А тем временем дивизия жила своей обычной прифронтовой жизнью, боев не было, лишь редкие столкновения, без авиации воевать не хотели ни одни, ни вторые. Танки увязли в грязи, да и проку от них в разрушенном городе не было. Порой слышались редкие выстрелы и взрывы, но это стало такой повседневностью, что редко привлекало внимание.
Чак Зит повёл свою роту на очередные политзанятия, которые проводили регулярно с молодым пополнением, втирая им в головы высокие идеи патриотизма и долга. Проводил их дивизионный политработник по имени Ломер Вар, мужчина пятидесяти лет, но сохранившийся к ним очень даже прилично. Он не пил и презирал курение, любил спорт и каждое утро начинал с зарядки и пробежки. Его вытянутое лицо с маленькими серыми глазами и кривым носом, сломанным во времена занятий борьбой, было всегда гладко выбрито, а волосы аккуратно подстрижены и причесаны. Каждое его движение было отточено и продуманно, а речь лаконична. Он был из первого поколения партийцев, которые искренне верили во всё, что гласила партия, не подвергая сомнению ни одного его слова. Преданный пёс своего лидера, только оружием Ломера было слово. Партофицеров не любили в войсках, но боялись, ведь они подчинялись ни военному командованию, а напрямую партийному руководству, они были отдельный пласт соединивший в себе как гражданскую, так и военную службу. В каждой дивизии был главный партофицер, ему подчинялись батальонные партофицеры, в каждом батальоне их было подвое, один отвечал за сбор информации о положении в подразделении, другой за партийные мероприятия.
Занятия проводились в бывшем помещении склада, которое было сильно повреждено во время боя, крыша была пробита, а окна забиты досками, дневной свет через них пробивался кусками, теряясь в мерцании электрических ламп. Зит завёл бойцов в помещение, пересчитал их, после чего покинул здание, не желая слушать старые песни про патриотизм. Но на выходе он, к своему сожалению, столкнулся с Ломером, который тут же узнал старшего лейтенанта.
– Товарищ Зит, а вы куда? – спокойно спросил его тот.
– На улицу, товарищ партофицер.
– То есть мои лекции вас не касаются? – голос Ломера приобрёл поучительный оттенок.
– Я уже слушал предыдущую, я всё запомнил. Вы лучше желторотиков моих поучите, а то дубовые через одного, – неловко бубнил Чак, стараясь не смотреть в серьёзные глаза Ломера, которые сверлили в старлее дыру.
– Вам бы тоже не мешало послушать, товарищ Зит, я сегодня хотел поговорить о таких вещах как ослушание приказов руководства, о самоуправстве и глупости, которая вредит общему делу. А как я помню из наших с вами бесед, вы имеете такой грех за своей спиной, не было бы лишнем и вам послушать данную лекцию. Мы бы на примере вас разобрали пару ситуаций. Или вы так не считаете, товарищ? – также поучительно говорил Ломер.
– Я с вами абсолютно согласен, но мне, что-то нездоровится, я лучше на воздух, и присоединюсь к вашей, несомненно, полезной, лекции чуточку позже, как полегчает. Вы не против?
– Может вам в санчасть?
– Нет, что вы, я подышу свежим, воздухом и к вам.
– Это ваше курение, товарищ, вы не думаете о своём здоровье. А между прочим, партии и стране нужны здоровые солдаты. Надеюсь, что вскоре, курение и алкоголизм прировняют в армии к членовредительству и будут за это наказывать.
– Но пока я же могу курить?
– Можете, пока. Ладно, мне пора идти к солдатам. Я буду вас ждать.
– Я несомненно буду! – сдерживая смех, что прорывался, сквозь страх, ответил Зит.
Чак повернулся и спокойно пошёл в сторону улицы, в душе ругая самыми бранными словами Ломера, который хорошо помнил его после нескольких бесед, когда бывшего ШРОНовца вернули в роту. Беседы эти были невыносимо нудными и скучными, но посещать их было обязательно.
