32
«У меня был друг – он меня предал. Была любимая женщина – она отказалась от меня. Я улетаю налегке».
Григорий Горин «Тот самый Мюнхгаузен»
Я ушел утром. Не попрощался, не предупредил. Уместно было бы вспомнить про каких-нибудь там англичан, которые обычно, согласно официальной версии, только так и сваливают. Но я фактически сбежал, и прекрасно осознавал, что бегу. Почему? Во-первых, потому что так было проще. А как говорил Виктор, если нет смысла усложнять – не усложняй. Большинство усложнений – агенты лени и самообмана. Во-вторых… Может, это паранойя, может самомнение – не знаю, если честно, бывает ли паранойя основанная на самомнении. Но в какой-то момент мне почудилось, что Грэг начинает относиться ко мне, в каком-то смысле, как Дара. То есть, я понимаю как это звучит и пусть те у кого мозг заточен в этом направлении идут в то самое направление. Разумеется, Грэг не собирался по второму кругу лишать меня невинности, но с другой стороны. Упаси бог. Поганая мыслишка. Но он… Может, и глупо прозвучит – он начинал, в каком-то смысле в меня… влюбляться, что ли? Опять-таки, понятно какие ассоциации возникнут в башке избыточно озабоченного недотыкомки, но мне плевать. Если бы я был нормальным пацаном, если бы Виктор был обычным человеком – наверняка мы бы тоже любили друг друга. Как ученик любит Учителя и наоборот. Кас Д Амато любил непутевого мальчишку с тогда еще никому не известным именем Майкл Джерард Тайсон. Это та самая любовь, наверное, про которую говорят, что она есть Бог. И наоборот. Странно, наверное, принимая во внимание мою личность и судьбу рассуждать в мою сторону таким образом. Только вот… Как бы мне (обычному пацану) ни хотелось обратного, Дара меня действительно любила, только не как мужчину. Тот единственный раз нашего с ней секса был совершенно неконтролируемым порывом. Это была и естественная реакция и невозможность отказаться от чего-то. Но как мужчину она меня не воспринимала. Сперва – как очаровательного, красивого и необычного мальчишку. Потом – как очаровательного и красивого монстра.
Не в первый раз я замечал подобную реакцию людей на… Нет, не только на мою внешность. На что-то внутри меня. На некое… биополе, что ли? Не знаю на что именно. Но раньше, как правило, после более близкого общения, люди начинали от меня шарахаться. Пугались. Очевидно, подсознательно чувствовали опасность того, что им могут резануть по сухожилиям и воткнуть что-нибудь этакое в артерию. Я же монстр. Виктор выбрал меня по каким-то своим причинам, но Виктор бы непостижим в принципе. Какие там у него были резоны, получал ли он удовольствие от нашего общения, чувствовал ли что-нибудь в мою сторону – загадка. Но многие другие…
Примерно так за меня зацепился Капитан. Не так уж прямо плотно, но я его явно интересовал и он мне явно сочувствовал. Тогда я этого не понимал, совершенно сознательно относя себя к той категории существ, которые сочувствия вызывать в принципе не могут в каком бы положении ни находились. Ну, как не вызывает сочувствия раздавленный паук, раненный крокодил или змея. Не потому что они гады, не потому что опасные, а потому что чуждые. Не вызовет же у нас сочувствия раненный демон или инопланетянин. В большинстве случаев мы даже не поймем – раненный он, или просто в такой вот позе пытается сказать «Здрассте».
Но теперь я понимал – людей может привлекать моя персона. Я могу вызывать отклик на эмоциональном уровне и даже глубже – на уровне чувств. И не просто отклик – положительный отклик. Так было с Дарой, и это начинало проявляться, как мне показалось, в нашем общении с Грэгом. Кажется, еще немного и он принялся бы меня опекать, а то и вовсе усыновил бы. Мне такое совершенно не улыбалось. Единственный кого я потерпел бы в роли подобного опекуна был признан серийным убийцей.
