18
«Беги, Форрест, беги…»
Уинстон Грум «Форрест Гамп»
В Шестерке, разумеется, царил страшный кавардак. Хотя, в обычной школе, я так думаю, было бы пострашнее. Здесь ребята все-таки были приучены к какой-никакой дисциплине и подчинению. Впрочем, беготни и бессмысленного мельтешения и так хватало.
Стоило мне, мокрому и грязному, возникнуть на пороге, один из воспитателей набросился на меня с ревом:
– Ты где был?!
Я постарался как можно правдоподобнее изобразить ужас на лице, расширил глаза и залепетал:
– Там… Там стреляли. Одного пацана подстрелили… Я убежал… Не знаю.
– Черт! – рявкнул воспитатель. – Марш в свою комнату. И не выходить до распоряжения.
Он умчался куда-то, очевидно, изображать бурную деятельность и делать вид, что контролирует ситуацию. Я, не менее стремительно, рванул в свою комнату.
Мои соседи были на месте, но у меня не было ни времени, ни желания для общения. Я просто быстро переоделся, напихал в рюкзак кой-какие вещи.
Пацаны пытались было со мной поговорить, обсудить происшествие, но мне было не до того. Правда, единственное, что я смог – переодеться во все сухое и кое-как собрать рюкзак. И тут за мной пришли. Двое воспитателей сразу.
– Пошли, – сказал один из них. – Капитан вызывает.
Ну и что мне было делать? Наброситься на них, вырубить и сбежать? Я тяжко вздохнул и послушно поплелся следом. Рюкзак, увы, пришлось оставить. Хотя, вряд ли он бы мне сейчас помог. У меня и вещей-то никаких особо не было.
Секретарши на месте не оказалось, так что мы прошли прямо в кабинет Капитана.
Сам Капитан стоял лицом к окну и, очевидно, озирал окрестности. А может, корчил рожи собственному отражению в стекле – мне не было видно.
– Идите оба, – сказал он, очевидно, воспитателям. – Полиция уже едет. Встретите и сделаете все, что нужно. Никто из воспитанников не выходит из комнат до особого распоряжения.
Не говоря ни слова, воспитатели вышли.
Я стоял посреди кабинета. Капитан молчал. Я украдкой глянул на его оружейный фетиш-стенд. Одинокая Беретта смотрелась там сиротливо и неуместно. На месте 1911 не осталось даже вмятины или пятна – только асимметрия расположения оставшегося ствола указывала на то, что чего-то не хватает.
– Ты цел? – все так же не глядя на меня спросил Капитан.
Я подумал было страшно удивиться, но каким-то очень задним и первобытным мозгом почуял, что сейчас время для односложных ответов и минимальных реакций.
– Да, – ответил я.
– В курсе что произошло?
– Да.
Наконец он повернулся. На его лице застыло выражение… даже не знаю как описать. Словно ему хотелось и удавить меня, и прижать к груди, и пожалеть, и стереть в порошок, и все одновременно. Короче, выражение, говорившее не просто о крайней растерянности и незнании как жить дальше – выражение внезапной и абсолютной потери понимания вселенной и порядка вещей в ней. Нет, получилось не короче.
– Ты в курсе, что стреляли в тебя? – спросил он.
Я-то был в курсе, но вот откуда это было известно ему? Впрочем, тоже можно предположить.
– Это мой брат, – сказал Капитан звенящим голосом. – Его сын… Он покончил с собой. Повесился в гараже вчера ночью. Одни врачи говорили, что у него после… Ну, после того инцидента что-то в голове перемкнуло. Другие утверждали, что из-за повреждений гениталий функции никогда не восстановятся…
Я молчал. Просто потому что не знал что сказать и как реагировать. Решил пока не реагировать никак. Просто стоял и смотрел на Капитана.
