Глава 29
Чак с Китти сидели в густой чаще кустарника и с интересом наблюдали, как по раскисшей от снега дороге, устало шагали фавийцы. Тысячи солдат, уставших от нескончаемой войны, от регулярных боёв. Даже из далека было видно, как они лениво смотрели себе под ноги и шаркали разбитыми сапогами. Впереди серой толпы, пуская облака едкого, дизельного дыма, шёл танк, за ним ещё несколько. Фавийцы по очереди садились на их броню, дабы хоть немного отдохнуть. Облепленные со всех бортов людьми, танки напомнили Чаку картинку из журнала о природе, где на осином улье сидели сотни пчёл.
– Они отступают, – шёпотом, спросила Китти.
– Отступают, и по сей видимости подальше от Генгага.
– Что будем делать дальше?
– Переждём день, другой и пойдём к своим.
Они уже неделю, после того как их отпустил Касер, скитались по окрестным лесам и сёлам перебиваясь скромными запасами еды, что добродушно были подарены Ваном. Они ждали этого момента, когда фронт вновь откатиться на запад и дождались. Теперь спасение выглядело уже близким, оно уже светило им из-за холма и вот-вот можно было к нему прикоснуться, стоило лишь чуть-чуть подождать.
Дождавшись, когда колона пройдёт вдаль, Чак с Китти пошли в своё убежище, в маленький, сельский, бревенчатый дом. Он был на отшибе заброшенного села и не вызывал никаких подозрений, к тому же, во всей округе не было ни души, лишь только волки выли в лесу. Они, как смогли, оборудовали свой дом, Чак отремонтировал печь, заколотил окна и забил дыры тряпками, чтобы не околеть окончательно. На улице уже установилась холодная погода и по ночам им приходилось аккуратно растапливать печь, чтобы хоть немного согреться. В эти минуты, они, закутанные разным тряпьём, словно два чучела огородных, сидели у трещащей печки, подставив бледные, озябшие ладони к её металлическому брюху. В последнее время они много говорили, искренне и без обид. Строили планы на будущее и вспоминали прошлое. Чак, наконец, получив взаимность своих чувств в душе чувствовал некий триумф, что он всё-таки смог наконец-то добиться в жизни чего-нибудь значимого. А взаимная любовь девушки, которая ему нравилась и которой он очень долго добивался, значила для него куда больше наград, званий и прочего, несущественного и мимолётного.
Они точно решили встретиться в будущем, когда Китти предоставят отпуск и она приедет к новому месту жительства комиссованного Чака. Они даже уже распланировали этот день чуть ли не поминутно. Куда и как пойдут, что будут есть и пить, во, что оденутся. Всё было уже продуманно. Лина в красках описывала свой наряд, в мельчайших подробностях причёску и макияж, хотя сама сидела у печки в рваных тряпках, с обветренным лицом и с растрескавшимися, кровоточащими губами.
– Придёт время, Чак, и ты снова увидишь меня красивой.
– Ты для меня и сейчас ничего.
– Какая же у тебя низкая планка красоты, – рассмеялась Китти, придвинувшись ближе к печному брюху. – Вот ты бы хотел сейчас меня?
– В смысле? – запихивая кусок окрашенной доски в печь, буркнул тот в ответ.
– В прямом! Хотел бы сейчас со мной любовью заняться?
Китти заранее знала ответ, но всё же настаивала на нём. Но Чак начал изворачиваться от него.
– Ты ведь знаешь, что нет. И не из-за твоей внешности сейчас. Сама понимаешь, что время и место не самое подходящее.
– А если больше шанса не будет? Если мы завтра погибнем? Или я не захочу больше тебя видеть? – растирая нагретые ладони друг о друга, с широкой улыбкой, говорила она.
Чак замешкался и обжёг руку, негромко выругался и закрыл дверку. Желание у него было, в не зависимости от внешнего вида любимой девушки. Но вот с решимостью и да же суевериями, ему было тяжело совладать. Он обернулся на Китти, её лицо мерцало в слабом свечении лунного света, что пробивался сквозь пыльные стёкла. Она изменилась, не постарела, не повзрослела, а просто изменилась, будто пред ним сидел совсем другой человек. Ничего не осталось от прежней Китти, от той, что он встретил в доме номер 27, по цветочной улице. Да и он сам был лишь отчасти прежним.