Но я людям нравился. Не всем, не всегда и не всегда достаточно долго и сильно. Но нравился. И мне предстояло разобраться, нравится ли это мне самому или нет. Нужно ли? Впрочем, тут у меня тоже была точка зрения от Виктора. «Нравится-не нравится – терпи, моя красавица». Вопрос был в том можно ли все это использовать, а если можно, то как именно.
Однако же… Я не знаю каким боком, но общение с Грэгом заставило вспухнуть в моей беспокойной башке очень непростой вопрос. Вопрос, который никогда не всплывал в нашем общении с Виктором. Виктор учил меня выживать, учил реально смотреть на вещи, учил цинизму, потому что если цинизм спасает тебе жизнь, а лицемерие требует твоей смерти, любому же идиоту понятно что выбрать. Виктор учил меня выживать, но никогда не говорил для чего я должен выжить. Я понимаю, дурацкий вопрос – ни волку, ни медведю, ни простой кошке такое в голову не придет – для чего выживать. Но если вот пришло в голову?
Спустя годы я начал отчетливо (или просто мне так кажется) понимать, что Виктор никогда не говорил со мной об этом потому что не хотел влиять на мой выбор. Не хотел направлять меня в ту или иную сторону. Он считал, что перед каждым человеком – даже перед таким как я – есть сотни возможностей и путей. Но выбрать их он должен сам. Виктор пытался всего лишь подготовить меня к большинству возможных вариантов, объяснить, что такой выбор не просто есть – рано или поздно любой человек вынужден его делать. Даже ничего не делая. Насколько это вообще возможно – подготовить к подобному такого как я. Я не знаю, считал ли он мое обучение законченным. Не знаю возможно ли закончить такое вообще. Как-то раз Виктор сказал мне, что такое обучение заканчивается только на кладбище. То есть, можно было бы сказать традиционно «Век живи – век учись», но это было не в его стиле.
Я решил сбежать от Грэга, исчезнуть, потому что мне необходимо было во всем разобраться. Потому что я чувствовал, что многое еще не закончено, мне многому надо научиться, а Грэг, в отличие от Виктора, неизбежно будет влиять на мои суждения, мой выбор и мою судьбу. Единственный способ этого избежать – исчезнуть. И еще я чувствовал, что еще немного – и Грэг не сможет меня просто так отпустить.
Неприятное ощущение. Потому что Грэг, все-таки, мне нравился и был интересен. Он тоже мог многому научить, но цена для меня была слишком высока – свобода.
И я ушел. Широко размахивая высоко задранной башкой. В никуда.
И первым делом, само собой, я должен был убраться из города. Что я и сделал, сперва сев на один пригородный поезд и добравшись до конечной станции, потом пересев на другой и повторив процесс…
К чему такие сложности? Да никаких сложностей – для покупки билета на пригородный поезд не нужны документы. Я вообще собирался быть очень осторожен с документами, которые сделал мне Грэг и при первой же возможности поменять их вместе с именем и прочим. Как это сделать я пока не представлял, но точно знал, что сделать это надо. Грэг сам проболтался… ну, ладно, ладно, обмолвился, что имел отношение к Спецдепартаменту. Работал он там или нет, имел связи или нет (какие-то уж точно где-то имел), но отследить мои передвижения было в его силах. Он доверился мне, рассказал больше, чем стоило бы. Это, конечно, можно назвать приятным, но все-таки зря. Я общался с ним несколько дней и знал о нем в сто раз больше, чем о Викторе с которым мы вместе провели годы. Из чего я неизбежно делал вывод, что Виктор бы его на завтрак съел.
Кстати, о Викторе. Что же все-таки за призрак ходит за мной по пятам? То есть, я и раньше понимал, что не все с ним так просто (о какой простоте тут вообще может идти речь) и это ни в коей мере не однозначное проявление моего безумия и не галлюцинация. Вернее – не просто галлюцинация. Но Грэг ведь тоже его видел. А раз видел, то почему отнесся к его появлению так спокойно? Или не отнесся? И почему до сих пор призрака не видел никто другой? Но ведь это же не может быть Виктор! Откуда-то я точно это знал. Я был уверен, что Виктор мертв? Понятия не имею.
