Тогда я запрокинул голову поверженного врага и резко провел тупой стороной клинка по его горлу. Толпа охнула, кто-то даже взвизгнул – видимо, кто-то из младших. Поверженный вожак дернулся, словно я ткнул ему в мошонку электрошоком. В районе промежности у него появилось и начало расползаться темное пятно. На краю сознания у меня мелькнуло воспоминание о тех людях, которых я вот так же заставил обмочиться – том пацане-боксере, преподавателе физкультуры… Воистину у некоторых на меня мерзкая реакция.
– Клево, правда? – поинтересовался я непонятно у кого.
Вожак мелко дрожал и жалобно всхлипывал. А я вдруг подумал, с точки зрения обычного обывателя и морали что хуже – на самом деле убить человека, или довести его до подобного состояния? Ответа на этот вопрос я не знал да и не особо интересовался.
– Кто тут теперь главный? – спросил я у притихшей стаи.
Сначала они не отвечали, потом кто-то – видимо, самый сообразительный – пискнул:
– Ты.
– Чего? – я как-то даже на секунду растерялся, не понимая о чем он. Потом до меня дошло. – Блин, дебилы, я не об этом! Кто будет руководить, когда эта баба, – я тряхнул вожака, – уйдет в декрет?
Они переглянулись.
– Или вы что, думали, меня привлекает остаться в вашем гадюшнике? – удивился я. – Ладно, тогда так.
Я наклонился вперед, подобрал с земли нож вожака, а затем одним быстрым движением слегка полоснул ему по щеке. Он заорал будто я его кастрировал.
– Молчи, недоумок, – поморщился я. – А то рука дернется – в глаз воткну.
Он притих. Засим я осмотрел лезвие его ножа. Все как надо – кровь выглядела так, словно именно этим ножом буквально вот только что зарезали с десяток баранов.
Я бросил нож в сторону потерявшейся стаи. Они шарахнулись, словно это была граната.
– Вот, – сказал я. – Идите к вашему главному – ну, к тому в кожаном пиджаке – и скажите, что его любимый Бобик сдох от расстройства в черепушке. Я его жду тут и у меня есть информация.
Они никак не могли понять что от них требуется. Наконец, один из мальчишек сделал неуверенный шаг вперед и подобрал нож. Будущий вожак, не иначе.
– Да, и вот еще что. – бросил я им вслед. – Если он не появится в течение пяти минут, я прирежу этого урода и тут будет столько полиции, что мало никому не покажется.
Они бросились прочь.
– Ну а ты пока полежи, – сказал я вожаку. – Дернешься – догоню, перережу сухожилия и все равно заставлю лежать. Вопрос сможешь ли потом ходить.
– Ты псих, – еле слышно пробормотал он и, как мне показалось, упал в обморок.
– Я знаю, – сказал я и отступил в темноту.
Ох, знаю, уже подумал я. Сколько раз мне это говорили.
В темноте меня, разумеется, ждал призрак.
– Почему ты его не убил? – спросил он.
– А зачем? – удивился я.
– Но тебе же этого хотелось, – как мне показалось, призрак был разочарован. Хотя, не уверен, что такое бывает – разочарованные призраки.
– Мне много чего хочется, – сказал я. – Но я же не тупой маньяк, который не может справиться со своей жаждой крови.
– Но тогда для чего все это было?
– А вот для чего, – прошептал я, указывая в сторону откуда приближался толстый мужик в кожаном пиджаке.
Для своих габаритов и положения передвигался он достаточно проворно. И кто бы мог от него такое ожидать. Он приблизился к бывшему вожаку, но сперва осмотрелся. Черт, это был плохой признак. Одно это его действие сказало мне о многом. Обычный бандюк или смотрящий рынка вряд ли в такой ситуации подумал бы о засаде или чем-то подобном. А он вот подумал. Вряд ли этому его научил тот вид деятельности которым он занимался.
Впрочем, засечь меня в тени контейнера он не мог. А потому, еще раз осмотрев местность, он опустился на одно колено перед валяющимся на земле мальчишкой. И снова тревожный признак – он приложил ладонь к его шее и пощупал сонную артерию. А потом снова осмотрелся. Проклятье, он вел себя совсем не так, как можно было ожидать.
