24
«А любовь, Ватсон – это…»
Шерлок Холмс
Я всегда так думал – «Возвращаться к Даре». Никогда даже в мыслях у меня не крутилось «Возвращаться домой». Может, потому что понятие дома было для меня непонятным и непривычным. И я не видел в этом никакого повода для сожаления. Трудно жалеть о вкусе омаров никогда в жизни их не пробовав. Я не знал что такое ощущение дома – ни приют, ни, тем более, Шестерка такого ощущения, само собой, не давали. Я не думал о небольшой уютной квартирке где мне было хорошо и достаточно спокойно, чтобы шерсть на загривке не стояла вечно дыбом – я думал о женщине к которой я возвращался.
Любил ли я Дару? Не знаю. Честно, у меня нет ответа на этот вопрос. Если я и способен на такие сложные чувства, то у меня никогда не получалось не то что их проявить или осознать, а попросту обнаружить. Дара мне нравилась, мне было с ней хорошо. Это любовь? Не думаю. А может, приютской волчонок, воспитанный в совершенно странных алгоритмах, вдруг обнаружил, что в мире есть нечто помимо выживания и безжалостного циничного взгляда на действительность.
Виктор как-то рассказывал мне одну даосскую притчу, так там в конце даос предложил простому крестьянину открыть страшную тайну. На что крестьянин спросил у даоса: «А я от этого стану счастливее?». Может, и впрямь есть вещи, которых лучше не замечать, о которых лучше не знать? Наверняка. Даже если они угрожают твоей жизни? Наверное, даже тогда. Солдаты счастливы, отдавая жизнь за родину. И кому какое дело, что, если начать здраво осмысливать их ситуацию, выяснится, что умирают они не за родину, а по глупости, подлости либо еще какой причине порожденной политикой? Все зависит от точки зрения. Религиозные фанатики счастливы, умирая за свою веру. И плевать им, что нет в мире ни одного разумного доказательства существования Бога, а уж тем паче – доказательств необходимости вот именно так умирать. Зачем им это знать? Как говорится в старческом анекдоте, на вопрос «Что лучше – склероз, или маразм» всегда неизбежно следует ответ: склероз. Почему? А чтобы не помнить, что у тебя маразм.
За то время, что я прожил у Дары, я успел изучить ее характер, равно как начать понимать, что всякий мужчина, который считает, что изучил характер женщины – идиот. Дара могла быть веселой, насмешливой. Могла уколоть шуткой, словом. Могла быть ласковой и просто доброй. Иногда она впадала в легкую меланхолию. Иногда была всерьез расстроена и опечалена. Чаще – из-за поведения клиентов. Иногда – без причины. Просто вот настроение.
Но раз настроение Дары определяло (хотя бы немного) мое, быть может, я все-таки ее любил? Хотя бы чуть-чуть. Не могло же мое к ней отношение быть всего-навсего отношением равнодушного кота, пригревшегося на коленях у хозяйки.
В тот вечер Дара была расстроена. И в тот вечер совершенно не было загадкой почему. Клиент.
Возвращаясь к ней, я рассчитывал застать ее одну, но я ошибся. Там был мужчина. Крупный, полный, представительный. Виктор про таких говорил «Важный как падла». Когда я вошел в квартиру, этот павиан (по виду – то ли из политиков местного значения, то ли из бизнесменов того же калибра) величественно фланировал по квартире. И выглядело это достаточно нелепо, потому что фланировал он в майке, обтягивающей гордый откормленный торс с обильно торчащим во всевозможных неожиданных местах седоватым жестким пухом, и трусах, свободно облекающих нездорового цвета хилые ноги и вислую задницу. Под трусами виднелись совершенно поразившие мое воображение носки на подтяжках. То есть, сперва я глазам своим не поверил, но потом проморгался и увидел, что точно – от носков тянулись подтяжки к резинкам обтягивающим икры. Напрашивался странная ассоциация с чулками на подвязках.
Впрочем, несмотря на свой полуклоунский вид, держался сей муж на удивление уверенно и по-хозяйски. На дверце шкафа был аккуратно повешен его костюм, белоснежная сорочка и галстук. Дорогой костюм, наверное. Но по мне смотрелся как дешевка – темно-синий с отливом.
