– Ну и что?
– Вы не понимаете, – повторил он. – это…
– Чушь, – подсказал ему я. – доблесть, самопожертвование. По моим наблюдениям, люди, которые занимаются всяким там самопожертвованием и прочей лабудой, делают это потому что больше ни на что не способны. Или потому что жаждут доказать самим себе свою нужность и значимость. Даже если это происходит за счет других людей.
Кажется, он был сражен. Остановился и уселся прямо на землю.
– Так, – возмутился я, – насколько я понял, вы категорически не намерены сегодня отчистить стену.
– Вы говорите совершенно серьезно, – ошарашенно пробормотал он.
– Нет, я постоянно прикалываюсь.
– Нет, вы серьезны. И искренни. И раньше тоже были искренни. А я был дураком.
– Самокритика. Это всегда полезно. Только не переходите в самоуничижение. Это уже перебор.
– Я думал, что все ваши слова – не более чем горькая философия разочаровавшегося человека. Но это… Вы и впрямь так думаете.
– Ну думаю, ну и что?
Он посмотрел на меня расширившимися глазами и проговорил:
– Как же вы стали таким?! Как…
– Стал таким? – я никак не мог понять, что его так переклинило. – Я таким не становился. Я таким родился.
– Этого не может быть! – возмутился он.
– И тем не менее, это так, – усмехнулся я. – Вас все это ужасает, шокирует… Но для меня это единственно возможная система функционирования. Кстати, как по-вашему, после этого я все еще должен любить Бога?
Кажется, впервые за время нашего общения он не нашелся что ответить.
– Нет, – пробормотал он. – Нет. Я отказываюсь в это поверить. Это слишком страшно.
– Ну вот, начинается, – усмехнулся я. – Вы готовы поверить в одно, но совершенно не можете поверить в то, что следует логически из того во что вы уже поверили. Перефразируя чужую мудрость – вам хочется, чтобы в действительности все было не так как на самом деле.41
– Но тогда…
– Тогда нам пора драить стену.
– Тогда зачем вы пришли? – спросил он. – И зачем возвращаетесь? Если вы и впрямь думаете, искренне верите во все, что говорите. Если, как вы утверждаете, это ваша суть.
Я остановился и задумался. А потом сказал:
– Могу попытаться объяснить в понятных вам терминах. Хотя, даже так не уверен, что вы поймете.
– Попытайтесь, – попросил он.
– Но сперва ответьте на вопрос.
– Постараюсь.
– Какое вам до этого дело? – спросил я, посмотрев ему в глаза.
И опять этот гад не отвел взгляд. Нет, ну откуда он такой взялся? Если бы он сейчас принялся нести чушь про помощь ближнему, я бы просто бросил щетку и ушел. И больше бы не возвращался. Но я уже по взгляду понял, что чушь нести он не собирается.
– Какое мне дело, – задумчиво повторил он. – Наверное… Я верю, Бог – это любовь. Но не только любовь. Это еще и дружба, и талант, и доверие. Это многое. И вы мне показались… Вы показались человеком, наделенным многими способностями, но лишенным… Пусть вам и не понравится этот термин – но лишенным благодати. Я бы так сказал. Если ребенка заставить что-то делать и не похвалить за сделанное, а потом снова, и снова… Он останется способен это делать, но… Наверное, ему будет очень тоскливо.
Я подумал над его словами. Потом кивнул. Забавно. Я впервые после Виктора встретил человека, который искренне стремился меня понять. В самом деле, черт знает что. Нет, конечно он нес полную чушь. Но это была не его вина. Это даже не было виной тех стереотипов в паутине которых он барахтался. Просто он не располагал всей информацией. Но и предоставлять ему эту самую информацию я не собирался. Во-первых, не в моих правилах. А во-вторых… Да ну его – еще разорвется мозг у хорошего человека.
– Подходит, – кивнул я и вернулся к щетке.
Он подождал какое-то время, а потом напомнил:
– Теперь ваш черед.
– Вы о чем? – я сделал вид, что не понял. Все-таки мне доставляло огромное наслаждение его дразнить. Беззлобно (то есть, совершенно не по-моему), но тем не менее.
