22
«Одинокий мужчина ищет любви, ласки, понимания и чего-нибудь пожрать».
Михаил Жванецкий
В жизни каждого настоящего мужчины наверняка была женщина, которая столько для него сделала, а он, паскуда такая, взял и все испортил. У некоторых мужчин таких женщин было несколько. Некоторые только так и живут. Что тут скажешь – сложна природа человеческих взаимоотношений. Вон, некоторые герои сокрушаются, что разрушают все, что любит. Зря сокрушаются – мы почти все такие.
В моем случае, первой такой женщиной стала Дара.
Дара была уличной шлюхой средней ценовой категории. Что? Грубо звучит? Ну, это с какой стороны посмотреть. Для меня ничего грубого тут нет – просто определение. Я, например, не вижу, чем слово шлюха хуже слова депутат. Иногда это вообще синонимы – тут уж как повезет.
Дара работала на той самой улице куда я ввалился разбитой мордой вперед после стычки (если это можно назвать стычкой) с рыночными волчатами. Наверное, она, в каком-то смысле, спасла мне жизнь. Не знаю. Не уверен, что я непременно бы умер, если бы никто меня в тот вечер не подобрал. Кто знает? Одно могу сказать точно – именно Дара стала для меня первым эквивалентом женщины. Именно тем, что определяет женщину в жизни каждого не мужчины даже, а человека. У меня никогда не было матери (техническая сторона дела не в счет), не было старшей сестры, никого не было. Всю мою недолгую жизнь меня окружали мужчины. Они меня учили, наставляли на путь истинный… Но вытереть кровавые сопли, утешить, смягчить жесткость и грубость зачастую такого неприветливого окружающего мира они не могли. Мужчины такого просто не умеют. Может, отчасти поэтому я такой и получился?
Забавно, что до появления в моей жизни Дары я ни о чем таком не задумывался и понятия не имел даже, что оно – это что-то – вообще бывает. Дара была небольшого роста хрупкая брюнетка. И как она ухитрилась дотащить мою бездыханную тушу до своей квартиры – ума не приложу. То есть, не сказать, что я обладал каким-то там богатырским телосложением, но все же в свои четырнадцать лет был вполне себе крепким парнем. И, как выяснилось, когда я снова смог встать на ноги – выше ее на полголовы.
У Дары были большущие голубые глаза, смотревшие на мир с выражением в котором сочеталась опытность женщины известной профессии и какое-то восторженное удивление ребенка. Приятные черты лица и все такое. Она вообще была весьма симпатичной девушкой, и, на мой малоопытный взгляд, ее профессиональная ценовая категория могла бы быть и повыше. Звучит несколько цинично, согласен, но если кому-то еще непонятно, я циником родился. А общение с Виктором, который вообще был гением цинизма, отточило это мое качество до бритвенной остроты.
Когда я открыл глаза и, с трудом сфокусировавшись на окружающем пространстве больным взглядом, обозрел окрестности, то обнаружил, что валяюсь колодой на диване посреди небольшой, но вполне себе уютно обставленной комнаты. Мебели было немного, и я, как воспитанник приюта, не мог ни черта сказать об интерьере кроме того, что он был. Тяжкие портьеры закрывали окно и невозможно было определить время суток. Тусклое бра на стене слабо освещало мир вокруг меня и я мог увидеть только неясные очертания некоего шкафа, пару кресел и все. Ну и непосредственно диван на котором я валялся.
Поначалу я совершенно не понял где нахожусь, попытался приподняться на локте и осмотреться, и тут выяснилось сразу несколько вещей. Во-первых, у меня изрядно кружилась голова. Во-вторых, тело болело сразу все. То есть полностью все тулово сигналило о многочисленных неисправностях. В-третьих, плечо, на которое я пытался опереться, болело тоже. В-четвертых, на лбу явственно ощущался здоровенный кусок то ли пластыря, то ли еще чего, свисающий на глаз. В-пятых, я был накрыт легким одеялом и под одеялом, кажется, на мне ничего не было. В-шестых, понятнее не стало.