Завидев меня, клиент сперва глянул удивленно, потом усмехнулся и спросил:
– Пацан, ты откуда?
Я не удостоил его ответом, потому что увидел Дару. Она была в спальне. Дверь была нараспашку и никакого труда не составило разглядеть, что она плакала – вся косметика была размазана по лицу.
– Эй, пацан, я с тобой разговариваю! – настаивал на внимании мужик.
Продолжая его игнорировать, я прошел в спальню.
– Ты в порядке? – спросил я у Дары.
– В порядке, в порядке, – ответил за нее мужик. Черт, даже голос у него был какой-то жирный.
– Рот залепи, – посоветовал я ему.
Дара посмотрела на меня взглядом потерянного ребенка. Кажется, он ее ударил. А может, и не ударил. Но этот взгляд, мокрые глаза, наполненные такой обидой и печалью… Черт, вот в этот момент я ее, кажется, любил. Может, женщины именно так нас и привлекают – заставляя чувствовать себя большим и сильным, защитником, опорой и прочим.
Мужик, между тем, переварил мои слова и мою дерзость.
– Что ты сказал? – гневно пробасил он.
– Глуховатый клиент пошел нынче, – посетовал я, а потом приблизился к Даре, сел с ней рядом на краешек кровати и спросил: – Он тебя обидел?
И снова этот взгляд. Черт, да за такой взгляд можно горы своротить. Может, хоть в этом я нормальный? Ну хоть чуть-чуть.
– Ты, малолеток, язык-то придержи, – негодовал меж тем клиент. – А то уши надеру.
– Люди, которые грозятся, редко могут что-то еще, кроме угроз, – процитировал я Виктора.
– Чего? – не понял мужик.
– Блин, совсем простыми словами… Перед тем как кому-то угрожать – штаны надень, А то в таком виде, – я смерил его подчеркнуто оценивающим взором и хмыкнул, – ты совсем не страшный. Трусняк у тебя не героический. И носки эти на подтяжках… Чума. Дашь сфоткаться?
Мужик, кажется, совсем растерялся, попытался было взять себя в руки, но смог родить на свет только:
– Старшим надо говорить «Вы».
Настала моя очередь обалдеть.
– Не, мужик, ты это серьезно? В таком виде, в таких обстоятельствах… Ты меня учишь хорошим манерам? Ты что, идиот?
– Не надо, – тихо проговорила Дара.
– Почему? – удивился я.
– Он и тебя побьет.
Я с удивлением посмотрел сперва на нее, потом на мужика и спросил удивленно:
– Этот дрищ?
– Ну, все, малолеток, – разгневался мужик и шагнул в спальню.
Уж и не знаю чего он ожидал, но наверняка не короткого удара по коленной чашечке и резкого захвата за причиндалы сквозь трусы с последующим рывком.
Пробовали когда-нибудь схватить мужика за причиндалы? Открою вам страшную тайну – он сам подпрыгивает. А потом приземляется как непопадя. В данном конкретном случае – прямо на задницу с дальнейшим переходом на спину и ударом башкой о ковер. Ковер был мягкий, сильного удара не получилось и мозги этого недопитека остались неповрежденными. Чего не скажешь о самолюбии, которое тут же, стоило ему сориентироваться, пустило пену мало способствующую сохранению статус-кво и выживанию.
Мужик попытался стремительно подняться, но поначалу у него получалось не очень. Он был не в той физической форме, чтобы вскакивать и бросаться в бой. И ну так гротескно смотрелся в этих своих носках на подтяжках, что я заржал. Но ему было не до смеха – он, наконец-то, сумел подняться и ринулся в атаку. Зря. Драться он явно не умел. Правда, когда думаешь, что связываешься с обычным малолетком, каждому кажется, что он умеет драться. Я его разубедил.
Короткий тычок в щитовидный хрящ, затем мощный хлест ладонями по ушам и вдогонку – открытой ладонью снизу-вверх под нос. Все было проделано за секунду, быстро, четко и спокойно. Расчетливо. В лучших традициях Виктора.