Блестящий взор девушки обернулся на него и в сумраке ночи вновь сверкнула улыбка. Зит подсел к ней рядом и, прижавшись, почти обиженно сказал:
– Не говори глупостей. Если уж с тобой пережили такое, то сейчас уж точно не погибнем. И прекрати уже шутить об этом. Я ведь не железный, могу и не сдержаться.
– А я и не шучу.
***
Китти открыла глаза, было уже утро, солнечный свет пробивался сквозь пыльные стёкла в дом. Она спала возле печки в обнимку с Чаком, укрытая кучей разных курток и тулупов, в доме было уже прохладно, но от печки ещё тянуло теплом. Солнечные лучи играли на бревенчатых стенах, освещая небогатый интерьер сельского дома, с низкими потолками и кривыми полами, что страшно скрипели при малейшем нажатии на них.
На улице раздавались голоса с ярко выраженным котивским диалектом, тарахтел двигатель. Китти мигом поднялась на ноги и подбежала к окну, накидывая на ходу одежду. Доски под ногами пронзительно заскрипели. Она прислонилась к окну и увидела на улице десяток солдат. Они шли, озираясь по сторонам, в руках их были автоматы, на рукавах виднелись чёрные шевроны разведки. Чуть дальше полз лёгкий танк, со свежими отметинами боя. Китти резко подскочила к Чаку и принялась его будить.
– Чак, Чак, проснись, здесь солдаты!
– Что? – резко подорвавшись, спросил он.
– Солдаты их много, они здесь! Это наши!
В следующее мгновение к двери подошли двое и подёргали её, она оказалась заперта, затем один, что-то сказал другому и через секунду ударом ноги солдат выбил её. В сарай ворвался утренний свет и двое солдат с автоматами.
– Вы кто такие? – ошарашенно спросил один из них.
– Кто, кто, дезертиры они, разве не видишь, котивы же! – тут же рявкнул второй и направил на них автомат.
Чак ничего не успел сказать, как в сарай ворвались ещё двое, один из них был офицер в маскировочном халате и оглядев обоих коротко заявил.
– Это дезертиры.
– Постойте товарищ офицер…, – хотел было заговорить Чак, но тут же получил удар прикладом в лицо.
После чего все четверо принялись их избивать, прикладами, ногами и руками, Китти потеряла сознание от второго удара, Чак же, пытался защититься, но схватка была неравной и через мгновение он тоже упал рядом оставшись в сознании, из носа потекла кровь.
– Вонючие дезертиры! – рявкнул офицер убирая автомат за спину. – Как крысы всюду прячетесь, вы проклятые сволочи! Мы из-за вас чуть войну проиграли! Ублюдки, мрази, устроили себе здесь логово! Управы на вас нету! Какая часть? кто ваш командир?
– Мы не дезертиры, – прохрипел Чак, зажимая разбитый нос.
– Ты, мразь, дезертир, по твоей подлой физиономии вижу, либо того хуже предатель, хотя дезертир и предатель одно и то же! Но ничего, в отделе разберутся кто вы, я бы вас прям здесь обоих положил, но я офицер, а не тварь вроде вас!
– Ты не офицер, ты кусок дерьма в форме! – рявкну Чак и тут же получил удар в затылок, после чего так же потерял сознание.
– Связать обоих, отвезём их старине Тибу, пусть сам решит, что с этими ублюдками делать.
Очнулся Чак только спустя пару часов, руки были туго связаны за спиной, да так, что аж кисти онемели. Он и Китти были в кузове грузовика, рядом сидели ещё трое солдат. Машина ехала по ухабистым дорогам, перед глазами открывался знакомый вид – Генгаг! Проклятый город. Теперь он стал ещё страшнее, горело всё, все дома, все деревья, в воздухе был смрад из за пожаров, кругом, словно игрушки были разбросаны танки и машины, по обочинам лежали ряды трупов. Не смотря на день, было темно из за дыма, дышать было невозможно, видимо кто-то снова применил газ. Вскоре грузовик обогнал колонну пленных медивов, их было больше тысячи, все были чумазые и оборванные, кто-то шёл босиком по снегу, кто-то полуголый.
Чак услышал знакомый плачь и обернулся, плакала Китти, тихо уткнувшись в его плечо.
