28
«Месть, правосудие и возмездие отличаются лишь статусом и возможностями того, кто их осуществляет».
Мемуары Эдмона Дантеса
Чем сутенеры хороши – поздно домой возвращаются (или, согласно теории относительности, рано). Обычные люди в такое время уже спят, так что шанс нарваться на случайного свидетеля минимален.
Моя потенциальная жертва обитала в дорогом многоквартирном доме в центре города. Подземный паркинг, квартиры по двести квадратных метров, бассейн на крыше и все такое. Ну и охрана, разумеется. Камер наблюдения тогда нигде почти не было – это позже на каждом перекрестке, на каждом столбе повесили недремлющее око. Но и на них нашлась управа. А уж на ночных охранников с их смешной зарплатой…
Разумеется, я не мог просто так ввалиться на подземную парковку пусть и не элитного, но достаточно дорогого кондоминиума. Это был бы идиотизм. Да и зачем? Эти парковки предназначены для защиты машин – чтобы не угнали. И для их охраны достаточно заткнуть все щели в которые может пролезть авто. Щели в которые протиснется человек – тем более такой юркий и подготовленный четырнадцатилетний пацан как я – никого не интересуют.
И я пролез. И притаился за колонной. И стал ждать. И разумеется, тут же в темноте недалеко от меня я заметил знакомую фигуру. Само-собой, такое призрак пропустить не мог.
Мне, если честно, не хотелось с ним разговаривать. Но если разобраться, что еще делать с призраками? Особенно если они сами начинают говорить? Что шизофренику делать с голосами в его шизофренической башке? Беседовать. Виктор как-то пошутил, что для него шизофрения, наверное, не была бы проблемой. Он бы не то что не стал выполнять приказы этих голосов – он сам бы заболтал их до полного смущения. И я в это верил – Виктор был способен заболтать и запутать кого угодно. А этот призрак… Он был Виктором и не был им одновременно. Вопрос был только в том насколько он является Виктором и в какой момент становится проекцией моих мыслей о нем. Не слишком сложно?
– Ты уверен, что тебе это нужно? – спросил призрак.
Я не отвечал. И опасался, что нашу беседу могут услышать посторонние – я все еще не мог определить насколько все происходящее в связи с призраком реально. И просто не желал вступать в философский диспут находясь в засаде. Настроение не то.
Некоторое время подождав моего ответа и осознав, видимо, что не дождется, призрак сказал:
– А тебе не кажется, что игнорировать меня еще более глупо чем со мной говорить?
– Кажется, – не выдержал и ответил я. – Но какая разница?
Он хмыкнул.
– Разница в том, что болтовня со мной – даже если при этом ты говоришь с самим собой – может помочь тебе что-то осмыслить и до чего-то додуматься. А игнорируя меня, ты выглядишь как надутый индюк. К тому же буквально на уровне крика признаешь в себе шизофренические наклонности. Как по-твоему, я больше галлюцинация, твое подсознание или некое явление природы, снизошедшее исключительно на твою персону?
– По-моему, ты зануда, – фыркнул я.
– Не без этого, – легко согласился он. – Ты знаешь хоть одного священника, чтобы не был занудой? А политика? А школьного преподавателя? А врача, который талдычит пациенту «Бросай пить, бросай курить…» Все, кто пытается что-то понять и заставить понять других в итоге оказываются занудами. Потому что на фиг им это вообще надо – непонятно.
– Слушай, а ты уверен, что сейчас подходящее время для подобных бесед? – спросил я.
Странно, я никогда не мог его толком разглядеть, но всегда отчетливо видел все его эмоциональные проявления и жесты – удивленно забранную бровь (это при совершенной невозможности толком разглядеть лицо), неопределенный взмах рукой. Вот и сейчас я отчетливо видел как он пожимает плечами.
– Это время ничем не лучше и не хуже другого.