Последний удар был, наверное, лишним. Очень часто такие удары кончаются смертью клиента и тогда хлопот не оберешься. Но тут обошлось.
Коротко вскрикнула Дара, мужик повалился как подкошенный. Оставалось убрать его из квартиры. Он был, наверное, на голову выше меня ростом и тяжелее раза в три. И уж точно я не мог погнать его пинками. Но и тут Виктор научил что делать. Я наклонился, ухватил клиента за два пальца и резко выгнул их в сторону в которую природой им сгибаться не предназначено. Мужик завыл и поднялся на ноги бодрее, чем можно было ожидать. Так я и повел его к двери – как овцу на веревочке. Вышвырнул из квартиры, потом вернулся, собрал его барахло и его тоже вышвырнул.
Мужик сидел на полу лестничной клетки, поливал окрестности кровью из носа и невнятно грозился в том смысле, что он еще вернется и устроит нам всем страшные неприятности, что мы не знаем с кем связались и все в таком же духе.
– Это вряд ли, – сказал я в ответ на его угрозы.
А потом присел рядом с ним на корточки – он дернулся, стараясь сжаться в комочек. Хороший признак.
– Ведь тогда тебе придется всем объяснить что ты тут делал, – прошептал я ему в ухо. – Но если даже и так… Тогда я тебя найду. – Я вынул свой нож и приблизил к его лицу. Он заверещал. – Найду, вырежу тебе один глаз, а второй оставлю. Чтобы ты видел как я отрезаю тебе пальцы один за другим. А потом нос. А потом я отрежу тебе тот орган, который стал причиной всех твоих бед.
– Ты псих! – взвизгнул он. – Маньяк малолетний.
– Да, – согласился я. – Ты себе и не представляешь насколько я псих. Помни об этом, если только в твоей дурной башке появится мысль о том, чтобы вернуться.
Засим я встал и удалился, гордо хлопнув дверью напоследок.
Дара по-прежнему сидела на краешке кровати и смотрела на меня потрясенным взором. Черт, был страшный соблазн гордо расправить плечи и вкрячиться в этакую горделивую позу мужчины–защитника. Но, вместо этого я просто спросил:
– Ты в порядке?
Она засмеялась тихо и беззлобно.
– Что? – несколько растерялся я.
– Твой голос.
– Что у меня с голосом?
– Еще ломается. Ты ведь совсем мальчишка. Извини, я не хотела тебя обидеть.
Вообще-то я не обиделся. Во-первых, потому что это правда, и у меня нет этого подросткового комплекса – обижаться на очевидное. А во-вторых, если кто не знает, то подростки обижаются на подобное, как правило, из-за тона, которым говорятся подобные фразы. Свысока. С этакой позиции повзрослевшего, но совершенно не поумневшего павиана, который считает своим главным преимуществом и заслугой только то, что он на несколько лет раньше выбрался из утробы матери. И требует, чтобы все его в этой связи уважали. Дара сказала это совсем иначе. В ее словах было изумление тем, что я, выглядя как мальчишка и будучи мальчишкой, оказался способен вести себя не просто как мужчина – как настоящий мужчина. По мне так это наоборот признание достоинств и восхищение высотой планки моей неподъемной крути.
– Но ты меня защитил, – продолжила Дара совсем другим тоном.
Я присел рядом с ней, смутно представляя себе что нужно говорить. Что-нибудь героически пошлое из серии «Пусть еще только сунется»? Или опять-таки героически-пренебрежительное «Да ладно, обычное дело»? Ну да, для меня совершенно обычное дело спасать шлюх от зарвавшихся клиентов. Просто по десять раз на дню в таком дзене практикуюсь.
– Ты меня защитил, – повторила она. – И ты тогда совсем не был мальчишкой.
– Был, – сказал я. – Просто я не совсем обычный мальчишка. Наверное.
Она приблизила свое лицо к моему и заглянула в глаза.
– Я знаю. Ты был… опасным. И сильным. Это из-за того как ты жил раньше? Из-за твоей прошлой жизни?