– Все будет хорошо, – прошептал Чак, но она молчала.
– Сиди молча, – рявкнул на него один из солдат, сидящий напротив и сжимающий меж коленей автомат.
– Вы совершаете ошибку! – прикрикнул на них Чак. – Мы муринские офицеры.
– Может и были ими пока не дезертировали, – тут же ответил второй.
– Мы не дезертиры, мы пробивались из окружения!
– Ты бы помолчал бы, офицер. Доставят тебя куда положено и там разберутся. А мне плевать на то, кто ты есть и кем ты был. Мне приказано смотреть, чтоб ты не утёк.
Грузовик подпрыгивал на ухабах, бренчало, что-то в районе правого борта, скрипели изношенные колодки. Узкие улочки были завалены битым кирпичом, да сгоревшей в последних боях техникой. Чак с отвращением увидел муринских солдат. Он был в ужасе и удивлении от происходящего, бывшие бравые солдаты, непобедимой армии теперь едва походили на воинов, скорее на разбойников. Обросшие, грязные и пьяные, они шлялись по домам в поисках добычи, сложно было разобрать кто есть кто. Вылитые разбойники.
Грузовик подпрыгнул на большой кочке и Чак с Китти повалились на пол кузова, их тут же подняли. Изо рта солдата несло алкоголем и табаком. Он велел им держаться крепче, иначе они разобьют себе носы. А по обе стороны от дороги вели группы пленных фавийцев, котивы жестоко лупили их и подгоняли. Тех кто не мог идти забивали прям в грязном снегу и стреляли в голову. Чак успел увидеть, как двоих несчастных убили и отбросили в канаву. Лёгкая дрожь и отвращение пробежались по его телу. Стало немного не по себе.
Когда машина остановилась, их уже ждали и грубо вытолкнули из кузова. В мрачном, задымлённом небе промчались несколько истребителей, оглушив муринцев раскатами грохота. Чака взяли под руки двое обросших котивов и потащили в какое-то помещение, над входом в которое висел измученный муринский флаг. Китти поволокли куда-то в сторону.
– Куда вы её повели? – кричал Чак.
– Закрой рот, без тебя разберутся! – рявкнула тёмная, заросшая рожа. – Куда надо туда и повели!
Чак кинулся за ней, пытаясь расталкивать солдат плечами, но тут же был повален на землю и придавлен коленями. Ему грубо сказали, чтобы не сопротивлялся и влепили кулаком меж лопаток, резкая боль объяла тело. Он видел, как в серости военных исчезало лицо Китти, видел её глаза, с запечатлённым на них оттенком страха и искреннего непонимания ситуации. Стоял невыносимый шум, но даже среди него Зит мог прочитать по обветренным губам Китти знакомые слова "Я тебя люблю", но сделать ничего не мог, коленные чашечки котивских солдат остро упирались в его спину, кто-то повторял о бессмысленности сопротивления, стоял невыносимый шум. А он пытался кричать ей, что найдёт, что сможет, что объяснит и всё будет хорошо. И вот фигура девушки окончательно скрылась из виду и его грубо подняли с земли, задрав связанные руки вверх.
По сторонам мелькали серые стены, заляпанные засохшей кровью, выломанные двери и в нос бил едкий аромат чего-то протухшего. На мгновение, ему показался знакомым этот коридор. Вскоре, когда его швырнули с силой в дверной проём, он сразу же вспомнил Касера, что сидел в этой комнате при первом и втором разговоре с ним. Всё было также и там-же, шкаф с резными фасадами, стол, за которым сидел фавийский капитан и даже сквозь едкую вонь пота и тухлятины пробивались нотки травяного чая. Это без сомнения была таже комната. Только без Касера.
Зита усадили на стул и связали ноги проволокой.
В комнате теперь был главный другой. Тучный мужчина средних лет, с короткими седыми волосами и пышными усами. На его огромном, подобным картофелине, носу держались маленькие очки в едва заметной оправе. Он затягивался сигаретой и безмятежно выдыхал сизый дым из своих лёгких в открытое окно.
Чак сразу обратил внимание на его шикарный мундир с наградами по обе стороны от пуговиц. Чисто внешне он был вылитый высший офицер Муринии, прошедший не одну войну. "Видимо это и есть, тот самый старина Тибу"– подумал Чак и с некой злой иронией сравнил, как его встретили в этой комнате свои и враги.