– Тебе так приспичило поговорить именно сейчас? Когда я…
– Когда ты на деле? – подсказал призрак. – Ага. Мне приспичило узнать на кой ляд тебе это нужно. Я уже говорил. Ты ведь не морду ему набить хочешь, не ноги переломать, не отправить на больничную койку. Зачем?
– А зачем человек, способный на завтрак обойтись куском хлеба заказывает себе к этому куску еще яичницу с беконом, икру и фрукты?
Призрак снова пожал плечами
– Белки, жиры, углеводы. Плюс вкус.
– Вот и мне нужны белки, жиры, углеводы… И витамины… И микроэлементы. Моему…
– Духу? – снова подсказал призрак.
Настала моя очередь пожать плечами. Ну в самом деле, какая разница как это называется? Не он ли сам – то есть сам Виктор – сто раз говорил мне, чтобы я не стремился для всякого явления подыскать название и втиснуть все в некие непонятно кем придуманные рамки. С одной стороны, конечно, удобно, с другой – ограничивает ментально до уровня воспитанника детсада.
– Я такой, какой я есть. И я хочу это сделать.
– Почему?
Я молчал.
– Нет, правда, почему тебе это так необходимо?
– Не знаю, – с трудом признался я. И повторил: – Просто я такой, какой я есть. Даре кажется, что она меня понимает. Но я сам себя не понимаю.
– Не надо, – отмахнулся призрак. – Ты – такой, какой ты есть. Этого достаточно.
Я раздумывал стоит ли ему отвечать, а если и стоит, то что. Но тут вдали парковки послышалась приближающаяся машина.
– Не передумал? – спросил призрак.
Я не передумал. Наоборот.
– Тогда иди. Время взрослеть. И еще кое-что. Не думай о себе как о маньяке. Это не так.
Я уже отчетливо слышал уверенное урчание старого, но великолепно отлаженного двигателя. В Штутгарте тогда фуфла не делали. Мелькнул, высветив окрестности, свет фар, и шикарное ожидаемое мною авто встало на свое место.
Я оставался в тени. Водитель заглушил двигатель и выбрался на волю. Расслабленный, спокойный, уверенный в себе. Ну а, собственно, что, приезжая домой и выходя из машины он должен был осматривать окрестности взглядом волка, учуявшего другого хищника? Он же не шпион, не гангстер, не какой-то там… не знаю кто. Просто сутенер.
Когда-то давно я спросил у Виктора, что же, согласно его философии, человек должен всю жизнь красться, прятаться и ждать подвоха за каждым углом? Да нет, возразил тогда Виктор. Зачем любой человек? Только ты. Я обиделся и поинтересовался – что ж я, урод какой-то. Ну, это смотря с чьей точки зрения, усмехнулся он. С точки зрения какого-нибудь голубого или бойлавера – ты просто чудо. Сокровище из сокровищ. С точки зрения впервые увидевшей меня девчонки или женщины моя внешность включает в них такие глубокие инстинкты, что только держись. Но все это имеет значение только до того момента, пока они не узнают тебя поближе. Сколь красива твоя морда и насколько ты вообще хорош внешне, настолько же твои поступки – и те, что ты уже совершил, и те, что неизбежно совершишь, могут показаться им ужасными. Значит, я вынужден буду жить таким вот замаскированным уродом? – обиделся я. Не обязательно, успокоил меня Виктор. Можно работать над собой, стараться измениться и привить себе – путем мучительного насилия над личностью – и все те качества, которые в обычном человеке воспитываются естественно и легко. Но у всего есть цена. В твоем случае цена – стать таким как все. Обычным. Не факт, что у тебя это получится, но… Вопрос – захочешь ли ты потерять себя только чтобы интегрироваться в общество и обеспечить ложный покой окружающих? Одиночество – плата за свободу. Банальщина.
И вот я стоял тут, в тени и ждал, когда моя первая осознанная (потенциальная) жертва выползет из машины. И она – то есть, он – таки выполз.