– Я ответил на ваш вопрос, – спокойно объяснил он. – Теперь вы ответьте на мой.
– На ваш? – удивился я. – Зачем? Вы же только что на него ответили.
Он сперва не понял. А потом покачал головой.
– Вам меня жаль? – поинтересовался я. – Зря. И потом, вы разве не в курсе, что жалость оскорбляет?
– Как же вы?..
– Послушайте, святой отец, – вздохнул я. – Я не просто ребенок, которого не хвалили. Я ребенок, который не был рожден для похвалы. Вернее сказать – я не подхожу, не создан для всего того что вы так цените, что приходит вам в голову, что вы, как вам кажется, понимаете и осознаете. Кто-то рождается без рук, без ног, без глаз… Многие живут без мозгов. А я… Не знаю, уродство это или просто некая чуждость, но я такой, какой есть. Меня это не радует и не тяготит – просто так вот карта легла и все. Есть свои плюсы, свои минусы. И сколько меня ни хвали… Бывают минуты слабости – тогда я и пришел в вашу церковь. Случайно зашел. Мне понравилось, стало интересно. Поэтому я пришел снова. Есть ли в этом глубинный смысл и проявление высшей силы? Понятия не имею. Да мне и плевать. У Бога свой распорядок дня – у меня свой. Когда-то давно был человек… Он был умен, не обижайтесь, но намного умнее вас. Да и меня тоже. Он видел людей насквозь и знал о жизни такое, что одному человеку знать и не пристало. И он умел такие вещи, так понимал их суть…
– Он вас воспитал? – предположил отец Кристиан.
– Что? Нет. Он меня обучал. Для воспитания требуется гораздо больше времени. И другая степень… близости, что ли. Другая система взаимоотношений. Но он научил меня как такой человек как я может выжить в нашем мире. Вам такое под силу? Я думаю, нет.
Отец Кристиан ответил не сразу. И ответил вопросом на вопрос:
– И что случилось?
Я пожал плечами.
– Его забрал Спецдепартамент. Оказалось, что он серийный убийца. Так, по крайней мере, нам объяснили.
Святой отец дернулся как от удара.
– Вы хотите спросить, верю ли я в это? – равнодушно спросил я. – Ну, в то, что он был серийным убийцей. Нет, не верю. Это не в его стиле. Но он мог быть намного опаснее, это я знаю точно. Но скажите, после всего, что вы услышали… Я могу верить в Бога или не верить в Него… Но как по-вашему я должен к нему относиться?
Отец Кристиан не ответил. Кажется, я здорово вспенил ему разум.
– Вот и славно, – усмехнулся я. – А теперь, я так думаю, самое время закрыть тему и вплотную заняться стеной.
4
«Будем отстаивать это, чтобы этого не допустить»
Виктор Черномырдин
В следующий раз я заявился в логово Господне через несколько дней. И сразу обнаружил несколько знаковых вещей. Во-первых, церковь была изрисована знаками Ферзей (или как их там) вся чуть ли не до шпиля. Представив, что теперь придется все это отдирать, мне поплохело. А не надо было начинать. Как говорили умные люди «Не надо никогда делать добрых дел. Стоит только начать – и конца этому не будет»42. Во-вторых, у отца Кристиана наблюдался тщательно чем-то замазанный, но, тем не менее, заметный любому – тем более моему профессиональному – взгляду фингал под глазом. Во-третьих, в каморке святого отца в его кресле, по хозяйски болтая ногами в воздухе восседал мальчишка лет семи-восьми. Мальчишка самозабвенно резался в геймбой.
– День добрый, – сказал я.
– А-а, здравствуйте, – поприветствовал меня святой отец и улыбнулся.
– Привет, дитя, – сказал я мальчишке.
Дитя оторвало взгляд от экрана, нашло в окружающем пространстве источник звука, буркнуло «Здрассте» и снова погрузилось в процесс.
Я посмотрел на него, потом на замаскированный бланш святого отца и признался:
– Даже и не знаю с чего начать.
– Я вам помогу, – улыбнулся отец Кристиан. – Это, – он кивнул в сторону мальчишки, – мой племянник Томас. А это, – он дотронулся до подбитого глаза, – последствия стычки с некими хулиганами на улице перед церковью. Позавчера.
