Ну, понеслось. Разговоры про искру Божию всегда вызывали у меня веселье. От искры Божьей иногда загорается такой костер, что всем становится очевидно – надо было, пока она искра, огнетушителем порядок навести.
Я встал и пошел к двери. Но, уже взявшись за ручку, вдруг повернулся и спросил:
– А как вы думаете, если бы я был таким, каким вам хочется, меня бы смогли трахнуть в задницу, или нет?
Он помрачнел, буквально окаменел лицом.
– Только что ты показал мне, что у тебя есть чувства. А теперь стремишься продемонстрировать, что ни черта не понимаешь и не боишься? Как-то нелогично. Пока пусть наш разговор останется разговором. И помни, что это моя школа и мои правила. И твоя жизнь зависит от меня и только. Усек?
– Усек, – легко согласился я. – Где-то там Бог, все-таки, есть, но где-то здесь бог, все-таки, я. То есть, вы.
– Точно, – согласился Капитан. – Шикарная фраза, надо запомнить. Сам придумал, или прочитал где?
– Сам, – соврал я и вышел.
Ну не говорить же ему, что этой фразой Виктор обозначал всех придурков-микротиранов.
16
«Не бывает того, чего мы хотим. Бывает то к чему мы можем приспособиться».
Михаил Жванецкий
Уж не знаю кому и что наплел Капитан по поводу случившегося – не знаю даже что он сказал собственному брату, – но инцидент не имел для меня никаких прямых последствий. Меня не потащили к психологу (что непременно случилось бы в приюте), никто не рвался проводить надо мной психиатрических экспертиз, даже реабилитировать, как жертву несостоявшегося сексуального насилия.
Это несомненно радовало. Кроме того, не знаю уж как там правила общества и юридические нормы, но ребята в Шестерке, в отличие от далеких авторитетных взрослых, прекрасно знали что произошло и не думали делать вид, что ничего не было. Было. И я, в каком-то смысле, стал героем. Не знаю уж, действительно этот страшный ублюдок никого тут по-настоящему не трахнул, или Капитан выдавал желаемое за действительное, но для многих я стал этаким избавителем. Победителем дракона. Ланселотом Позорным.
Ну грех же было не воспользоваться. Призрак Виктора мне бы такого не простил. Кстати, призрак больше меня не посещал. То ли нечего ему было сказать, то ли моя психика больше не получала достаточной встряски. Во всяком случае, ничего такого больше не происходило. Разумеется, я думал об этом, пытался понять что тогда произошло. Но ответа не находилось. Это не могло быть ни шизофренией (иначе кто бы включил пожарную тревогу?), ни правдой. Но чем-то это, несомненно, было. Каждый раз, когда мне доводилось рассказать Виктору про что-то удивительное и необъяснимое (прочитанное ли в книгах, услышанное на уроке в школе, или от других пацанов), он неизменно отвечал: «На свете много есть такого, друг Горацию… что все ученые покажутся лохами».
Так что я просто вернулся к насущным потребностям и действительности. А именно – поспешил использовать свой мимолетный успех у публики в виде воспитанников этого дурдома. Ибо всякий успех быстротечен, как говаривала одна голливудская звезда. Надо успеть хотя бы бабла срубить. В моем случае – создать для себя сносные условия обитания. И учиться, учиться. Наблюдать, манипулировать. Я чувствовал, что все еще нахожусь в изолированном мирке с искусственно созданными правилами. То есть, это было очевидно. Но ведь все дети и подростки находятся и развиваются в таком мирке. Хотя, разумеется, это ерунда, иллюзия со святой верой в которую живут сперва взрослые, а потом уже, под их влиянием, и дети. Труп мальчишки в морге мне это весьма доходчиво объяснил. Он ведь тоже, наверное, жил в изолированном мирке со своими детскими правилами. И чем все кончилось? Мирок оказался не изолирован и большой страшный мир имел в него свободный доступ. За что наивный пацан и поплатился.