– Может быть. А может, еще что-то… Я не знаю.
– Ты удивительный, – прошептала она и придвинулась еще ближе.
Забавно, я могу читать психику некоторых людей, обучен таким аспектам взаимодействия и выживания, какие подходят скорее Джеймсу Бонду, чем обычному пацану – даже в моей ситуации. Но в тот момент я совершенно не понял, что она собирается сделать. Пока она меня не поцеловала.
И это был настоящий поцелуй, а не те кривые попытки с ударами зубами о зубы, которые мы практиковали в школе с девчонками. Это был мой первый настоящий поцелуй. Поцелуй настоящей женщины. Поцелуй желания.
– Ты совсем не умеешь целоваться, – тихо хихикнула Дара.
– Как-то негде было научиться, – спокойно признался я. И опять не обиделся. – Были другие дела.
– Что ж, – сказала она серьезно и с каким-то незнакомым мне придыханием. – Сейчас самое время.
И она поцеловала меня снова.
В общем, если до кого-то еще не дошло, я лишился невинности в четырнадцать лет при очень искреннем эмоциональном содействии двадцатипятилетней шлюхи.
Разумеется, можно было сказать, что со стороны Дары это было совращение малолетних. Но не шел бы в задницу тот, что увидит в этом подобное. В конце концов, в моей жизни все наперекосяк. От рождения и до последнего момента. И скорее всего, так оно будет и в дальнейшем. Если вообще будет дальнейшее. Можно сказать, что я появился на свет с кривой кармой. А можно сказать, что карма кривая у большинства из тех людей, которые так считают. Все относительно и зависит от точки зрения. А раз у меня все не как у людей, то зачем я стану отрыгивать из памяти приятные моменты? Только потому, что цивилизованное сообщество жирных трусливых «обычных людей» считают их «неправильными»? Да не шли бы они…
Виктор – черт, даже в таких моментах находится место для него – говорил, что всякая жизнь мало-мальски стоящего и хоть чуть-чуть интересного человека – это сплошное балансирование между таким притягательным и запретным «хочу» и скучным и нудным «надо». Люди сами себя загоняют в ловушку, придумывая ограничения. Причем ограничения эта зачастую настолько тупые и нелогичные, что просто необходимо придать им статус то ли закона Божьего, то ли еще чего. Один из самых забавных постулатов религии – Бог сказал людям «Плодитесь и размножайтесь» и тут же запретил трахаться. Прелюбодеяние называется. А о том, какие от воздержания случаются расстройства психики упомянуть забыл.
Как говорил тот очаровательный Дьявол в исполнении Аль Пачино: «Мечтай, но не смотри. Смотри, но не трогай. Бог – самый великий лицемер в истории Вселенной».
Слава все тому же Богу, моя психика было мало повреждена тем воспитанием, кое навязывается от Его имени. И я так думаю, что в тот вечер мы с Дарой занимались, если и не богоугодным делом, то и против Он ничего не имел.
25
«Мы наблюдаем мир не как он есть, а мир плюс воздействие наблюдателя»
Школьный курс физики
Насколько я знаю, для большинства людей первый секс – событие исключительное. Веха в жизни. И все такое. Для меня, быть может, тоже. Да сломает себе мозги тот психиатр, который попытается сравнить мою психику с психикой другого человека. Но событие было в высшей степени приятное. Может, даже знаковое. Не думаю, что оно оставило некий рубец на моем сознании. Некоторые – в том числе и классики литературы – утверждают, что по первому настоящему поцелую ты судишь обо всех последующих. И все последующие кажутся хуже. Что очевидно, собственно. Рано как, скорее всего, с первым сексом сравнивают весь остальной. Не скажу за других – не спрашивал. И, поскольку у меня все произошло одновременно, могу сказать лишь, что я не судил и не сравнивал. Первый секс не был ни лучшим, ни худшим – просто первым. И ничего особенно он не изменил ни во мне, ни в моей жизни, ни даже в моем отношении к Даре. Надеюсь, как и в ее отношении ко мне, которое изменилось позже и в одночасье. Она продолжала оставаться шлюхой, работала на улице и приводила домой клиентов. А я… Я остался тем, кем был.