Тут в конце прохода послышался топот множества ног. Это приближались другие мальчишки.
– Стоять! – рявкнул на них здоровяк.
Они послушно остановились.
– Вот ведь проклятье, – пробормотал он, глядя по сторонам. – Так, бегите к директору – пусть вызывает скорую. И быстро.
– А-а… – промямлил было один из мальчишек.
– Пошли вон отсюда! – заорал здоровяк и мальчишек как ветром сдуло.
Он подождал – явно подождал – пока они скрылись, а потом распрямился и крикнул в пространство:
– Ну, давай, выходи!
Обращено было явно ко мне, но я теперь очень сильно сомневался. Мелкие детали, ощущения, инстинкты, воспитанные во мне Виктором – все говорило за то, что не надо высовываться. Надо бежать и забыть про все свои планы. Здоровяк явно был непростой. Откуда я это знал? Что-то видел, что-то чувствовал. Что именно? Черт его знает. Почему не рассмотрел этого раньше? Ответ тот же. Но почему я остался? Почему не растворился в темноте и не сбежал? Да по двум причинам. Во-первых, я хотел получить то за чем пришел. Во-вторых… Черт, да простое любопытство.
– Ну, выходи! – снова крикнул здоровяк. – Обещаю, что постараюсь тебя не убить.
И, черт меня возьми, я осторожно, неслышно вышел из своего укрытия. Благо оно располагалось за спиной у здоровяка. Но приближаться к нему я все равно не стал.
– Я здесь, – тихо сказал я.
Он резко обернулся и рука его явно натренированным движением отбросила полу пиджака дернулась к поясу. И мне, обученному Виктором, не надо было говорить что у него там висело. Черт и движение-то какое профессиональное… Однако, увидав меня, он медленно отвел руку.
Так мы и стояли какое-то время, рассматривая друг друга. У него было тяжелое не лишенное, как ни странно, привлекательности лицо с резкими, крупными чертами – мясистый крючковатый нос, большой рот, нависающие брови. И глаза. Вернее – взгляд. Цепкий, пристальный, изучающий.
Виктор говорил мне, что по-настоящему опасного человека можно отличить по взгляду. Правда, совсем не так как принято считать. Посмотри в глаза кошке, тигру, волку. Взгляд умный, холодный, изучающий и какой-то… острый, что ли. Так вот, у здоровяка был такой взгляд.
– Красавец, – сказал здоровяк, и я, если честно, не понял до конца что он имел в виду. – Ну и откуда ты такой взялся?
– Тебя интересует мое происхождение? – удивился я.
– Старшим лучше говорить «Вы», – сообщил здоровяк, и я ему простил этот воспитательный рефлекс. – Полезно для здоровья.
– Со старшими лучше вообще не разговаривать, – парировал я. – Как и с людьми. Иногда это для здоровья намного полезнее. Но приходится.
На некоторое время он опешил, а потом проговорил:
– Ну ты даешь! Где ж тебя такого обучали?
– Не где, а кто, – возразил я.
– Хрен с тобой – кто?
Но я не собирался говорить больше, чем уже сказал. Спустя минуту он понял, что не дождется продолжения сам спросил:
– Кто тебя прислал?
Странно, я как-то и не предположил, что именно такой вывод может прийти ему в голову после всего произошедшего. И неизбежно возникал вопрос – сказать правду или соврать? С одной стороны, Виктор учил, что правду говорить часто небезопасно для здоровья. С другой, как говорил один рок-идол «Чтобы быть хорошим лжецом, надо обладать прекрасной памятью. А у меня вообще нет никакой памяти9». В моем случае, у меня не было информации. Но и правду говорить…
– Это не важно, – сказал я ему.
Он изумленно задрал бровь, а потом сказал:
– Ну, ладно, ладно. И зачем ты покалечил пацана?
– Я его не калечил. Пара царапин. Отбитое самолюбие, мокрые штаны.
– Зачем?