– С некими хулиганами? – проговорил звонкий женский голос у меня за спиной.
Я обернулся. В дверях стояла молодая красивая женщина и разглядывала меня взглядом пристальным, одновременно осуждающим и заинтересованным.
Иногда можно сразу многое сказать о человеке по внешнему виду. Иногда это будет откровенной ерундой и ошибочным первым впечатлением. Если уметь смотреть как я, ошибки случаются реже. А иногда попадаются такие люди, анализировать которых мне не хочется. Так было с моей прекрасной тюремщицей (за что я и поплатился). Так было с отцом Кристианом. И эта женщина… Она была, наверное, одного со мной возраста – быть может, чуть моложе. Небольшого роста, изящного хрупкого телосложения, потрясающая фигура, тонкие черты лица, темные волосы. И взгляд. Взгляд громадных темных глаз – как два лазера. Понять их выражение… Ну, не знаю. Чуть лукавый, пристальный, как будто дразнящий взгляд. Правда, в этот момент в нем горело раздражение.
– А это моя сестра Мария, – сообщил отец Кристиан.
– А это тот самый загадочный друг, – в тон ему ответила сестра.
Я молча поклонился, совершенно не зная… Нет, не как себя вести вообще, а как мне в данный момент хочется себя вести. Она мне определенно нравилась, но… Что-то в ее глазах, во взгляде. В общем, менее подготовленный индивид приготовился бы к обороне.
– Тот самый загадочный друг, который лезет не в свои дела и устраивает неприятности, – продолжила она.
Я подумал над ее словами, а потом снова поклонился.
– Тот самый, который потом уходит…
– Мария!.. – с легким укором проговорил отец Кристиан.
– А тебе потом бьют физиономию, – закончила Мария, поворачиваясь в его сторону. – Или я не права?
– Это были те самые молокососы? – удивился я, задрав бровь.
– Нет, это были Ферзи, – возразила она, снова поворачиваясь в мою сторону.
– Тогда при чем тут я?
– Послушайте, неужели вы полагаете, что в нашем районе можно безнаказанно распускать кулаки без последствий? – поинтересовалась она.
Я пожал плечами.
– Вообще-то, ваш район производит именно такое впечатление. Если честно.
– Да? А то, что в следствии ваших действий на честных людей нападают бандиты?
– А-а… Это в следствии моих действий? – удивился я. – Я, если честно, этих ваших Ферзей в глаза не видел. – Потом посмотрел на фингал отца Кристиана. – Правда, теперь собираюсь с ними познакомиться.
– Лучше не надо, – попросил отец Кристиан.
– Почему? – удивился я.
– Нет, вы совсем не понимаете? – возмутилась Мария. – Что вы собираетесь сделать?
– Пока еще не решил, – признался я, глядя ей прямо в глаза. – Но я обязательно что-нибудь придумаю. Я вообще изрядно поднаторел в том, чтобы что-то придумывать в подобных ситуациях.
– И в том, чтобы их создавать? – предположила она.
Нет, она определенно мне нравилась. Не так как моя погибшая тюремщица, совсем не так. С этой женщиной, помимо всего прочего, мне хотелось… общаться, что ли? Разговаривать? Черт, у этого святого отца вся семейка такая?
– И в том, чтобы их создавать, – в тон ей согласился я.
Кажется, ее возмущению не было предела. Она в отчаянии посмотрела на отца Кристиана. Тот улыбнулся и развел руками.
– Кстати, я так и не услышала вашего имени, – сказала она вновь поворачиваясь ко мне.
– Вы хотите со мной познакомиться, или прогнать? – усмехнулся я.
Кажется, эта фраза немного погасила ее пыл. Хотя, хоть убей, не понимаю почему.
– Послушайте, – сказала она уже спокойнее, – мы живем обычной спокойной жизнью. Район у нас не простой, но мы тут уже давно. У меня сын, – она посмотрела в сторону мальчугана. – Нам не нужны неприятности.
– А кому они нужны? – усмехнулся я. – Но некоторые люди их создают.
– Такие как вы, – вставила шпильку она.
– Мария! – возмутился отец Кристиан.