Я тихонечко зарычал, и, на этот рык как на зов из соседней комнаты явилась она. Сперва появилась в дверях, постояла там какое-то время, а потом вошла и приблизилась. Тогда-то я впервые и смог все это рассмотреть – и огромные глаза, и черты лица, и фигуру.
– Привет, – сказала она, ласково улыбнувшись.
– Здрассте, – пробормотал я, совершенно не зная что сказать и вообще как реагировать.
– Очухался, – констатировала она, сразу заполучив пару очков по моей шкале доверия.
Почему? Да потому что все тот же Виктор учил, что половина людей, как минимум, имеют идиотскую привычку задавать вопросы, ответ на которые очевиден. То ли это нечто вроде некоего психологического инверсионного следа от общей неуверенности в себе, то ли все тот же след от глобальной лени и нежелания соображать и делать хотя бы элементарные выводы. Ну, вроде того, как, если ты постригся, все тут же начинают спрашивать «Ты постригся, что ли?». Или, если ты упал, вопрошают: «Ты что, упал?». Нет, блин, быстро лег.
Дара, кажется, общепринятыми комплексами не страдала. Странно, что, несмотря на отшибленный мозг, я сразу это отметил. Видимо, наука Виктора глубоко въелась. А может, я такой талантливый?
Но у талантливого накопились вопросы. И первый был очевидный:
– Где я?
– У меня дома, – ответила она.
– А-а…
Честно признаться, я тупо не знал что спрашивать дальше.
– Я Дара, – сказала она.
– Очень приятно, – искренне сказал я, потому что она мне нравилась.
Она засмеялась, и смех ее произвел на меня еще большее впечатление. Искренний и бесстрашный. Ну, то есть понятно, что я, в данный момент, совершенно не выглядел опасным. Но разве люди боятся только опасности? По мне так люди больше всего боятся глупо выглядеть. Это называется смущаться. Виктор сто раз повторял, что глупее всех всегда выглядит тот, кто боится глупо выглядеть. Он учил, что таких людей всегда легко вычислить – они выглядят как идиоты. Забавная логика получается.
Я поморщился. Странное дело, но мысли о Викторе сейчас, почему-то, казались неуместными.
– Как я сюда попал? – спросил я. Как будто это имело какое-то значение.
– Мы с девочками тебя принесли, – призналась Дара. – Для меня одной ты тяжеловат.
– С девочками? – спросил я, понятия не имея о каких девочках идет речь. Почему-то в воображении рисовалась стайка хихикающих школьниц с косичками, брэкетами и обязательно «чупа-чупсами» за щекой, натужно затаскивающая мою тушу в эту комнату и с выдохом облегчения роняющая ее на этот самый диван.
– Ну да. Мы на углу тут работаем.
На это я не нашелся что ответить, потому что совершенно не понимал о чем и о ком речь. И о каких гадостях. И как вообще можно работать «на углу». Что это значит?
– Ты что-нибудь помнишь? – спросила она.
– Помню, как меня били по башке, – признался я. – И не только по башке.
– А кто бил помнишь?
– Уроды, – сказал я.
– Ну, это и так понятно. Что за уроды знаешь? Как зовут?
– Зачем уродам имена? – сказал я. – И зачем мне их запоминать?
Она пожала плечами.
– Ты просил не вызывать скорую, помнишь?
Я помнил слабо, но похвалил себя за бессознательную осмотрительность.
– Наверное, в полицию заявлять ты тоже не хочешь?
– Не хочу, – согласился я. – Зачем?
– Ну, может, их поймают, – предположила Дара.
– И какое мне от этого удовольствие?
– Не знаю. Но тебе надо к врачу. На тебе же живого места нет.
Я усмехнулся.
– Судя по ощущениям, я весь одно сплошное живое место. Ничего, так пройдет.
– А если у тебя сотрясение?
У меня наверняка было сотрясение, на что я сказал:
– Тогда врач скажет, что мне надо лежать неподвижно, жрать обезболивающее, не поднимать тяжести, не стоять на голове и не заниматься незащищенным сексом до совершеннолетия. Все это я знаю и без врача. И все совершенно невыполнимо.