Итак, я наблюдал, узнавал правила, понемногу манипулировал другими пацанами. Самым простым было бы стать чем-то вроде вожака хотя бы для небольшой группы этих мальчишек. Хотя бы для тех, что одного со мной возраста или младше. Парни постарше, само собой, не потерпели бы малолетка своим вожаком, сколько бы насильников я ни покалечил. Но стать вожаком лишь части было бы неправильным. Просто потому что остальные – кто не вошел в мою стаю – постоянно создавали бы проблемы. Просто такой вот общественный рефлекс. Виктор мне про это рассказывал. Закон природы – если ты вожак стаи, твое место всегда будут оспаривать.
Кроме того, став таким вот вожаком, я неизбежно привлек бы и без того сосредоточенное на моей персоне внимание Капитана. А это было лишним. Да и не хотел я быть никаким вожаком, а если честно – совершенно не знал, что с этой должностью делать. Среди многих моих врожденных грехов никогда не было тщеславия. Это всегда и забавляло Виктора, и заставляло его недоумевать. Он напрямую говорил мне, что я самый странный мальчишка, которого он когда-либо видел, и от этого, скорее всего, самая толстая моя проблема.
Но я был вынужден играть на той поляне на которой находился. И я играл. По своим правилам, правда. И скоро я стал-таки популярен в Шестерке.
Знаете, это забавное явление, я много над ним размышлял уже без помощи Виктора. Хотя, быть может, он тоже размышлял, но никогда не говорил мне. Быть красавчиком все-таки приятно. Причем есть такая красота и такая на нее реакция, что удивляешься. Люди, которых тянуло ко мне, в основном, не были ни педофилами, ни голубыми, ни бойлаверами какими-нибудь. В моем присутствии у многих включался такой сложный набор рефлексов, что мозги поломаешь. Я так думал, что даже Капитан стал жертвой подобных чувств.
Даже вполне нормальный мужик, находясь в моем обществе, стремился… Не знаю, примагничивало его, что ли. Ничего сексуального в этом не было – просто им нравилось находиться поблизости, рядом, они стремились мне что-то отдать. Лучше бы тупо деньги. Но нет – они стремились помогать (даже те, кто и себе помочь не может) и научить (даже те, кто сам ни черта не умеет). Ну а я же молодой дурак, я же ершистый подросток с признаками психопатии на прекрасном челе. И я их отшивал просто потому что они мне на фиг не были нужны. А ничто не злит человека так, как вот такое – ты к нему со всем сердцем, а он тебе плюет в лицо, можно сказать. Сложно все это.
А пацаны в Шестерке… Они думали, что мы друзья. Я их не разубеждал. Дружба – дорогая штука, и даже я не склонен превращать ее в мусор обилием «друзей». Я просто использовал их, они ни о чем не догадывались, полагая, что я совершенно искренен в своих поступках и словах. Ну разумеется, они же были искренни. А если искренен ты, значит, по идиотской логике цивилизованного человека, искренен и этот вот тип напротив тебя, Какую бы чушь он ни нес. Какая бы хитрая у него ни была рожа. Подло и цинично? Может быть. Только я ведь не принадлежал к этому стерилизованному и кастрированному «цивилизованному» миру. Я не играл в жизнь, как делает большинство людей. Я был вынужден выживать. Потому что этот мир был для меня чуждым. Ну такой вот я уродился. Что мне было делать? Для блага соотечественников самому упечь себя в психушку? Чтобы не раздражать домохозяек и трусливых плюшевых мальчиков, растущих у них под юбками? Не тревожить обывателя? А хрен вам всем. Я по натуре хищник. И если у меня возникнет необходимость вас цапнуть или даже загрызть – я это сделаю.
Я мог бы манипулировать этими пацанами как хотел, но во-первых, мне ничего не было нужно, а во-вторых, за мной наблюдал Капитан.
Черт его возьми совсем. Он, видимо, и впрямь решил как-то там по своему разумению мне помочь. И ведь не скажешь же ему в лицо «Шел бы ты на х…, дядя. У тебя нет ничего для меня интересного, а то что есть – сплошной мусор и самообман. И наука твоя, и знания, впитанные отбитой и расстрелянной на многочисленных фронтах задницей, на самом деле кажутся интересными и важными только тебе. Я знал только одного человека, который мог быть моим учителем, и ты ему в подметки не годишься».