– Такие как я, – согласился я. – Но вы знаете, есть такой тип людей, которые создают неприятности именно тем, кто не ищет никаких неприятностей. Строго говоря, только для них эти самые неприятности и создают. Хотя бы потому, что эти самые люди беззащитны, и создать им неприятности проще всего.
– А вы…
– А я могу создать неприятности для тех, кто их создает.
– Вы что, собираетесь развязать тут войну? – встревожился отец Кристиан.
– Войну? – удивился я. – Ну что вы. Кстати, а вы вообще уверены, что ваши беды связаны с теми недорослями?
Он вздохнул и осторожно потрогал ушибленное пространство под глазом.
– Может быть и нет.
– Крис!
– Мария, мы же не знаем наверняка!
– Да что тут знать? – возмутилась она. – Эти мальчишки рассказали Ферзям что произошло, что вы смывали их метку, и…
Она запнулась на полуслове. Конечно, формально я не был виноват в произошедшем. Но… Что это со мной? Неужели я чувствую вину? Я ли стал причиной произошедшего с отцом Кристианом? Черт его знает. Но я собирался с этим разобраться. А на кой? Просто хочу. Не знаю кому как, но для меня более чем достаточный аргумент. Я не оправдываю свои действия – я просто действую.
В комнате повисло неловкое молчание.
– Кстати, – подал голос я, – в свое оправдание могу сказать, что византийцы тоже не искали никаких неприятностей. Что чертовски радовало гуннов.
– Гунны – это Аттила? – спросил вдруг мальчишка, не отрываясь от геймбоя.
Мы все уставились на него.
– Да, Том, Аттила был царем гуннов, – провозгласил отец Кристиан. – А ты откуда знаешь?
Том пожал плечами, поднял глаза от геймбоя, осмотрел всех присутствующих, снова пожал плечами и опять ушел в геймбой.
Но мне этого было достаточно. Мальчишка был не то чтобы красивый – ну, какие бывают потрясающе красивые дети (я сам был таким, в конце концов), – просто симпатичный. Но в его глазах светилась такая мысль, такой… разум, что ли. Не знаю. Я обалдел от его взгляда. Спокойный, веселый.
Нет, семейка этого священника определенно требовала некоторого разбавления. Например, очень хорошо бы было, если бы оказалось, что у этой Марии муж – алкоголик. Ну, или просто размазня какая-нибудь. Ну не может быть такой концентрации людей такого качества. Нехорошо так нахально выделяться! Впрочем, успев пообщаться с сестрой святого отца, да просто глядя на нее можно было предположить, что никакого мужа у нее нет. Женщины такого типа и привлекают мужчин, и заставляют робеть одновременно. А, поскольку мы, мужики, по большей части, трусы, то понятно, что предпочитаем робеть.
– Отберите у мальчишки геймбой, – негромко проговорил я.
Они посмотрели на меня удивленно. И, разумеется, мальчишка среагировал первым:
– Эй, почему?
– А потому, дружище, что, как мне кажется, ты слишком хорош, чтобы разжижать мозги подобным образом.
Разумеется, он не понял – только фыркнул и снова уставился в экран.
Впрочем, этого оказалось достаточно. Простейшая, примитивная формула – если хочешь завоевать расположение матери, похвали ее ребенка. Но это сработало. Мария посмотрела на своего сына, потом на меня, потом вздохнула, и вдруг выдала:
– Вы невыносимы.
– Я знаю, – улыбнулся я. – Не так давно мы с вашим братом говорили на эту тему.
– Да? Ладно, тогда я пойду попробую сварить кофе.
– Попробуешь? – не понял отец Кристиан.
– Ну, придется бороться с желанием натянуть турку кому-нибудь на голову, – объяснила она и вышла.
– Вы простите ее, – сказал отец Кристиан, глядя сестре вслед.
– Нет-нет, все верно, – усмехнулся я. – Оказываясь рядом со мной люди частенько… Терпят неудобства. Но с вашим я постараюсь разобраться.
– Не надо, прошу вас, – устало взмолился отец Кристиан.
– Почему? – удивился я. – Вы боитесь неприятностей, или призываете меня подставлять щеки, как альтернативу методам пластической хирургии?