– По своим причинам.
– Ушам своим не верю, – пробормотал здоровяк. – И чего теперь тебе надо?
– Денег, – честно признался я.
Он присвистнул.
– А почему бы мне попросту не надавать тебе по шее и не сдать в полицию?
– Ни то, ни другое, – спокойно возразил я. – Ты даже не станешь пытаться меня поймать.
– С чего это ты взял?
Я просто пожал плечами. Откуда я все это знал? Просто знал и все. И он явно видел, понимал, что я это знаю.
– Ну, ладно, пацан. А с чего это я должен давать тебе денег?
– С того, что я знаю про это место многое. И про тебя, и про этих малолеток, и про полицейского, которому ты платишь. А еще я знаю, что его пасут. И если заплатишь, я расскажу кто пасет. И много еще чего расскажу.
Некоторое время он молчал, а потом проговорил осторожно:
– А вот теперь, пацан, серьезно. Откуда ты такой взялся?
Я не ответил.
– Не зли меня, мальчик, – сказал он. – А то, клянусь Богом, я тебя поймаю и вышибу всю дурь. Я так разукрашу твою смазливую мордашку, что она навсегда перестанет быть смазливой.
– Нет. Не станешь ты меня ловить. И разозлить тебя мне вряд ли по силам.
Настал его черед замолчать. Я прекрасно понимал, что сейчас он пытается вычислить, сообразить что я за фрукт такой. Я это знал, потому что сам занимался тем же самым. Но у него было преимущество – опыт. Он был попросту старше и больше повидал в жизни. А мне не с чем было сравнивать, кроме того, что говорил Виктор.
– И сколько ты хочешь? – поинтересовался он, наконец.
– Десять.
Он усмехнулся.
– Что? – не понял я.
– Разумная цена. Слишком разумная для такого сопляка. Вот как мы поступим. Я тебя просто отпущу и ты исчезнешь. Мне очень хочется с тобой поговорить, но я не уверен, что это хорошо закончится.
– Мне нужны деньги…
– А я точно знаю, что этот мир устроен так, что всем плевать, что там тебе нужно. Ступай с миром.
И вот в этот момент я понял, что совершенно не знаю, не предусмотрел, как поступить в такой ситуации. Если бы он попытался меня поймать, я бы убежал. И он это знал. Если бы он попытался подстроить мне какую-то каверзу, пообещав деньги, я бы постарался его перехитрить. Не то чтобы мне так уж нужны были эти десять тысяч, но… А впрочем, почему бы и нет? Деньги для меня немалые.
– Что? – удивился здоровяк, – ты все еще здесь? Ладно, для придания тебе ускорения, скажу, что это я пас моего полицейского. И все, что тут происходит, происходит либо с моего ведома, либо под моим присмотром. Так что вали давай.
И я, как ни странно, ушел. Почему? А что еще мне оставалось делать? Вступить с ним в неравный героический бой? Продолжать попытки его убедить или перехитрить? Я не выиграл и не проиграл. Виктор не говорил мне про такое, но сейчас мне не нужен был Виктор, чтобы понять – в жизни все не ограничивается простыми понятиями «проиграл-выиграл», «хорошо-плохо» и прочим максималистским бредом. Я ушел, потому что не мог больше ничего сделать. Точнее – не мог придумать что еще сделать. Упрямство – тоже не всегда положительное качество. Как говорила та змея? «Если тебя не съест кто-нибудь побольше – приходи, расскажи о своих похождениях»10. Я не собирался позволять кому-то явно больше и сильнее меня съесть.
После всего произошедшего мне многое надо было обдумать. Боксеры говорят «У каждого есть свой план на бой, пока он не окажется в нокауте». Кто-то из великих (кажется, Наполеон) говорил «Ни один военный план не выдерживает столкновения с реальностью». Вот это было вернее.