Выйдя на улицу, Чак увидел более десятка офицеров, ротных, взводных и прочих, которые под самыми разными предлогами также отлынивали от присутствия на политзанятиях. Зит закурил сигарету и подумал, – «сколько же глупых отмазок выслушал Ломер, пока заходил в здание».
А на улице уже стих дождь и сквозь серые тучи пробивались редкие лучики солнца. Проклятый дождливый циклон наконец-то уходил прочь с этих краёв. Чак закуривая сигарету, смотрел на яркий солнечный шар, что осторожно выглядывал из-за свинцовой, тяжёлой тучи и неуверенно грел пропитанную влагой землю. В этот момент ему стало жалко, что дождь уходит, ведь это означало, что теперь вновь начнутся бои. Он смотрел в след уходящей синеве и думал:
«Дождь, странная штука, вроде бы мерзкая грязь от тебя кругом, сырость и холод, а с другой, ты зараза, смог приостановить бои. Никто не может, а ты, сукин сын, можешь, хотя снег тоже молодец. Вы хоть даёте людям отдохнуть немного, пожить спокойной жизнью, если её можно таковой назвать. Эх природа, природа. Смешно, наверное, тебе за нами, мелкими людишками наблюдать, как мы корчимся и пыжимся стараясь убить, ограбить и изувечить себе подобного, смотришь на нас и думаешь, дайка я остужу ваши горячие головы недельным дождём, вдруг угомоняться. Нет. Не угомонимся, пока ты нас не сотрёшь с лица планеты. Вот тогда и наступит гармония».
– Зит, Зит, Зит, вы всё курите и курите! – послышался женский голос за спиной.
Чак обернулся и не мог поверить своим глазам, перед ним, в сером офицерском мундире, накрытом брезентовым плащом, стояла та самая девушка, что дважды появлялась в его жизни. Это была Китти Лина, похорошевшая с последней встречи. Он даже не сразу узнал её, ведь запомнилась она ему худой, измученной девчонкой с бледным лицом и хвостом грязных русых волос из-под армейской кепки. Чак не сдерживая удивления, вытаращил на неё глаза и его узкие губы заметно приподнялись у краёв.
– Вы? – только и смог промычать Чак.
– Я, да это я! Чего растерялись-то? Я бить вас в этот раз не буду, мы как-никак квиты с вами. Или вы забыли Аппор? – слова слетали с нежных девичьих губ легко и непринуждённо, не было даже доли той натянутости, что была в последнем их разговоре.
– Спасибо, что бить не будите. А то от вас всякое ожидать можно, – немного расслабившись, пробормотал Чак, затягиваясь сизым дымом.
– Не льстите себе, капитан, вы тоже можете подарки преподносить.
– Простите, вы Китти, видимо не обратили внимания, но я больше не капитан, – смущённо подметил Чак.
– Сочувствую. Слышала вы, что-то натворили, вас видимо поэтому понизили? – спокойно говорила Китти, чувствуя своё более выгодное положение и в разговоре, и в ранге.
– Натворил? Хм, да натворил делов я немало, поддался глупости и так наломал дров, что долго разгребал. Примерно, как вы с медивским террористом.
– Уколоть меня пытаетесь? Чак Зит. Зря. Я на вас не в обиде уже давно. Я может быть наивная девчонка, но не тупая и хоть не сразу, но поняла нашу с вами ситуацию, ведь на вашем месте мог оказаться и другой капитан горохраны, вы ведь выполняли свой приказ. А приказы отдают сверху. Вы может быть и не предел мужского идеала, но, несомненно не такое чудовище, коим я вас считала раньше.
Чак ненадолго умолк и сделал две глубокие затяжки в полной тишине, после чего душевно улыбнулся и, придвинувшись к Китти, взглянул в её зелёные глаза, такие яркие и милые.