Но среди моих многочисленных уродливых талантов есть умение переворачивать страницу. Закрывать прочитанную книгу. Тосковал ли я по Виктору? Думаю, тосковал. Хотел ли я, чтобы он вернулся в мою жизнь? Думаю, хотел. Но ведь именно Виктор приучил меня к тому, что наши желания сами по себе мало чего стоят. Значение имеет только наша способность их реализовать. А раз так… Виктор в тот самый момент стал для меня прошлым. Воспоминанием. И именно согласно его учению, которое я для краткости для себя теперь называл Искусством, я смирился с этой потерей и пошел дальше. Можно было, конечно, похныкать еще какое-то время, но это ничего бы не изменило.
И вот я почти сутки болтался в поездах и размышлял обо всем об этом. Я пытался понять суть призрака, но от этого у меня закипали мозги. Призрак говорил словами Виктора, что надо просто принять его существование и успокоиться. Нет смысла докапываться до сути. То ли подразумевалось, что я этой сути не смогу понять, то ли что ее вообще нет – непонятно. Я пытался определить какое отношение имеет призрак к реальному Виктору – я все-таки понимал, что они не одно и то же, – и обусловлен ли этот образ непосредственно моей личностью и моим отношением к Виктору. Мозги закипали еще больше. Воистину, безделье и размышления утомляют больше действия.
В итоге я оказался в другом городе. Чего и добивался. И снял номер в мотеле. И мне этот номер дали. И не было никаких косых взглядов, никаких расспросов. Человеку за стойкой – средних лет, пузатому, с изрядной плешью и стойким запахом немытого тела – было на все глубоко наплевать. Кроме наличных. Так что я начертил в регистрационной книге какое-то вымышленное имя, тут же приказав себе его запомнить и на него отзываться, и пошел в свой номер. Там я полез под душ и долго поливал свое измученное ездой на поездах тело горячей водой. Потом заказал прямо в номер пиццу. Потом…
Потом я пошел обратно в контору и поинтересовался где тут поблизости какой-нибудь туристический или рыболовный магазин. Человек за стойкой – вот нравятся мне такие люди – не отрывая взгляда от экрана маленького портативного телевизора, невнятно объяснил мне дорогу.
И я пошел в этот магазин, и я его нашел, и я в нем закупился. А потом вернулся в отель – набрав по дороге еще еды – и снова поел.
Меня уже давно клонило в сон, но надо было подготовится к ночлегу.
Среди моих трофеев из магазина была парочка ножей – один весьма приличный с очень удобной рукоятью и полированным хищного вида лезвием. Второй – обычный складной мультитул. Собственно, выбирая нож я мало внимания обращал на его внешность. Виктор научил меня разбираться в оружии и всегда говорил, что надо позволить руке выбирать нож. Моя рука выбрала.
Кроме того, я приволок из магазина несколько мотков тонкой плетеной лески. Зачем? Да все просто. Я соорудил пару совсем несложных ловушек, натянув пару рядов этой самой лески перед дверью и окном. На тот случай, если кто-нибудь захочет меня побеспокоить. Как говорил Нат Пинкертон «Если у вас паранойя, это еще не значит, что за вами не следят». Засим я повалился на кровать и забылся сном праведника.
33
«В нашем законодательстве есть пункт, где сказано, что все имеют право на идиотизм.
Кажется, вторая поправка».
Грегори Хауз. Доктор медицины.
Наутро я пошел побродить по городу. На самом деле, разумеется, меня не интересовали красоты и достопримечательности. Я не собирался тут надолго задерживаться. А если бы собирался, то стал бы первым делом искать библиотеку. Я чувствовал, что мне необходимо учиться, необходимо больше знать. Виктор говорил мне «Я постараюсь помочь тебе сформировать скелет, но мясо на него наматывать ты будешь сам». Когда я спросил у него о каком мясе идет речь, он сказал: «Читай, Как можно больше читай. Ничего тебе больше не надо делать – только читай15». Сказал так, чтобы я понял, что это цитата. Потом он мне объяснил, что не книгой единой, конечно, – есть еще много источников информации, и уж точно я должен буду сам делать выводы. «Никогда не иди на поводу у автора. Даже если тебе этого очень хочется. Всегда имей свое мнение. Но если оно совпадает с мнением автора – в этом тоже нет ничего плохого. Главное, чтобы это было твое мнение». Книга дает удивительную возможность подключить свое воображение к чужой мысли. Кино – нет. Театр – нет. Появившиеся позже компьютерные игры – точно нет. Потому что там ты видишь и слышишь, а книга заставляет воображение все делать самостоятельно.