Он посмотрел на меня изучающе, а потом спросил:
– Вам совершенно не знакомо смирение?
– Не-а, – отозвался я. – Только в виде умения выжидать подходящего момента. А так чтобы совсем смириться – так я не умею.
– Я так и думал, – вздохнул он.
– Смирения нет в списке моих длинных достоинств… Нет, как-то не так. А! В длинном списке моих достоинств. Точно. Сформулировал.
Отец Кристиан сперва попытался посмотреть на меня строго, потом перевел выразительный взгляд на пацана, но потом не выдержал и засмеялся.
– Вот, – похвалил его я. – Так уже лучше. Смирение, на мой взгляд, поганая штука. Наши предки не вылезли бы из пещер, если бы только сидели и тупо смирялись. Всегда проще смириться, чем что-то сделать. Скажите, ну неужели, живя в таком районе, вам никогда не хотелось…
– Отомстить? Навести порядок? – усмехнулся он.
– А почему бы и нет?
– Потому что, с вашей точки зрения, это означает причинить боль другим людям.
– Ой, перестаньте, – отмахнулся я. – Жизнь – это боль. Рождение – это боль и страдания. Взросление – боль и страдания. Жизнь – боль. Разве медицина продвинулась бы так далеко, если бы людям не было больно? Смерть – то же самое. Так почему бы не заставить пострадать чуть больше тех, кто этого заслуживает?
Он задумался над моими словами, а потом спросил:
– И кому решать, кто заслуживает?
– Ну уж точно не Богу. Если Он что и доказал мне за всю мою жизнь – так это то, что Ему наплевать.
– Кто же тогда?
– А кто всегда решает? – удивился я. – Как обычно – кто непопадя. Разве политики вправе решать, когда начинать войны? Нет, конечно. Но они решают. Разве генералы вправе решать кому жить, а кому умирать? Но решают же. Фермер решает, когда умрет свинья. Тигр решает, когда умрет ягненок. Если они станут рассуждать кто вправе, а кто нет – подохнут с голода раньше, чем что-то решат. Это реальность, мой уважаемый служитель культа. А вы несете в себе иллюзию. Прекрасную, может быть, но, вы уж меня извините, настолько глупую и наивную, что кончается всегда вот этим, – и я ткнул пальцем в его фингал.
– Вы так безжалостно логичны, – улыбнулся он.
– Жизнь так сложилась, – равнодушно ответил я.
– Но как быть с ними? – спросил вдруг святой отец, посмотрев на своего влипшего в геймбой племянника. – По отношению к ним? Разве это справедливо? Разве правильно?
Я усмехнулся, подошел к пацану и присел перед ним на корточки. Как ни странно, он сразу осознал мое присутствие, оторвался от экрана и посмотрел на меня подозрительным взглядом. То ли и впрямь остерегался, что я потяну у него геймбой, то ли просто было неуютно от близкого расположения постороннего взрослого.
– Скажи мне, дитя, – обратился я к нему, – если тебя кто-нибудь хочет отлупить в школе, ты бы предпочел уметь драться, чтобы защитить себя, или чтобы с неба спустился ангел и всем навалял?
– Я умею драться, – сообщил мальчуган.
– Ни секунды не сомневаюсь, – честно признался я. – Но ведь есть кто-то старше, сильнее.
Тогда он задумался. Но дети не могут задумываться надолго. Секунд на десять – самое большее.
– Я бы хотел, чтобы у меня был пулемет, и я…
Отец Кристиан снова засмеялся.
– Ну, хватит, я тебя понял. Отберите у него геймбой, – сказал я святому отцу.
– Эй! – возмутился мальчишка, как и все дети, готовый принимать на веру все, что несут взрослые.
– Купите пулемет, – посоветовал я.
Взгляд у пацана сделался заинтересованный. Святой отец снова засмеялся.
Я выпрямился и сказал святому отцу:
– Ну что, пойдем?
– Куда? – не понял он.
– Драить ваш храм иллюзий, куда же еще? Хотя, я бы все-таки попробовал кого-нибудь нанять. Работы нам предстоит…
Как ни странно, он не поддержал моего жизнерадостного тона. Перед тем как подняться, он обратился ко мне с выражением таким серьезным, что я как-то поневоле почувствовал некое нечеловеческое превосходство над ним.
