2
“Мы достаточно религиозны, чтобы ненавидеть друг друга, и недостаточно религиозны, чтобы любить друг друга”
Джонатан Свифт
Я понемногу налаживал некое подобие своей жизни. То есть, с точки зрения нормального человека, это и было бы налаженной жизнью. Перечисленные не совсем по доброй воле средства моего неудавшегося (ну, не совсем удавшегося) тюремщика я перекинул еще через несколько счетов, потом часть из них отмыл, часть вложил…
В общем, можно было бы сказать, что я теперь богат. Ну, или, по нынешним меркам, состоятелен. Но я даже и не знал сколько у меня денег. Деньги вкладываются, оборачиваются… Сколько их там в сухом остатке? «Форпс» его знает. Мне более чем хватало. Я никогда себя не чувствовал человеком богатым, которому доступно что-то там такое особенное… Особенное – плохое или хорошее – было мне доступно независимо от количества нулей на счету в банке. Для меня деньги никогда не были фетишем – финансист из меня бы не получился.
Ягуар я продал. Не помню кому и за сколько. Постарался забыть, и забыл.
И все это происходило со мной, все это я делал с ощущением какой-то… Нет, не пустоты, но стойкого ощущения, что мне что-то очень нужно и мне чего-то страшно не хватает. В то время я даже перестал убивать. Не хотелось. Да и нужды не было. Нет, я не растерял своих навыков, я по-прежнему смотрел на мир глазами хищника, который всегда готов задрать того, кого собирается задрать и убежать от того, кто заведомо больше и сильнее. Такие навыки не теряются, если они часть твоей природы.
Только вот… Мне нужно было, помимо этой самой природы, еще что-то. Можно было бы сказать, что жизнь, в каком-то смысле, складывалась неплохо. Как говорил тот же Виктор, всякий кот, если его не утопили в младенчестве, не придушили в детстве, не загрызли в юности и не переехали машиной в любом возрасте, может считать, что жизнь удалась. Со мной так же. Если при моем раскладе я сумел дожить до взрослого возраста, значит, Вселенная все-таки не совсем на меня задницей смотрела.
А с другой стороны… Да, всякий кот у которого есть в наличии миска и диван считается счастливым котом. Была лишь одна проблема – я не кот. Но и не человек. Обычные человеческие радости – то, что люди называют счастьем, или чем-то в этом роде – были для меня недоступны. По многим причинам. И потому, что я чувствовал свою чужеродность с самых первых своих дней и от первых своих мыслей. И потому что стать обычным человеком означало отказаться от моего образа мыслей, моих способностей и всего, что было моей сутью – отказаться от самого себя. Да и не сумел бы я убедить себя в том, что обычная жизнь приносит мне хоть какое-то удовольствие. Так уж я устроен – вижу то, чего не замечают другие и не способен почувствовать то, что чувствуют все.
Как говорил тот профессор из книжки, который всем вставлял чужие яйца (а потом, по дурости, решился пойти дальше и вставил собаке человеческие мозги), «Двум богам служить нельзя»38. А я не собирался служить ни одному. Но что же тогда так чесалось у меня где-то в том месте сознания, где, должно быть, у всего живого установлена душа?
Прошло немного времени прежде чем эта самая чесотка, этот непонятный зуд не привел меня опять в ту самую церковь. На этот раз был день, прохожих на улице было не то чтобы много, но они были. Никто никого не грабил, не убивал, не насиловал и даже не лупил по морде – проститутки и наркодилеры с прочими мелкими хищниками джунглей еще отсыпались после суровых ночных будней.
Я вошел в церковь и осмотрелся по сторонам. Странно, но я чувствовал нечто… Покопавшись в себе, я определил это ощущение, как некое неудобство. Или даже – еще лучше – смущение. Для меня – совершенно дикое чувство. Я вдруг подумал, что этот священник, отец Кристиан, увидав меня, решит, что смог в чем-то там убедить. Хотя, он ведь меня ни в чем и не убеждал. Или, тем паче, решит, что я вот сознательно приперся таки к Богу и теперь меня можно… Что? Обратить? Ну-ну, пусть попробует.