Тучный офицер, не вынимая сигарету изо рта, прошёлся неуклюжей походкой от окна, до Чака. Затянулся, выдохнул и низким голосом спросил.
– И на кой хрен тебя сюда привели. Чего пули пожалели?
– Я капитан Чак Зит! Я требую, чтобы вы немедленно отпустили меня и майора Лину! Иначе я буду жаловаться командованию! Вы совершаете ошибку! – возмущенно начал Чак.
– Ну надо же, капитан, майор, прям полный набор, – невнятно промычал тот.
– Вы ответите за свои поступки! – вновь выкрикнул Чак.
– Перед кем мне отвечать капитан? Перед Маутом? Перед Хегером? Кто там сейчас у нас главный в штабе? Вы, кстати, не в курсе кто у нас приказы отдаёт? – с иронией спрашивал офицер. – Я вот не знаю, а знаю только пару вещей. Первая из них, что я воюю за свою страну, в независимости от того, кто сидит на троне. А вторая, что медивский пленный, которому я лично прострелил его трусливую голову, рассказал мне о двух муринских офицерах, что гостили у их капитана, словно гости и были выпущены на волю. А я же знаю, что врага никто так просто не отпустит, отпускают лишь тех кто заслужил. А как ты со своей курицей мог заслужить пощаду врага? Правильно думаешь рожа, предательством. Под описания ты подходишь идеально. Девку твою тоже допросят, если потребуется, то с пристрастием. А как прикажешь допрашивать тебя? Капитанишка?
– Вы совершаете большую ошибку! Девушка, что была со мной большой штабной офицер, знакомая Маунда Маута! – смотря в глаза тучного офицера, кричал Чак.
– Да, да, да. Только вот твоего Маунда уже похоронили. Причём давно. Не знаю сколько недель или месяцев назад вы дезертировали, но видимо вы не в курсе, что Маунд похоронен, А Хегер пытался устроить переворот. О, вижу по роже твоей задумчивой, что ты не знал, не знал ни о Хегере, ни о Маунде, ни о Мурзане. А ведь столько всего интересного происходило эти дни, что ты, трус, даже представить себе не можешь.
– Я не в курсе, что твориться в Муринии. Но мы не дезертиры, мы…
– Я вот вижу перед собой труса. И думаю, что вы бежали в Фавию, за лучшей жизнью и попавшись врагам нашим, слили всё, что знали, за это вас и помиловали. Ведь я знал тех, кто бывал в плену медивском, знаю как наших там мучают. А вас почему-то не мучили? Так вот, я хочу знать чего вы им рассказали? И чего им рассказала ваша штабная шлюха!
Чак вскипел от ярости и безысходности, в этот момент он понял, что никому и ничего он объяснить не сможет, ни офицеру, ни окружающим не интересна его судьба. И теперь стало действительно страшно, не за себя, а за Китти.
– Я ничего не рассказывал никому! Я никого не предавал и никуда бежать не собирался!
– Интересно, что сейчас твоя подруга говорит? Мне вот кажется, что она не такая упёртая, как ты и быстро поведает о своём и твоём предательстве. Ты, сучёнок, не надейся на перемены, они лишь на словах, а на деле война ещё идёт и никто мириться не собирается. Особенно подразделения, что сохраняют верность партии.
Слова офицера были непонятны Чаку, он действительно уже давно не знал, что твориться в мире.
– Товарищ партофицер! – окликнул тучного один из присутствующих солдат. – Вы от него ничего таким способом не добьётесь. Видите же упёртый баран. Нужно как с тем, косматым ротным.
– И то верно. Давай сюда когтедралку, вырвем ему парочку ногтей и переспросим, – спокойно сказал носатый партофицер.
– Товарищ партофицер, когтедралка пропала после того ротного, наверное с ним закопали, – пробурчал солдат, шаря по столу.
– Вечно у вас один член и тот вялый, ладно несите сюда аккумулятор с проводами. Пустим по его телу немного току. Обычно после него все становятся сговорчивее, и надеюсь, вы дурни, аппарат ни с кем не закопали?