Но в этом городе я задерживаться не собирался, так что время для моего самообразования еще не настало. Ну, в таком виде, по крайней мере. Я собирался кое-что попробовать, и это тоже могло сойти за самообразование, но тут книгами и не пахло. Я искал ломбард. Причем совершенно определенный ломбард – я искал ломбард в котором скупали краденое. Предполагалось, что я смогу его отличить от прочих. И я смог. Достаточно было определить район в котором он находится. Сейчас было утро, но было очевидно, что по вечерам тут маячат на углах проститутки и подозрительные личности отслеживают случайного прохожего пристальным взглядом хищника. Я знаю такие районы. Я ведь жил на улице. Технически, я и сейчас там живу.
Итак, ломбард был найден. Я сделал вокруг него несколько кругов, посмотрел возможные пути отхода на случай мало ли чего и удалился. Сюда приходить имело смысл только вечером. После чего я вернулся в отель, снова поел и завалился спать. Вот со сном у меня все в порядке. Кошмары не мучают, совесть не тычет локтем под ребра в самый неподходящий момент. Как говорил все тот же Лис, когда его спрашивали есть ли у него совесть «Не-а. В третьем классе на красный карандаш променял». Мудрый обмен.
Вечером я проснулся. Подумал было снова перекусить (что-то меня пробрало – расту что ли?), но решил не нагружаться. Мало ли что. Просто принял душ, оделся и вышел на улицу. Человек за конторкой снова не обратил на меня никакого внимания. Как нарисованный.
По моим расчетам, я должен был войти в ломбард за полчаса до закрытия. Самое то. И я вошел. Подозрительные личности на улице обращали на меня мало внимания, да и не так уж много было на улице личностей каких бы то ни было – подозрительных или нет. А те что были… Ну, да, ну чешет себе пацан, ну поздновато для него, может быть. Кому какое дело? Что с пацана взять?
Итак, я вошел в ломбард. Все было как в кино. Звякнул колокольчик, тяжелая дверь натужно закрылась за моей спиной, управляемая, должно быть, какой-то могучей пружиной.
Разумеется, я сразу осмотрелся по сторонам. Освещение тут было слабое и в нем совершенно неуместно выглядела камера наблюдения в углу под потолком. Муляж камеры, разумеется. Такие вещи Виктор меня научил различать. Зато всю противоположную от входа стену занимала могучая совершенно хрестоматийная решетка крашеная в замогильный зеленый цвет. Мне подумалось, что даже краска на танке, наверное, выглядит веселее. А тут… Вообще весь ломбард был какой-то похоронно-зеленый. И стены и пол. И издевательское разделение посреди стены на отвратно зеленый посветлее и такой же потемнее. Декор, елки. И кому он понадобился? Потолок, правда, был все-таки белый, но грязный, почти неразличимый. Короче, в этом помещении у тебя возникало стойкое ощущение, что ты тонешь в болоте.
В решетке имело место окошко вполне приличных размеров в котором торчал здоровенный, толстый, давно не бритый тип. Щеки его нависали, лысина гротескно блестела в свете направленных вниз плафонов, во рту дымилась вонючая сигара. Он восседал в своей крепости и читал газету.
Когда звякнул колокольчик, этот приемщик, или как там его называть, равнодушно посмотрел в мою сторону, слегка удивился, судя по выражению лица – ну, той части выражения, которая смогла пробиться сквозь сигарный дым и жирные щеки, – потом задумался ровно на три секунды и проворчал:
– Брысь.