Почему произошедшее так на меня подействовало? Отчасти потому, что этот здоровенный хозяин рынка оказался совсем не тем, кем я его считал. Я крепко ошибся на его счет. Впрочем, у меня была мыслишка, что и он явно ошибся на мой. В чем именно сказать было сложно. Но сдается мне, поговори мы подольше, отпускать меня ему бы расхотелось. Может быть, я почувствовал это, и, руководствуясь этим самым неосознанным чутьем решил свалить вовремя? Эх, если бы так…
После обучения у Виктора, после осознания себя таким, какой я есть, приходило ли мне в голову, что я, благодаря тому, что мое мышление не находится в рамках правил и условностей под названием «общечеловеческие ценности», могу оказаться… нет, не умнее, не лучше, не сильнее и не хитрее других людей, а… эффективнее, что ли? Любой человек – нормальный или ненормальный – в состоянии признать, что всегда есть кто-то больше. Кто-то умнее, хитрее и опаснее. И чем человек обычнее, тем легче он это признает. А чем больше у него в башке бродит эта смесь из гордости, амбиций и прочего – тем труднее. И потом, одно дело – признать. И совсем другое – столкнуться в реальности. Этот человек не принял меня всерьез. Черт побери, кто мог предсказать такое развитие событий? В моих планах (которые теперь предстали не более чем наивными мечтами) он мог испугаться и выполнить мои требования – заплатить за информацию. Мог разозлиться и попытаться надавать мне по ушам, даже убить. Но чтобы вот так проигнорировать, отмахнуться как от надоедливой мухи…
Правда, было еще кое-что. Я не смог бы вразумительно это объяснить, но хозяин рынка был в чем-то похож… да, похож на Виктора? Разумеется, ничем внятным – ни внешне, ни голосом, ни манерами. Но от него исходило похожее ощущение. Только похожее, не более того.
И теперь мне требовалось время не что-то там обдумать и понять, а попросту пересмотреть свою жизненную позицию. Только откуда ж мне было знать, что времени у меня почти нет. Потому что спустя буквально несколько дней случилось происшествие с сутенером. А потом я совершил свое первое осознанное убийство (ну, если считать осознанным убийство ополоумевшего брата Капитана – второе). А потом… Закончилась эта глава и началась другая.
27
«Что бы ни случилось, всегда найдется сволочь, которая знала, что так и будет».
Закон Мэрфи… в некотором роде
В тот вечер я вернулся в квартиру Дары до неприличия поздно. Почему – теперь уже не помню. То ли тусовался с новыми знакомыми – я сошелся парой компаний таких же подростков как я (ни с кем, впрочем, не сближаясь). То ли просто шатался по улицам.
Я вошел в квартиру и как-то сразу почувствовал, что что-то не так. Дара была дома, но… ее как будто не было. Я чувствовал ее присутствие, но она не вышла меня встречать, не поприветствовала хотя бы криком из ванной. Ничего. То есть, можно было предположить, что она попросту спит, но я чувствовал, что все не так просто.
Да, Дара была дома, она лежала на кровати, укрывшись с головой нелепым клетчатым пледом. Но я точно знал – что-то произошло. Приблизившись, я осторожно откинул край пледа и… Сперва я почувствовал запах – тяжелый запах избыточного алкоголя. Потом увидел ее голову, спутанные черные волосы на затылке. Но потом я осторожно повернул ее голову…
Нет, можно было все понять – Дара сама себе хозяйка, взрослая женщина, вполне имеющая право напиться как под настроение так и без оного. Но я, если честно, не помнил, чтобы она позволяла себе вот так. И, когда я увидел ее лицо, то понял, что не просто так.
Лицо опухло полностью. Правый глаз совершенно заплыл и представлялся узкой щелочкой не более морщины. Губа рассечена. Кажется, сломан нос. Я осторожно повернул Дару на спину и расстегнул на ней блузку. Она тихонько застонала. Я не обратил внимание. На ее левом боку чернел жуткий кровоподтек. Я осмотрел и ощупал ее всю, но руки и ноги, кажется, были целы.
Дара, тем временем, проснулась и посмотрела на меня мутным взглядом единственного глаза.
– А-а, красавчик, – невнятно пробормотала она. – Что, хочешь меня?
– Нет, – спокойно сказал я. – Кто это сделал?