Солдаты быстро закопошились, достали из коробки какой-то непонятный аппарат с торчащими проводами измотанными изолентой. Начали его вертеть, регулировать и настраивать. Чак знал, как выглядит аппарат для пытки током. Он их неоднократно использовал против врагов нации, служа в "Горохране", теперь злая судьба поставило его на место пытаемого и становилось ясно, что всем плевать на правду, как и ему когда-то. Ведь те, кто пытает, никогда не хотят знать правды, они хотят лишь услышать то, что хотят.
Наконец бойцы распутали все провода, сорвали с Чака одежду и подцепили к телу контакты. Офицер сморщил свой огромный нос, и потребовал от пытаемого правды, а не лжи.
Было действительно больно. Мышцы непроизвольно сжались, стало тяжело дышать, а в глазах поплыли мутные пятна. Как только ток пробежался по телу и рычаги отключили, он словно рыба начал жадно хватать воздух, но не успел отдышаться, как вновь тело сковала сильная боль.
– Ну так как там с признанием, товарищ капитан, – презрительно прошипел носатый и склонился над Чаком.
– Да пошли вы! Уроды! – крикнул Чак едва переведя дыхание и тут же получил новый удар тока и как только он закончился, заговорил вновь. – Хорошо, хорошо, я всё скажу. Всю правду.
– Вот и славно, ты сократишь наше время.
– Мы с майором Линой прорываемся из вражеского тыла. Мы попали в него, когда медивы сбросили на Тир атомную бомбу. Мы были в медивском плену, но ничего не сообщали о сведеньях известных нам! Мне поставлена задача доставить майора Лину к генералу Рувулю! В Генгаг. Вы должны связаться с генералом, должны всё ему рассказать, пока не поздно.
– Ты мне сказки тут не рассказывай, дезертир. Говоришь ты конечно складно, но уж больно слащаво как-то. Я тебе не какой-то там дурак, я котивский партофицер, патриот своей страны и не поверю тому, кто пил чай с медивским генералом на слово! Генерал Рувуль приказал разбираться с такими как ты, без жалости и сострадания. Пускайте ток, пусть корчиться.
– Да пошли вы со своей партией! Пошли вы со своей страной мерзкие вы ублюдки! – кричал, корчась от боли, Чак. – Пошли вы все! Конченые придурки!
Но на его крики никто не обращал внимания. Всем хотелось лишь поскорее разобраться с ним, выбить нужные показания о предательстве, записать их и убрать в папочку. А пленного расстрелять вместе с остальными.
Чак не знал, что фронт, по обе стороны, находился в процессе разложения. На высших уровнях лидеры и элиты пытались найти общий язык хоть по одному вопросу, лишь бы прекратить огонь. Получалось тяжело. Многие не желали убирать мечи в ножны и прощать кровных врагов, некоторые генералы отказывались подчиняться центральной власти и вели свою, порой выгодную только им, политику. Не знал Чак и о том, что бывший первый министр, легендарный Селим Хегер, выступил против Мурзана Маута и попытался сместить своего друга, после того, как тот попытался отдалить его от себя. Вышло это у Хегера не удачно, его переворот поддержали единицы, но он успел с перешедшими на его сторону войсками генерала Тармы покинуть столицу и уйти в восточные леса, где с верными ему солдатами укрепился в горном массиве.
Этот переворот внёс неразбериху на фронт, многие генералы ошиблись с выбором сторон и теперь вынуждены были либо пустить себе в голову пулю, либо загладить свою вину. Во второй список угодил и генерал Рувуль. Теперь его жизнь висела на волоске и ему приходилось максимально жёстко и эффективно удерживать стратегически важный район, от войск самопровозглашённого царя провинции Прерий, генерала Лиано, который не подчинялся императору и вёл свою войну, отказываясь от любой возможности переговоров. Желая хоть как-то сохранить свой пост, и в первую очередь жизнь, Рувуль бился с врагом всеми возможными способами, дабы убедить партию в своей пользе. Но его отчаянная борьба за свою шкуру, сделала бесполезными любые попытки Чака спасти себя и Китти. Теперь всех предателей и пленных безжалостно истребляли, ведь на разбирательство не было ни времени, ни сил. Ситуация в мире менялась катастрофически быстро и от того генералу было плевать на лишнюю тысячу убитых, он желал лишь сам не оказаться в этой лишней тысячи.