Я, на всякий случай, огляделся в поисках кошки, которая могла прошмыгнуть вслед за мной через дверь. Кошки не было.
– Добрый вечер, – сказал я, подходя к стойке.
– Вали отсюда, – проворчал толстяк. – Малолеток не обслуживаем.
Я сделал паузу, размышляя, а потом поинтересовался:
– А вам не плевать?
– Чего? – наконец, он оторвался от газеты, чтобы более отчетливо на меня отреагировать.
– Я говорю, вам не плевать, сколько мне лет?
Он задумался. Я не знаю над чем – над тем плевать ему или нет, или над чем-то еще.
– У меня есть кое-какие вещи, – сказал я. – Хотел узнать сколько можно за них получить.
– Какие еще вещи? – фыркнул толстяк. – Использованные памперсы?
Видимо, это ему показалось смешным. Но он не засмеялся – только самодовольно фыркнул и снова уставился в газету.
Я подошел к окошку и выложил на стойку перстень сутенера. Я не знал что за камень в перстне, но камень был изрядный. Я даже не знал настоящее это золото или нет. Я ничего не понимал в камнях и драгоценных металлах. Но я умел смотреть на людей. И я внимательно наблюдал за толстяком. Видел как сверкнули его глаза, каким нервным и стремительным движением он потянулся к перстню. Уж он-то во всем этом разбирался.
С профессиональной жадностью он изучил перстень, потом посмотрел на меня, а потом совершил ошибку. То есть, несколько ошибок. Во-первых, очень уж заметно заставил себя имитировать скуку и незаинтересованность. Во-вторых, когда делаешь вид, что некий предмет тебе не интересен, не стоит его так сжимать пальцами, словно боишься выпустить.
– Ну и где ты это взял? – с натужным фальшивым равнодушием поинтересовался толстяк.
Ну вот, теперь он даже забыл про сигару. Не затягивался.
– Какая разница?
– Разница? Ну, если, скажем, вызвать полицию…
Я счел за благо промолчать. Грозить он не умел – во всяком случае, правильно грозить. Я, на самом деле, часто с таким сталкивался. Люди, которые, в общем-то, наверное, умеют угрожать взрослым и даже пугать их становятся совершенными идиотами в этом вопросе имея дело с подростками. Все угрозы становятся какими-то глупыми, и звучат так, что всем сразу становится понятно, что угрозы эти пустые.
Не дождавшись от меня ответа и, видимо, правильно оценив мое молчание, толстяк сказал:
– Это рандоль. И стекляшка. Дам тебе за них десяток монет. На чипсы и газировку хватит.
– На чипсы и газировку у меня есть, – сказал я и протянул руку.
Но толстяк явно не собирался расставаться с кольцом. Голум хренов.
– Давай честно, пацан, – проговорил он. – Ты стянул его у отца? У мамы?
– Стащил с пальца позавчера умершего дедушки. Кольцо верните.
Толстяк самодовольно усмехнулся.
– Вот пусть дедушка придет – ему и верну. А, да, забыл, Он же умер. Тогда пусть папа. Интересно, что будет, когда он узнает что его сын дедовские сокровища по ломбардам таскает? Выпорет тебя, небось.
– Кольцо верните, – я начинал терять терпение.
– Пошел вон, – фыркнул толстяк. – Отцу верну. Тебя явно давно пора выдрать.
Я смотрел на него и пытался определить свои эмоции. Злость? Бешенство? Ярость? Само собой. Раздражение от его неумелого актерства – он прекрасно понимал, что никакой отец за кольцом не придет. И это тоже. Но еще… Я ощутил как хищник внутри меня зашевелился. Нет, он не рвался на свободу, не стремился взорваться и наломать дров, не бесился в клетке – он, строго говоря, никогда и не был в клетке. Но он просто зашевелился, проснулся и уставился холодным изучающим взглядом сквозь мои глаза на этого поганого толстяка. Хищник был терпелив, но он уже почуял добычу. Я мог бы его остановить, но у меня никогда не было особенного желания это делать. А сдерживать его и вовсе не стоило – он умел ждать и был осторожен. Не требовал немедленной самореализации.