Если разобраться, это было самое странное время в моей жизни. Обученный Виктором, я понимал, что нельзя просто так коптить небо – надо что-то делать, к чему-то стремиться. Но к чему мне стремиться и чего добиваться, я не знал. Все, что пыталось навязать мне воспитание казалось плоским, надуманным, а иногда просто тупым. И уж только с совершенно недоказанной необходимостью. Или это опять Виктор мне мозги так покорежил?
Я заглатывал книги одну за другой. Я великолепно успевал по всем предметам. Меня хвалили преподаватели (почти все), и Капитан скупо улыбался этим похвалам. Очевидно, он полагал, что это я так вот берусь за ум и становлюсь полезным членом общества. Ну… я же не полный кретин, чтобы его разубеждать. Не стану же я говорить, что все это от стремления найти хоть что-то в жизни. А учился я хорошо и будучи в приюте.
Вы не поверите, но в Шестерке преподавали каратэ. Я и туда ходил. Но по сравнению с тем, что показывал и рассказывал Виктор, и это оказалось совершенным бредом. Серьезные ребята, подпоясанные цветными поясками… Чего они хотели добиться на самом деле? Учились драться? Чушь. Никто из них не имел ни малейшего представления о настоящей агрессии вне татами. Иначе они и учили и учились бы тому, что происходящее до и после драки не менее, а иногда и более важно, чем само махание конечностями. Обслуживали свои комплексы? Вот это скорее всего. Я для себя решил, что каждый такой адепт боевых искусств в глубине души – так глубоко, что и сам не подозревает – очень боится получить по мордасам. Боится, что его отлупят в темной подворотне и что он будет при этом выглядеть глупо и жалко. И настолько эти комплексы глубоко запрятаны, настолько все эти ролевые игры подчинены им, что, по духовному состоянию, эти ребята уже считай все получили по морде и хнычут тихо в уголке. И уж наверняка выглядят глупо и жалко.
Меня научили ходить строем (в процессе я очень остро ощущал себя дрессированной лошадью из цирка), заставили выучить слова государственного гимна (причем, несмотря на хорошие оценки и память, слова эти я постоянно забывал – видимо, срабатывал защитный механизм психики) и прочей армейской веселухе.
Вот, кстати, еще одно, стопятидесятое доказательство того, что я не психопат. У психопатов нет чувств. У меня есть чувство юмора. В противном случае я бы свихнулся к чертовой матери от всего этого бреда. Меня же все это безумно веселило. Я не против того, чтобы иногда глупо выглядеть и вести себя как клоун. ЧСВ, как говорил Виктор. Глупее всех выглядит тот, кто боится глупо выглядеть.
А еще нас водили в церковь. То есть, не совсем чтобы в церковь – в Шестерке, оказывается, была своя часовня, куда нас загоняли каждое воскресенье после неизменно долгой и нудной проповеди в некоем подобии воскресной школы.
Если честно, я не могу сказать верю ли я в Бога. И уж точно не понимаю как это может совмещаться с военной муштрой. Армия противоречит всему, что написано в Библии, но люди ухитряются совмещать и не такое. Но мой основной аргумент против всего этого был, разумеется, от сами знаете кого.
Если человек верит в Бога, он не может уже верить и во что другое. А значит, по умолчанию не может быть ни патриотом, ни кем-то там еще. Для него все эти государства, общественный строй – не более чем игрушка, конструктор Лего в руках Господних. И все рассуждения про то, что Бог кому-то там велел любить отечество и прочее – не более чем пропаганда, инструмент для политиканов держать людей в психологической зависимости и подчинении.
Вот, наверное, самое ценное чему я научился в Шестерке. То есть, научился я сам – Шестерка была лишь местом, где это происходило. Никогда не показывать и не говорить о том, что ты думаешь и чувствуешь на самом деле. До сих пор не понимаю откуда у обычных людей эта идиотская тяга к откровенности с кем непопадя.
