании защищаться простых граждан. В сущности, отряд даже не спецназа, а просто более-менее сносно подготовленных вояк мог бы в течение двадцати четырех часов снести все уличные банды, какие есть в городе. Да какие там вояки! Вон во время стандартных американских беспорядков некоторые высокоорганизованные граждане запирались в своих магазинах, домах, залезали на крышу с автоматическими винтовками… и никто там никого не грабил, не мародерствовал. Что остальным мешает? Да все как обычно – толерантность, боязнь, что тебя заподозрят в том, что ты недостаточно сильно и взасос любишь негров, китайцев, арабов или кого-то еще. Ну и геев, как водится. Не знаю, шутка или нет, но целого главу мегакорпорации уволили с работы за то, что он недостаточно сильно любил геев и не считал их венцом извращенного творения45. Я не глава мегакорпорации, и мне было плевать. Я не испытываю какой-то особенной приязни либо неприязни ни к какой отдельной этнической группе. Мне по барабану с какой культурой идентифицирует себя потенциальный пострадавший и идентифицирует ли он себя с культурой вообще. Мне глубоко не интересно какого цвета у него кожа и прочие антропологические признаки. Равно как и то с кем он трахается за закрытой дверью. Так или иначе все мы примерно одинаково устроены, наши тела вполне стандартно ломаются и у большинства из нах одинаково криво функционирует мозг.
С геями, конечно, все несколько сложнее. Как то я, в качестве ликбеза и расширения кругозора до границ обиталища чертовой матери, попытался посмотреть гей-порно. Меня замутило через тридцать секунд просмотра. Причем именно замутило – как будто укачало в самолете или на пароходе каком-нибудь. Я почувствовал вязкое ощущение не просто противоестественности – чужеродности происходящего на экране. Мне показалось, что если бы Чужой решил оттопырить Хищника (ну, или наоборот – поди разбери кто там мальчик, а кто девочка), а потом они сошлись бы в оргии на троих с Нечто… это не смогло бы вызвать более глубокую реакцию.
Однако ж, оставалось надеяться, что геев в уличных бандах не наличествует. И сложность основная предстоящей мне охоты заключалась лишь в масштабах. Я никогда еще не охотился на целую банду. Но это меня особенно не беспокоило – во-первых, в толпе всегда легче затеряться, а во-вторых, я не собирался охотиться на всю банду.
Еще один маразм уличных банд – их открытость. Последний уличный пацан всегда точно знает какая банда какую территорию считает своей, какой у них сигул и кто там главный. Прям как военные, честное слово – те тоже рядят дураков в одинаковую форму (чтобы, не дай бог, не перепутались), заставляют их бессмысленно бегать, размахивать руками, учинять вселенский бардак, убивать кучу народа, проливать моря крови. А еще вешают отдельно взятым командирам звездочки на погоны – ну, чтобы даже совершенно постороннему снайперу было понятно к кого целиться. Бред. Интересно, как все сложилось бы, если бы вместо Мировой войны, наращивания вооружений и потоков крови кто-нибудь нанял бы хорошего профессионала, чтобы убить Гитлера? Или это не входило во вселенский план?
Итак, у нас была банда о которой не знал в районе только кретин, была толпа наглых, необученных, но вооруженных, агрессивных… и при этом крайне тупорылых пацанов. И был один высококвалифицированный убийца, хищник, задачу которому изрядно осложняло то, что нельзя было никого убивать. То есть можно, конечно, но… Я не уверен, что если я кого-нибудь пришью в присущей мне манере, либо кто-то исчезнет из окружающего пространства, отец Кристиан и Мария не поймут что произошло. А если поймут, то… Одно дело подозревать, а другое – точно знать. И зная кто я есть на самом деле (вот бы мне самому это узнать), вряд ли они смогут относиться ко мне по прежнему. Сейчас у них в сознании присутствует некая иллюзия, невнятная модель воображения в которой опускаются либо стыдливо не замечаются все неудобные детали. Но, как говорил Виктор, отворачиваться и делать вид, что чего-то не происходит можно только до определенного момента. И чем потом этот момент определеннее, тем жестче будет удар по башке. Ну, или разочарование.
Значит, мне нужно как-то так извернуться, чтобы и банду приструнить, и отца Кристиана с сестрой не расстроить. Нет, ну как я дошел до жизни такой? Впрочем…
Штаб-квартира Ферзей располагалась в заброшенном кондоминиуме на окраине окраины. То есть, говоря человеческим языком, совсем в заднице. Разумеется, тут царил бардак, разумеется по всей территории валялись тонны мусора. Разумеется, никакого уличного освещения не было. Равно как не было никакой внятной охраны – очевидно, эти кретины полагали, что их грозная слава сама собой отпугнет всех и вся. Но какая там слава может быть у кретинов?
Итак, как были устроены ниндзя? Эти ночные дьяволы, эти таинственные убийцы, эти… Да ладно вам. Вместо балахона – темно-серая (ни в коем случае не черная) толстовка, вместо тапочек с оттопыренным большим пальцем – хорошие тонкие кроссовки. Тоже темно-серые. Никаких тебе выпендрежных белых подошв и бликующих логотипов. Вместо меча за спиной… Вы что смеетесь? Еще топор в промежности повесить. Вместо всевозможных метательно-плевательных устройств – шприц с транквилизатором и (только на всякий случай) Глок в поясной кобуре. Тем более, что Глок сам по себе черный и матовый – ну просто гениальное оружие во всех отношениях. Пара ножей с чернеными лезвиями. Кошки чтобы взбираться на стены? Петарды с задымлением? Зачем все это. Я не собирался штурмовать средневековый японский замок – мне вполне хватило бы распахнутых окон из которых неслась нелепая музыка и, на самый крайний случай, пожарной лестницы. И совсем не самураи охраняли эту цитадель.