Он заметил меня не сразу – беседовал с какой-то престарелой матроной в немыслимой шляпке с вуалью. Нет, ну кто в наше время носит вуаль? Матрона что-то плела ему, а он выслушивал с таким выражением лица… Искреннее участие, понимание, и главное – явная готовность стоять тут хоть три часа и продолжать ее выслушивать. Что бы она ни плела. Лицемерие? Или что-то другое? Что-то глубже и… честнее? Если и так, я этого не понимал.
Потом он меня все-таки увидел. Кивнул, приветливо улыбнулся, но не покинул свою собеседницу. Она продолжала изливать ему душу, а он продолжал ее слушать. Теперь, правда, время от времени бросая в мою сторону заинтересованные взгляды.
А-а, злорадно подумал я. Я-то тебе интереснее этой старой кошелки. Но бросить ее ты не вправе. Долг зовет. Это твоя обязанность – выслушивать всех подряд, кто считает будто у него проблемы. Тут я вспомнил про то в каком состоянии нахожусь сам и велел своему внутреннему голосу заткнуться. Тоже мне – пижон-всезнайка.
Матрона, кажется, наконец выговорилась, взяла руку священника, зажала между своих ладоней и искренне его поблагодарила. Разве что не прослезилась. Он ласково ей улыбнулся. Я чуть не блеванул. Она направилась к выходу, священник ко мне.
– Здравствуйте, – сказал он, приближаясь и протягивая руку.
– День добрый, – сказал я, пожимая его ладонь. Ладонь была крепкая, сильная. Забавно.
– Рад видеть вас снова, – он улыбнулся.
– Ну… Я рад, что хоть кто-то рад меня видеть, – сказал я. – Только я все равно не буду называть вас отцом? А тем паче – святым отцом. Ну какой вы отец, право слово.
Он рассмеялся. Искренне, радостно и совсем не зло. Не знаю, сам я этого не вижу, а со стороны никто никогда мне не говорил, но по-моему я так смеяться не умею.
– Итак, вы пришли, – проговорил он.
– И вас, само собой, интересует зачем, – подсказал я.
– Нет, – быстро ответил он. – То есть, если такая причина существует, я с радостью ее выслушаю. Но… Как мне кажется, если такая причина и есть, вы сами о ней не подозреваете. Или не можете сформулировать. Я прав?
– И да и нет, – честно признался я. – Просто мне захотелось… Не знаю… Прийти куда-то. Больше было некуда. Забавно – я могу поехать куда угодно, но мне там нечего делать. Могу купить что угодно, но мне ничего не нужно.
– Когда человеку ничего не нужно, это очень часто означает, что у него ничего нет, – заметил отец Кристиан.
– Хорошо сказано, – похвалил я.
– Но даже если вы пришли безо всякой определенной цели, это тоже неплохо.
– Неплохо – еще не значит хорошо, – заметил я.
– Но вы же пришли в церковь…
– Ну, все, – картинно вздохнул я. – Сейчас меня будут обращать.
Он снова рассмеялся. А потом предложил:
– Хотите чаю?
Я посмотрел на него с недоверием и спросил:
– Вы так всех прихожан чаем поите?
– Нет, конечно. Только тех, кому это нужно. А разве вы прихожанин?
– Но я же пришел. Впрочем, я уж точно не прихожанин.
– Ну, тогда все в порядке. Так как насчет чаю?
– Лучше кофе, – усмехнулся я.
Мы прошли в небольшую комнатку в глубине церкви. Он сварил кофе по старинке – в турке. Меня это не то чтобы удивило, но позабавило. В каждой моей квартире стояла кофе-машина с таким количеством функций в котором, как мне представлялось, не способны были разобраться даже сами производители.
– Сливки, сахар? – спросил он. – Впрочем, рискну предположить, что вы пьете черный.
– Не такой уж большой риск, – усмехнулся я, принимая чашку.