Но, не высказывая своих мыслей и чувств, я должен был все это чем-то заменить. Иначе я бы просто молчал и сошел за умалишенного. Возникла необходимость в маске. И я научился ее создавать. Научился понимать что правильно или неправильно сказать в тот или иной момент, чего от меня ждут и чего говорить не следует ни в коем случае.
Спустя какое-то время (пару месяцев) я спросил у Капитана о здоровье ублюдка. Не то чтобы меня это хоть как-то интересовало на самом деле, но я знал, что Капитан ждет от меня именно этого. Как индикатор исправления. Как признак того, что у меня есть душа. Как вариант поведения. Я знаю, можно назвать меня бездушной сволочью, можно сказать, что я таким родился и место мне в музее уродцев или в зоопарке. Только вот вряд ли кто-то из тех, кто такое скажет, способен определить меня в зоопарк. Ни хитрости не хватит, ни ума. А главное – смелости. Люди, в большинстве своем, трусы. Ничего особенного, такими нас воспитывают. Чтобы, значит, были достойными членами общества. И все постоянно ждет, что все за них сделает кто-то другой. Ну, кроме секса и еды, разумеется. А раз так, то неужели кто-то всерьез может подумать, что меня беспокоит постороннее мнение? Только если оно на что-то влияет. А поскольку постороннее мнение не влияет ни на что, то его, можно сказать и нет.
Итак, я спросил у Капитана. Причем сделал это именно так, как, мне казалось, он ожидал. Подошел к нему тихонько, долго молчал и мялся, шаркая ножкой. Может, мне стоило в актеры податься? А потом, маясь от неловкости, спросил.
Капитан сперва аж дар речи потерял. Но потом взгляд его просветлел что небо после дождя, и он рассказал, что с ублюдком все более-менее, что ублюдок поправляется. Что зрение почти восстановилось, внутренние повреждения зажили, а отбитые гениталии скоро будут во всеоружии.
И, очевидно, он вполне будет готов насиловать новых пацанов, подумал я, но вслух, разумеется, не сказал. Я вообще больше ничего не сказал, только спросил разрешения уйти, и ушел. Подумывал, правда, передать ему привет, но потом решил, что это будет перебор, который сведет на нет всю мою психологическую диверсию. И Капитану, насколько бы он ни был окрылен моим враньем, хватит ума не предлагать мне навестить ублюдка. Ума Капитану хватило.
Итак, я учился, врал и манипулировал, познавал мир, ублюдок поправлялся, Капитан был горд, как черт знает кто. Оставалось лишь понять чем все это должно закончится.
17
Факт: В юриспруденции США самосуд квалифицируется как внутренний терроризм.
А закончилось все, как обычно со мной и бывает, внезапно, с большим грохотом и многосложными последствиями.
Причем, с грохотом – в буквальном смысле этого слова.
Странно, я несколько раз в своей жизни нападал на людей с дикой яростью совершенного психа, я дрался, я размахивал ножом – и чего я только не делал. Но до этого момента никто не пытался меня убить. Не избить, не изнасиловать, а именно целенаправленно убить. Непонятно. Впрочем, если тебе едва исполнилось четырнадцать, и кто-то уже пытается тебя грохнуть – это несколько рановато. Хотя, может, для меня в самый раз.
Итак, все началось с грохота. Рявкнуло где-то не так чтобы далеко, но внушительно и коротко. Будто Годзилла чихнула. Что-то горячее просвистело в паре метров от моей ничего не подозревавшей персоны, и тут же один из пацанов (мы в это время с самоотдачей идиотов преодолевали полосу препятствий за плацем) заорал и повалился навзничь, обхватив руками живот. Между пальцами у него яростно сочилось красное, а по толстовке расползалось багровое пятно.
