Между тем, Дима Хуков спросил Колючего, что тот думает об идее напасть на общежитие нерусских «лимитчиков». Колючий подобрался и очень веско проговорил: «Я лимиту пиздить пойду», сделав ударение на «пойду». Дима, улыбаясь, вскочил и крепко пожал ему руку.

Кто-то вежливо поднял ноги из прохода, когда сбитый с ног Коля наткнулся на них. Это был Цусимский, он сидел тут же, допущенный в круг «дружков». Цусимский насмешливо и спокойно сверху посмотрел на Колю.

9.Финал. Рассвет

«Кто тут Людочкин?» – раздался из темноты громкий взрослый голос. «Пенёк? Пенёк!» – раздались голоса «дружков». «Пенёк Людоеда ищет!» – громко и глумливо объявил Андрюха. Из темноты на тусклый свет свечей, вывалилось толстое брюхо Пенькова, стало слышно его одышливое дыхание. Его кто-то привёл на помощь Коле. Толстяк всматривался в темноту между кроватями, сказал: «Что тут происходит?» – с интонацией, что он прекрасно понимает, что тут происходит. «Анашу тут курим», нагло передразнил Андрюха и, раз бить Людочкина стало нельзя, плюхнулся на кровать. «Дружки» захихикали. «Людоед…то есть Людочкин, просто, упал» – весело сказал Дима Хуков, подавая руку Коле. Коля поднялся с земли и со вздохом кивнул. «Анаша! Анаша!» – заорал Андрюха в лицо рассвирепевшему Пенькову и ударил по струнам: «до чего ж ты хороша!», он, казалось, ничего не боялся. Неожиданно Андрюха задул две ближайшие свечи, стало заметно темнее. «Прекратить!» – взревел Пеньков, как медведь, окружённый волками, но было поздно: «дружки» подхватили проказу, свечи задули и наступила полная темнота. Раздался торжествующий гогот, рев Пенькова, что-то хрустнуло, что-то тяжёлое упало.

Коля почувствовал, как его взяли за руку. Он отдёрнул руку, но его с мягкой настойчивостью опять взяли за руку. Вдруг он понял, что это была откуда-то взявшаяся Нонна. Нонна быстро потащила спотыкающегося Колю из барака на волю.

Не отпуская его руки, ничего не говоря, Нонна повела его на самый край спящего лагеря. Коле мерещилась погоня, и он пошёл дальше, в поле, Нонна покорно следовала за ним. Они молча шли, пока редкие стебли кукурузы не скрыли лагерь из виду. Коля остановился, никакой погони не было слышно. Кроссовки были мокрые и тяжёлые от глины, майка намокла от мокрых стеблей, дул сырой ветер. Колю била нервная дрожь. «Надо обратно идти» – буркнул Коля, боясь посмотреть на Нонну.

Под ярким светом взошедшей луны лагерь был белого цвета, беззвучен и неподвижен, то есть безопасен. На краю лагеря им попалась скамейка и Нонна решительно села на неё. На грязной и мокрой скамейке было так сыро и холодно, а Нонна так дрожала, что Коле было естественно обнять Нонну. Нонна отдернулась. Колю, как током ударило: конечно же, то, что он сделал было грубо, неуместно и, обидело её. Ему стало так досадно на свою глупость, что он отсел и стал бормотать извинения, не подымая глаз на неё. Нонна смотрела на него с торжественным выражением, и, когда Коля замолчал, она сделала то, к чему готовилась, поцеловала его в губы. Коля дёрнулся от неожиданности и от боли, Нонна быстро вытерла губы, испачканные его кровью, и вновь его поцеловала. Поцелуй Коле не понравился: женские губы оказались неожиданно мягкими, мокрыми, пахло изо рта неприятно, но Коля не решался ни прервать поцелуй, ни улыбнуться, ни переменить неудобную позу, боясь оскорбить Нонну. Нонна тоже не была уверена, не обидит ли она Колю, если не ответит на такую ненасытность, и их первый поцелуй был очень долгим…

Было уже утро, когда Коля прокрался в незакрытую дверь барака. Он был грязный и мокрый, бледное лицо его было покрыто серыми синяками, губы были чёрные от запёкшейся крови, но он был счастлив и косые лучи солнца, проникавшие в грязный барак, подтверждали это счастье. Все прежние страхи казались далёкими, но, всё же, с облегчением он увидел, что его обидчики надёжно спят.