– Почему? – хихикнула она. – То есть… – Тут, видимо, до нее дошло полное содержание моих слов, и она засмеялась уже открыто. Звук ее смеха мне понравился.
Я посмотрел на нее и вдруг почувствовал, что мне очень хочется ей доверять. То есть, все подростки по природе недоверчивы и доверчивы до идиотизма одновременно. Уличные подростки просто недоверчивы. Такие как я – откровенные социопаты и параноики. Но даже таким как я хочется иногда хоть кому-то довериться.
– Чтобы лежать неподвижно, надо, чтобы было где лежать, – сказал я. – Чтобы жрать обезболивающее, надо их на что-то купить. Чтобы не стоять на голове, нужен какой-нибудь другой характер, но уж точно не мой… А чтобы заниматься незащищенным, или каким угодно сексом, надо чтобы было с кем. То есть, можно и с самим собой, но…
Я как дурак хотел смутить ее, но смутился сам.
Она снова засмеялась и сказала:
– Для ударенного по голове ты рассуждаешь очень уж здраво.
– Это один из симптомов, – отреагировал я.
Черт побери, мне показалось, или я вот так лежа на диване с отбитыми потрохами и отшибленной головой пытался с ней заигрывать? Мне захотелось подняться, отбежать на безопасное расстояние и посмотреть на себя со стороны. Может, для приведения эмоционального ряда в порядок покрутить пальцем у виска. Чтобы дать самому себе понять, что я про самого себя думаю.
Но Дара смотрела ласково и приветливо.
– Можешь на какое-то время остаться у меня, – сказала она.
Я и насторожился и растерялся одновременно. Она это явно заметила и спросила:
– Я тебя смутила?
– Ага, – честно признался я, отчего-то совершенно не вовремя вспомнив, что под одеялом я совершенно голый.
Люди часто себя выдают непроизвольными действиями. И как бы там ни тренировал меня Виктор, к подобным ситуациям подготовить он не мог. Так что я совершенно автоматически, категорически не соображая что делаю, приподнял одеяло и заглянул в недра где валялось мое обнаженно-избитое тело. Так и есть – из одежды только лобковые волосы.
Дара засмеялась звонко и беззлобно. Как ни странно, меня это не разозлило. Должно было разозлить, любого подростка бы разозлило, тем более такого злобного гоблина как я, но…
– Не смущайся, – сказала она. – Поверь, я видела достаточно голых мужиков.
Какое отношение это имело к данному случаю, я не очень понимал. Поэтому просто спросил:
– Почему?
– Что – почему? – не поняла она.
– Почему вы мне помогли? Почему принесли в свой дом? Почему ухаживали?
– Тебе сколько лет? – спросила она.
– Четырнадцать. Наверное.
– Наверное? – это ее удивило.
– Точная дата моего рождения – одна из загадок истории.
Она усмехнулась, а потом сказала:
– Ну, все равно. Во-первых, давай перейдем на «ты». Так удобнее. Это тебя не смутит?
Я отрицательно покачал головой.
– Во-вторых, не могла же я оставить валяться тебя на улице.
– Почему?
Вот тут она глянула на меня с настоящим изумлением.
– Господи, мальчик, как ты жил все это время?
– По-разному, – признался я.
– Это заметно. Потому что нельзя оставлять людей валяться на улице, когда им нужна помощь.
– Почему? – вяло подражая второй версии Терминатора повторил я.
– Потому что это неправильно.
– Надо их добить? – полушутливо предположил я.
Она посмотрела на меня без тени веселья.
– Кажется, в жизни тебе пришлось очень несладко.
Я пожал плечами. Поморщился. Пожимать плечами было больно.
А еще – к сожалению или к счастью – Виктор не говорил мне, а сам я не знал, что жалость – самый подходящий катализатор для того, чтобы вызвать у женщины если не любовь, то приязнь так точно. Женщины обожают жалеть. Обожают утешать. Иногда даже доходят в этом до абсурда и выходят замуж за жалких, требующих постоянного утешения субъектов.
– Ты можешь пока остаться у меня, – повторила Дара.
– И вы… то есть, ты не боишься?