– Давай, молокосос, вали отсюда, – проворчал толстяк. – Я скоро закрываюсь. А завтра отца приведешь. Ну… или можешь не приводить – только сочини историю поскладнее куда колечко пропало.
Я пристально посмотрел на него, потом снова быстрым взглядом осмотрел помещение – чтобы запомнить. А потом сказал тихо, но отчетливо:
– Голум.
И вышел.
Мне предстояло задержаться в этом городе еще на один день.
34
«Золото на нашу планету завезли пришельцы, чтобы нас подразнить»
Усталый золотоискатель
Много позже, когда появились компьютеры, планшеты, сотовая связь, интернет и Реал Доллы, когда переоценка человеческих ценностей зашла в тупик и цивилизованное общество ударилось в гомосексуализм и в защиту прав уродов как во спасение, эпический герой грядущей современности Декстер Морган осчастливил нас откровением, что подготовка к убийству так же занимательна как само убийство. Мне сложно об этом судить. По мне это все равно что сказать, что процесс приготовления пищи так же занимателен как ее поглощение. Может быть, только это совсем другая опция, по-моему. В общем, тут нет ничего удивительного. Это нормально. Просто это… Банально. Суть в том, что нравится тебе это или нет, но если ты пищу не приготовишь, то ты ее и не съешь. Все остальное – лирика.
Я готовился не потому что тащился от этого процесса, а потому что это было необходимо. И я убивал не потому что не мог не убивать, не потому что не убивая я слетел бы с катушек. Отнюдь. Я уже говорил – я не маньяк. Просто у меня другая система ценностей. И человеческая жизнь совсем не является в ней неким Абсолютом. По секрету скажу – она вообще мало для кого является Абсолютом. Но обычному человеку необходимо соблюсти ритуал, придумать оправдание – что-нибудь там про высшие ценности, еще какую ерунду. Мне – нет. Мне надо изучить место, пути отхода и жертву. И с моей точки зрения, охотник, убивающий оленя, волка, медведя ради развлечения уж точно не меньший придурок чем я. Но тут уж как посмотреть. А вообще-то, мне плевать. Соотношение с системой ценностей и вынесение суждений – не мой конек.
Так вот, я изучал. Я изучил окрестности ломбарда, изучил задний двор, изучил дверь служебного входа. Определил для себя, что замок на ней для меня слишком сложный, но никакой навороченной сигнализации нет. В те времена увидеть сигнализацию было намного проще, чем теперь. Как и выключить. Но сигнализации не было. Впрочем, я мог предположить, что тут не принято решать дела подобным способом и как замена сигнализации у хозяина ломбарда, скорее всего, обнаружится ствол под стойкой. Ну и что? Да хоть обвешайся ты стволами. Если опасность приходит откуда не ждешь, стволом воспользоваться будет непросто. Я, во всяком случае, не собирался предоставлять ему такую возможность.
И вот наступил вечер, а за ним ночь. Я прятался в переулке неподалеку и ждал. Ждал, когда улицы достаточно опустеют, чтобы я смог, не привлекая ненужного внимания, пересечь улицу и приблизиться к черному входу.
Ломбард работал как и вчера – иногда туда входили какие-то подозрительные личности. Иногда – не очень подозрительные. На короткое мгновение мне стало интересно вспомнил ли хозяин меня хоть раз? Понятия не имею. Лучше бы не вспоминал. Лучше бы он обо мне и думать забыл.
И вот наконец ломбард закрылся. Опустились стальные жалюзи, погас свет, клацнул замок. Все стихло. Я, как какой-нибудь хренов ниндзя бегом пересек улицу и приблизился к черному ходу. По идее тут должно было быть достаточно света не только от лампочки на дверью, но и он уличного фонаря. Но фонарь я предусмотрительно расколошматил еще днем, а лампочка… Не знаю зачем, но мне почему-то очень важно было увидеть хозяина и чтобы он увидел меня. Для чего? Я еще не знал. Да и призрак – постоянный спутник моего буйства и нехороших поступков – всегда появлялся на границе света и тьмы. Как позже скажет все тот же Декстер Морган «Свет определяет границы тьмы. Значит, сама по себе, без него тьма не существует». Так что лампочку я оставил.