– Уважаемая Китти Лина, я вот сейчас задумался. В Муринии живёт более ста миллионов человек, в армии сейчас воюет без малого миллиона три или четыре, да и мир большой. Но вот одна закономерность не даёт мне покоя, а точнее наши с вами встречи. Эта встреча уже третья. За год с небольшим мы с вами встретились три раза, да в таких ситуациях, что не придумаешь хуже.
– Данная встреча с вами мне нравиться больше всего, – тут же подметила Китти.
– Ну да, теперь вы смотрите на меня сверху в низ.
– Так раз уж эта наша с вами третья встреча, то не пора бы перейти на ты? Как-никак обид больше нет и можно поговорить как человек с человеком.
– Ну раз вы хотите, точнее хочешь. Как ты, кстати, оказалась в этом сраном, пропахшим гарью и гнилью городе? Да и где ты сейчас? В пехоте? В санчасти? Или в штрафниках? –спросил Чак, докуривая свою сигарету.
– Очень смешно, вообще-то тогда мы назывались добровольцами.
– Недобровольные добровольцы?
– Типа того. Но сейчас я служу в штабе армии, и оказалась в Брелиме в связи с приездом канцелярии штаба во главе с Маундом Маутом на брелимский фронт. У него совещание с фронтовым штабом.
– Интересная у тебя жизнь, Китти Лина. Из штаба в грязь и снова в штаб. Видимо ты не простая наивная дура, какой я тебя считал раньше.
Китти смущённо улыбнулась и, окинув взором изучающую её глазами толпу курящих и примолкших офицеров, притянула голову Чака своей слабой ладошкой к своему лицу и уже тише сказала.
– Чак Зит, если будет ночью скучно и нечем заняться, приходи в гости. Мне было бы интересно пообщаться с тобой и узнать тебя, с другой стороны. Видимо ты не простой ограниченный горохрановец и можешь составить мне компанию. Приходи, угощу тебя чаем и даже кофе, настоящим, не армейской бурдой.
– Это похоже на приглашение на свидание, – вновь улыбчиво подметил Чак и тихонько рассмеялся.
– Чак Зит, я ни разу в жизни не приглашала мужчин на свидание. Тем более такого негодяя как ты, я бы пригласила последним. Просто в штабе с канцелярскими очень скучно, а с тобой я могла бы побеседовать, как с единственным своим знакомым. Пусть и не самым приятным. Приходи в палаточный городок, что в нагорной части города в бывшем парке отдыха. Спросишь у часового меня, тебя проведут.
– Если моя бессонница в эту ночь меня не покинет, то постараюсь прийти. А ты чего здесь-то забыла? Неужели Ломера Варта пришла слушать?
– Кое какие документы ему нужно отдать, – сказала Китти и кивнула на стопку белых листов, торчащих из зелёной папки. – Ладно, Чак Зит, хватит болтать, а то меня ждут, задерживаться не хорошо. Приходи. Но если вдруг не придёшь, не обижусь.
– Пока, Китти Лина.
Китти взмахнула рукой и пошла прочь от толпы симулирующих офицеров. Чак проводил её взглядом и с приятным удивлением подметил, что теперь эта девушка стала более симпатичной и приятной, нежели в Ирке и Аппоре. Серо-зелёный брезентовый плащ, подпоясанный ремнём, подчёркивал её женственную фигуру, русые волосы, собранные в хвост, переливались здоровым цветом. Только вот хромота на правую ногу заметно бросалась в глаза.
– Эй, старлей! – окликнул Зита пухлолицый капитан, что смолил папиросу чуть в стороне в окружении нескольких пехотных лейтенантов. – Ты знаешь эту девку?
– Не много, сталкивала жизнь несколько раз. А что?
– Да ничего, эта девка капитан Лина, личный помощник генерала Маута, а в Берке она была его официальным представителем, поговаривают, что любовница его. Так, что ты свою пипетку не суй куда попало и даже не пытайся её обидеть. Она Маунду напоёт и тот тебя мигом в порошок сотрёт, да так, что и места мокрого от тебя не останется!