Нет, ну кто в наше время пьет кофе со сливками? Все как сумасшедшие берегут свое здоровье – никакого табака, алкоголь умеренно, продукты – только полезные для здоровья. Все с одержимостью религиозных фанатиков отслеживают уровень холестерина, тоннами пожирают полиненасыщенные жиры и прочую непроизносимую дрянь, с калькуляторами в руках подсчитывают калории… Интересно, зачем они это делают? То есть, понятно, что берегут здоровье, но зачем они его берегут? Точнее – для чего? Что такого хотят они совершить и сделать для чего им бы понадобилось поддерживать именно этот уровень холестерина и прочей биохимии? Впрочем, хищнику ли не знать – зачем. Просто боятся сдохнуть. Все боятся. Даже, наверное, этот священник. Даже я.
– Вы сказали, что я должен вас обратить, – проговорил отец Кристиан, наполняя свою чашку. – Почему?
– А разве это не ваша работа? – удивился я, осторожно осматривая чашку.
Ну что тут поделаешь, привычка. В последний раз, хлебнув минералки, я приземлился в стеклянной клетке.
– Моя работа, – с интересом наблюдая за моими взаимоотношениями с кофе повторил он. – Вы так это определяете?
– Что – это?
– Мою миссию.
Я пожал плечами и отхлебнул. Черт, кофе был хорош. Много лучше чем в большинстве кофе машин. Какой-то… Настоящий, что ли.
– Вашу – это чью? – осведомился я.
– Мою, церкви…
– Я не уверен, что вам понравится мое определение этой… Миссии? Нет, скорее функции.
– Ничего, я потерплю, – пообещал он. – Я же должен понимать с чем имею дело. Ну, чтобы вас… м-м… обратить.
– Ну, хорошо, – согласился я. – Я определяю функцию религии как торговлю образом Бога и осуществление власти от его имени. А священники – что-то вроде продавцов на местах. Ритейл, если угодно.
Он подумал, потом усмехнулся, а потом вдруг сказал:
– Да, для людей определенного склада это именно так и должно выглядеть, наверное.
Я аж обалдел.
– Вы что, с этим согласны?
– Нет, конечно. Но я готов принять это как вашу точку зрения. То, что вы сказали про церковь во время нашей первой встречи, помните?
Я кивнул.
– Хотя, я так полагаю, это точка зрения для людей, в каком-то смысле… Не ограниченных, нет, но… Людей, которые никогда не страдали, так, что ли. Людей, которым никогда не было достаточно тяжело. Или людей, полагающих себя достаточно сильными, чтобы справиться со всем на свете.
– Со всем на свете справиться невозможно, – сказал я.
– Рад, что вы это понимаете.
– Но никакая церковь тут и не поможет. Церковь не помогает справляться – она может только помочь признать, смириться, отступить… В сущности – переложить ответственность.
– Ответственность переложить невозможно, – сказал он.
– Тогда зачем вы убеждаете людей в том, что возможно? – усмехнулся я.
– Разве? – удивился он.
– Конечно. Церковь, по-моему, только этим и занимается. Не принимать самостоятельных решений. Ведь есть инструкция – Писание есть книга в которой написано как жить, что думать, что чувствовать…
– Да, и в которой описана ответственность…
– Которой никто не видел. Геенна огненная, Эдем… Ведите себя хорошо, детишки, и после смерти попадете куда-то там. Кто-нибудь издал путеводитель по раю или аду? Кто-нибудь там был и вернулся, чтобы рассказать?
– Это называется вера.
– Это называется самообман.
Он задумался. Странно – не озарил комнатушку всепонимающей улыбкой, не принялся что-то там мне доказывать. Он просто задумался, а потом сказал:
– Да, я понимаю ход ваших мыслей. И то, почему вы так упорно отталкиваетесь от Бога… Вы…
– Я не отталкиваюсь. А вообще, трудно сказать. Может, потому что моей психике не нужны никакие подпорки? А может, потому что мое отношение к Богу – это что-то вроде отношения к отцу, который обрюхатил матушку да и скрылся за горизонтом. И алиментов не платит. Верю ли я в его существование? Безусловно верю – я же здесь. В смысле на Земле, в этом мире. Но испытываю ли я к нему какие-то чувства? Да нет, конечно. Так что все очень просто. Мы с Богам – чужие друг другу люди.
Он посмотрел на меня с нескрываемым интересом.
– Интересная точка зрения.
– Но не новая. Один нефилим39 говорил нечто подобное.