Итак, я приблизился к заднему входу и отошел в тень, чтобы меня не было видно до поры до времени.
Обычно, когда человек попадает на ярко освещенное пространство вокруг которого темным-темно, даже если у него есть возможность увидеть что-то в темноте, ему для этого требуется время. Пусть немного, но я рассчитывал, что мне хватит. Для чего? Для идиотизма, разумеется. То есть, для создания драматического эффекта и соблюдения совершенно никому не нужных условностей.
Когда хозяин вышел, я дал ему возможность сперва запереть дверь и лишь потом проговорил из темноты:
– Перстень вернуть не хочешь?
Он дернулся как ужаленный и рука его метнулась к поясу. Это движение сказало мне многое и о нем и о том, что у него там висит. Может показаться странным, но Виктор научил меня распознавать такие вещи. По этому движению всегда можно определить навыки вооруженного человека и даже – если повезет, конечно – какой ствол у него в наличии и где. Грэг, при первой нашей встрече, протянул руку к поясу справа. Причем не резко, но очень быстро и уверенно. Странно звучит, знаю, но специалисты меня поймут. Это сказало мне что человек он серьезный и в кобуре у него, скорее всего, очень рабочая машина. Хозяин ломбарда дернулся, за что-то там зацепился, и рука его потянулась к пояснице. Насколько мне было известно, кобуру на пояснице мало кто носит, а без кобуры оружие таскают только идиоты. Да и амплитуда его движения говорила, что он готовится выволочь на свет лампочки некоего стального монстра.
Впрочем, увидев меня, хозяин заметно расслабился и не стал ничего вытаскивать из за пояса.
– А-а, это ты, пацан, – проворчал он. – Ну, чего приперся? Отца привел?
– Я пришел за кольцом, – спокойно сказал я, делая маленький плавный шаг в его сторону.
– Я же тебе сказал, – устало проговорил хозяин. – Отцу отдам.
– А если у меня нет отца? – Повторил я все тот же вопрос. И еще один шаг.
Он крепко задумался, что позволило мне сделать еще несколько незаметных шагов. Мастер Синанджу, светлая память его одиозной фигуре, учил почтенную публику, что расстояние между тобой и жертвой нужно сокращать либо очень быстро и неотвратимо, либо незаметно и постепенно – так, чтобы жертва ничего не заметила, пока не будет поздно. Виктор объяснял это по-другому, но суть оставалась примерно той же.
– Нет отца, – хмыкнул толстяк. – Сирота, стало быть?
– Ага, – согласился я и напомнил: – Кольцо.
– Ну, тогда даже и не знаю, – толстяк сделал вид, что задумался. Потом его как будто осенило: – Тогда маму приводи.
Для чего я затеял этот идиотский разговор? Неужели я не понимал, что кольцо он мне точно не вернет. Если я скажу, что у меня нет матери, он вспомнит про бабушку и дедушку. Но я, почему-то, думал, что обязан дать ему шанс. Идиотская позиция. Опасная. Гораздо проще было бы прирезать его, выскочив из темноты неожиданно. Но подобному образу действий недоставало… Даже не знаю. Какого-то драматизма, что ли? Глупо звучит, согласен. Только вот другого объяснения у меня нет. Или оно не влезает в слова.
А еще я, благодаря толстяку и этой нашей бредовой беседе, понял вдруг одну интересную вещь, о которой Виктор не говорил мне никогда. То ли потому что сам не знал (вот это вряд ли – в таких вопросах он был великим специалистом), то ли просто не успел, а может, потому что невозможно предугадать и предварить все возможные ситуации. Так вот, оказывается, даже самые последние уроды и подонки (ну, может, и не совсем последние) избегают смотреть в глаза человеку, которого обманули. Даже такому пацану как я? Почему? Нешто так сильны в них те самые стандартные стереотипы человеческого мироощущения, что даже при отсутствии совести в них все-таки включается некий похожий функционал? Ответа на этот вопрос мне не узнать никогда. Я родился без совести, как некоторые рождаются без конечностей или мозгов.