– Мой брат сегодня пришел в мой кабинет, – продолжал он. – Можно сказать – прокрался. Меня не было на месте. Он украл пистолет. – Капитан пустым взглядом посмотрел на оружейный стенд. – Украл пистолет. Он хотел… Я думаю, он собирался тебя убить.
Я молчал.
– Мой брат совсем не умеет стрелять, – говорил Капитан. – Но…
Я по-прежнему молчал, попутно прикидывая сколько у меня времени до того момента, как труп его брата обнаружат в лесу. И как скоро поймут как он погиб. Имея при себе пистолет, проткнуть себе сонную артерию ручкой… Слабо похоже на самоубийство. И как быстро Капитан узнает, что я был в лесу? И сколько времени ему понадобится, чтобы сложить два и два? На все вместе – несколько часов.
– Я вот все думаю, – говорил Капитан. – Ты такой умный, красивый, замечательный. Но тебе не кажется, что ты притягиваешь к себе все дерьмо во вселенной? Причем так, что это дерьмо валится и на тебя, и на окружающих.
Я молчал.
– Ну, что ты молчишь?! – взревел он. – Тебе нечего сказать? Ты не знаешь? Или тебе просто наплевать?
– Я…
– Нет, лучше молчи.
И я бы промолчал. Но вдруг почувствовал, что это будет неправильно. Почему? С чего я это взял? Или опять тень Виктора прошмыгнула за окном, подсказывая мне очередной психологический выверт?
– Я не знаю кто я и откуда, – сказал я. – Меня подбросили в приют в младенчестве…
– Я сейчас расплачусь, – пробормотал Капитан.
– Не расплачетесь, – спокойно возразил я. – А если и расплачетесь, то не по этому поводу. У меня был Учитель – он оказался серийным убийцей. Был друг – его загнали до смерти на уроке физкультуры. Наверное, еще до своего рождения, я наступил Богу на больную мозоль. Не знаю. Может, было бы лучше, если бы ваш брат не промазал? Во всяком случае, тот пацан, которого он подстрелил, ни в чем не был виноват. Может, меня и впрямь стоило бы…
Я сделал вид, что изо всех сил сдерживаю слезы. Нет, ну не сволочь ли? Еще какая. Но, если реальность, яростно противоречащая американскому кино и комиксам, нас чему-то и учит – так только тому, что козлы живут дольше и лучше. А хорошие парни дохнут как мухи ради всякой фигни. И если в нашем мире быть сволочью – значит выживать… Что ж, не я создал этот мир таким, какой он есть. И вряд ли мне когда-нибудь достанет самонадеянности попытаться всерьез этот мир изменить. Приспосабливаемся. Кто как может. Я вот – играя на чувствах отставного вояки, чьего брата убил не более часа назад. Я бездушный ублюдок. Знаю.
Капитана, кажется, проняло. Он посмотрел на меня, и взгляд был обычный – измученный, полный боли и сочувствия. Черт, годик такого общения, и он бы меня усыновил, наверное. На фиг кому такое надо?
– Оставайся здесь, – велел он мне. – Я пойду встречать полицию. Из кабинета – ни шагу. Тут ты в безопасности.
Вот уж сомневаюсь. Во всяком случае не после того момента как обнаружится труп в лесу.
Капитан посмотрел мне в глаза, потом приблизился, положил руку на плечо и проговорил:
– Бедный мальчишка.
А затем стремительно вышел. Должно быть, роняя на паркет скупую мужскую слезу. Нет, прав был Виктор – вот что у людей за манера, из них прут эмоции в самый неподходящий момент. Это тоже механизм выживания сложившийся в результате мутации первобытного человека в лоха?
Короче, в кабинете я сидел не более пятнадцати минут – хотел убедиться, что Капитан ушел достаточно далеко. Затем принялся обшаривать все – ящики стола, шкафы, одежду. Во внутреннем кармане капитанского пиджака (странно, почему он его не надел?) обнаружился бумажник. Я выгреб всю наличность. В углу высился сейф – мрачный и монументальный. Ключи лежали в верхнем ящике стола. Нет, тут и впрямь содержат малолетних преступников, или это загородная резиденция золотой молодежи? В сейфе ничего, кроме личных дел воспитанников и финансовых документов не было. Я отыскал свой файл и запихал за пояс. Зачем? Сам не знаю.