– Да, я смотрел этот фильм, – усмехнулся отец Кристиан. – Но есть одно противоречие. Я имею в виду не в фильме, а в ваших словах и действиях.
– Какое? Или вы намекаете на то, что я здесь?
– Намекаю? Нет, что вы. Я говорю об этом совершенно открыто. Итак, несмотря на вашу жизненную позицию, вы здесь. Почему?
Я пожал плечами. В самом деле, почему? Потому что все остальные места я уже попробовал? Это вряд ли. Потому что я попробовал такие места, которые ему и не приснятся? Тоже сомнительно. Потому что я убиваю людей по собственной прихоти, меня воспитал серийный убийца и по жизни преследует призрак в виде его неумелой копии? И что я должен был ему сказать? Даже священник самых широких взглядов, услыхав от прихожанина о том, что его посещают демоны, отправит его скорее в психушку, чем на молитву или исповедь.
И я сказал:
– Как вы думаете, а у Бога есть чувство юмора?
Он усмехнулся.
– Есть такое изречение «У Бога тоже есть чувство юмора, просто не все понимают его шутки».
– Хорошо сказано. Мне нравятся умные фразы, которые ничего не значат.
– А к чему вы это спросили? – поинтересовался он.
– У меня есть очень сильное подозрение, что Он развлекается за наш счет, придумывая для некоторых совершенно несуразные ситуации и наблюдая что из всего этого выйдет.
Он крепко задумался, а потом вдруг сказал:
– Не исключено.
– Погодите… Вы что, согласны? – Честно сказать, я растерялся.
– А почему я не должен быть согласен? – удивился он. – Сами посудите, судя по вашим словам, разница в нашем с вами отношении к Богу состоит лишь в том, что я Его уважаю, а вы – нет. Но мы оба согласны признать Его…
– Величие? – подсказал я.
– Если угодно, – кивнул он.
Настала моя очередь задуматься.
– Нет, – сказал я, наконец. – Я не могу признать величие. Не потому что я сомневаюсь в его существовании – в смысле величия – просто мне плевать. Бог для меня совершено абстрактная величина.
– А почему вы решили, что для меня нет?
– Ну… Если вы хотите меня запутать…
– Но сами посудите. Бог непостижим и пути Его неисповедимы. Чем же еще Он может быть, если не абстрактной величиной?
– Но тем не менее, вы в Него верите.
– А разве можно не верить в абстрактную величину? – усмехнулся он.
– А разве можно ее любить?
– Кого любить? – не понял он. – Абстрактную величину?
– Бога. Творца, Иисуса, Аллаха, Будду.
– А ее… то есть, Его любить и не нужно.
– Не понял, – растерялся я.
– Ну смотрите. Сказано – Бог есть любовь. Но не сказано, что любить непременно нужно Его. Ибо, если Он есть все сущее, то любовь может быть к женщине, к своему ребенку, к друзьям, к любимому делу, наконец. И эта любовь и угодна Богу. А самому Ему достаточно только благодарности.
– Как мило, – усмехнулся я.
– А почему нет? Когда в вашей жизни происходило что-то хорошее – разве вам не хотелось за это поблагодарить?
Что-то хорошее. Эх, святой отец, а ты забавный. Что-то хорошее. Встреча с Виктором. То, чему он меня обучил. Интересно, Бог бы порадовался, если б я ему поспасибкал за то, что серийный убийца превратил меня в сверхопасного хищника? Встреча с Дарой, с моей несчастной красавицей… Спасибо тебе, Господи. Только – вот незадача – мне пришлось свернуть ей шею. Так за что я должен Его благодарить и будет ли Он рад, если я его за это поблагодарю?
– О чем задумались? – спросил отец Кристиан.
– Честно пытаюсь припомнить что такого в моей жизни было хорошего. То есть такого, чтобы, если я затею благодарить за это Бога – чтобы Он не грохнулся в обморок.
– И не можете припомнить?
– Честно – нет.
– Или просто вы так настроили свое восприятие, что не способны или не хотите это замечать и принимать как хорошее?
Я рассмеялся.
– Эх, вы, священник. А так все хорошо начиналось.
– Что? – настала его очередь растеряться.