Рявкнуло еще раз, и теперь горячее просвистело гораздо ближе ко мне. На газоне вздыбился фонтанчик грязи. Никто ничего не мог понять, но никого из них и не обучал Виктор. Я же сразу узнал звук выстрела. Не смог бы определить оружие и уж тем более калибр, но сумел понять, что стреляют и даже откуда стреляют. Из кустов у самого забора, огораживающего территорию. А после третьего выстрела, когда пуля просвистела совсем уж близко и впилась с хрустом в кирпичную кладку стены, сообразил, что стреляют, похоже, по мне.
Виктор учил, что первое, что нужно сделать в такой ситуации – определить откуда приближается война. Это я уже понял. А вот со вторым было сложнее. Можно убежать и спрятаться, конечно. Но если ты не поймешь и не узнаешь кто именно стремится тебя грохнуть, безопасность подобного поведения будет весьма сомнительна – в следующий раз, стрелок сможет подготовиться лучше и ошибок допустит меньше. Но с другой стороны, бежать на пули – тоже идиотизм. Это пусть герои в кино развлекаются. Лучшее поведение в такой ситуации – спрятаться и наблюдать. Понять что происходит. А, поскольку после четвертого выстрела кавардак поднялся страшный (кстати, четвертый выстрел чвакнул прямо у меня под ногами), я смог рвануть к зданию, вбежать в дверь, не снижая скорости и не обращая внимания на вопросительные вопли встречных как ребят, так и взрослых, выскочил с другой стороны, обогнул здание школы, и, прикрываясь всевозможными хозпостройками, кустами и прочими тактически удобными убежищами, стал пробираться в ту сторону откуда, как мне показалось, палили. Наверное, в меня.
Я подбирался к месту осторожно, тщательно осматриваясь и не высовываясь без нужды. Вряд ли таинственный стрелок все еще был на месте и ждал, пока его вычислят, но, с другой стороны, я бы оказался полным идиотом, если бы он меня заметил. И я крался что тот партизан.
Разумеется, на месте, откуда стреляли, никого не было. Как я определил, что это именно то место? Очень просто – увидел блестевшие в траве гильзы. Похоже, стрелок не особо и прятался. Просто его в суматохе никто и не заметил. Нет, ну в самом деле, даже после того, как ни в чем не повинному пацану пробило живот, даже тогда далеко не сразу все поняли что происходит. Для современного человека, живущего в цивилизованном обществе, такой грохот – это (по рейтингу) либо петарды, либо звук лопнувшей шины, либо выхлоп старого двигателя, и уж потом-потом-потом… Ну в самом деле, кому и в кого тут надо стрелять?
Я внимательно осмотрел гильзы. 45 ACP. Ни хрена себе. Либо тут сидел неведомый чикагский гангстер с пистолетом-пулеметом Томпсона наперевес (правда, тогда выстрелов и соответственно гильз было бы гораздо больше), либо стрелявший ни черта не понимал в оружии… Ну, или просто взял то, что смог добыть. А где я в ближайшем радиусе досягаемости в последний раз видел ствол, питающийся боеприпасом 45 ACP? Бессмыслица какая-то. Хотя, вполне очевидно, что некто мог спереть ствол у Капитана из кабинета, найти патроны… Ну и кто бы это мог быть и зачем ему стрелять именно в меня? Стоп, а я уверен, что в меня? Не очень. Поэтому, если я и дальше стану вынюхивать, то нарвусь на кого-то вооруженного и стану случайной жертвой идиота с нешуточным калибром в руках. По моим подсчетам у него еще, как минимум три патрона осталось, бог его знает сколько запасных магазинов, а мозгов, похоже, вообще нет.
Вновь осмотревшись, я обнаружил где именно опасный злоумышленник перелезал через забор. Сделать это было несложно – злоумышленник, кем бы он ни был – явно не был мастером этого дела. Сперва он свалился в траву, когда влез на территорию школы. Потом долго не мог взобраться обратно, скользил грязными подошвами по доскам забора. Да еще и оставил на верхушке клочок ткани. Кажется, обрывок клетчатой рубашки. Безвкусица. Экий увалень. Не ниндзя.