Подумал – не прихватить ли Беретту? Но не стал. Патронов в сейфе не обнаружилось – то ли их тут и не было, то ли Капитан, после выходки братца, их спрятал понадежнее. Идиот. Раньше о таких вещах надо было подумать.
Все, хватит. Я открыл окно (благо первый этаж), выглянул, осмотрелся. На улице никого не было. Осторожно перебравшись через подоконник, я аккуратно прикрыл за собой окно. Зачем? Дурацкий вопрос – чтобы не сразу догадались в каком направлении я испарился. Сперва поищут в комнате, потом обшарят все здание…
Бегом, постоянно озираясь, я пересек лужайку, рванул к забору, перебрался на ту сторону… И побежал. Куда? Зачем? Что дальше? Я не имел ни малейшего представления. Знал только одно – это единственный доступный для меня сейчас выход.
Ближе к вечеру, усталый, голодный и измотанный, я добрался до какого-то маленького городка. В городке был вокзал. Но сначала надо было поесть и переодеться. Все это я делал быстро. Жители маленьких городков – намного более обеспокоенные граждане, нежели жители мегаполисов. Если в мегаполисе одинокий пацан может шляться хоть всю ночь по улицам и ему никто слова не скажет, то здесь – все обращают внимание, интересуются, норовят все узнать, схватить за руку и вызвать полицию. Я готов был вырваться и убежать в любом случае. А в крайнем – попытаться убить. Это я уже умел. Но обошлось. Я, почти не вызывая нездорового интереса, купил два хот-дога и колу у уличного торговца с тележки, приобрел себе куртку и рюкзак на нелегальном мигрантском рынке. А потом отправился на вокзал и купил билет до первого крупного города. Сел в поезд, но на полдороги вышел, перешел на другой путь и купил себе билет до другого крупного города. Следы запутывал.
19
«Лучшая мотивация для развития – это когда тебе нечего жрать».
Дядюшка По
Виктор рассказывал про рабство, неволю и прочие веселые места и положения человеческого духа в которых, по идее, этот самый дух либо гибнет (если к нему не прилагается хотя бы немного мозга), либо закаляется. Либо и то и другое – и гибнет, превращаясь во что-то совершенно иное, иногда даже неприятное, и закаляется, становясь, при толике разума, совершенно циничным и пропитанным махровой мизантропией. Я таким родился. В смысле с цинизмом и мизантропией на хвостиках хромосом. Хорошо это или плохо, вопрос бессмысленный и имеющий множество подвопросов. Хорошо для кого и для чего? Для меня? Не знаю. Мне просто не с чем сравнивать. Слепой от рождения ощущает свою неполноценность только благодаря постоянному напоминанию со стороны окружающих. Плохо для окружающих? Но простите, при таком складе характера и такой помятой карме, как у меня, мне на них откровенно наплевать. Хорошо или плохо вообще бывает только в Библии. А Библия… Многие по ней пытались жить, но мало кто выживал. В основном там все ведется к тому, чтобы сдохнуть. Чем вам не суть любой религии?
Виктор объяснял многое и учил многому – в том числе и необычному, опасному, вогнавшему бы в ужас всяких там психологов и педагогов. Но к жизни на улице он меня не готовил. То ли сам не знал, то ли забыл, то ли просто не считал, что оно мне когда-нибудь понадобится. Или просто не успел.
Кто жил на улице, тот меня поймет.