– Вы понятия не имеете о чем говорите. Поверьте, мне и в самом деле не за что благодарить Его. И поверьте, даже если я что-то такое… скорее выдумаю, чем припомню, Он вряд ли будет рад моей благодарности. У меня все есть и ничего нет. Потому что и не может быть. Ибо, если есть на свете Бог, то это Он создал меня таким. А если Его нет – то о чем тогда мы вообще говорим?
Отец Кристиан выслушал меня не перебивая. Потом долго молчал. А потом выдал:
– И все же вы пришли в церковь. А потом вернулись. Зачем?
– Просто такой период в жизни… Или настроение.
Он усмехнулся.
– По-моему, вы и сами в это не верите.
– Да. Не верю. А что остается?
– Может быть, остается попробовать понять самого себя? И поверить…
– В Бога?
– В Него вы и так верите, – отмахнулся отец Кристиан. – Поверить в то, что в вас и для вас есть нечто – именно то, чего вам так не хватает.
– Поверить в то, что где-то есть что-то… Хороший выход. Главное – удобный. Беда только в том, что это и не выход вовсе. Это нарисованная на стене дверь. Нарисованная для кого-то – чтобы биться головой, для кого-то – чтобы верить, что рано или поздно она превратиться в настоящую, для кого-то – в то, что пусть не за дверью, но за стеной-то точно есть дивный новый мир, которого, правда, никто и никогда не видел. И можно сколько угодно сидеть перед этой дверью и молиться – она все равно не откроется. Верите вы в это или нет – не имеет никакого значения. Роланд из Гилеада всю жизнь шел к Темной башне. И пришел таки в итоге. А когда пришел, оказалось… Оказалось, что на вершине Башни творится какой-то бред. Стивен Кинг, выступивший как творец своего мира попросту не справился с собственным сюжетом. Знаете, бывают такие творческие люди – художники, писатели, музыканты, не лишенные таланта и иногда даже ума, – которые затевают что-то, а потом… просто лажают. Не справляются с задуманным. Вот и Бог иногда такой же, как мне кажется. А такие как я – один из очевидных выкидышей Его таланта.
– Ваше мировоззрение жестоко, в первую очередь, по отношению к вам самому, – заметил отец Кристиан, выслушав мою тираду. – Вы как будто сами себя за что-то ненавидите.
Я пожал плечами и поднялся.
– Пойду я, пожалуй.
– Да, конечно, – сказал он и тоже встал. – Дела, дела…
– Да нет, – усмехнулся я. – Никаких дел. Просто у меня правило – не более одной попытки обращения в неделю. И не более чем по сорок минут каждая. Иначе утомляет и теряется новизна.
Он рассмеялся и протянул мне руку. Я пожал.
– Приходите еще, – сказал он. – Я вас буду ждать.
– Зачем? Не оставляете надежды воткнуть меня на пути истинный?
Я сам не верил в свои слова и он это явно понимал.
– Нет, конечно, – сказал он. – Просто вы интересный собеседник.
– Да? Впрочем, вы тоже.
И я ушел, размышляя попутно, как это они так вот обучены себя подавать и вообще вести. Удивительно – я никогда не ждал ни от кого ни помощи ни поддержки. И я никогда ничего такого не принимал, ни в чем не нуждался. Сама мысль о том, чтобы кто-то со времен Виктора стал мне просто так вот помогать казалась абсурдной. Очень уж своеобразна была сфера моего… мн-н функционирования. И очень уж саблезубый был я сам. А саблезубые не принимают помощи, да и помогать им никто не рвется. Как та птичка, которая ковыряется в пасти у крокодила тоже совсем не из бескорыстных побуждений. Никто ничего не делает для них просто так и наоборот. Однако ж, мне вдруг подумалось, что вот если бы мне понадобилось что-то в этом роде – помощь, поддержка, участие, – сколь бы дико это ни звучало, я бы принял все это именно от странного священника с удивительной способностью быть умным, но не быть ни сволочью, ни мямлей.
Впрочем, первым помог ему все-таки я. И, разумеется, в своей манере.
3
« – Люди должны жить в любви, гармонии и справедливости, – провозгласил жрец с хитрой мордой.