Я отбежал метров на двадцать в сторону и легко перебрался на ту сторону. И сразу увидел его. Он сидел на земле, привалившись спиной к крашенным доскам и плакал. Немолодой мужик лет сорока, наверное. Лысоватый, полноватый, именно в драной рубахе в клетку и изгвазданных похождениями джинсах. В трясущейся руке он сжимал именно 1911. Капитанский или нет – понять было сложно.
Как сложно было понять, почуял он мое присутствие, или просто так поднял заплаканное обрюзгшее лицо, и… увидел меня. И тут же маска боли и отчаяния сменилась выражением дикой ярости. Он взвыл – именно взвыл – вскочил на ноги, и…
Нет, я не стал дожидаться, когда ему хватит ума поднять пистолет, я сорвался с места и побежал прочь. Он – с нечленораздельным воем и ревом – за мной. Пару раз выстрелил. Естественно промазал. Странно, что себе ничего не отстрелил.
Я бежал как угорелый, петлял, менял направление. А он гнался за мной. Один раз споткнулся. Упал. Пистолет рявкнул в его руке, пуля улетела непонятно куда. Черт, этак он всю округу перестреляет. Потом он поднялся и снова побежал. Поднял пистолет на бегу, нажал на спуск. Бессмысленно. Я еще раньше заметил, что тот встал на задержку. Но моему преследователю не хватило то ли душевных сил, то ли ума перезарядить. А может, просто не было у него запасного магазина. Он продолжал гнаться за мной, я продолжал убегать, попутно пытаясь понять краем сознания, мне кажется, или я его где-то видел?
Так мы некоторое время продолжали нашу бодрящую лесную пробежку, пока он не начал уставать. Немудрено. Было очевидно, что он не из спортсменов, и проводить время за перекладыванием бумажек для него много естественнее, чем гоняться за отчаянным подростком по лесу с пистолетом в руках.
Он уже почти перешел на шаг. Как и я. Все еще держась от него на почтительном расстоянии. И стало понятно что он там бормочет.
– Мой мальчик, мой мальчик… – ревел он, вытирая слезы – вернее, размазывая грязь по мучнистой рыхлой физиономии.
Что за бред? Кто его мальчик? Я его мальчик? Поэтому он в меня стрелял и гонялся за мной с пистолетом? Чтобы обрезать генетическую метастазу в корне? Ничего не понятно.
– Ты! – заорал он вдруг. – Это ты его убил!
Этот вопль окончательно лишил его сил, и он остановился. Я тоже.
– Слышь, мужик, – сказал я, восстанавливая дыхание. – Я никаких мальчиков не убивал. Ты адресом, случайно, не ошибся?
– Убийца! – прорыдал он. И тут же, безо всякого перехода: – Мой мальчик.
Охренеть. Он был невменяем. Меня же мучил вопрос есть ли у него запасной магазин. А если есть – скоро ли он сообразит его вставить и сообразит ли вообще. И сумеет ли. Для неумелого человека, да еще в таком состоянии, – тоже задача не из простых. Судя по тому, как он держал оружие – как дырокол – не сообразит и не сумеет никогда.
Он снова посмотрел на меня взглядом полным боли и ненависти… И вот тут я его узнал. Немудрено, что не узнал сразу – и из-за того, как он теперь выглядел, и из-за того, что видал я его всего один раз и то на фотографии, улыбающимся, рядом с Капитаном. Да, это был тот самый его брат. А его мальчик, значит…
– Твой сын – паскуда, – взбеленился я. – Чего тебе от меня надо?
И вот тут… Мне точно не показалось – я увидел как между деревьями мелькнул силуэт. И я был почти уверен, что это силуэт Виктора. И такой знакомый голос крикнул (или громко прошептал в моей голове?): «Беги».
Но было уже поздно. Не знаю откуда у него взялись силы, но несчастный мужик со страшным ревом рванул вперед, догнал меня (я, если честно, растерялся) и повалил на землю. Он мог бы пришибить меня сразу, но очевидно, никогда раньше не занимался ничем подобным. Впрочем, он был взрослый, здоровенный, тяжелый. Он придавил меня к земле. Буквально всполз на меня извивающегося как крокодил на пригорок, обхватил грязными руками за шею и принялся душить. При этом он орал и ревел от боли и отчаяния. Душить он явно не умел. На самом деле, чтобы задушить человека требуется всего несколько секунд – надо не сдавливать, а двигать щитовидный хрящ наверх. Он давил. Долго давил. У меня перед глазами потемнело. Но даже сквозь темноту я увидел, как к нам приблизился и навис Виктор.