Если разобраться, до этого момента я постоянно был прикрыт, всегда находился в некоем коконе. Как и любой ребенок, подросток… да и вообще обычный человек. Я мог сколько угодно возмущаться и презирать свою жизнь в приюте, а потом и в Шестерке. Мне могло казаться, что там я – белая ворона, изгой, выродок – оттачиваю свое искусство выживания. Потому что, елки ж палки, я настолько, блин, не такой как все, настолько отличаюсь от этого скучного серого быдла, от людей, что мне просто необходимо научиться выживать среди них. Актуально пока не столкнешься с реальными, простыми и банальными опасностями. Можно сколько угодно рассуждать о тактике ведения боя и философии войн, о политике и прочем дерьме – ровно до того момента пока сам там не окажешься, не полетят в твою сторону пули и шрапнель, пока не станут рваться рядом гранаты и другой точно такой же придурок, сам отчетливо не понимая на кой ляд оно все ему надо, перепуганный насмерть, не затеет от страха тебя убить. Можно сколько угодно, мусоля во рту зубочистку после избыточно сытного ужина, сидеть и философствовать про демографическую ситуацию и голод, про то что где-то кто-то там в каких-то лагерях и отдельно взятых странах, и надо им как-то… помочь? Посочувствовать? Да, точно – посочувствовать. Чтобы не напрягаться и не поднимать задницу. Ну да, посочувствовать… прорыгавшись после собственного обжорства. Но все это ровно до того момента, пока у тебя самого есть что жрать. Как только оно исчезает – вот тут-то реальность проступает во всей ее красе.
Интересно, сколько раз в течение своей жизни неглупый человек обнаруживает, что до этого момента он был совершенным идиотом? Я думаю, много. Вспоминаешь себя прошлого и думаешь каким кретином жил, какая чушь вертелась у тебя в башке, какие мысли глупые и убогие, наполненные подростковым пафосом и убежденностью, будто понимаешь все на свете, заполняли твой такой, оказывается пустой и даже гулкий череп. И неловко становится перед самим собой. И кажется, что вот теперь-то вот, наконец, ты осознал, понял, поумнел, черт его возьми. Что теперешние твои мысли правильные, прибавилось мудрости и прочего опыта. Пока снова не обнаружишь себя совершенным идиотом. И снова. Суровая реальность имеет дурацкое свойство – подкрадываться. И не то чтобы она делала это специально, ни фига. Просто мы настолько глухи, слепы, тупы и самонадеянны, что даже если бы она громко топала подкованными сапогами – ни черта бы не услышали.
Сколько бывает таких жизненных этапов? Я думаю, если у человека есть хотя бы чуточка мозгов – много.
И вот я оказался на улице. Мне некуда было идти, некуда возвращаться, не к чему себя привязать ни духовно, ни территориально. Приют, Шестерка – они были для меня если и не домом в обычном смысле этого слова, то уж наверняка некой точкой возврата. У меня была еда, крыша над дурной башкой, одежда. А теперь вот выяснилось, что я – весь из себя такой умный и хитро обученный Виктором – в основе своей точно такой же как и все люди. Мне точно так же надо жрать, надо прикрыть задницу, я точно так же мерзну по ночам, меня мочит дождь. Черт, спустя неделю полуголодного существования на улицах большого города, до меня дошло, что все эти бомжи знают о выживании в сто раз больше моего. Для меня было шоком то, что я уже несколько дней не был в душе. От меня воняло! Это бесило и шокировало одновременно.
Но у меня было преимущество. Мне не надо было учиться воровать. В основном, когда человек учится воровать, он борется со своим страхом – страх так его сковывает, он так боится быть пойманным, что буквально вопит всем своим видом «Я вор!». Я не боялся.
Я, все-таки, был, благодаря Виктору, волчонком, обученным функционировать в человеческом обществе. Большинство бомжей, как ни крути – алкоголики, наркоманы, утративший почти все человеческое сброд. Они отчаялись, они не смотрят по сторонам. Но главное – они живут не потому что хотят жить, а потому что боятся умереть. А кто думает, что это одно и то же – тот идиот.