Нет, я ее не ревновал, ничего не требовал – с какой стати? Ее жизнь – это ее жизнь. Моя – это моя. Да и о чем можно было говорить при таком раскладе и моем возрасте?
Мы с ней даже никогда не говорили на эту тему и никогда больше этим не занимались. Нет, не думаю, что все это была ее минутная слабость о которой она потом сожалела. Я, во всяком случае, ничего подобного не замечал. Я, как мне кажется, вообще не изменился. И на первый план для меня в тот момент вышла проблема рынка.
Чего я хотел? К чему стремился? Я и сам не знал, но должен был это выяснить. Не мести, не возмездия, не наказания. Я хотел чего-то совсем другого. Поэтому, во время своих прогулок я все сужал и сужал круги вокруг территории рынка. Был осторожен, смотрел по сторонам, изучал. Спустя немногое время, я знал уже многое.
Знал, что тот парень, которые отделал меня в переулке – постоянный вожак этой стаи малолеток. Знал, что они – постоянный контингент на рынке. И знал, что все это не просто так. Разумеется, на рынке был директор и охрана. Но, насколько я успел понять и увидеть, владели рынком совершенно другие люди. Кто это был – то ли какие-то бандиты, то ли еще кто, я так и не понял. Но ничто не делалось без их ведома. Мои обидчики действовали очень избирательно. Они всегда точно знали у кого можно потянуть кошелек, а кого трогать не стоит. Какого торговца можно почистить, а к какому нельзя даже приближаться. Ими явно руководили. Они были чем-то вроде низшего звена рыночных сотрудников – где-то в районе грузчиков и уборщиков. И будь я проклят, если их вожак – тот что меня отлупил – не делился добычей со здоровенным толстым, хотя и крепким (вроде бывшего тяжелоатлета) мужиком вечно одетым в черный кожаный пиджак (на большее фантазии не хватало, что ли?) и подъезжавшим на гигантском японском джипе. Мужик, правда, наверное тоже с кем-то делился. И тот с кем он делился тоже. Виктор учил, что у каждой пирамиды есть верхушка, но верхушка эта неизбежно зависит от нижней части. На чем бы она иначе стояла и верхушкой какого места бы, собственно, была? Поэтому, если тебе придет в голову выдернуть камень из пирамиды – надо быть осторожным. Выдернуть верхний тебе может не хватить силы и роста. Но, выдергивая камень из середины, будь готов к тому, что тебе на башку могут посыпаться все верхние камни. Есть только один выход – попытаться выдернуть камень так, чтобы не посыпалась вся кладка. Заменить его чем-нибудь. И почему бы не самим собой?
Я наблюдал. Я размышлял. Я начинал понимать как организована работа этого рынка, чем на нем торгуют открыто, чем из под полы, а чем не торгуют никогда. Понимал какие дела делаются. Черт, просто поразительно что можно узнать при помощи простого наблюдения и умения делать выводы. Ну, плюс наука Виктора, разумеется. Кто на кого и как смотрит, кто как жестикулирует, кто главный и какие у него проблемы с головой, какие сильные стороны. Обычный четырнадцатилетний подросток мозги бы об это сломал.
Но я был обучен определенным вещам и, видимо, имел, в каком-то смысле, к ним талант. Правда, вразумительно сформулировать что это за вещи и что за талант я бы не смог. Даже Виктор не мог. Когда я спрашивал его, чему он меня учит, он просто отвечал:
– Тому, что сам умею.
– Но как это называется? – не унимался я.
– Слышь, отстань, зануда, – усмехался он. – Какой прок в названиях, когда речь идет о таких вещах? Это что-то очень сложное и простое одновременно. Если я скажу тебе, что учу жизни, это что-нибудь объяснит? А если брякну, что учу понимать Вселенную, на тебя снизойдет прозрение? Ни-фи-га. Я только буду выглядеть идиотом. Не всегда есть название, парень. И более того – не всегда стоит его придумывать. Очень часто названия ограничивают понимание, стремясь впихнуть нечто особенное в рамки знакомых ассоциаций. Вон, некоторые колдуны считают, что никому нельзя называть свое имя. Настоящее имя. Потому что мы отождествляем себя с именем, считаем, что наше имя – не просто звук, а это мы и есть. Забавный психологический крючок. Если ты назовешь меня Ифраимом, ничего не изменится. Всего лишь слово. Пытайся понять все как есть, не впихивай в рамки без крайней нужды.