– Чего? – удивилась она. – Ты не выглядишь опасным.
– Первое правило маскировки, – процитировал я Виктора. – Если хочешь подобраться к жертве поближе – ты не должен выглядеть опасным.
– Где ты всего этого нахватался? – усмехнулась Дара. – И потом, мне, почему-то хочется думать, что ты не смотришь на меня как на свою предполагаемую жертву.
Это было сказано весело, полушутливым тоном. И я для себя понял две вещи. Во-первых, это удивительная девушка ни черта не понимает с кем связалась. И второе – я категорически не хочу, чтобы она когда-нибудь это поняла. Но второе свое намерение я, к сожалению, исполнить не сумел.
23
« В мужчине ум – решающая ценность,
И сила – чтоб играла и кипела.
А в женщине пленяет нас душевность,
И многие другие чести тела».
Игорь Губерман
И так вышло, что какое-то время я жил у Дары. Сказать «Жил с Дарой» сами понимаете… Но я остался.
Спустя три дня после моего избиения я уже смог вполне себе самостоятельно передвигаться. То есть, я и раньше мог добраться до сортира и кухни, но это был предел возможностей. Вообще, первое о чем я ее попросил – выдать мне трусы.
– Зачем? – удивилась она с лукавой улыбкой. – Я тебя голым уже видела.
– Я в курсе, – спокойно отреагировал я. – Только я при этом не присутствовал.
– Как это?
– Ну, я же был в отключке. Дело такое. Сомневаюсь чтобы у хирурга, покопавшегося во внутренностях пациента возникла с этим пациентом некая интимная общность.
– И откуда ты такой взялся? – и искренним недоумением спросила Дара.
– Сам бы я знал. А что?
– Просто ты первый из моих знакомых, кто так говорит. Ты уверен, что тебе четырнадцать?
– Плюс-минус. Так трусы ты мне дашь?
– Поверь, я достаточно видела голых мужиков, – сообщила она.
Интересно, чего она так уперлась? Хочет вогнать в краску? Ну и как мне поступить? Продемонстрировать недюжинную выдержку путем демонстрации голой задницы и свободно свисающего? Или продолжить смущаться?
Забавно, в тот момент я открыл в себе две вещи. Во-первых, я категорически не хочу манипулировать Дарой. Мне очень хочется ей доверять. Это первое. И второе – я не доверял. Не доверял не потому что подозревал в неких коварных намерениях – просто я таким уж уродился, таким сформировала меня вся предыдущая жизнь. Да и потом, как учил все тот же Виктор, людям нельзя доверять, в основном, не потому что они что-то там замышляют, а потому как раз, что они сами не подозревают что у них на уме. Потому что руки у них крюки, язык без костей, ты доверишься им, они сотворят некую глупость или гадость, а потом будут сокрушаться, что так нехорошо получилось. Или еще веселее – на тебя же и обидятся.
И с таким вот дерьмом в башке я вынужден был общаться с первой женщиной, появившейся в непосредственной близости.
В конце концов, Дара выделила мне махровый купальный халат (который был изрядно велик). А, спустя еще пару дней, приволокла кучу новой одежды.
– Это зачем? – насторожился я.
– Как зачем? – удивилась она. – Ты же сокрушался по поводу своей голой задницы. Вот, будет чем прикрыться.
Я посмотрел на пакеты с одеждой, потом на нее, и сказал:
– Слушай, ты же меня почти не знаешь. Почему ты все это делаешь?
Дара ответила не сразу. Она приблизилась, заглянула мне в глаза. Черт, она почти прижималась ко мне… А мне же было всего четырнадцать… Короче, какое счастье, что халат был такой огромный и тяжелый – он замечательно скрывал спонтанные реакции организма.
Дара смотрела на меня снизу-вверх.
– Ты ведь знаешь, что ты очень красивый? – спросила она вдруг.
Ну, собственно, следы побоев уже почти сошли на нет, на мне всегда все заживало как на собаке. Правда, я подозреваю, что на четырнадцатилетних всегда все так заживает.
– И ты потратила на меня кучу денег, потому что у меня приятная морда? – удивился я.