– Спасибо, буду знать, – сказал Чак и отвернулся, хотя был просто поражён такой информацией, ему даже казалось, что этот щекастый капитан, что-то путает.
– Надеюсь ты не обижал её при прежних встречах, а то побежишь с голой задницей на пулемёт! – вновь крикнул пухлолицый и громко и противно засмеялся, его смех тут же поддержали пехотные лейтенанты и, успокоившись, они вновь заговорили о чём-то своём.
Вскоре офицеры начали потихоньку заходить в помещение, Зит так же поплёлся без доли желания на нудную и скучную лекцию. Ломер, что-то упорно вбивал в головы молодого пополнения, рассказывая им о великом предназначении котивской нации, о несокрушимом духе муринских солдат и о необходимости быть верным партии. Чак видел, как партофицер бросил на него свой колкий взгляд и, задержав его на секунду, вновь начал смотреть на собравшихся новобранцев. В этот раз всё было как всегда, много болтовни и патриотизма, но Ломер знал своё дело на зубок и промывал мозги юным бойцам с не дюжим умением и задором. Кому-то это даже нравилось. Спустя час всё окончилось и с неприкрытым удовольствием Чак собрал своих солдат и, пересчитав их, с наслаждением велел идти опять в расположение роты. Внезапно на его плечо опустилась чья-то тяжёлая рука, обернувшись, он увидел сухое лицо Ломера.
– Старший лейтенант Зит, вам легче? – даже в лишённом эмоций голосе партофицера, Чак уловил нотки сарказма, но не подал вида.
– Да, подышал воздухом и сразу полегчало.
– Сразу? Вы на полчаса опоздали.
– Не совсем сразу, но сейчас мне уже легче. Разрешите идти, солдатам пора в роту.
– Я думаю ваши солдаты и без вас найдут дорогу, а вот с вами я хотел бы прогуляться. Вы найдёте для меня десяток минут свободного времени? – голос Ломера въедался в уши и раздражал своей интонацией.
– Думаю дойдут, да, дойдут. И отчего бы нам с вами не прогуляться, – не испытывая ни малейшего желания к такой прогулке, ответил Чак.
Чак велел бойцам идти в роту и доложиться капитану Орену, о том, что он чуть задержится. Солдаты с сожалением глянули на безрадостное лицо старшего лейтенанта, после чего строем пошли прочь по раскисшей дороге, звонко чавкая сапогами по грязи. Он обернулся к Ломеру и услыхал как в строю его бойцов раздался хохот, не было сомнений, что молодняк шутит над своим командиром.
– Я знаю, Чак Зит, что вам хотелось бы избежать моей компании, но не переживайте, я вовсе не отниму у вас много времени. Скажем так, я компенсирую те минуты, которые вы решили посветить сигаретам, а не моей лекции, – каждое слово было пропитано лживой вежливостью.
Чак не ответил, а лишь улыбнулся и кивнул головой. Ломер предложил прогуляться до расположения его роты другим путём, а Зит всё никак не мог понять, что этому, не приятному для него, человеку нужно. Поначалу разговор был кислым и не совсем складным, партофицер спрашивал его о службе в горохране, о ШРОНе и семье, как будто изображал из себя психолога, что пытался добраться до некой проблемы, но Чак слушал его плохо и отвечал коротко и несвязно, предпочитая изучать глазами руины домов. Наконец Ломер замолчал и как будто взвесив все ответы своего собеседника заявил.
– Вы раньше верили в партию и Маута, вы были патриотом, но теперь, я с уверенностью могу сказать, что вы изменились.
– С чего вы взяли, товарищ партофицер? – резко, переведя взор с выгоревшей школы на собеседника, заявил Чак и голос его стал настороженным.