Но то, что толстяк избегал смотреть мне в глаза и вообще в мою сторону, позволило мне подойти достаточно близко.
– Значит, кольцо ты не вернешь, Голум? – спросил я, подойдя к нему уже почти вплотную.
Только теперь он обнаружил, что я оказался так близко. Он встрепенулся, но увы, мой вопрос был риторическим. Иногда обученные люди выхватывают ножи из ножен намного быстрее, чем среднестатистический лох способен вытащить оружие из за брючного ремня.
Главное – не испачкаться. Кровь – чертовски прилипчивая и марающая субстанция. Говорил уже. Но два быстрых удара в нужные места позволили мне вовремя отскочить. Главное – не давать волю гневу и не пытаться всадить нож слишком глубоко. Это совершенно не нужно и вытаскивать его потом замучаешься. Кроме того, надо знать куда бьешь. Если кто не в курсе, удар ножом – это, как правило, очень больно. Палец порезать – и то больно. И как некоторые орут и дергаются при порезанном пальце? А тут вам не пальчик порезать. Все эти картинные умирания в кино – чушь собачья. Кто видел – тот понимает. Поэтому надо было сделать так, чтобы толстяк не смог заорать. Я сделал и он не смог. Ни единого звука, кроме негромкого шума от повалившегося на асфальт тучного тела.
Не знаю сразу он умер или нет. Да и не интересовался. Когда тело упало на асфальт я поймал себя на очень нехорошем действии. То есть, действие было правильным – я осмотрелся по сторонам. Но глупым – осматриваться нужно до, а не после того как воткнул в человека нож. А кроме того, я осматривался не для того, чтобы оценить обстановку. Я искал призрака. Черт, я пообещал себе никогда больше так не делать. Виктор как-то сказал: «Иногда я не понимаю как можно быть таким умным и таким дураком одновременно. Таким классным и жутким. Таким прекрасным и неправильным. Но ответ простой – надо быть тобой». Кто бы говорил, запоздало подумал я.
А призрак был на месте. Стовбычил в своем обычном укрытии на границе света и тьмы.
– Кто бы говорил, – повторил я вслух.
– Ты о чем? – шепотом спросил он.
– Ни о чем, – сказал я, удивляясь что он не сумел прочесть мои мысли и попутно пытаясь припомнить мог он делать это раньше или нет.
– Ага, удобное время чтобы поболтать, – согласился призрак. – Ты бы хоть лампочку разбил.
– Сам знаю, – отмахнулся я.
Но разбивать лампочку было рано. Сперва надо было убедиться, что толстяк мертв и обыскать труп.
Как и ожидалось, за поясом на пояснице я обнаружил громадный блестящий револьвер. Не хромированный – такое исполнение называют сатиновым. Смит и Вессон 686. Нечеловеческого 55 калибра. Я обшарил карманы трупа и обнаружил несколько мятых купюр и связку ключей. Связку я забрал, и принялся быстро, но без суеты подбирать ключ к ломбарду. Только открыв дверь, я вернулся, вытащил револьвер из за пояса у толстяка, откинул барабан и высыпал патроны. Потом перехватил револьвер за ствол и, подпрыгнув, расколошматил рукояткой лампочку.
– Только для этого ты и годишься, – сказал я револьверу, швырнув его в кусты.
Потом, правда, я кое-что вспомнил. Пришлось слазить в кусты, отыскать револьвер и стереть с него свои отпечатки.
Войдя в дверь ломбарда, я обернулся, размышляя, стоит ли пытаться затащить труп внутрь. Решил, что не стоит. Весил он изрядно больше сотни килограммов, и я скорее наживу себе грыжу, чем сумею его сюда вволочь. Но в крови извазюкаюсь однозначно. Да и время потеряю. Так что я просто запер дверь и принялся осматриваться.