Если надо, я умею передвигаться бесшумно. Замусоленное сравнение, но как тень. Правда, посреди безлюдной ночной парковки, где все вокруг бетонное и эхо гуляет такое – хоть в привидение играй – сделать это было достаточно сложно. Мне удалось наполовину. Нет, я не надеялся на удачу и беспечность моей жертвы. Виктор учил меня, что кладбища забиты теми, кто надеялся на удачу. Повезет – порадуешься. Но никогда на это не рассчитывай и не строй на этом планов. Ну, по мере возможности.
Итак, на полпути, когда я крадущимся шагом приближался к своей жертве, он все-таки услыхал (или почуял) мое приближение. И резко, можно сказать испуганно обернулся. В самом ли деле он испугался? Насколько я успел усвоить из уроков Виктора и своего личного опыта, наша душа намного ближе к пещере, чем наш разум. И она с легкостью туда возвращается при любой удобной возможности. Животные инстинкты – это не только жрать и совокупляться, это еще и убегать от опасности.
Однако же, увидав меня мой клиент очевидно расслабился. Ну, строго говоря, его можно было понять. Я никогда не выглядел грозным и опасным. В конце концов, мальчишка. А с учетом того, что он был головы на две выше меня и точно раза в два тяжелее…
– О, пацан, ты чего тут делаешь? – беззлобно, но чертовски пренебрежительно поинтересовался он.
Я не ответил и продолжил приближаться. Не стремительно – это могло бы его насторожить. И не крадучись – я бы выглядел как идиот. Но спокойно и уверенно. Как призрак. На мне была толстовка с капюшоном и очевидно, он не мог рассмотреть моего лица. Однако, разумеется, он не боялся. Только приблизившись, я скинул капюшон и посмотрел ему в глаза.
– О! – снова сказал он. – А я тебя знаю. Ты тот приблудыш, который живет у Дары. Или лучше сказать – с Дарой? – фыркнул он.
Я молчал, разглядывая его снизу-вверх.
– Ну, и чего ты сверлишь меня взглядом? – усмехнулся сутенер. – Смотри – зенки-то выну. Что, пришел заступиться за нее? Не поздновато?
Я молчал.
– Ну и что ты тут изображаешь? – поинтересовался он. – Если хочешь знать мое мнение (Бог ты мой, ну как кто-то во Вселенной может не захотеть узнать его мнение!), так это твоя вина. Если бы она тебя не подобрала, все было бы в порядке. А так – она мне задолжала, я привык свои деньги возвращать.
Я по-прежнему молчал. Кажется, это начинало его нервировать.
– Ну, и что ты собираешься делать? – нарочито пренебрежительно осведомился он. – Прочитать мне лекцию о том, что я поступил нехорошо? А может, не дай Бог, хочешь поговорить со мной по-мужски? То есть – как мужчина с мужчиной?
Эта мысль, кажется, его позабавила и он заржал. Впрочем, лучше бы он этого не делал – смех был нервный. Почему – трудно сказать. Вряд ли он меня всерьез боялся. Но мое молчание… Интересно, способен ли я вызывать у людей приступы совести или чего-то в этом роде? Я – призрак раскаяния. Немезида. Хотя, Немезида все-таки баба.
– Ты с ней трахаешься? – спросил вдруг сутенер. – Или у тебя еще и не стоит толком? Хотя, по виду уже должен бы.
Сейчас нападать нельзя было ни в коем случае. Он специально это сказал – явно провоцировал. И я отчетливо видел, ждал от меня стандартной реакции – что я слечу с катушек, начну орать и наброшусь на него с кулаками. Ага. Ща.
Так и не дождавшись никакой реакции, сутенер вздохнул и сказал:
– Ладно, пацан. Давай вали отсюда. Я устал и не в настроении. Не зли меня – надаю по…
Виктор учил, что наносить неожиданный удар лучше всего на середине фразы. Вообще все эти трусливо-агрессивные люди обожают поболтать. Они будут грозиться, хамить, издеваться – только бы не переходить к действиям по собственной инициативе.