– Прошу вас, пообещайте мне одну вещь, – сказал отец Кристиан.
– Какую? – поинтересовался я.
– Пообещайте не лезть в это дело. Не надо никаких разборок с бандами, никакой войны и прочего.
Я задумался, а потом спросил:
– Вы боитесь последствий?
– Я боюсь последствий, я боюсь за вас.
– Ну, за меня-то…
– Нет, не только того, что вы пострадаете, – остановил меня он. – Я боюсь, что подобные действия не принесут вам никакой пользы. И если вы зайдете слишком далеко…
Я не стал уточнять что он имеет в виду под «зайти далеко». В моем случае, дальше заходить уже некуда. Разве что сбросить ядерную боеголовку на мирный город. Но если хороший человек просит… Черт, но обидно же!
– Ладно, – вздохнул я. – Уговорили. Но если они снова начнут чебучить – я вас предупреждал.
– Они обязательно начнут, как вы изволили выразиться, чебучить, – улыбнулся святой отец. – Но все в руце Господней.
– Ну, понеслась, – вздохнул я. – Нет, с вами, священниками, совершенно невозможно говорить серьезно. На все у вас и есть ответ и нет его одновременно. Знаете как про вас сказал премудрый доктор? «Разумные аргументы на верующих не действуют. Иначе верующих бы не осталось»43.
– Да, – усмехнулся отец Кристиан. – С точки зрения атеиста, так оно и есть. А что за премудрый доктор?
– Да все как обычно – гений, сволочь и несчастный человек.
– Печально, – вздохнул святой отец.
– Да вообще все это печально. Знаете в чем основная неразрешимая проблема? В том, что вы – я имею в виду религию – можете убедить человека быть счастливым. Только, к сожалению, это будет враньем. Ну что, к стенке?
5
«Лучше глупо выглядеть, заботясь о собственной безопасности,
чем красиво смотреться в гробу».
Правило телохранителей.
– Как он стал священником?
Мария улыбнулась.
– Как стал? А он им не становился – он всегда был.
– Как это? – не понял я.
– Ну… Сложно объяснить. Некоторые люди не становятся врачами – они такими рождаются. Вечно стремятся кого-то вылечить, подбирают раненных птичек, все в таком духе. Крис всегда был… Не знаю. Миротворцем, утешителем. Он готов был выслушивать часами, если поблизости кто-то жаловался. И всегда всем помогал. Даже если его не просили. Его и не надо было просить.
Понятно, подумал, но не сказал я. Антогонист. Почему бы и нет? Если я родился таким какой я есть – тот кто не дает спуску, никого не любит, стремится ткнуть побольнее и озабочен всем совершенно животным… Почему бы на свет не появится такому вот отцу Кристиану? Урожденное воплощение добродетели человеческой? Очень может быть. Один такой в истории уже встречался. Ну, если верить истории. И кончилось для него все не так чтобы хорошо. То есть не для его последователей, а для него лично. Привинтили к кресту, оплевали, ткнули копьем под ребра… Интересно, а сохранилось в истории имя того солдата, который произвел завершающее действие Копьем Судьбы? Впрочем, нет, зачем кому-то его имя? Наши имена в истории не сохраняются. Они никому не нужны. Как сказал один четырнадцатилетний подросток: «Мы будем забыты эпохой! И похуй!». Суть в том, что, в отличии от комиксов, в реальности зло всегда побеждает. Ну, или то, что в комиксах принято называть злом. Потому что его сущность совершенно звериная, а звери созданы для выживания. Добро противоречит эволюции, если угодно. Следуя этой логике, Бог против того, что мы в лени и трусости окрестили добром. Ничего себе логика. В моем стиле.
Мы шли по центральному парку (не Нью-Йорка, слава богу), был вечер, холодно, с неба падали редкие громадные снежинки. А мы шли, болтали, и я задней мыслью постоянно пытался понять, какого черта я тут делаю.