Она хрипло рассмеялась.
– Ну-у, у женщин моей профессии всегда есть возможность нарваться на неприятности. Издержки. Так ты точно меня не хочешь?
– Нет, – снова сказал я. – И ни с какими женщинами нельзя так поступать.
– Правда? – удивленно спросила она заплетающимся языком. – Удивительно. А мне казалось, ты первым ударишь женщину, если только появится необходимость.
Я не обиделся. Почему-то я знал, что женщинам это свойственно – злиться не на какого-то конкретного мужчину, а на всех мужчин вообще. Что бы ни случилось.
– Тебе нужно к врачу, – сказал я.
Она снова рассмеялась.
– Что? – поинтересовался я.
– Несколько месяцев назад на моем диване валялся до полусмерти избитый мальчишка. И тогда я тоже говорила ему, что нужно к врачу. А он не соглашался. С мальчишкой, кажется, все обошлось.
Тут мне крыть было не чем. Поэтому я снова спросил:
– Кто это сделал?
– Не важно, – пробормотала она.
– Важно, – возразил я.
– Ну, ладно, может и важно. И что ты будешь делать? Пойдешь к нему и попытаешься набить ему морду? Ты не сможешь. Вызовешь полицию? Кажется, для нас обоих полиция – не союзник.
– Я что-нибудь придумаю, – искренне пообещал я.
Тут она протянула руку, взяла меня за ладонь и с силой сжала.
– Нет. Не надо ничего придумывать. Такое бывает время от времени. Просто забудь. Если ты захочешь отомстить – ты можешь пострадать. Я не хочу, чтобы из-за меня… Так только хуже…
И она разревелась. Я обнял ее и терпеливо ждал, когда закончится истерика. Она плакала долго, потом рыдания перешли во всхлипы и она, кажется, опять начала засыпать. Хорошо, что она была пьяна. Я включил прикроватную лампу, осмотрел ее раны, сбегал за аптечкой, промыл, замазал и заклеил все, что смог. Забавно – пришло мое время отдавать долги. И я отдавал. Хотя, ни о чем таком и не задумывался.
Потом я сел на пол у кровати и стал смотреть в окно на ночное небо. Впрочем, небо было пустое и мутное – по нему ползли жирные тучи, подсвеченные городским освещением. Тогда я достал плеер (Дара подарила), вставил наушники и включил. Мик Джаггер сообщал мне, что нельзя получить все, что хочешь. Но, если очень хочется – то можно.
А наутро Дара проснулась с больной головой, совсем уж опухшим лицом и прочим набором человека накануне вернувшегося с войны. Кажется, я удивил ее тем, что не стал ни о чем расспрашивать – только настоял на том, чтобы осмотреть и снова обработать раны. Потом попросил у нее денег, сбегал в аптеку и купил кучу лекарств. Обезболивающее, антисептик и прочее.
– Ну ты прям фельдшер, – невнятно говорила Дара.
Говорила она невнятно, губы опухли, и, очевидно, каждое слово причиняло боль. Поэтому я не стал тянуть ее на разговор – только пожал плечами.
– Ты больше не спрашиваешь меня что произошло? – удивилась она.
– Нет, – сказал я.
– Почему?
– Потому что сомневаюсь, что ты сможешь достаточно долго говорить без приличной дозы морфина. А морфина у нас нет.
Она улыбнулась – через силу – и спросила:
– Я сильно жутко выгляжу?
– Да, – прямо сказал я, и тут же соврал: – Потому что жутко представить себе, что кто-то способен так обойтись с женщиной.
Это была ложь для успокоения. Я напал с ножом на преподавателя физкультуры и перерезал ему сухожилия. И глотку бы перерезал, если бы меня не остановили. Меня пытались изнасиловать когда мне было тринадцать. Я воткнул простую ручку в сонную артерию человеку, пытавшемуся меня застрелить. Черт, да меня воспитывал и учил жизни серийный убийца. Так что я мог представить себе вещи пострашнее разбитого женского лица. Но в тот момент это было лучшим ответом.