И вот, почувствовав, что можно, я шагнул вперед – аккурат поместился под его руку, указующую мне чтобы я шел вон отсюда. Сделал я это настолько спокойно и плавно, что он даже не успел насторожиться. Рука была громадная, толстенная, я поместился под ней как под крылом самолета. Правда, достать до крыла я бы не смог, а тут в самый раз – выхватил свой нож и резким движением воткнул клинок ему под мышку. И сразу вырвал.
Виктор учил, что клинком не надо действовать с усилием, и если нож не вошел так, как тебе надо, надо его сразу отдергивать и бить в другое место. Тут нож вошел как надо. Клиент заорал благим матом. Но я был проворен – отскочил в сторону (но не назад) и полоснул его сзади по коленям. Почти как тогда преподавателя физкультуры.
Сутенер взвыл и повалился на асфальт. Вокруг него начало расползаться темное пятно. Кровь.
В отличие от большинства всевозможных как описанных, так и не описанных и не сыгранных в кино маньяков, кровь не вызывает у меня никаких особенных эмоций. Ну, кроме, разве что, потребности не испачкаться. Потому что кровь липкая, теплая, скорее неприятная, как и всякая густая липкая жидкость. Мазут, например. Ее трудно отчистить, почти невозможно отстирать. И она оставляет след. И своим цветом вызывает тревожную заинтересованность у окружающих.
Я успел отскочить так, чтобы не запачкаться. Мое поверженный враг валялся на земле и выл, ревел, матерился и грозил мне всем, что только мог вспомнить. Встать он не мог. Правая рука его не слушалась. Но инстинкт выживания… Короче, я ждал, что он постарается хотя бы уползти. И он, не прекращая ругаться и звать на помощь, именно это и сделал.
Мне нужно было чтобы он отполз от лужи собственной крови. Я не хотел оставлять следов, не хотел, чтобы, когда я уйду, за мной еще полкилометра тянулись кровавые отпечатки. Не хотел чтобы остались пятна на одежде.
Наконец, он отполз достаточно, чтобы я, не запачкавшись в крови, смог к нему приблизиться, схватить за волосы, задрать голову и ударить ножом по артерии. И снова отскочить, чтобы не запачкаться. Я очень быстрый, не забыли?
Расчетливо, спокойно. Наверное, у многих кровь бы застыла в жилах от всего этого. Четырнадцатилетний мальчишка выследивший и убивший человека. И при этом озабоченный тем, чтобы не испачкать одежду в крови жертвы. Кошмар. Может быть. Согласен. Сам я ничего подобного не чувствовал. Стандартные реакции для меня труднодоступны.
Через минуту все было кончено. Я осторожно приблизился к телу поверженного врага и вытер клинок о его одежду. Блин, при этом я размышлял в каком месте это сделать лучше всего, чтобы не предоставить грядущим полицейским излишнюю пищу для размышлений. Потом осторожно – опять-таки чтобы не запачкаться – обшарил его карманы. При нем были деньги. Тысяч пять. Хорошо. Тяжеленный безвкусный золотой перстень на мясистом пальце, золотая цепь на шее (вся в крови, но я ее смог забрать и почти не запачкаться).
В машине я не нашел ничего ценного. Разве что в бардачке покоился жутковатого вида «Пустынный орел». Хромированный, с белыми костяными накладками на рукояти. Ну а какое еще оружия могло быть у такого типа? Ствол я оставил.
Я был очень аккуратен, все трогал через платок, ни к чему не прикасался руками. Потом выбрался из машины и осмотрелся. Никого. Кроме призрака, разумеется.
– Ну, как тебе? – спросил я его и голос показался мне не совсем моим.
Он пожал плечами.
– Разве мое мнение имеет значение?
– Не знаю. Думаю, да.