Мы что с ней, встречались? Ну, по всем признакам, это было свидание. Правда я, успевший поднатореть в искусстве обольщения, на этот раз не додумался притащить цветы, одеться во все парадное… даже побриться не додумался. Хотя, нет, это я вру. Подобный попугайский прикид не имеет никакого отношения к искусству обольщения… Просто пришел, отца Кристиана не было на месте – куда-то он там поехал по делам церкви, или своим, не знаю. А Мария была. Она давно уже перестала на меня злиться после того происшествия, и в те редкие наши с ней встречи смотрела вполне дружелюбно.
Нет, безусловно, она мне нравилась. Но нравилась совсем не так как мне обычно нравятся женщины. Не так как нравилась давняя моя прекрасная тюремщица. Та была совершенно очевидно предназначена для ослепительного, но недолгого чувства, для бурного романа, для восхищения и всего подобного. Я был влюблен в нее. Как и любой нормальный (или ненормальный) мужик. С Марией можно было прожить жизнь. Ну, так мне казалось, во всяком случае. Мария была тем самым типом женщины, которую можно любить всю жизнь – просто и спокойно.
Вот у меня и возник вопрос – какого рожна я делаю? То есть, формально мы просто вышли прогуляться. Но ведь всем было понятно, что все совсем не просто. Она нравилась мне, но это было полбеды. Мне было с ней хорошо – просто хорошо. А вот это уже была беда. Я, такой, какой я есть, совершивший то, что я совершил и собирающийся продолжать в том же духе, не имеющий ни малейшего намерения прекращать и хоть как-то менять свою жизнь, не имеющий для этого никакой причины… Мне по определению не должно быть хорошо таким образом. Мне не должно такое нравится. Я даже не смог бы сформулировать, к чему привело бы дальнейшее развитие событий – к хорошему или к плохому. Я знал только одно – это странно. Настолько странно, насколько вообще возможно.
Быть может, отчасти тут сыграло свою роль (в ее глазах) мое отношение к ее сыну. Пацан мне действительно нравился, и, когда я, наконец, застал его без геймбоя и мы пообщались, я понял, что он вполне оправдывает то впечатление, которое сложилось у меня вначале. Чертовски умный, совершенно не капризный (оказывается и такое бывает), пронзительно и задумчиво смотрящий на мир. Но совершенно не домашний, не трусливый, не избалованный как большинство современных пацанов, веселый. Это был образчик именно той породы человеческой, которая, будь она многочисленнее, быть может и позволила бы мне не быть тем, кто я есть. Как, впрочем, и Мария. Как и отец Кристиан. Будь таких людей больше – может, человечество выглядело бы как-нибудь иначе? Впрочем, о чем это я? Они, наверное, не более чем аномалии. Вроде меня. А мутанты должны держаться вместе. Даже если их мутация заключается в том, чтобы ни с кем вместе не держаться… Эх, Марвел, ну где же ты? Тут такой сюжет пропадает.
В общем, я попал в общество хороших людей. Это было странно и добром бы не кончилось – я это точно знал.
С Томасом мы быстро нашли общий язык, подружились. И это тоже было странно – человеку моего типа (ну, если это вообще можно назвать типом), было совсем не скучно выслушивать его детский треп. Он никогда меня не раздражал, не заставлял беситься, как частенько бесятся многие взрослые от детского переполненного энергией без вектора применения буйства. И что самое странное – я был совершенно искренен в моем отношении к пацану, к отцу Кристиану, к Марии. Я не приспосабливался, не играл их чувствами, не строил психологических моделей и ловушек, не анализировал. Наука Виктора отправилась отсыпаться, и призрака за это время я не видел ни разу.
– Да, – проговорил я, озвучивая эхо своих мыслей. – Странно это.
– Почему? – удивилась Мария.
Я пожал плечами.
– Наверное, потому что в реальности не встречается. – Я подумал и добавил. – А если и встречается, такая аномалия не ведет ни к чему хорошему для ее носителя.
– Разве? – Мария посмотрела на меня недоверчиво.
– Да уж, – вздохнул я. – Вон, тот же Иисус – тоже пытался любить всех подряд. И чем все кончилось? Уж не знаю насчет тех, кого он любил, но ему это ничего хорошего не принесло.