Задача моя, правда, несколько усложнялась тем, что совсем недавно я с удивлением узнал, что Ферзей возглавляет не один человек, а сразу два. Братья-близнецы. Я уже успел их рассмотреть, отследить, и из всего увиденного и узнанного смог сделать только один животрепещущий вывод – тащить мне в два раза больше тяжести.
В предутренние часы сон самый крепкий. В это время даже те, кто мучается бессонницей или страдает от болезней смежают веки в забытьи. Часовых особенно клонит в сон именно в такое время. И это очень хорошо. Хотя, никаких часовых, разумеется, не было.
И я, в кромешной тьме, проник на территорию кондоминиума. В святая святых, так сказать. Тихо как тень, неотвратимо как судьба. Правда, у меня сложилось впечатление, что если бы я приехал на тракторе без глушителя и с бумбоксом на плече, проникновение бы это не осложнило.
Итак, бесшумно ввалившись внутрь здания, я принялся, скользя незамеченной тенью, обследовать помещения. Спустя полчаса мне это надоело. Двигаясь крадучись как тень, как призрак, я чувствовал себя идиотом. И вскоре я просто ходил по комнатам, открывал двери, нагло заглядывал внутрь. Если где-то кто-то просыпался, я его снова усыплял, надавив на сонную артерию. Таких было немного. Те, кто не был под наркотой, оказывался настолько пьян, что я вполне мог выдавать себя за галлюцинацию. Они бы поверили. Музыка орала так, что даже пожелай кто-то поднять тревогу, его бы все равно не услышали.
Одного из братьев я нашел в холле на втором этаже, мертвецки пьяного, валяющегося на ковре. Из за пояса у него торчал хромированный «Пустынный орел». Мн-да. Пьяный ты или нет, но я не понимаю как можно заснуть с такой штуковиной за поясом. Возникли ассоциации с топором, засунутым за липучку памперса. Я подхватил тело и с трудом потащил к выходу и дальше – к припаркованному неподалеку специально арендованному минивэну. Мужик он был здоровенный, крепкий, тяжелый. С меня семь потов сошло, пока я его волок.
Существует мнение, что маньяки и всякие там психопаты обладают огромной физической силой и тщедушный на вид мужичонка у которого шестеренки с зубьев соскочили может оказаться могучим и страшным почище чемпиона мира по борьбе или пауэрлифтингу. На самом деле, это верно только отчасти. Психопаты так сильны, потому что у них включена животная система задействования ресурсов. Что это такое? Ну вот вы пробовали удержать в руках кошку, если она этого не хочет? Она будет извиваться и вырываться с такой силой, что поневоле удивишься откуда столько здоровья в таком маленьком тельце. На самом деле, помимо координации и физического развития получше, чем у трусливого жирного мужика с отвислым пузом, кошка сильна потому, что не задумывается и не сомневается. Она просто действует. С психопатами то ж самое. Они не сомневаются в процессе действий. Как мне кажется, они вообще ни о чем не думают в этот момент. Ну, не о чем, что можно было бы сформулировать и во что можно было бы намешать толику сомнений, неуверенности, трусости и стремления предугадать перспективы своих действий на год вперед.
Но во-первых, я не психопат. Ну, не совсем. А во-вторых, обстоятельства не располагали к экстремальному задействованию ресурсов организма. Я просто пер тяжелое.
Возвращаясь за вторым братом, я проклинал весь род людской за его способность производить на свет двойни, равно как бандитов, ухитряющихся избрать себе сразу двоих, да еще одинаковых главарей. Нет, ну что за свинство, в самом деле. И выбора-то у меня никакого – обработать только одного брата было бы не совсем правильно. Это произвело бы не окончательное впечатление. А я привык все делать тщательно. Тоже, знаете ли, основа выживания.
Копию уже отволоченного мной главаря я обнаружил в одной из комнат уютно пристроенной между двух обнаженных женских тел. Все были очевидно настолько обдолбаны, что производили впечатление свежеиспеченных еще не успевших остыть трупов. Я, на всякий случай, проверил пульс у всех троих. Да нет, просто ужрались какой-то дряни. И поволок нужную мне тушу по проторенному пути.
Уже погрузив второе тело в минивэн, я вдруг крепко задумался – а стоит ли вкалывать братьям транквилизатор? С одной стороны, любой из них мог очнуться в самый неподходящий момент. Но с другой – мало ли чего они там насосались. Транквилизатор вполне способен их убить в сочетании с какой-нибудь дрянью. И не то чтобы меня это сильно беспокоило… Но я, в некотором роде, обещал отцу Кристиану никого не убивать. Можно, конечно, списать все на передоз… Только сработает ли?
И я решил, что пока оставлю все как есть. А если уж проснутся – тогда и буду действовать. Пакостность ситуации заключалась в том, что они были близнецами. А следовательно, проснуться могли одновременно. У них же одна ментальность. Впрочем, в дальнейшем мне это могло сыграть на руку.
Так что я прекратил рассуждать и тронул машину с места.