– Не переживайте вы так, Чак Зит. Моя цель вовсе не в том, чтобы выявить в вас врага или вредителя. Вы мелкая рыбёшка для меня. Даже если вы сейчас начнёте бранить нашего лидера, я не распоряжусь о вашем аресте. Нет. Вы просто интересная личность.
– В чём же я вам интересен?
– Вы представитель некой прослойки нашего общества. Не самой полезной, но всё же пока не опасной. Вы, товарищ, начинаете много думать, хотя думать то неплохо, партия приветствует умных сограждан, учёные и учителя у нас в почёте. Вы слишком много думаете о происходящем, о нашей цели и миссии в этом мире. Вы нарочно разрушаете в себе чётко слаженный мир, пусть не идеальный, но продуманный и гармоничный, – голос Ломера был столь спокойным и взвешенным, что Чаку становилось не по себе. – Вы пережили жестокую школу жизни, ШРОН – это штука страшная и представляет собой лотерею, в которой немногим удаётся вытащить счастливый билет в жизнь. Вам повезло, но суть не в этом. Многие проходят через подобные жерла войны, кто-то был в штрафниках, кто-то в суровых боях, кто-то видел вещи столь ужасные, что не может спать. У каждого человека своя грань ужасного, кому-то достаточно увидеть вражеский самолёт и испытать дикий ужас. На каждого потрясения действуют по-разному, кто-то ищет оправдания, кто-то привыкает, некоторые сходят с ума. Но в вас и вам подобных начинает расти некий вирус, который заставляет вас задумываться и искать ответы.
– К чему вы ведёте? – не понимая слов Ломера, перебил его Чак.
– К тому я веду, Чак Зит, что вы не верите партии, вы воюете не за идеалы котивов, не за великую Муринию. Вы потеряли ценность общего дела. Весь ваш мир уместился лишь в вашей шкуре. Вы стали много думать и нашли вроде бы логические опровержения нашей идеологии. Ваш внутренний мир разрушен, вирус повредил фундамент вашего идеологического спокойствия, но беда в том, что разрушив прежние идеалы, вирус не дал вам новых. Вы индивид, но ваша индивидуальность не нужна нашему обществу. Вы не симпатизируете врагу, но и симпатии к своим испытываете всё меньше, сложно записать таких как вы во враги, ведь вреда не причиняете. Но придёт время и если мы не победим этот вирус себялюбия, то развалиться наша армия, а за ней страна и общество.
– Вы хотите меня излечить?
– Честно? Да, хочу. Вас и всех подобных вам, но если это невозможно, то я постараюсь не допустить развития этого вируса среди молодого пополнения. Партия упустила на начальном этапе войны этот вопрос, веря в своих солдат, как будто они роботы. Партофицеры не проделывали должной работы с воюющими на фронтах солдатами и от того дали возможность проникнуть в умы муринцев вирусу.
– Чем плох солдат, если он хочет выжит? – осмелился вступить в спор Чак, чувствуя, что Ломер ждёт этого. – Ведь если он хочет выжить, то значит будет стараться убить врага, дабы не дать тому лишить его жизни. К тому же предатели много хуже нежели солдат с разумом.
– Предатель он несомненно опасен и его следует уничтожить. А что делать с солдатом, который идя в атаку думает, нужно ли ему это?
– Заставить идти в атаку и не думать.
– И как у вас? Получается не думать?
– Не получается.
– Это потому, что в вашей голове витает червь сомнения.
– Сомневаться свойственно человеку.
– Разве? Человеку свойственно верить. А верит человек в то, во что подсознательно хочет. Ведь если ребёнку говорить, что он умный, когда все вокруг гордятся умниками и восхваляют их, то тогда дитя искренне поверит в свой ум, даже если на деле он туп.
– Но мы же не дети?