Правда, все эти мои архипреимущества проявились не сразу.
Сперва я отчаялся – когда мерз и голодал, когда не знал в какой угол забиться на ночлег. Мне было так тошно, что я готов уже был вернуться в Шестерку. Или просто пойти в ближайший полицейский участок и сдаться. Если разобраться, что они там могли со мной сделать? Даже учитывая все мои прегрешения. Я совершил убийство в целях самообороны. Я спасал свою жизнь. Большой и страшный мужик с пистолетом хотел меня грохнуть – я его убил. Ну и что?
Чем дольше я мерз и голодал, тем очевиднее мне казался такой выход. И в последнюю, самую холодную и мокрую ночь, когда я залез под какой-то забор и пристроился между двумя трубами отопления. С труб капало, некоторым частям моего давно немытого тела было очень жарко, некоторым – холодно. Мне казалось, что я, наконец-то, простудился, и что если я завтра же не пойду сдаваться, то скоро попросту сдохну тут, на помойке. Я почти уже было решился, что вот все – завтра пойду в полицию.
И вдруг мне стало хорошо. Я принял решение. И болезнь (если она вообще была) как будто отступила. Наверное, я бы так и сделал, если бы…
Сквозь закрытые веки я увидел какое-то мельтешение света. Открыл глаза. Недалеко от меня, прямо на мокрой траве, горел костер. В огне корчились старые ящики, какой-то мусор, доски. Интересно, кто этот тут ухитрился развести костер? Да еще и так, чтобы я ничего не заметил, пока он не разгорелся.
Я протер глаза. Не знаю даже, удивился я или нет, увидав на самой границе окружающей тьмы и света от костра сидящую на корточках фигуру. Виктор. Настырный призрак опять явился.
– Ты усложняешь, – почти шепотом, но очень отчетливо произнес призрак, моментально почуяв, видимо, что я больше не сплю. – И упрощаешь одновременно. Все твои страхи – не более чем страх человека, оказавшегося в незнакомом месте и столкнувшегося с непонятными обстоятельствами.
– Я замерз, – пробормотал я.
– Так найди место потеплее, – сказал призрак.
– Легко сказать.
– Конечно, легко, – совершенно серьезно проговорил он.
Я некоторое время размышлял над тем издевается он или нет. Если бы это был реальный Виктор, я бы почти наверняка сказал, что издевается. А этот… Проклятье, я до сих пор не понимал как относиться к моим видениям.
– Я голодный, – снова пожаловался я.
– Так раздобудь еды, – парировал призрак. – Укради, заработай, съешь бомжа, наконец. – Он хихикнул. – Все лучше, чем лежать тут и ныть, что тебе ее не принесли прямо в пасть.
Я открыл было рот, чтобы возразить, но он меня опередил:
– Да-да, знаю. Легко сказать. Но, с другой стороны, а чего ты ждал? Что сможешь жить обычной жизнью и при этом стоять в горделивой позе мол «Я не как все»? Посмотри вон туда, – он махнул почти невидимой в темноте рукой в сторону далекого жилого квартала. – Там живут обычные люди. Они сидят в тепле, у них есть крыша над головой, еда. И уверенность в завтрашнем дне. Не разумная, нет – такой не бывает – просто глупая уверенность, что завтра все будет так же. На протяжении всей своей истории люди доказывали себе, что так не бывает, но так и не доказали. Войны, кризисы, эпидемии, болезни. И все равно они как макаки в зоопарке уверены в завтрашнем дне. Хочешь к ним? Это твой выбор. То есть, будет твоим, если ты его сделаешь.
– А лучше быть бомжем и сдохнуть на улице?
Виктор помолчал какое-то время.