– Да ну? – улыбнулся кочевник. – Ну, вы не отвлекайтесь, господа, продолжайте в том же духе. А я пойду – мне надо топор наточить, доспехи поправить, то-се… Хотя, доспехи, кажется, не понадобятся. Да, кстати, со мной тут ребята. Я передам им ваши слова. Думаю, они тоже с удовольствием приедут вас послушать. В общем, считайте, что мы вас услышали и ждите нас с братвой в гости.
– Но как зовут тебя, странник?
– Аттила».
Нашествие гуннов. Недостоверные хроники.
В мой классификации существует три вида личных взаимоотношений. Первый – это когда кто-то стремится влезть тебе в душу немытыми ногами и оттрахать мозг, преследуя при этом некие свои цели. Это умные люди. Второй – это когда кто-то делает примерно то же самое не преследуя при этом никаких целей – просто потому что «по-другому не может». Это идиоты. И третий – это идиоты считающие себя умниками. Когда кто-то напористо лезет к тебе в душу и трахает мозги стремясь к некой высшей цели. То есть, это он думает, что стремится и за всех на свете твердокаменно решил, что эта цель – высшая. Помочь, поддержать… не-а, на такое он не способен. Главное – дать совет о котором его никто не просит.
И вот я познакомился с человеком нового типа. Типа, существование которого представлялось мне загадкой. Человека, который не стремился трахнуть мне мозг. Даже не стремился его нежно и по согласию отыметь. Хотя, казалось бы, это была его работа. Что еще делает религия, как не имеет нас в наш разум?
Есть загадки, которые хочется разгадать. Есть люди, которым хочется разгадать любую загадку. По своему, несчастные люди. Потому что разгаданная тайна уже не интересна. Знание убивает магию. Эта очевидная формула продвинула человеческую цивилизацию вперед и сделала каждого отдельного человека чуть-чуть несчастнее, я думаю.
Один доктор вон обожал головоломки в виде болезней. И решал эти головоломки. Нерешенная головоломка причиняла ему беспокойство вроде зубной боли, он становился нервным и раздражительным. Решив головоломку, он делался довольным, повышая свою самооценку… И продолжал оставаться несчастным40. Человек, который стремится все просчитать, не может быть счастливым.
Я не собирался просчитывать отца Кристиана. Впервые после смерти Криса (вот ведь тоже совпадение – я имею в виду имена) появился кто-то, кто мог бы стать для меня чем-то вроде друга. Ну, в определенном смысле. Игрушка, забава, или что-то большее? Развлечение, или иная форма существования для такого как я?
Поэтому я вернулся туда еще раз. Не чтобы что-то там понять – просто мне нравилось общество этого священника. И не нужно было ни в чем разбираться.
Святой отец мыл стену. То есть, буквально. В руке его была зажата жесткая щетка на длинном черенке, на земле у стены притулилось ведро с грязной водой. Потеки ползли от некоего безвкусного граффити вниз, делая его более уродливым, похожим на творение полудурка, которому не дает покоя слава то ли Пикассо, то ли еще кого.
– Это местная банда, – объяснил святой отец. – Почему-то они считают храм своей территорией.
– Ну, в чем-то они правы, – усмехнулся я.
Он посмотрел на меня с недоверием и легким укором.
– Но это же храм Божий.
– Ну и что? – усмехнулся я. – Они же не мочатся на стену, не метят территорию. То есть метят, но на свой лад. А что до качества изображения… Я бы просто научил их рисовать и привил вкус.
– Но…
– Нет, Бог, конечно, главнее – зато банда ближе. Это вечный принцип – все решают люди на местах. Если есть – чиновники, если нет – бандиты. Русские говорят «Жалует царь, да не жалует псарь». А Бог… Просто наблюдает со стороны. Как мы будем выпутываться. Иногда мне кажется, что это основная функция, предусмотренная для нас Богом – чтобы мы выпутывались. Ему интересно. А может, он даже ловит с этого кайф.
Отец Кристиан усмехнулся и вернулся к очистке стены. И тут я сделал нечто, что удивило меня самого – я скинул куртку, повесил ее на ближайшее чахлое деревце и принялся ему помогать. Он посмотрел на меня с интересом.
Спустя какое-то время мне это надоело. И тут меня посетила гениальная мысль.