– Дети. Все мы такие же дети. Мы верим лишь в то, что хотим и если правда не соответствует нашим внутренним идеалам, то мы найдём кучу оправданий и домыслов. Лишь бы остаться в тёплом мирке слепой веры. В этом нет ничего плохого, вера нужна и важна. А вот вы усомнились в своей вере. Ведь вспомните как вы казнили медивского террориста? Вы его пристрелили на месте, не вдаваясь в размышления о том правы вы или нет. Вы действовали как часть большого механизма, который работает слаженно и у каждого в этом механизм своя роль. Возьмите например мои наручные часы. – Ломер снял с руки свои позолоченные партийные часы с эмблемой партии на кожаном ремешке. – В них несколько сотен деталей, каждая деталь полезна по-своему, но отдельна она бесполезна. Так и мы с вами, полезны по-своему, не вы создали этот механизм, но у вас есть своя роль в этой конструкции, вы шестерёнка и я то же. Великие дела не делаются одним человеком, наша страна и партия есть сложный механизм, в котором каждому отведена своя роль.
– Какова ваша роль?
– Моя роль заключается в том, чтобы следить за исправностью механизмов, я слежу, чтобы детали работали слаженно и без сбоя. По возможности произвожу ремонт сломавшихся, либо меняю их на новые, удаляя старые. Вы же, Чак Зит, обеспечиваете жизнеспособность нашего слаженного механизма, чтоб его не заменили другим. Ваша шестерёнка стала плохо работать, но всё же исполняет свои основные функции, только без желания и блеска. Задумайтесь о своём месте в нашем механизме, вам не прожить без нас.
Чак вновь умолк, переваривая сказанное партофицером, по обе стороны от них словно гнилые зубы, возвышались бывшие многоэтажки жилых кварталов, ныне превращённые в развалины. Город продолжал жить своей странной и пугающей жизнью, он всё ещё жил, сопротивлялся и сражался, где-то даже остались жить особо отчаянные граждане. Двоих таких Чак сопровождал взглядом, стараясь отвлечься от наставлений Ломера. Он наблюдал, как пара худых и одетых в рваные лохмотья стариков плелись вдоль дороги и попрошайничали у солдат. Муринцы хохотали и оскорбляли медивов, давая им пустые коробки и обёртки из-под шоколада и печенья. Вдруг партофицер окрикнул звонким голосом обоих и строго велел подойти к нему. Испуганные старики мигом подскочили к мужчине в чёрном мундире, ибо уже знали, что таких нельзя игнорировать, глаза их были пусты, руки худые и дрожащие, они были такие тощие, что даже редкие порывы ветра, могли сбить их с ног. Чак смотрел на них без жалости, скорее с презрением. Ему хотелось поскорее уйти, но Ломер великодушно дал каждому по талону, с которыми старики могли пять дней есть в общественной столовой, после чего добавил.
– Запомните мою фамилию, я полковник Ломер, если кто захочет их отобрать у вас скажите, что я дал. А теперь идите прочь.
Чак с омерзением смотрел, как умирающие с голоду старики падали к Ломеру в ноги и засыпали самыми лестными словами. В них не оставалось уже ничего человеческого, лишь желание жить и благодарили бы они сейчас хоть кого, лишь бы заполучить желанный жёлтый талончик, за которые в оккупированном муринцами Брелиме, могли убить, такие же обезумевшие от голода медивы.
– Зачем вы им дали талон? – спокойно спросил Чак, стараясь скорее уйти от молящихся на партофицера стариков. – Они же всё равно вас ненавидят, сколько их таких, днём молящих эти талоны, а ночью стреляющих нам в спины и сжигающих наши ночлеги?