Плохи дела были и по другую сторону фронта, целостность армии Фавии была подорвана генералами фанатиками, которые отказывались подчиняться императору из-за его планов о перемирии. Всё трещало по швам, перемены нарастали в этом мире, как лавина и вот-вот готовы были смять всех тех, кто вовремя под них не подстроиться.
Всего этого Чак не знал, но начинал догадываться, что мир изменился. Чак знал и то, что ничего его теперь не спасёт, и скорей всего не спасёт и Китти.
Партофицер вновь нагнулся над Чаком и вежливо предложил.
– Давай так, ты подпишешь пустой лист, а мы его потом заполним. А за это мы не будим мучить тебя и убьём без лишних мучений. Как тебе такое предложение?
– Развяжите мне руки. Я подпишу, – едва дыша, буркнул Чак, из его носа медленно стекала кровь из лопнувших капилляров.
Носатый, довольно сморщил лицо, смотря, как едва живой пленник в надежде вдыхает смрадный воздух. Чаку развязали руки и кровь резко ударила в кисти, наполнив каждый палец теплом и дрожью. Партофицер обернулся к помощнику и вежливо попросил листок, но тут же получил смачный удар кулаком прямо в свой огромный нос и громко охнув сел на пол. Чак пытался ударить ещё раз, замахнулся и не смог. Руки солдат схватили его и тут же усадили обратно.
– Ах ты, сука! – разъярённо рявкнул партофицер и схватился за окровавленный нос и тут же получил плевок в лицо.
Полковник в ярости подлетел к обидчику и нанёс пару ударов по лицу, после чего приказал повысить разряд. Он был вне себя от злости, его кулаки дрожали а губы тряслись.
– Ты мерзкий дезертир! Ты приговорён к расстрелу! Тебя сначала расстреляют, потом повешают и четвертуют, проклятый предатель! – партофицер так орал, что лицо его раскраснелось, а слюни летели в разные стороны. Он со злости ударил Чака вновь, но получил разряд через его тело, громко выругавшись, он вновь приблизился к Зиту и злобно улыбнувшись сказал. – Мы запишем тебя и твою шлюху штабную в предатели, пристрелим вас и получим за вас ещё медали! Ты думаешь сможешь дожить до конца войны? Не доживёшь, потому, что в будущем нам не нужны будут такие, как вы, слабохарактерные трусы и сопляки. Мы вычистили свою страну от мерзких медивов, пришла пора чистить её от мерзких представителей расы котивов! Будь меньше в наших рядах таких как ты, может и война бы кончилась по другому. А твой труп мы скормим собакам, а девку твою отдадим на потеху солдатам!
– Ты не партофицер! Ты тварь, мразь, сука! Вы сами не понимаете чего творите, она советник Маунда, она знакома с генералом Рувулем! Вас всех потом самих расстреляют и скормят псам!
– Мне не интересна ваша болтовня, предатель! Пусть его отведут на расстрельный полигон и пристрелят немедленно! Да наверняка, пусть не жалеют патронов! Это мой приказ!
Полковник отошёл к окну и нервно закурил, а Чака же подняли за руки со стула и развязали ноги, после чего повели во двор, где вовсю шли расстрелы.
Генгаг, мерзкий, пропитаний кровью и отравляющими газами город, могила, зловонная могила тысяч виновных и невиновных. Чак возненавидел всей душой, всем сердцем это название. Он понимал, что теперь ему наверняка не уберечь себя и возлюбленную, и от этого становилось отчаянно больно. Со своей жизнью ему прощаться уже надоело и смерть свою ему принять было легче, нежели смерть той, кто не заслужил её. По пути к расстрельному полигону он оценивал свою жизнь, будто судил сам себя, и единогласно вынес себе смертный приговор. Теперь ему воспринималось всё иначе, и представлялось слишком мелким, то, что до сих пор казалось ему большим. Свои идеи, свои мысли, что раньше были маховиком его развития, ныне стали лишь словами грамотных манипуляторов, что довели мир до разрухи. Чак искренне ненавидел всех кто сделал его таким, всех кто создал такой мир, всех, кто не положил этому конец в то время, когда следовало.