И я пытался понять. Спустя короткое время я понял, что эта шайка малолеток избыточно жестока и озлоблена. И частенько ломает то из чего, при другом подходе, можно было бы извлечь прибыль. Например, вместо того, чтобы втихаря обворовывать вон того торговца, имело бы смысл с ним договориться, и заставить платить. Причем, сделать это можно так, что торговец сам будет счастлив до соплей. Как? Ну, была у меня пара идей.
А еще я знал полицейского, которому платил тот здоровенный мужик в кожаном пиджаке. Но полицейский не знал, что за ним тоже следят. А значит, и за всем рынком. А толстому в пиджаке это надо? Продажные полицейские в одиночку не падают – за ними неизбежно валятся те, кому они продались. В той или иной форме.
26
Формула: Когда Бог ленился, Он создал эволюцию.
А чтобы уровнять шансы, Он сотворил генератор случайных чисел.
Чем я рисковал? Собственно, всем. Я прекрасно осознавал, что при определенном раскладе я могу исчезнуть и даже если мой труп спустя какое-то время обнаружат, вряд ли кто-то сорвется с цепи и станет расследовать обстоятельства моей гибели. На фиг кому это надо? А даже если и так, мне в этом уже будет мало радости.
Так зачем я это делал? Я не мог объяснить, и, при определенном настроении, это – то самое чего я не мог объяснить – подталкивало меня к действиям. Психическое расстройство, или жажда приключений? А что, разве есть разница?
Итак, выбрав день, который лишь по ряду мелких причин отличался от всех прочих, я заявился на рынок. Как ни странно, мне пришлось достаточно долго толкаться по рядам, прежде чем на меня обратили внимание. Я уж опасался, что придется опять пытаться что-нибудь спереть. Но, благодарение кому бы то ни было, меня заметили. И я заметил, что они заметили. Не сказать чтобы я уже знал в лицо всех членов этой стаи волчат, но мог определить их по некоторым признакам. Строго говоря, когда я этому научился, меня стало поражать другое – насколько они заметны. Почему же никто их не видит? Ответ, в общем-то, был прост и банален, как повторный брак. Потому что никому нет дела. Зачем обращать внимание на каких-то там снующих малолеток? В конце концов, я сам в свое время их не заметил. Идиот.
Что их отличало? Нет, это далеко не всегда были оборванцы и какие-то там гротескные беспризорники. Строго говоря, таких и не было – так просто показалось мне с перепугу в первый раз. На вид – вполне обычные мальчишки из вполне обычных семей. Наверное, иногда оно так и было? Что же они делали здесь, в рыночной стае? Ну мало ли. Может, все-таки семьи были не вполне обычные. А может, попросту искали некой детской романтики и остроты ощущений. Я теперь знал о них многое, а они, наверное, и думать забыли о моем существовании. Знал я и о том, что они вполне успешно промышляют на других территориях, помимо рынка. Знал за ними – теми, кто постарше – пару попыток изнасилования и одно убийство бомжа. Плохие мальчишки. Впрочем, я намеревался познакомить их не просто с тем что значит быть по-настоящему плохим – продемонстрировать своего рода эталон… плохости? Плохизма? Хрен его знает.
Мне пришлось пару раз пройтись перед самым носом нехороших ребят и даже зацепить одного из них плечом, чтобы они соизволили, наконец, обратить на меня внимание. Кажется, заметили и узнали. Прэлэстно.