Она снова усмехнулась – мне показалось, что печально, но было не разобрать – и кивнула. А потом снова взяла меня за руку и привлекла к себе. Я послушно приблизился. Сел перед ней на корточки.
Она провела пальцами по моей щеке и сказала:
– Только пожалуйста, не пытайся найти и отомстить. Он тебя убьет.
– Хорошо, – сказал я. – Но ты две недели из дома ни ногой. Ни на работу никуда.
Она рассмеялась, но тут же ойкнула и схватилась за разбитую губу.
– На какую работу? Кому я такая нужна?
– Точно, – согласился я. – Такая ты нужна только мне. Настал мой черед с тобой нянчиться.
Дара посмотрела на меня долгим одиноким взглядом не заплывшего глаза, потом притянула мою голову и прижала ее к груди. Я чуть не свалился – ведь я все еще стоял на корточках. А она обнимала меня так сильно, что я буквально на уровне тактильных ощущений чувствовал все – и ее любовь, и благодарность, и боль, и одиночество… А может, у меня воображение разыгралось? Все-таки отношения у нас были более чем странные.
Потому что сама того не желая, Дара сказала мне многое всего одной фразой. Она сказала «Он тебя убьет». Выходит, она знала того, кто с ней это сделал. А раз знала она, наверняка знали и другие девушки – ее коллеги по стыдливому цеху. И я ни на секунду не задумывался о том, чтобы выполнить ее просьбу – не вмешиваться. Дара могла предполагать, что тот, кто ее избил для меня опасен. Ей даже могло казаться, что она это точно знает. Но она, к счастью, не знала насколько опасным могу быть я. В некоторых обстоятельствах.
Поэтому вечером, выделив ей изрядную дозу успокоительного, снотворного и обезболивающего, я вышел из дома и направился к постоянному месту ее работы. На точку.
Девушки, разумеется, дежурили. Есть вещи, которые должны оставаться неизменными что бы ни произошло.
Я подошел к ним не сразу – сперва долго осматривал окрестности. Зачем? Да очень просто – кто бы ни избил Дару, он вполне мог сейчас находиться поблизости. Потому что, как мне казалось, я знал кто это сделал.
И я не ошибся. Я подошел к девушкам, готовясь преодолеть ожидаемое «Привет, красавчик!», «Ты хорошо себя сегодня вел? Кушал манную кашу? Слушался маму-Дару?» со стандартным потрепыванием по волосам и по щеке. Они меня, конечно, знали, и всегда так приветствовали. Если честно, я этого совершенно не понимал. Они не смотрели на меня как на ребенка. Я им нравился – в том или ином виде. Некоторые, как мне казалось, сами от себя прятали желание повторить поступок Дары. Может, за таким подчеркнутым отношением ко мне как к ребенку, они прятали сами от себя свои истинные чувства? А может, я просто тщеславный мальчишка, который все усложняет?
Правда, приколы про маму-Дару сегодня не звучали. Все спрашивали как она там и, кажется, искренне за нее переживали. Так что я мог уже ни о чем у них не спрашивать. Девушки своим поведением мне все рассказали. Но я все же спросил. И получил ожидаемый ответ. Не сразу, очень неохотно, посредством пронзительного и тщательно сфокусированного непреклонного взгляда моих прекрасных глаз малолетнего паршивца.
Да, Дару избил ее сутенер. Их общий сутенер. Да, она задолжала ему денег. Как так получилось? Да что я, совсем дурак? Я и сам прекрасно понимал как так получилось – деньги она тратила на меня. На одежду, еду… Жру я много, а одежду она всегда старалась мне покупать получше. Так что, выходит, Дару избили из-за меня.
Вообще-то мне не свойственно чувство вины, я уже говорил. Но мне знакомо острое ощущение дисбаланса. Нарушения равновесия в мире. Пусть это звучит глупо и пафосно. А еще я чертовски опасен в этом состоянии дисбаланса. Нет, во мне не живет жажда крови как в серийном убийце, но и лишить человека жизни я способен не моргнув глазом. Во всяком случае, после убийства брата Капитана я прекрасно спал и кошмары меня не мучили.