– Какой ты грубый, – фыркнула Дара, но, слава богу, отошла и села в кресло. – Черт, я сама не знаю почему я все это купила. Почему пустила тебя… Нет, почему хочу, чтобы ты был здесь. Просто ты мне нравишься.
– Как мужчина? – уточнил я, вдруг осознав, что голос у меня все-таки не вполне еще мужской, и сказанная таким голосом эта фраза звучит совершенно по-идиотски.
Дара засмеялась.
– Не обольщайся, мальчик.
Но по глазам я видел, что она врет. Вернее, не то чтобы врет, конечно. Но я ей явно нравился и она явно не понимала как все это выглядит и почему именно происходит.
Я знал кем она работает. Об этом она сказала в первый же день. И, сказав, явно следила за моей реакцией. Я не отреагировал никак. Причем совершенно искренне. Просто не понимал, чем такая работа хуже любой другой. То есть, с точки зрения нашей навязшей псевдохристианской морали… Но я не был ни сторонником, ни жертвой подобной морали. Никакой морали. Как мне тогда показалось, Даре моя реакция понравилась и она посмотрела на меня с благодарностью. То ли сама считала свое занятие недостойным, то ли готова была защищаться в случае если бы я отреагировал как обычный человек. Хотя, я понятия не имею как должен реагировать обычный человек.
Обычные четырнадцатилетние мальчишки не режут сухожилия преподавателям физкультуры. Ни при каких обстоятельствах. Обычные мальчишки не уворачиваются от пуль сорок пятого калибра. И не убивают потом стрелка, воткнув ему в артерию обычную авторучку. Обычные мальчишки не воспитывались серийным убийцей и не разговаривают с его призраком, который, впрочем, дает весьма практические советы. Так что я очень необычный. Но рассказывать обо всем этом Даре я не собирался.
Итак, я стал жить у нее. Это было неплохо. Пару раз она пыталась вытащить меня на откровенный разговор и узнать что-нибудь о моем прошлом. Сперва у меня была идея сочинить какую-нибудь идиотскую и красивую легенду. Но, как я уже говорил, врать Даре мне не хотелось. Так что я просто отмалчивался, отвечал общими фразами. Она на удивление быстро отстала. То ли уважала мою личную тайну, то ли, как обычно поступают люди, за неимением информации подключила воображение и сочинила легенду сама.
Меня всегда умиляли люди, говорящие пафосные совершенно лишенные здравого смысла и бессмысленные фразы, которые воспринимаются, зачастую, как нечто правильное и само собой разумеющееся. Вроде «Я не люблю врать». Это все равно что сказать «Я не люблю ходить в сортир». Ну не люби. Альтернатива какая? Навалить в штаны? Ложь – такая же необходимая часть бытия, как и многие прочие важные вещи. И нечего всяким христианнейшим балбесам огород городить. Ложь – инструмент выживания и эволюции, как и многие другие. Мало кто способен с таким смириться – все хотят все знать и страшно обижаются, если ты с ними не до конца откровенен.
Много позже, приобретя некий жизненный опыт и вспоминая Дару, я поразился насколько мало ей было нужно. Она давала мне крышу над головой, еду, одевала меня и ничего не требовала взамен. Даже объяснений. Может, это и впрямь была некая разновидность любви? Не знаю. Как тогда, так и сейчас в любви я не силен.
Иногда она приводила клиентов в квартиру. Тогда я уходил. Просто чтобы не мешать. Не чувствовал ни ревности, ни неудобства. Но вот ее я явно смущал. Про клиента и говорить было нечего.
Я просто бродил по улицам, гулял. Сам пока не замечая, что ноги, совершенно без ведома головы, с каждым разом все ближе и ближе подводят меня к тому самому рынку.
Зачем? Что мне там было надо? Отомстить? Отчасти так и было. Говорят, месть – блюдо, которое надо подавать холодным. Некоторые под этим предлогом подают его протухшим. Ну, долго студили.