– Иначе бы не спросил?
– Иначе бы не спросил.
– Тогда я могу сказать, что наблюдаю у тебя некоторые признаки шока. Тебе бы убраться отсюда побыстрее. Пока признаки не стали явными. Но ты повзрослел.
– Это плохо?
– И теперь ты спрашиваешь что хорошо, а что плохо? Не поздновато ли?
– В самый раз.
– Совершенный поступок потому и называется совершенным, что изменить уже ничего нельзя. Да ты и во второй раз поступил бы так же.
– Почему?
– Позже сам поймешь.
– А ты сказать не можешь?
– Могу. Но важно, чтобы ты сам сформулировал это. Только для себя. Мои слова могут не подойти.
– Забавно звучит, – сказал я. – Учитывая, что ты – плод моего воображения.
– Ты до сих пор так думаешь? – удивился призрак.
– А разве не так?
– Сейчас это не имеет значения. По-моему. А следуя твоей логике, и по-твоему, сейчас надо думать о другом. А точнее – валить тебе надо.
Но я напротив, опустился на асфальт подальше от сотворенного мной трупа.
– Почему я решил поступить именно так? – спросил я то ли у призрака, то ли у самого себя.
– А почему бы и нет? – поинтересовался он.
– Потому что были другие варианты.
– Да, множество вариантов, – согласился призрак. – Можно было попытаться поговорить с ним по-мужски и получить по роже. Можно было попробовать сдать его полиции. Можно было попробовать натравить на него конкурентов. И то и другое, и третье… Ну, ты сам понимаешь. Я же – твое воображение, – с издевкой добавил он.
– Можно было сделать все то же самое, но просто начистить ему рыло, – возразил я.
– Да. И что бы он потом сделал с Дарой? Да и с тобой, если бы нашел. Но с тобой-то вряд ли. И вообще, странно все это звучит.
– Почему?
– Потому что ты сделал именно то, что сделал только чтобы не просто защитить, а окончательно избавить Дару от этого типа. Забавно, что ты захотел позаботиться о ком-то.
– Почему – забавно?
– Не твой стиль.
– А какой стиль мой?
– Стиль волчонка в джунглях. Маленького зверя, который может стать большим. Если его до того момента не сожрет кто-то побольше. Ведь всегда есть кто-то побольше. Но даже если так, волчонок будет драться за свою жизнь до последнего. И уж точно не станет звать на помощь.
– Почему?
– Потому что для волчонка в джунглях помощи не бывает.
– Но мы же не в джунглях.
– Это как посмотреть. И как посмотрит на это Дара, когда узнает.
– А она узнает? – Странно, меня такая перспектива совсем не тревожила и не пугала.
– Конечно. А то ты не понимаешь. Тебе давно пора уходить. Засиделся. И все равно ты не сможешь ей объяснить что ты за зверь и почему поступил именно так. Хорошо хоть сам понял, наконец.
– А я понял?
– А ты еще не понял, что понял? – передразнил меня призрак.
Да, я понял.
В тот момент я понял почему я должен был это сделать. Почему мне надо было это сделать. И я вдруг почувствовал, что понимаю многих… Не убийц, нет, а многих людей с даром… Ну, хорошо, пусть не дар. Дар считается чем-то от Бога, а с чего бы это Ему даровать что-то пасынку вроде меня? Способность. Иного позже один великий писатель сформулировал это, сказав, что если у тебя есть талант, ты не можешь его спрятать от самого себя. Талант не может сидеть спокойно – он кричит «Используй меня». В книге того писателя талант заключался в том, чтобы разрушать мир. И они разрушали. Уничтожали11. Талант. Дар. Проклятье. Способность. Я не стал в тот момент жаждущим крови маньяком, но я так хорошо понимал их суть. Я был коварен, но мне так и не удалось стать безумным. Ни тогда, ни потом.