– По-вашему, Чак Зит, мы должны их перебить? Партия считает, что медивов можно переучить и подчинить, путём кнута и пряника. Партизаны есть всегда, но мы должны показать гетерцам, что под властью партии можно жить и сытно есть, если смириться с ней. И тот медив, что будет работать на общее благо – будет сыт и одет, а тот, что по ночам стреляет, будет казнён и под пытками выдаст всех своих сообщников. Мы будем жестоко карать всех тех, кто смеет поднять свой нос, ведь отныне хозяева на этих землях будут котивы, сплочённые партией. Верховный совет даже рассматривает создание третьего подразделения партии для включения в него медивов. Так, что мы должны быть иногда благосклонны к нашим пока, что врагам. А в будущем, те, кто подчиниться партии и Мауту, помогут нам управлять новыми землями. Вам товарищ сложно понять все великие замыслы партии, да и ни к чему вам это, у вас своя цель у нас своя.
– Так, что мне делать с собой, товарищ партофицер? – не желая, что-либо менять спросил Чак в желании скорее отделаться от нудного собеседника.
– Меньше думать и больше верить, и не мешало бы посещать мои лекции. Они бывают очень даже интересны.
– Мои солдаты не любят ваши лекции.
– Передайте своим солдатам, что я не обижаюсь, ведь они не обязаны это любить. Сомневаюсь, что вы особо любите бриться или стирать свои грязные носки, но всё же это часть вашей жизни, так и мои лекции. Они дополняют общий образ и виденье мира для ваших молодых солдат. Кстати, мы уже пришли, можете быть свободны товарищ Зит, но помните, я вас держу на карандаше, у меня таких как вы десяток и за каждым я смотрю во все свои два глаза. Не оступитесь и думайте о сказанных вами словах.
Ломер крепко пожал своему собеседнику руку, пожелал удачного дня и пошёл прочь. Чак некоторое время молча стоял на улице, разглядывая окрестности, в небе с оглушительным рёвом пролетели несколько реактивных истребителей, над городом сияло ясное летнее солнце, становилось жарко, жужжали мухи, громыхала стрельба.
– Попробуй не задумываться среди этого кошмара, – буркнул Чак и сплюнув в сторону пошёл в расположение роты.
***
День пролетел незаметно, ежедневная фронтовая рутина была скучна, но помогала привыкнуть к условиям постоянной стрельбы. Погода наладилась и как только солнце стало пригревать раскисшую жижу дорог, в небе тут же загудели реактивные двигателя самолётов, что словно птицы летели косяками, только не на юг, а на запад, неся в своих стальных лапах кассетные бомбы и напалм, что безжалостно выжигал остатки жизни в городе. К вечеру состоялся крупный налёт на позиции генерала Пфлюка, на северной окраине города, где когда-то располагался спортивный городок и стадион, теперь же это была крепость, за которую, в отчаянных сражениях сталкивались соединения северной дивизии Муринии и добровольческие подразделения фавийцев и ашабашевцев. Зит с тоской смотрел как в стороне стадиона в небо взмывают едкие облака чёрного дыма, как он слышал снаряд попал в колону с топливом, взрывы слышались до сих пор, но сердце подсказывало ему, что и в этот раз атака муринцев захлебнётся. И сердце его не подвело, к десяти вечера стадион так и оставался под контролем Пфлюка.
В этот вечер состоялась встреча Мурзана Маута с руководством северного фронта, Тарма желал одержать хоть какую-то победу перед приездом командующего всей гетерской операцией, к тому же их личная неприязнь друг к другу диктовала условия для «хмурого Окера», но условия были провалены. Тучный, пятидесятилетний генерал стоял пред Маундом словно ребёнок, что не успел прибраться к приезду родителей в своей комнате и мысленно получал ремня. А генерал Маут тем временем был, как всегда, суров и не сдержан к некомпетентному по его мнению командиру. Он ругал его не жалея сил и выражений, обещал отправить на передовую, чтобы тот пузом давил врага раз солдат не жалеет. Тарма терпел и слушал, зная, что Маунд успокоиться и по совету отца не разжалует его в полковники, хотя терпение диктатора было уже на пределе. Всё кончилось спокойным обсуждением плана нового наступления. А вскоре, медленно перетекло в банкет с командующим фронтом, на которой генералы пили крепкую муринскую настойку из коры низинного дуба, ели мясо и говорили, говорили и говорили. После Манд велел всей своей свите остаться до утра в Брелиме, а сам немедленно улетел на самолёте на север, где набирала обороты сражение за Пестрор, последний оплот медивской коалиции на Ветреном море.