Отчетливо ощущая что за мной наблюдают, я еще немного походил по рядам, а потом почти незаметно – чтобы не выглядело совсем уж откровенно – нырнул в один из проходов на задворках рынка. Виктор всегда учил: главное условие засады – предусмотреть пути отступления. Нужно быть полным идиотом, чтобы устраивать засаду из которой сам не сможешь выйти в любой момент. И я выбрал проход в котором меня попросту невозможно было запереть. Помимо нескольких выходов, я самолично проделал еще дыру в заборе на случай необходимости отступления и перегруппировки моих сил в виде одного меня… Ну, в смысле если придется драпать. Про другие выходы они могли знать, но не про этот.
Итак, я нырнул в проход, отбежал подальше от шумных торговых рядов и притаился в полумраке за выпирающим углом одного из контейнеров. Прошло меньше минуты и я услышал нарастающий топот множества бегущих ног и сопение. Многие из этих пацанов нюхали клей, часто напивались так, как напиваются только малолетки – быстро и до бессознательного состояния – и все поголовно курили. Я был в отличной физической форме. Собственно, это Виктор определял, как одно из важнейших условий выживания. Больной человек, говорил он, выживает только благодаря социуму. Правда, радости для него в этом немного. Но для тебя нет социума, ты в него не вписываешься. Так что рассчитывать можно только на себя, свои мозги и свое тело. Если что-то подведет – погоришь. Мозги меня уже подводили не раз, и я в эти разы чуть не погорел.
Их было человек десять. Они вломились в проход с очаровательной грацией стада бизонов и тут же остановились в нерешительности. Меня не было! То есть, логично было бы предположить, что я убежал, но для такого предположения им понадобилось время.
– Говорю, сюда он ломанулся, – проверещал один из пацанов.
– Это точно был он? – этот голос я узнал сразу.
– Точно. Наверное.
– Слышь, малой, я тебе сейчас башку отверну, – пообещал мой давний обидчик.
– Да он это, он, – проговорил другой голос. – Пацаны его видели.
– Ну и где он?
Я бы на их месте задался другим вопросом: на кой ляд я вообще приперся на рынок? Но для генерации подобной логики им явно требовалось больше времени.
Я выбрался из своего укрытия, которое оказалось за спинами у пацанов, неслышно подкрался сзади. Виктор учил меня хорошо – я видел все камни на асфальте, все осколки стекла, весь мусор, и ничто не скрипнуло под моими ногами. Так что я вполне незамеченным подкрался к последнему из пацанов и коротко, хлестко ударил его в висок кулаком с выставленным суставом среднего пальца. Кому интересно – ниппон кен называется. Пацан невнятно хрюкнул – еле слышно – затеял валиться на асфальт. Я аккуратно принял его тело и опустил его на землю совершенно бесшумно. Виктор говорил, что в ситуации, когда толпа-стая теряет преследуемую добычу, сперва она теряется. Потом начинает осматриваться. На это требуется от десяти секунд до минуты – чем более замкнутое пространство, тем раньше. К тому моменту, как начали осматриваться мои оппоненты, я успел уложить еще одного мальчишку. Когда один из них, наконец, обернулся, коротко вскрикнул и заставил обернуться всех, я – вполне, надеюсь, эпично – душил еще одного пацана брючным ремнем.
Поначалу они оцепенели. И у меня появилась великолепная возможность не торопясь закончить начатое и опустить бездыханное тело на асфальт. То есть, не то чтобы бездыханное – пацан просто был в отключке. Убивать их не входило в мои планы. Это я мог проделать намного легче и проще вырезая их поодиночке.
И, надо полагать, зрелище трех распластанных на асфальте тел товарищей, произвело на всех должное впечатление. Или впечатление произвело то, что я проделал это совершенно бесшумно? Или тот факт, что я явно не собирался убегать?
Черт, забавно было наблюдать, как с минуту никто из них – даже вожак – не находится что бы такое сказать. Но очевидный вопрос в такой ситуации всегда правильный.
– Эй, пацан, ты чего творишь? – поинтересовался вожак скорее растерянно, чем грозно.
– Валю твоих ребят, – просто ответил я.
От этой простоты он растерялся еще больше. А я все гадал что в нем проснется первым – недоумение, или гнев. Проснулись оба.
– Ты что, охренел?! – взревел вожак.