Она посмотрела на меня пристальным взглядом. Внимательным, изучающим. И в этот момент сделалась особенно красивой. Я для себя сформулировал, что существует такой тип красоты, которую можно не столько увидеть, сколько почувствовать. Понятия не имею как это работает, и разбираться не хочу. Я не из тех людей, которые тыкают скальпелем в магию.
– Ты говорил это Кристиану? – спросила Мария.
– Говорил, – усмехнулся я. – И это, и многое другое.
– И как он отреагировал?
– Ну… Он же меня терпит, – усмехнулся я.
Она улыбнулась и взяла меня под руку.
– Ты так это называешь? Терпит?
– Ага. А как еще это называть?
– Тогда выходит, что и я тебя терплю. И Томас. А уж он-то терпением не отличается.
Я аж остановился и с удивлением посмотрел на нее.
– Томас? – переспросил я.
– Ну да, – она засмеялась. – Ты бы слышал… Раньше он не так чтобы рвался в церковь. Хотя, Криса он любит, но все равно. Но теперь… Без разговоров. Только спросит так небрежно – будешь ты там или нет. Причем таким тоном, будто его и не особо это интересует. Так забавно.
Для меня ничего забавного в этом не было. Я помнил как я относился к Виктору и чем все это закончилось. А если бы мы с Виктором повстречались когда мне было как Томасу сейчас – лет восемь? А потом все закончилось бы так, как закончилось? Это было бы… Уже не просто шрам, рубец на психике – это карстовый разлом сознания. А ведь все закончится именно так – со мной по другому не бывает. Не хватало еще поломать душу пацану. Не знаю почему, но я вдруг осознал, что не хотел бы причинить мальчишке боль. Еще круче – я вдруг понял, что, случись что с ним, с Марией, или с отцом Кристианом – я буду их защищать. И вообще – ну очень расстроюсь. А когда я расстраиваюсь, лучше рядом не стоять.
Оставался вопрос – ну и что мне теперь со всем этим делать?
– Крис тебя не терпит, – проговорила Мария. – Ты ему нравишься. Он считает, что ты, на самом деле, очень хороший человек.
Я аж споткнулся обо что-то чего и не было.
– Как ты сказала? – обалдело спросил я.
– Считает тебя хорошим человеком, – с некоторым удивлением повторила она. – А что такого? Я тоже так считаю. И Томас.
Нет, ну ни хрена себе! Сбежать что ли? Исчезнуть и больше не появляться? Но я знал, что так не поступлю, хотя все инстинкты и разум подсказывали, что именно так и стоит сделать. Почему же я не собирался поступать именно так? Да просто не хотел и все.
– Значит, ты тоже считаешь меня хорошим человеком? – поинтересовался я, смакуя как странно ощущаются эти мои слова, обращенные на меня самого.
Она снова одарила меня изучающим взглядом, и сказала:
– А Крис прав.
– В чем?
– Ты сам считаешь себя не просто плохим – ужасным. Крис говорит, с тобой, наверное, что-то произошло в жизни и ты стал циничным, ни во что не веришь.
– Несложный психоанализ, – усмехнулся я. – Ну, кроме части про произошло. – И, чтобы не дать ей развить тему, тут же спросил: – А что еще он говорит?
– Еще он говорит, что на самом деле ты очень хочешь поверить.
– Поверить во что?
– Во все. В то, что ты не такой плохой, что в мире есть добро.
– В Бога? – подсказал я.
Она улыбнулась, и в этот момент стала очень похожа на своего брата.
– А что такое, по-твоему, вера в Бога? Ходить в церковь, соблюдать пост и правильно креститься?
– Нет, – усмехнулся я. – Так далеко я бы не забрел никогда. Но разве брат тебе не говорил? Я, быть может, и верю в Бога. Но не испытываю к нему ни уважения, ни, тем более, любви.
Мария вздохнула.
– Крис был прав. С тобой что-то произошло.
– Со мной столько всего произошло…
– Расскажешь когда-нибудь? – спросила она, а потом поспешно добавила: – Если захочешь, конечно.
– Ладно, договорились, – усмехнулся я. – Как захочу – расскажу обязательно.
Она согласно кивнула и продолжила: