Добыча банды была хороша. Связав своих пленников, некоторые солдаты прервали свою грабежную гонку и предались грубым забавам: один из них потащил захваченную девушку из толпы пленников и, не обращая внимания на рыдание ее и других пленниц, по-собачьи использовал ее для судорожного утоления солдатской похоти. Второй солдат пытался принудить к этому же полную мать семейства, но не мог справиться с ней и жестоко избивал её, громко ругаясь. Другие два турка раскололи большую икону на четыре части и, облив маслом из лампад, подожгли.

Я засмотрелся на изнасилование: душераздирающий плач девушки и ее голый зад одновременно и остро ранили, и не давали оторвать взгляд. Между тем, мне бы следовало больше интересоваться своей участью. Получив айфон, Аркадий кивнул вожаку, как бы завершая сделку, и отправился восвояси, вглядываясь в экран и тыкая в него пальцем.

Вожак перевел свой бесстыдный взгляд на меня. Взяв Зульфакар в правую руку, он взмахнул им и довольно засмеялся на раздавшийся свист. Следующий шаг был очевиден. По его знаку державшие меня турки навалились на меня, пытаясь опустить меня на колени, чтобы вожаку было удобнее снести мне голову Зульфакаром. Холодный ужас пронзил меня, я понял, что обречён. Не давая опустить себя на колени, я глупо повторил несколько раз: «Аллах Акбар», заглядывая в насмешливые глаза вожака. Глаза вожака сузились в понимающей улыбке. Я взмолился вслед Аркадию, говоря по-русски первое, что приходило в голову, лишь бы не молчать. Аркадий обернулся, ему, видимо, было неприятно положение, в котором я оказался. С расстроенным видом, с которым говорят нищему: «Нет мелочи», он повернулся и пошёл дальше.

В дверях он вежливо задержался, чтобы пропустить связанных пленников, которых солдаты выводили из церкви. Пленники стали покорны и выглядели равнодушными к своей участи. Аркадий терпеливо ждал, прислонившись к основанию большого темного распятия, уже очищенного от драгоценностей, на которое какой-то веселый турок напялил тюрбан.

Вожак что-то строго прикрикнул на толпящихся в дверях и обернувшись посмотрел на меня особенно пристально. Он решил, наконец, покончить со мной и догонять свою добычу. Он ещё раз внимательно осмотрел диковинное оружие, проверяя остроту и гибкость клинков. Я заметил татуировку в виде якоря на его запястье.

Последних пленников увели, вслед за ними вышел и Аркадий. В опустевшей церкви оставались только я, вожак и двое турок, не считая двух-трёх старушек, не заинтересовавших работорговцев. Вожак несколько раз рассек воздух со свистящим звуком. Я понял, что пришел мой смертный час: кровь бросилась к голове, в животе заурчало, мне стало дурно. Я дал опустить себя на колени.

Тут неожиданно в дверях опять показался Аркадий. Он не просто вернулся в церковь, а пятился спиной вперед, отступая перед кем-то важным, повторяя подобострастно: «Мегалейотате». Этот важный оказался высоким человеком с черной бородкой в фиолетовых сапогах и рубахе. Это был не турок, а знатный грек –почему-то не плененный, а, напротив, с мечом в руке.

Он так торопился, что сбил Аркадия с ног. Он озирался, готовый к нападению.

Увидев его турки, державшие меня, заорали и, бросив меня, двинулись на грека, вынимая сабли. Но он опередил их: страшно закричав, он сократил расстояние одним скачком и ранил турок – одного в живот, другого в шею. Затем страшным ударом он рассек голову вожака: Зульфакар со звоном упал на каменный пол, так и не пригодившись турку. Я был, кажется, спасен, если только меня сгоряча не убьет этот грек.

Но грека не интересовал толстяк, стоящий на коленях. Он прямо двинулся к алтарю и скрылся за распахнутыми алтарными воротами. Я поднялся на дрожащие колени и сел на откидной стул. Одна из старушек, сказала мне что-то по-гречески, показав на алтарь, и стала быстро креститься. Как я понял, она восприняла исчезновение воина с мечом в недрах алтаря, как многозначительное чудо. «Экзафанистеи!» – повторила она, многозначительно подняв палец.

«Василефс!» – произнес вдруг выросший передо мной Аркадий. Он подобрал Зульфакар, но не угрожал мне (и не выражал сожаление), а был возбужден подобно грабителям-туркам, увидевшим богатую добычу. «Василефс жив!» – сказал он мне, как сообщник сообщнику, показывая вслед греку. Тут я понял, что я только что видел вблизи императора, и что Аркадий хочет как-то на этом заработать. И Аркадий, и я забыли про айфон, из-за которого мы по очереди искали друг друга. Не найдя во мне сообщника, Аркадий завопил во всё горло: «Енычерыляр, василефс халя хаяцца» Он звал турок. Мне хотелось одного – остаться живым, бежать, не дожидаясь пока на зов Аркадия набегут турки, ловить беглого василефса.

Я заглянул за алтарные ворота и увидел то, что ожидал – зияющий вход в подземелье. Аркадий кричал уже снаружи церкви, турки могли появиться каждую секунду. Я осторожно вошёл в темноту. Длинный темный коридор, тускло освещенный маленькими бойницами, полого вёл куда-то вниз. Я двинулся вперед по коридору, по мере углубления под землю, погружаясь в полную темноту. Медленно, держась за стену и безуспешно вглядываясь в темноту впереди, я шёл довольно долго. В какой-то момент под ногами стало плескаться, ноги намокли – я попал в лужу. «Канализация» – с омерзением предположил я, но, судя по запаху, это была обычная вода. Я остановился. В темноте и тишине, я слышал только своё дыхание и звук, с которым в лужу звонко шлепаются капли, падающие откуда-то сверху. Невидимая капель, то тут, то там, попадала на меня, заставляя брезгливо ёжиться.

Опять послышался крик Аркадия, похоже, погоня была уже в подземелье. Преодолевая брезгливость, готовый почувствовать запах нечистот, я медленно двинулся вперед. К тому моменту, когда я опять выбрался на сухое место, я уже различал тусклое продолжение подымающегося коридора и поторопился вперёд вверх, к свету. Чем дальше я поднимался, тем ярче лился свет из маленьких отверстий на потолке. Капель тоже усилилась, почти превратившись в легкий дождик. В лучах солнца капли сверкали перед тем, как исчезнуть в темноте под ногами. На кирпичном полу стали видны черные ручьи, которые текли мне навстречу, наполняя лужу. Стекавшая жидкость пузырилась и от неё шёл пар. Уже не пытаясь обходить струйки, я быстрым шагом шёл вверх. Тяжелая капля разбилась о мой лоб, я стёр ее и поспешил дальше. Стало совсем светло. Коридор заканчивался запертой дверью, дальше идти было некуда. Я стоял в растерянности перед дверью, слушая, как колотится сердце.

Я взглянул на бурое пятно, оставшееся на ладони. Ещё не уверенный, я посмотрел назад по коридору на рубиновые блики от преломленного каплями света. Всё это была кровь, я был весь забрызган кровью. Я понял, что капли падавшие с потолка, ручьи и лужа – все состояло из крови, свежепролитой наверху в городе.

Император, кажется, понимал по-итальянски. Пристально посмотрев на меня, он ничего не сказал, опустил меч и, прикрыв глаза от солнца ладонью, припал к узкому окну наружу. Оторвался и молча посмотрел на меня. Не зная, чего он от меня ждёт, я посмотрел в соседнюю бойницу. Я мало что увидел: кусок какого-то дворика, залитого солнцем, в отдалении – нескольких турок, сидящих на земле. Было тихо, лениво шелестел ветер в деревьях, слышались крики чаек.«Айма», – неожиданно прозвучало сзади совсем близко. Я выругался по-русски и обернулся. Император стоял за моей спиной, выставив вперёд меч. Видимо, он вышел из углубления в стене. Черные глаза смотрели пристально, на смуглом лице была неприязненная улыбка. Мне показалось, что в таком настроении ему ничего не стоит ткнуть меня мечом. Не хватало, чтобы меня убил "свой", грек. Я не стал пускаться в сложные объяснения, чтобы не разозлить вооружённого человека в день, когда кровь льётся, как вода. Я сказал по-итальянски, что я русский, что меня чуть не убили, что я бежал от турок.

«Турки», – пожал я плечами, обернувшись к императору. Я боялся надолго выпускать его меч из поля зрения. Меч был опущен, император никак не отреагировал. Он менялся на глазах: стал терять энергию, сутулиться. Глаза его потухли, лицо стало мрачным, постарело. Стало видно, что ему лет пятьдесят.

«Мы в ловушке», – напомнил я, показав на уходящий вниз темный коридор с кровавой капелью.

Император продолжал молчать, погружаясь в свои мысли. Если у меня и была надежда, что он знает куда идёт, и я спасусь, следуя за ним, то она исчезла. Император, как будто готовясь к смерти, сел на пол, положил рядом меч и закрыл глаза.

Итак, ждать спасения мне было неоткуда. Мы были в захваченном городе, нас ожидала смерть или рабство. Долго ли мы сможем отсиживаться в этом тупике? Рано или поздно Аркадий приведет турок. Один раз мне даже показалось, что я слышу плеск шагов по луже. Но никто не шёл: видимо, трудно было убедить турок бросить своих пленников и ловить беглецов в подземелье.

От нечего делать я опять посмотрел в бойницу: беззаботно сидевшие турки, поднялись на ноги и, торопливо отряхиваясь, и оглядываясь, быстро ушли из поля зрения.

«Турки уходят», – мне показалось, что мы можем безопасно выйти, я не задумался, о том, что за сила могла так легко прогнать разбойничающих солдат. Эта сила не заставила себя ждать – запертая дверь дернулась и, после нескольких негромких фраз на турецком, затряслась под чьими-то ударами. Удары становились слаженнее и мощнее, дверь должна была вот-вот рухнуть. Император вновь ожил и вскочил с мечом в руках.

Вдруг удары прекратились, гнусавый голос приказал что-то по-турецки. Шум у двери затих, послышались удаляющиеся шаги. Я осознал, что в течение этих долгих секунд я стоял, вжавшись спиной в стену и поджав живот.

Император по-товарищески улыбнулся мне. Впервые, он внимательно посмотрел на меня.

«Ты странно одет. Откуда ты?» – спросил он.

«Я русский, – повторил я. – я из России, из Москвы»

«Ты похож на боярина. Ты посол моего брата?…– тут Император сделал видимое усилие, пытаясь вспомнить. – …посол моего брата Granduca Василия?»

Я не помнил, царя с таким именем, но зато вспомнил обидный анекдот про посла Вышату.

«Я не посол, я простой человек, художник», – гордо ответил я.

Снаружи раздались голоса – император подскочил к бойнице и жадно выглянул в неё. Голоса затихли. «Giannizzero», – произнёс император, припав к окну. Оторвавшись, он продолжил расспрашивать: «Давно ты приехал в Констатинополь?»

«Вчера», – честно ответил я.

«Вчера?! Но как ты проник в город? На «San Marco»?» – он подумал, что я приплыл на вчерашней венецианской галере. Что ж, зачем мне было скрывать!? Понимая, какой ящик Пандоры открываю, я торжественно объявил, что перенесся из далекого будущего (trasferito dal futuro).

Сначала, император пропустил эти слова мимо ушей, потом переспросил. Наконец, он насмешливо посмотрел на меня: «Из далёкого будущего? Но как же Конец Света, Страшный суд!?»

Император сделался очень серьёзен и потребовал, чтобы я поклялся хранить в тайне, то что он сейчас мне расскажет. Волнуясь, я поклялся: сейчас он откроет план спасения правящей верхушки, я не умру!

«Открою тебе тайну, – смотря мне в глаза, сказал он. – Через 71 год будет потоп, всё живое исчезнет. Парижские евреи рассчитали и сообщили Папе год потопа. Епископ Леонард сообщил мне это. Это государственная тайна»

«Ты не мог знать об этом», – он мягко улыбнулся над тем, что я «trasferito dal futuro», как над наивной ложью ребенка. «Что же тогда будет с миром через 600 лет?» – вздохнул император с выражением, что нас-то это мало касается, мы не доживем ни до Страшного суда, ни даже до завтра. Он потерял интерес ко мне, как к путешественнику во времени, и снова замолчал, погрузившись в свои мысли.

Если император думал о судьбах Византии и готовился к смерти, то я умирать не собирался. Я бесцеремонно спросил: «Где мы сейчас? Что там? (я показал наружу)»

«Мы около Софии», – с трудом выдавил из себя император.

«А зачем вы бежали сюда? Как вы думали спастись?» – продолжал я мучить его.

Император гордо скрестил руки на груди, посмотрев мне в глаза. Потом что-то изменилось в его лице, он вздохнул последний раз и рассказал мне следующее:

«Вчера, когда султан начал большой штурм, было ясно, что скорее всего город падет. Стены едва держались после двух месяцев ежедневного пушечного обстрела. Людей было мало и они устали. Мы бы не выдержали атаку, даже если бы Джованни вчера не ранили и генуэзцы остались бы на стенах»

Он помолчал и продолжил: «У меня есть два близких друга – Георгиос и Лука. Вчера, перед тем как ехать к воротам Романа, я договорился с ними. Если станет ясно, что город пал, мы встретимся в Софию и умрем вместе, защищая ее» Император надолго замолчал. Как бы отвечая ему, в тишине редкие капли звонко шлепали о каменный пол. «Но, видно, я опоздал», – закончил император. Я понял, что император не поможет мне спастись.

В этот момент из глубины подземного хода послышались шаги и голоса, теперь уже не было сомнений, что погоня близко. Мы переглянулись: через минуту в этом тупике нас убьют. Я стал всматриваться вниз по коридору, кто же появится. У меня задрожала коленка. Император спокойно обратился ко мне:

«Как тебя зовут?»

«Кирилл? А вас?»

«Константин», – ответил он.

Вдруг император коротко перекрестился и, к моему ужасу, разбежавшись, вышиб дверь и вылетел наружу в солнечный прямоугольник. Я оказался один в коридоре – между темным прямоугольником уходящего вниз коридора и солнечным – дверного проёма. За обеими были убийцы – невидимые в темноте или на ослепительном свету. Оглядываясь и прислушиваясь к происходящему снаружи, я пошёл за императором. Император стоял, озираясь метрах в десяти. На него никто не нападал. По мере того, как глаза привыкали, стало видно, что мы одни на залитой ослепительно белым солнцем площадке. Воздух вокруг нас, казалось, был пропитан смертью.

Осмотревшись, я понял, что мы находимся у самых стен собора святой Софии – мы, по сути, вышли из здания собора: снаружи, выход из подземного хода выглядел, как незаметная дверь недалеко от главного входа в Софию. Турок, по-прежнему, не было видно. Безлюдность центра захваченного голода казалась необъяснимой.

Пока я соображал, куда бы нам было безопаснее всего скрыться, император решительно двинулся к главному входу в громаду собора. Мы пробрались через разбросанные перед входом расплющенные бревна и куски колонн, видимо, перепробованные в качестве таранов. Парадные двери, покрытые позеленевшими барельефами, были выломаны и валялись на полу. Ничто не помешало нам войти в собор прямо через главный вход. Император, с мечом наготове – и я за ним – осторожно вступили в собор.

Казалось, мы вошли в исполинскую драгоценную шкатулку. В разгар солнечного полудня собор изнутри был наполнен золотым блеском – гигантские золотые дуги куполов и арок величаво пересекались в сложной гармонии, покрытые золотой мозаикой стены блистали в лучах солнца, проникавших через бойницы.

На первый взгляд исполинский собор был пуст. В отдалении ходили небольшие группы солдат в кирасах и в высоких колпаках, нелепо заломленных назад. «Giannizzero», – снова произнёс это слово император. Теперь я понял его значение – раньше я принимал его за итальянское ругательство – оно означало: «Янычары». Перед нами были знаменитые безжалостные янычары.

Хоть трупов почти не было видно, следы страшной резни, произошедшей в соборе, были повсюду: в гулкой тишине почти пустого собора мои ботинки и сапоги императора оглушительно скрипели, прилипая к полу, липкому от крови.

Я сделал императору знак, чтобы скорее бежать из этого места. Но глаза императора были прикованы к чему-то в центре собора. Я тоже пригляделся, и мне стало ясно отсутствие мертвых тел на окровавленном полу и страшный смысл того, что делали янычары. Множество жертва избиения в соборе не лежали теперь посреди собора, а были аккуратно прибраны: янычары, очищая центр зала, торопливо сгребали тела в кучи вокруг колонн, отделявших центральный зал от окаймляющих его галерей. У одной из центральных зеленоватых колонн образовался гигантский "муравейник" из жертв резни, доходящий до середины колонны. Часть людей была еще жива, и муравейник ужасающе шевелился, источая стоны и кровяной пар, светившийся на солнце, как коллективный нимб.

Это было ужасно, но надо было думать не о мертвых, а о живых, и я чуть не выругался вслух, когда стало ясно, что император стремится к муравейнику. Мне было ясно, что это верная смерть, но я боялся остаться один.

Императора влекло к муравейнику, где, возможно, лежали его близкие и друзья. Мы стали красться, огибая зал по левой галерее, прячась за рядами тёмно-красных колонн. Янычары, чем-то занятые вдалеке, нас не замечали. И когда мы подкрались к центральному муравейнику, император, почти не скрываясь, обходил возвышающуюся кучу тел, жадно всматриваясь в лица убитых. Пару раз он бросался к кому-то по ошибке. Только один раз он увидел среди убитых дальнего знакомого – но императора отделяло от несчастного много тел, и он ограничился тем, что перекрестил узнанного старика.

Вдруг где-то в воздушной массе собора зародился пронзительный звук – резкий, как будто жалующийся, голос. Через секунду я узнал голос Аркадия, я разобрал слово: «Василефс!» Старик сумел нас найти.

Крик Аркадия прокатился под сводами, в гулком зале я не сразу обнаружил, откуда именно он кричит. Старик оказался совсем близко: он семенил к «муравейнику» прямо через зал. Аркадий был не один: за его нескладной фигуркой возвышалась фигура огромного янычара. Аркадий указывал ему в нашу сторону и, чуть не подталкивал янычара, видимо, плохо понимающего, на какое дело он согласился. Солдат сжимал в руке, Зульфакар, видимо, полученный в качестве аванса.