Сопровождающий парень полный, двухветровый здоровяк с глупым лицом, напомнил ему Вана. Этот тоже был мягким на ощупь и с приятным голосом, будто ребёнок, но только вёл он его не на свободу, а на смерть, в этом была вся злая ирония. Враг даровал ему свободу, хотя не имел на это права, а свои приговорили к смерти, хотя обязаны были даровать жизнь.
– Чего нос повесил, дезертир-сказочник, – попытался тот приободрить Чака.
– А, что, многих ли ты смертников довольных на расстрел водил?
– Нет.
– Ну вот и не задавай мне глупых вопросов, кусок говна! – гневно выпалил Чак в ответ.
– Ты на меня-то чего крысишся? Я тебя, что ли к преступлению подбивал? Или может я тебя к расстрелу приговорил? Я солдат, а солдат не думает, а исполняет приказ.
– Сколько в мире совершили злодеяний такие, как мы с тобой, прикрываясь одной этой фразой?
– Ты мне по-философствуй ещё! Не трать свои последние минуты на плескание жёлчью. Подумай, может хочешь чего? Перед смертью-то? У меня и выпить есть и закурить. Не жалко.
– Одно желание, чтоб вы сдохли все, твари.
– Ну это желание понятное, предсказуемое даже. Но, увы, пока невыполнимое. Может всё-таки по существу?
– Развяжи мне руки. Сил нет уже, онемели.
– Ты смотри мне, коли задумал чего дурного, то я тебя сразу застрелю. Посильнее тебя буду.
– Да сдался ты мне. Придёт и твоё время.
Парень освободил его руки и тут же отскочил в сторону, приспустив с плеча автомат. Но Чак и не думал кидаться, сил у него уже не было. Он размял посиневшие руки и почесал нос.
– Не хочу умирать, как пленный с завязанными руками. Так обычно пленных расстреливают с завязанными за спиной, пулей в затылок.
– Расстреливал? – удивлённо спросил парень.
– Да.
– Медивов или котивов?
– Кого партия прикажет. В основном медивов, ведь в нашей стране они неполноценные. Котивов только трусов и ублюдков. Вроде тебя и полковника твоего.
– Ну и дерзкий ты, браток, говоришь и слова совсем не фильтруешь, а надо бы. Я ведь не в обиде на тебя и обижать тебя не собирался. Я такой же солдат, как и многие, и по всей видимости даже менее убийца, чем ты. Ведь мог бы тебя волоком волочить, а так даже руки тебе развязал. Прекращай давай, не усложняй себе и мне жизнь.
– Ладно, прости.
– Прощаю. Теперь шагай.
Они молча прошли около полукилометра и наткнулись на стоящий у угла разрушенного дома танк. Он грозно гудел и выпускал облака едкого дизельного дыма. На его броне сидели несколько солдат и курили. Тут же раздался хлопок и одиночный, звонкий выкрик. Пред ними тут же выросла фигура худого офицера укутанного в тулуп и шарф.
– Кто такие?
– Рядовой Гирд, от полковника партийной службы Тибу. Я привёл вам капитана Зита на расстрел. Он приговорён к смерти за дезертирство и сотрудничество с врагом.
– Да вы заколебали уже со своим Тибу! Ему что медивов мало? Сами не могли ему пулю в лоб пустить! Развели сукины дети бюрократию! У меня тут сотня медивов утилизации подлежит, что вы прикажите котива рядом с выродками стрелять? Тву на вас. Бюрократы. Идите вы знаете куда!
– Не могу, товарищ капитан, у меня приказ, – бубнил под нос рядовой.
– Да хрен с вами, партийцы хреновы, оставляй его. Приговорим, но позже.
– Полковник приказал немедленно, и я должен подтвердить его смерть.
– А ты, что солдат сомневаешься в нашем мастерстве? Или считаешь, что мы тут холостыми стреляем? Иди с глаз моих, сукин сын, а то вместе с ним пристрелю! – капитан угрожающе помахал пистолетом и ткнул его дулом Чака в грудь. – Сказал расстреляем, значит расстреляем. У нас тут между прочим очередь. А твой смертник подождёт!
– Тогда я тоже подожду товарищ капитан.
– Ну и жди, сукин ты сын. Уди в сторону и смотри, чтоб твой смертник дёру не дал, а то пойдёшь вместо него!
– Есть!
– На жопе твой шерсть, иди к той стене и жди команды. Молокосос.