– Слушайте, отче… ну, или как там это говорится. А давайте кого-нибудь наймем – пусть он корячится.
– Кого же вы собираетесь нанять? – осведомился он, демонстративно посмотрев по сторонам. – Думаете, кто-нибудь станет работать за нас?
– Ну, не знаю. Есть же какие-то службы…
– Вряд ли они поедут в этот район, – усмехнулся Кристиан.
– Да? И угораздило вас открыть приход в таком месте.
– Церковь идет к страждущим, где бы они ни находились…
– Да, да, и при этом сама страждет больше всех. Несет слово Божие и от этого груза поясница у нее уже прогнулась. Я и говорю – пусть другие корячатся.
– А почему, как вы изволили выразиться, корячиться должны другие? – поинтересовался он.
– Ну, я мог бы придумать много причин. Но давайте остановимся на самой очевидной. Ибо в несказанной милости своей Господь сотворил наличные. Эй, парни, – обратился я к проходящим мимо мальчишкам. Лет им было по пятнадцать-семнадцать, и были они явно местные.
– Чего? – осведомился один из них. Остальные посмотрели равнодушно и даже не снизили скорости.
– Даю сотню, чтобы вы отчистили стену.
Они засмеялись.
– Сотню каждому, – пообещал я.
Остановились. Посмотрели с недоверием.
Их было пятеро. Я демонстративно извлек из кармана пачку денег, скрепленную золотым зажимом и выхватил пять сотен.
– Послушайте, – встревожился отец Кристиан, – я не думаю…
– Не, ты видал, – обратился один мальчика к другому. – Видал сколько бабла?
Они приблизились. Я прекрасно понимал что у них на уме. Кто ж поймет лучше меня? Более того, на каком-то уровне я искал склоки. Мальчишки, хоть и были мальчишками, ростом вымахали повыше и меня и отца Кристиана. И, кажется, полагали это серьезным аргументом.
– Эй, дядя, – обратился ко мне самый здоровый из них. – А если мы заберем у тебя все бабло? Что тогда?
Я усмехнулся. Ну никаких сюрпризов. Отец Кристиан был в сто раз для меня непредсказуемее, чем эти прыщавые идиоты. Кстати, насчет святого отца. Кажется, он был напуган.
– Послушайте… – начал было он.
– Не мешайте, – мягко попросил я его.
– Чему не мешать? – растерялся отец Кристиан.
– Меня только что впервые в жизни назвали дядей, – объяснил я. – Это знаменательно. И требует, как минимум, ответа. Он же задал вопрос, так?
Я повернулся к пацану и сказал:
– Что тогда? То есть, ты хотел сказать, если вы попытаетесь забрать бабло?
Они заржали. Как по команде. Агрессивно и ненатурально.
– Что же тогда? – я сделал вид, что задумался. – Придумал! Тогда я вырву тебе щитовидный хрящ и затолкаю в глотку кому-нибудь из твоих друзей-недотыкомок.
– Чего? – здоровенный парень перестал смеяться и двинулся на меня.
– Послушайте, молодые люди… – снова попытался встрять отец Кристиан.
– Отче, я могу вас попросить? – перебил его я.
– О чем?
– Сделайте пожалуйста пару шагов назад.
Он послушно отступил и поинтересовался:
– А зачем?
– Чтобы не пораниться, – объяснил я и ткнул приблизившегося мальчишку в указанное место.
Мальчишка громко крякнул и схватился за горло.
– Щитовидный хрящ, – объяснил я ему. – Располагается на передней части шеи. В простонародье – кадык. Защищает щитовидную железу – эндокринную железу, хранящую йод и вырабатывающую йодосодержащие гормоны. Очень полезный орган.
– Эй, мужик, ты чего? – завелся кто-то из толпы.
Я усадил здоровяку короткий жесткий удар в печень, и он повалился на колени.
– Объясняю вам строение ваших таких непрочных тел, – я повернулся в их сторону. То есть, я вообще не упускал их из вида, но сейчас повернулся полностью. – Да, кстати, если кто не знает, ваши яйца – тоже железы. И их тоже можно вырвать. Обидно. С учетом того, что вы еще и попользоваться ими толком не успели.