– Ну, – проговорил мой призрак, – и долго ты собираешься валяться тут и рассуждать и технике удушения? Так он безо всякой техники тебя задавит.
Мог бы и помочь, вместо того, чтобы чушь нести, подумал я.
– Если бы в каждом случае я тебе помогал, – сказал призрак, – проще было бы мне самому тебя придушить. Неужто ты позволишь этому увальню тебя задавить? Представлю себе надпись на твоей могильной плите. Умер в четырнадцать лет. Не успел ничего – даже стать неудачником. Но неудачником был задушен.
– Да пошел ты! – прохрипел я, непонятно к кому обращаясь.
Давивший меня мужик никак не отреагировал, а призрак Виктора склонился, навис, заложив руки за спину, и проговорил:
– Если ты не справишься даже с такой простой задачей, тебе и в самом деле лучше умереть сейчас. Потому что тогда такой как ты просто не выживет в этом мире. Давай, расслабься, скоро все закончится.
– Не-ет!!! – заорал я скорее яростно, чем испуганно.
Я ударил раскрытой ладонью одной руки по локтю снизу-вверх и ребром ладони другой по бицепсу другой. Душившего меня мужика перекосило, он потерял устойчивость. Захват разжался и я смог перевернуться на бок. Но он снова меня схватил. И тут я увидел торчащую у него из кармана ручку. Откуда она там взялась? Какой идиот в состоянии аффекта идет на убийство и кладет ручку в нагрудный карман рубашки? Как она ухитрилась не вывалиться, пока он карабкался через забор и бегал по лесу? Нет, у меня что сегодня, день идиотских вопросов?
Быстрым движением я схватил ручку, сдернул с нее колпачок, и ударил пером в сонную артерию. Коротко и твердо. Естественно, такому меня тоже научил сами понимаете кто. Плюс мой уже известный фантастический талант все на свете использовать не так, как ему предназначено. При надлежащем подходе и остро обозначившихся обстоятельствах я и расческой могу горло перерезать.
Много позже меня мучили всего два вопроса. Первый – как это мне хватило самообладания и мозгов снять колпачок. И второй – как я додумался и ухитрился вывернуться и отскочить в сторону до того как меня всего залило кровью?
Мой душитель повалился на бок, несколько раз дернулся и затих.
Что испытывает нормальный человек, убив другого человека? Бессмысленно задавать мне этот вопрос. Я почувствовал столько всего… И ни грамма того, чего ожидалось. Ни ужаса, ни страха, ни отчаяния, ни кошмарного осознания содеянного. Даже сожаления не почувствовал. Нет, ну в самом-то деле, что, я должен был ему позволить себя придушить? Дабы не нарушать канонов морали?
И единственное, что четко формулировалось сейчас в моем мозгу: «Надо бежать».
Я поднялся на ноги, посмотрел на бездыханное тело… черт побери – прикинул, когда его смогут найти и сколько у меня времени на побег. Потянулся было к пистолету, но потом отдернул руку. Пусть остается. Из этого пистолета стреляли по детям. Значит, даже когда найдут тело, его будут воспринимать, в первую очередь, как преступника. Какой мне от этого прок? Пока не знаю, но я чувствовал, что так будет правильно.
Надо ли говорить, что Виктор опять растворился. Странное дело, но даже тут, при свете дня, я не мог его толком рассмотреть. Может, потому что меня душили?
Я выпрямился, развернулся и побежал в сторону Шестерки. Зачем? Рискованный шаг, глупый. Но что поделать – на мне был только спортивный костюм с эмблемой Шестерки на груди и на спине. Не в этом же мне бежать? Только до первого полицейского или просто неравнодушного гражданина.