Итак, сутенер. Я его видел несколько раз – громадный мужик, тяжелый, из бывших опустившихся спортсменов. То ли боксер, то ли борец. Он вечно ходил в белоснежном спортивном костюме. Ездил на шикарном старом Мерседесе – черном с серебром. Не так чтобы хрестоматийная сутенерская машина (тут больше бы подошел какой-нибудь розовый «Эльдорадо»), но тоже подходит.
Спрашивать у девушек где он живет было бессмысленно и опасно. Я бы не добился ничего, кроме многоголосой отповеди в том смысле, что «И думать забудь, красавчик! Ты что, с ума сошел? Да он от тебя мокрого места не оставит!».
Выследить избивающего женщин придурка в белом спортивном костюме на черно-серебряном Мерседесе я мог и сам. То есть, если бы он разъезжал верхом на белом дромадере, было бы попроще, но и так сойдет. Кроме того, те, кто ездит на белых дромадерах, насколько я знаю, намного опаснее. Но они, как правило, не бьют женщин. Хотя, откуда мне знать о нравах погонщиков элитных верблюдов?
Итак, спустя пару дней я уже знал, где он живет. Знал, когда он бывает дома, когда уезжает, когда возвращается. Знал какие продукты покупает в супермаркете и что предпочитает на ужин. Знал, где он паркует свой Мерседес.
Честно сказать, этого было мало, но я чувствовал, что за это можно зацепиться. В конце концов, я должен был еще ухаживать за Дарой, лечить ее, по мере сил, и все это так, чтобы она ничего не заподозрила.
Наверное, именно в то время я впервые ощутил что чувствуют серийные убийцы. Скрываясь у всех на виду, вводя в заблуждение каждого. Вот он образцовый служащий, примерный муж и отец, прекрасный семьянин, ходит в церковь, жертвует на благотворительность, соблюдает правила дорожного движения… А вечером выслеживает своих жертв. Выслеживает, потому что не может без этого обойтись. Потому что желание убивать – единственное чувство, которое у него есть. Все остальное – маска, прикрытие, грим…
Во наколбасил! Бывает ли такое в реальности? Я думаю, нет. Вряд ли окружающие – родные, близкие, друзья – при всех стереотипах, которыми забиты их мозги, при всех технологиях, призванных отучить человека самостоятельно мыслить, при всем при этом все равно я не думаю, что они могут оказаться такими идиотами. Человек может верить политикам – это нормально. Люди сами создали политику и поэтому верить подлецам и лгунам – часть нашей природы. Как говорил Виктор, в борьбе подлецов с идиотами победила дружба. Вот что такое политика. Человек верит мошенникам, потому что мошенники – тоже люди, их желания и позывы только человеческие. Человек верит только тому что может понять и что может себе представить. Даже веря в Бога человек воображает себе нечто понятное и конкретное, связанное со знакомыми образами. Но серийный убийца… Человек – животное, как ни крути. А животные чувствуют опасного хищника. Так что я не верю в способность серийных убийц достаточно долго скрываться на виду.
Но зачем мне все-таки понадобилось становиться таким? Ведь во мне не живет та неодолимая жажда крови, которая толкает маньяков на их преступления. Что за чушь? В каждом человеке она живет. Просто мотивация у обычных людей другая. Разве не обычные люди управляют бомбардировщиками и сбрасывают бомбы на мирные города? Разве не обычные люди отдают им приказы? Разве не обычный человек смотрит на других таких же обычных в прицел пулемета и кладет обычных сотнями, покрывая пространство свинцовым огнем?
Жажда убийства – обычное дело. Просто у кого-то это включается по одним командам, у кого-то – по другим. И тогда одни становятся героями войн, а другие – маньяками. Психическая патология? Может быть. Патология – убивать без причины. Это, пожалуй, единственное точное определение. Но человек ведь причину найдет всегда – не найдет, так выдумает. Маньяки не выдумывают. В этом вся разница.
Я хотел добраться до сутенера, потому что хотел добраться именно до него. Маньяку все равно кого сцапать.
И вот наступила та самая ночь.