– От рождения, – заверил я его. – Но у нас, кажется, остались нерешенные дела.
В каждой стае найдется парочка самых рьяных и услужливых. Как правило, они не отличаются особым умом, поэтому их реакции как бы запрограммированы и включаются быстрее чем у прочих. В общем, никто еще не разобрался до конца в происходящем, а эти двое – мои ровесники примерно – сорвались с места и бросились в мою сторону. Но у меня в руках был брючный ремень с вполне многофункциональной пряжкой. Простейший набор для большого города – ремень, нож, зажигалка, фонарь. И Глок-19 на поясе. Где бы только его взять?
Я успел хлестануть пряжкой в обе стороны. Бросившиеся на меня пацаны почти синхронно взвизгнули и тут же хором завопили так, что я испугался – не прибежали бы на эти вопли взрослые и не обгадили мне всю малину. Не прибежали. Оба пацана корчились на земле и выли, оба прижимали ладони к лицу, у обоих сочилась кровь между пальцев.
Я крутанул ремень пару раз для пущей угрозы. Пряжка с резким свистом рассекла воздух. Затем я пошел на совсем еще недавно охотившуюся на меня толпу. И толпа попятилась. Мне необходимо было сделать эти несколько шагов. Зачем? Все очень просто – пять поверженных тел у тебя за спиной смотрятся намного лучше, чем три. Плюс к этому, попятившись они признавали, что боятся меня. Так сказать, делали официальный знак. Психология, елки.
– Пацан, мы же тебя порвем, – как-то неуверенно пообещал вожак.
– Правда? – удивился я. – Кто-нибудь еще готов меня рвать?
Желающих пока не находилось.
– Может, ты сам? – предложил я вожаку.
Вожак, разумеется, прекрасно соображал. Ну, во всяком случае, быстрее своих подчиненных. На то и вожак. Он понимал, что все смотрят на него и ждут. На это и был расчет – ему некуда было деваться. Кроме того, после этих моих слов, вожак и сам не позволил бы никому встрять. Не мог позволить. Репутация на кону. А репутация в таких стаях – вопрос выживания. Не бывает вожаков ушедших в отставку – стая их загрызает. Стать рядовым ее членом после главенства невозможно.
Но вожак явно не сталкивался еще с таким зверем как я. Он знал, что он старше и сильнее, но он совершенно не понимал в чем моя странность – не мог сформулировать. А от этого становилось еще страшнее. Но куда деваться, он сделал над собой усилие, состроил гневную рожу и достал из кармана нож.
– А вот это зря, – совершенно искренне сказал я ему.
И этот придурок тут же показал мне что я полностью владею ситуацией. Он остановился. Вот кретин! То есть, буквально пошел у меня на поводу. Блин, засим можно было прекращать этот цирк. Но закон жанра же требует, чтобы пьеса была доиграна до конца. Вожак быстро осознал что произошло и тут же взбеленился. Выставив нож вперед, с воплем «Убью на хер!!!» он ринулся в атаку.
Ножик у него был достаточно пошлый – так называемая складная бабочка с раздельной рукоятью. Дрянь, дешевка. Я хлестанул ему навстречу ремнем, ударил пряжкой по пальцам. Он завопил и выронил нож. Тут я сделал резкий шаг в сторону, потом вперед, ухватил его за волосы, резко долбанул по пояснице, а потом под ноги. Он рухнул на колени. То есть, рухнул бы и мордой вниз, но я крепко вцепился в его шевелюру и удерживал его в таком положении.
Затем быстро, но без суеты выхватил свой нож – тот самый, украденный из той квартиры – и прислонил лезвие к его щеке.
Бьюсь об заклад – вся стая замерла в ожидании того, что должно было сейчас произойти. Хотя, сам я понятия не имел что именно должно произойти.
Я не смотрел по сторонам – это был бы признак неуверенности, – но все видел. Виктор учил, что, когда смотришь исподлобья периферическое зрение расширяется. Распространенный прием профессиональных стрелков. И я отчетливо видел в дальней тени знакомую фигуру. Призрак ждал. Чего? Понятия не имею.