Но дело тут было не только в мести. Что-то еще стучалось в моем сознании, готовясь стать сформулированной мыслью и выйти на свободу. В один из вечеров я подобрался к рынку совсем уж близко и некое странное чувство вдруг завладело мной. Я обернулся. Так и есть – на границе света от тусклой лампочки в переулке и окружающей все остальное тьмы торчала фигура Виктора.
– Что думаешь? – спросил он.
– О чем?
– О собственных желаниях. Для чего ты пришел? Что чувствуешь?
– Сам не пойму.
– Это возбуждение охотника, – объяснил призрак. – Это звериное чувство. Многие на нем погорели.
– Как это?
Кажется, призрак усмехнулся.
– Ты сильнее любого из них, быстрее и умнее. Но это не имеет никакого значения. Медведь может думать, что он самый большой и сильный хищник в лесу. И наверное, так оно и есть. Но, когда его травят собаками, собак просто-напросто больше. И задача собак не в том, чтобы завалить такого большого и опасного – они должны вывести зверя на охотника и поставить на дыбы. Все. Стоит кому-то вообразить, что он самый большой и сильный – он становится уязвим как младенец. Потому что появляется масса способов его обдурить, запутать. Парадокс – веря в собственную силу и неуязвимость – первый и самый опасный признак слабости и уязвимости.
– Я никогда не думал, что я самый сильный и опасный, – возразил я.
– Но ты и не понимаешь зачем пришел сюда и чего хочешь добиться. Отомстить? Вряд ли все так просто.
– Тогда что?
– Страсть, – сказал призрак.
И я вспомнил его же слова. То есть не его, а настоящего Виктора.
Страсть делает все опасным. Но и осмысленным. И таким заманчивым. Но убийство без страсти становится бессмысленным. Как и любое искусство. Да-да, я знаю все возможные возражения затюканных, но добившихся каких-то там своих прав домохозяек и сытых трусливых обывателей. Может ли убийство быть искусством? Для обывателя – никогда, разумеется. Но полноте. Великие воины прошлого и настоящего, рыцари без страха, упрека и прочего интеллекта, всякие там мушкетеры, описанные в многих романах благородные граждане при мечах и шпагах, и прочие самураи. Они были мастерами убийства. Это было их искусство. Они, собственно говоря, больше ни черта и делать-то не умели – только бы завалить ближнего покрасивее. Это, почему-то, никого не смущает. Интересно, это потому что они убивали по каким-то там правилам, или потому что правила эти пишут, в итоге, победители?
– Я пока не собираюсь никого убивать, – сказал я.
– Но ты убьешь не задумываясь, так ведь?
– Если придется.
– Вот и надо понять к чему ты стремишься. Иначе…
– Иначе я подставлюсь и меня сожрут, – закончил я за него.
И в тот же момент почувствовал, что призрака больше нет. Посмотрел в ту сторону. Точно испарился.
Но вопрос остался. Чего же я хочу? Отомстить за побои и унижение? Вряд ли. Я не настолько тщеславен и мое чувство собственной важности изрядно покусано и тем как складывалась моя жизнь и тем, что я просто-напросто знал о его существовании. Излишняя гордыня для меня не просто глупый недостаток, прозванный в религии «грех». Для меня гордыня – серьезная опасность. Стоит возомнить о себе невесть что обычному человеку, в большинстве случаев, окружающие если и не станут поддерживать его самомнение, то уж точно не будут разубеждать. Невежливо. Еще обидишь идиота и будет не просто идиот, а обиженный идиот. Могут, правда, и сказать в лицо. В истории отмечены случаи. И тогда идиот впадает в депрессию либо ярость – зависит от темперамента, смелости и характера.
В моем случае, недооценка реальности грозила серьезными проблемами.
Тогда чего же я хотел, что обдумывал, наблюдая за рынком и высматривая недавних своих обидчиков? Вряд ли это возможно просто так взять и сформулировать. Я хотел не поквитаться с ними, нет – я хотел доказать самому себе, что я достаточно опасный зверь, чтобы иметь право жить в этом мире на своих условиях. Может так? Да черт побери, я не знаю. Знаю только, что мне надо было что-то сделать.
Впрочем, не сегодня. Но скоро. А сегодня, наверное, пора возвращаться к Даре.