Странно. Впервые в жизни мне захотелось просто плакать. Даже в детстве такого не было. Тут было все – и осознание своего одиночества, непохожести, а в чем-то даже уродства. И осознание того, что ничего тут не изменить. Никогда. Как не воскресить этого человека. Я раскаивался? Не знаю. По-моему, раскаяние – самое бесполезное и дурацкое чувство. Оно как болеутоляющее при безответственности от которого только делается еще больнее.
Взросление – болезненный процесс сам по себе. А в моем случае – мучительный. Способный оборвать жизнь в любую секунду.
Я посмотрел в темноту парковки. Призрак уходил. Странно, сегодня он не исчез, не растворился – просто брел странной чуть кособокой походкой совсем не похожей на походку настоящего Виктора. Будто всю прошлую жизнь он летал и только теперь осваивал этот в высшей степени неудобный способ передвижения.
– Эй, – позвал я его.
Он остановился.
– Мы с тобой еще увидимся? – спросил я.
– Тебе это нужно?
– Думаю, да. В сущности, кроме тебя у меня никого нет.
Призрак помолчал, а потом проговорил:
– В сущности, у тебя даже меня нет.
– Да, я знаю. Ты не он. Я хотел, чтобы на твоем месте…
– Его не будет. Может, намного позже, не в этой жизни.
И призрак ушел. А через минуту убежал и я.
29
Формула: Правда всегда всплывает. У чего-то еще есть похожая характеристика.
Дара узнала через день. Все это время я исправно за ней ухаживал, покупал лекарства и продукты, прибирался в квартире. В общем, вел себя как хороший мальчик. Можно сказать – железная выдержка. А можно не говорить. Я не знаю, железная у меня выдержка или нет – просто я не знал что мне делать, как себя вести, как и что ей сказать и стоит ли что-то говорить вообще. Так что скорее это была позиция труса, чем супермена с железными яйцами. И я ждал. Потому что рано или поздно она должна была узнать. И узнала.
Видимо, когда меня не было дома, ей позвонил кто-то из девушек. Не знаю уж насколько она была красноречива в описании подробностей и знала ли вообще какие-то подробности, но я застал Дару сидящей на кровати в напряженной позе белую как мел, смотрящую в никуда пустым взглядом. Помню еще мне подумалось мельком – счастлив тот, кто может пережить все тяжкие моменты жизни на собственной кровати. Не каждому дано, между прочим.
Я сразу увидел в каком она состоянии, и конечно сразу все понял. Но не стал ничего говорить – прошел на кухню и принялся выгружать покупки в холодильник. Дара не издавала ни звука. Можно было подумать, что ее вообще нет дома. Но я умел чувствовать присутствие рядом живого существа… А может, просто легко себя в этом убедить, заведомо зная, что это существо есть.
Наконец, я разгрузился и вынужден был таки пройти в спальню. Поначалу она никак не отреагировала на мое появление. Я ждал. Мерзко ждать, зная все наперед, но я ждал.
– Это ты сделал? – спросила она, наконец. Сухим голосом, почти мертвым.
Я молчал. Ответ был очевиден. Но не для Дары. Не для обычного человека. Обычному человеку свойственна такая разновидность большой и прекрасной лжи как надежда. Вопреки логике, вопреки здравому смыслу, всему вопреки. И я знал, что скажи я сейчас, что это был не я, Дара поверит. Будет знать, что это вранье, но все равно поверит. Убедит себя. Правда, вряд ли ей от этого станет легче.
Она посмотрела на меня огромными блестящими сухими глазами и спросила снова:
– Ты?
Я пожал плечами. Но этого было мало. Ей нужен был ответ.
– Ты знаешь, – сказал я.