Рядовой послушно выполнил приказ и отошёл к стене, что была напротив расстрельного полигона. Сам же полигон был не чем иным, как огромной ямой вырытой посредине площади, пленных ставили на бруствер и стреляли так, чтобы те тут же падали в неё. Иногда какой-то офицер добивал раненых и спихивал их ногами вниз. Чаку стало не по себе от увиденного, впервые он испытал страх безысходности и понял, что принять неизбежное нельзя так сразу. Солдат глянул на его измятое лицо и увидев в нём знакомые чувства, спросил.
– Может всё-таки закуришь?
– Закурю. И выпью.
– Ну я так и думал.
Парень вынул из кармана пачку, прикурил две сигареты, одну из них протянул Чаку. Тот жадно затянулся и раскашлялся, но затянулся вновь, да так, что почувствовал как дым обжигает горло.
– Теперь дай выпить!
– Держи. – и тот протянул ему бутылку, уже наполовину пустую.
Зит пил водку словно воду и парень, испугавшись, что останется не с чем, резко вырвал бутылку из рук капитана.
– Ты бы не наглел.
– Прости.
– Хотя, что я, не понимаю, что ли. Последняя твоя сигарета, последняя твоя выпивка. Но мне тоже хочется выпить, тут так себе местечко, трезвому тут делать нечего. Трезвые тут только медивы, и те от безысходности.
Чак смотрел помутневшими глазами, как очередная пятёрка медивов встала бок о бок у пропасти и кто с ужасом, а кто с презрением уставил взор на пятерых стрелков палачей.
– Что будет с девушкой, что поймали со мной?
– Скорей всего тоже приговорят, – затягиваясь сигаретой, буркнул тот, отворачиваясь от казни. – Хотя иногда девок отдают солдатам на потеху. Ну ты понимаешь для какой потехи, хотя это с медивскими бабами, с котивской не знаю. Разве, что офицеры возьмут себе для развлечений. Жена твоя, что ли?
– А это уже не твоё дело!
– Да я так, просто спросил. Вдруг увижу её ещё живой. Могу передать твои слова какие-нибудь.
– Передай ей, что я её найду.
– Это как ты её найдёшь? Тебя же сейчас пристрелят?
– Просто передай ей это.
Раздался залп.
– Хорошо, передам.
Чак посмотрел, как какой-то офицер посмотрел на каждого убитого, одному он для уверенности стрельнул в голову. На краю города загрохотали взрывы и загремела стрельба. Медивы вновь пытались занять город, очередная бессмысленная атака. Вдали показалась очередная колонна пленных. Котивы основательно зачищали город, надеясь перебить всех, кого только можно. Бессмысленный и беспощадный конвейер смерти, отлаженный и вошедший в привычку. Рядовой толкнул парня в плечо и сказал.
– Вот и твоя очередь. Повезло, хоть умирать будешь один, а не с этими недочеловеками.
Парень сопроводил его до бруствера, хлопнул на прощание по плечу и отбежал в сторону. Из ямы несло смрадом и страхом, будто сама смерть сидела там и разминала свои костлявые пальцы. Ноги дрожали и дыхание сбивалось, во рту пересохло, да так, что казалось до самого желудка. Пред ним стояли солдаты, казалось, что очень близко. Они о чём то болтали, а порой шутили, видимо эта процедура была для них чем-то обыденным. Чак хотел было смотреть им в глаза, но страх переборол и он закрыл веки.
«Ну здравствуй смерть моя, теперь мне от тебя не скрыться, как близко ты была со мной все эти годы, никто так долго ещё не терпел меня, нежели ты. И вот я наконец с тобой породнился, стал частью твоей огромной семьи. Бедная, ты смерть, сколько же у тебя работы, устала поди уже. А мы всё никак не уймёмся! Да где же сука залп, где же он. Сколько же можно ждать? Чего они медлят, чего они суки ждут. Гады. А ведь поделом мне, поделом. Скольких я загубил, своими руками, ведь много, вот бы они все сейчас рады были посмотреть, как я упаду в эту зловонную яму из которой уже не выберусь никогда. Смерть. Ну где же ты, иди ко мне, забирай меня, вот он я, давай! Давайте суки, ну, чего вы молчите! Смерть забирай меня, но не трогай Китти! Не трогай пока умоляю!»