Я так думаю, я и дальше продолжал бы их провоцировать и издеваться. Пока они не очутились бы в такой психологической позиции, когда отступить будет уже невозможно. А потом… Может, и не убил бы их всех, но покалечил бы точно.
Но тут…
– Прошу вас, не надо, – проговорил отец Кристиан, дотрагиваясь до моего локтя.
Я посмотрел на него, и мне расхотелось агрессивничать. Черт, в его присутствии это даже казалось несколько… неуместным, что ли. Но я зверь не злой, для меня кровь не является самоцелью. Я не маньяк. Не надо так не надо. Я не настаиваю.
Он прошел мимо меня и склонился над поверженным мальчишкой. Помог ему подняться. У меня возникла было нехорошая мысль, что сейчас он поведет пацана в церковь, но он всего лишь помог ему приблизиться к компании. Там его подхватили другие руки.
– Придурок, – буркнул кто-то из компании в мою сторону.
– Нет, ну я про яйца невнятно объяснил, что ли?
– Прошу вас… – взмолился отец Кристиан.
– Хана вам обоим, – осмелел голос из компании. – Вы хоть знаете чей это знак?
– Неужели самого… – я в притворном испуге зажал себе рот ладонью и сделал попытку перекреститься.
– Это знак Ферзей, – заорал мальчишка. – Если они узнают, что вы его стерли – грохнут обоих.
Засим компания удалилась куда-то за угол.
Я проводил их задумчивым взглядом, а потом вздохнул:
– Меня расстраивает современная молодежь. Ну ни черта не умеют. Ни драться, ни пугать, ни грабить.
– Зачем вы это сделали? – спросил отец Кристиан.
– Они хотели отобрать мои деньги, – я принял позу человека, оскорбленного в лучших чувствах.
– Вы их спровоцировали.
– Что ж теперь, честному человеку пачкой денег помахать нельзя? – еще больше обиделся я.
– Ну перестаньте.
– Ладно, ладно, не буду, – вздохнул я.
Отец Кристиан задумчиво посмотрел на меня.
– Что? – спросил я.
– Вы хотели это сделать, так ведь? – сказал он.
– Что именно?
– Хотели его избить. Хотели избить их всех… И, я так думаю, вы бы смогли это сделать.
Я не стал просвещать святого отца на тему что я мог бы с ними сделать. Я уже несколько месяцев никого не убивал. Это могло войти в привычку. Для хищника это означало бы голодную смерть. А для меня? Мне вдруг стало интересно.
– Ладно, – сказал я. – Стена сама не отчистится. А раз нанять никого не получилось…
Я демонстративно направился к заляпанной стене. Он все еще стоял на месте.
– Ну, служитель культа. Это, между прочим, ваша стена.
– И вы совершенно спокойны, – сказал он, задумчиво глядя на меня.
– На самом деле, в глубине души я страшно переживаю… Из-за того, что нам с вами теперь все это драить.
– Нет, не переживаете, – возразил он. – Ни нервов, ни адреналина, ничего. Готов спорить, у вас даже пульс не повысился.
– А должен был? – осведомился я, берясь за щетку.
– Где вы научились так драться?
– Как – так?
– Профессионально. Это не спорт. Армия?
– Что? А, нет, конечно. В армии такому не учат. Ну, я так думаю. Сам не служил. Я не способен к службе. Не годен по здоровью.
– Все шутите? – укоризненно проговорил он.
– Напротив. Я совершенно серьезен.
– Вы здоровы как бык.
– По психическому здоровью. На первом же построении я бы, наверное, придушил офицера. Ненавижу, когда мной командуют.
Наконец-то он соизволил подойти и тоже взяться за работу. Но закрывать тему явно не собирался.
– Некоторые считают службу в армии величайшей доблестью, – заметил он.
– Ну да, – согласился я. – Только не я. Это все пропаганда. Вроде ваших баек про добро и справедливость. Я вообще не понимаю что такое доблесть.
Он усмехнулся и продолжил драть стену. А потом вдруг остановился и уставился на меня как на марсианина.
– Ну, что опять? – устало спросил я.
– Вы действительно не понимаете, – словно его разбило откровение, проговорил он.