Да, я в курсе, я безжалостная скотина. Теперь я в лучших традициях сволочизма предоставлял ей самой выдернуть на поверхность этот груз. А чего вы от меня хотите? Пусть сперва вас подбросят в приют, а потом отдадут на воспитание серийному убийце, а потом отберут даже его, а потом убьют единственного друга, а потом определят в исправительное заведение, а потом попытаются изнасиловать, а потом станут в вас стрелять за то, что вы не позволили этого сделать, а потом-потом-потом, когда вы раз двадцать чуть не сдохнете, пытаясь выжить на улице… Понимаю, понимаю. Надоело уже выслушивать эти оправдания. Но я и не оправдываюсь, собственно.
– Зачем? – спросила она.
Я молчал.
– Если ты хотел меня защитить…
– Нет, – резко ответил я. – Защищать надо было до, а не после.
– Хотел отомстить?
– Нет.
– Наказать его? Что ж, ты его наказал.
– Я не суд, чтобы наказывать.
– Тогда зачем? И зачем так… зверски?
Я снова пожал плечами.
– Ты когда-нибудь задумывалась, что чувствует таракан, когда его давишь пальцем? Представь себе человека на его месте. Огромный палец опускается сверху, трещат кости, лопается череп, кровь брызжет изо всех щелей… Так что я еще проявил милосердие.
– Прекрати!
Я прекратил. В самом деле, ну что я пытаюсь ей объяснить и доказать? Глупо.
– Он не был тараканом. Он был человеком.
– С точки зрения таракана разница весьма сомнительная.
Она посмотрела на меня диким взглядом и прошептала:
– Ты сумасшедший.
– Может быть, – согласился я. – А может, просто не такой как все. Какая разница?
– Уходи. Я хочу, чтобы ты ушел.
И я стал собираться. Не говоря ни слова. А что надо было говорить? Оправдываться? Во-первых, я никогда не понимал что такое чувство вины. А во-вторых, это было бы бессмысленно. И я молчал.
Это тоже одна из моих способностей. Молчать. Большинство людей продолжают говорить, оправдываться, пытаются доказать что-то, прекрасно понимая, что доказывать нечего, что все очевидно и сами они не верят в свои слова. Но остановиться не могут. Я могу. Какой смысл что-то говорить, если все и так понятно?
Я собрал свои вещи – в основном, те, что купила мне она.
– Я почти полюбила тебя, – проговорила она тихо.
– Нет, – сказал я. – Не надо. Меня не стоит любить.
Она посмотрела на меня полным боли взглядом.
– Не надо меня любить. Я скажу тебе напоследок. Есть люди у которых нет музыкального слуха. Бывают люди не различающие цвета. Некоторые рождаются слепыми, некоторые – парализованные. У кого-то нет ног, рук, мозгов. А я… Я родился таким, что для меня нет любви. Так было всегда и лучше пусть так остается.
Она все смотрела на меня и взгляд ее стал потрясенным. Кажется, все-таки лучше было промолчать.
– Боже мой, мальчик, – прошептала она. – Ты всерьез так считаешь? Так о себе думаешь? Настолько себя ненавидишь?
Я себя ненавижу? Такая постановка вопроса никогда не приходила мне в голову. Ненависть к самому себе. Есть в этом что-то нездоровое. Безжалостность – так точнее. Когда-нибудь я умру и скорее всего не своей смертью (вот еще термин, которого я напрочь не понимаю «своя смерть – не своя смерть»). Но даже я не буду в числе тех, кто станет об этом сожалеть. Забавная логика.
– Как ты могла меня любить? – спросил я. – Как мужчину? Как ребенка? Как кого?
– Не знаю. Просто любила и все.
– Как приблудного пса? Не любила – жалела. Все всегда путают. Но вот пес показал, что у него есть зубы и все заужасались.
– Что ты…
– Покупая своим детям маленького пушистого щеночка или котенка, надо помнить, что покупаешь хищника.
– Уходи! – крикнула она.
– Да, – согласился я. – Пора. Я только хотел сказать – спасибо тебе за все.
Она посмотрела на меня непонимающим взглядом, и я ушел. Больше я ее никогда не видел.