– Ты никак не поймешь, – сказал он, наконец. – Не бывает просто правильных и неправильных решений. Ничто не может быть правильным или неправильным само по себе. Все зависит от обстоятельств в которых эти решения принимаются. Если ты, нырнув под воду, примешь решение вдохнуть – скорее всего захлебнешься и утонешь. За все приходится платить. Ты можешь сейчас принять решение стать простым человеком. Вряд ли у тебя это выйдет, но даже если предположить, что выйдет. За такие решения приходится расплачиваться своей уникальностью и свободой. Если ты сдашься, даже если Капитану не хватит сил и влияния упечь тебя в психушку, даже если ты сам не сорвешься рано или поздно. Ты проживешь обычную жизнь, женишься, у тебя, может, будут дети. Может, тебе понравится, может, нет. Может, ты будешь работать в офисе, станешь банкиром или еще кем, отрастишь брюхо, тебе станет казаться, что ты очень важный человек. И может быть, ты состаришься, и будешь таскать в себе кучу обычных болезней, а потом умрешь от одной из них…
Он замолчал надолго. Я уж подумал было, что ему нечего больше сказать, но он продолжил:
– Все это тоже выбор, тоже решение. Ты прекрасно знаешь, что даже если тебе кажется, что ты не делаешь выбор, ты его все-таки делаешь. По умолчанию. И ты знаешь, в той перспективе, что я тебе сейчас описал, нет ничего плохого. Обычная жизнь. Но и интересного в ней тоже ничего нет.
– Нет ничего для чего стоило бы жить, – проговорил я. – И ничего ради чего стоило бы умирать.
– Точно. Ты вот давеча подумал, что бомжи живут потому что просто боятся умереть. Очень часто обычные люди живут так же.
Костер трещал. И шипел. Дождь капал редкий и холодный, но огонь, почему-то, не гас. Хотя, я, кажется, ни разу не видел, чтобы призрак подбрасывал в него дрова. Собственно, это правильно – зачем бы это призраку поддерживать огонь? А зачем ему вообще разводить костер?
– Кто ты? – спросил я у призрака.
– Что? – он не понял или не услышал.
– Я спрашиваю, кто ты такой? Ты уж точно не Виктор. Но ты… Как будто он. И не он одновременно. Я тебя чувствую, но не понимаю.
– И это правильно, – кивнул он. – Я и он и не он одновременно.
– Ты – мое видение?
– И это тоже, – согласился он. – Только я очень своенравное видение.
– Это шизофрения, – вздохнул я.
– Нет. Шизофрения – это раздвоение личности, голоса в башке и тому подобное. Когда видишь что-то – это либо галлюцинация, либо сон.
– А ты?
– Я – форма взаимодействия.
– Чего?
– Если тебя мучает жажда, ты примешь воду из любых рук, или сперва потребуешь личное дело того, кто протягивает тебе стакан?
– Я пытаюсь понять, не сошел ли я с ума, – вздохнул я.
– Ну и как, получается? – усмехнулся он.
– Не очень, – печально пробормотал я. – Судя по твоим уклончивым ответам, я сам себе морочу голову.
– Блестящий вывод, – сказал он. – Вот тебе еще один. Нельзя выяснить сошел ты с ума или нет – можно только принять решение, являешься ли ты сумасшедшим. Или позволить себя убедить. Люди называют себя нормальными… Комплексы, психозы, самообман, религиозные потуги… Что такое норма? Если быть нормальным – значит, быть скучным идиотом, а стремится к чему-то необычному означает стать психом, что ты выберешь?
Я не знал, что ответить. Мне стало тепло, хорошо и спокойно. Впервые я почувствовал, что от этого призрака исходит какое-то ощущение, чувство… Не знаю как сказать. Меня никогда в жизни никто так явно не любил, но… Интересно, обычный ребенок, когда он сидит дома и в тепле и все у него хорошо, и он ловит на себе взгляд любящих родителей… Каково это? Правильно – становится очень спокойно и можешь смело засыпать.
А наутро я проснулся и обнаружил на мокрой траве большое выгоревшее пятно. Кажется, кто-то тут ночью жег костер.