А Чак тем временем брёл по тёмным улицам Брелима в нагорную его часть, он не страдал в эту ночь бессонницей, напротив, он очень хотел спать. Но более всего ему хотелось увидеться с Китти. Выпив несколько кружек, мерзкого, но бодрящего солдатского кофе он закусил таблеткой «рикетола», что перебарывала любые посылы ко сну на срок до пяти часов (эти таблетки регулярно выдавали муринским солдатам, что воевали на передовой). В последнее время Чак чувствовал себя скверно, только недуг завёлся не в его организме, а в душе. ШРОН и настоящая война поколебали его прежние идеалы и в голове образовался вакуум, не занятый ничем, кроме простых и незамысловатых желаний: поесть, поспать, покурить. Ему не хотелось идти в бой, дома его так же никто не ждал, смерти он уже не страшился, но и помирать ему также пока не хотелось. Всё окружающее его стало каким-то грязно серым, без смысла, без идеала, не хотелось больше верить в светлую миссию котивской нации и в учения партии, но и какого бы ни было желания противостоять ей также не появлялось. После разговора с Ломером Чак и вовсе начал задумываться, что всё в этом мире хоть мерзко и противно, но так оно и должно быть, что механизм этот придумал кто-то великий и мудрый, некий безликий бог, что создал этот мир, не задумываясь над правильностью, либо имеющий свои взгляды на совершенство. Также и его маленький мир, был выдуман и продуман Маутом и его сподвижниками, и ведь муринцы любят этот мир, умирают за него и живут с именем лидера в сердце, а что он? Он лишь выпавшая деталька, маленькая и легко заменяемая, ведь ни мир, ни Муриния не заметят его пропажи, погибнет Чак, так заменить его в роте не составит труда, появиться новый заместитель. От этих мыслей ему становилось ещё хуже, ведь думать, что стремишься к какой-то великой цели, быть частью глобального движения десятков миллионов людей, куда лучше, чем чувствовать себя выпавшей деталью, которой тоскливо и мерзко от одиночества, когда как механизм доволен своим состоянием и без него. А Китти для него была чем-то новым, необычным и как ни странно, одним из катализаторов его душевного одиночества, ведь сам того не понимая, он стал меняться после первой их встречи. В тот миг, когда Китти ревела в камере, он впервые подумал, что Марк мог быть и не виноватым и, что если бы девушка успела позвонить в штаб, то вполне возможно медива бы не казнили, но такие мысли он раньше без проблем заглушал словами «я выполняю свои обязанности». Эти слова всегда хорошо помогали ему, «выполняю долг», «исполняю приказ», но теперь они перестали ему помогать, ему хотелось бы найти выход, фразу, мысль пусть бы он врал себе, но был бы спокоен и не мучил себя.
Гулять по Брелиму было опасно, тем более ночью на не освещённых улочках где мёртвые дома дышали страхом из своих пустых оконных проёмов. Во многих районах города было крайне нежелательно появляться по заходу солнца одному и даже парой, по руинам шныряли мародёры и обезумевшие от голода горожане, они без проблем могли напасть, убить и искалечить, не боясь за свою жизнь, будучи отупленными от отчаянья. Были и районы, что по ночам переходили под контроль партизанам, в них постоянно кого-то убивали, каждую ночь, порой даже днём, но больший страх наводили ашабашовские стрелки снайперы, они убивали больше муринцев нежели обстрелы и налёты, наводя смертный ужас. Но Чак шёл, по сторонам от него была пугающая темнота, а внутри тоска.
Прогулка до нагорной части Брелима заняла более часа. На входе в штабной лагерь его встретили часовые, два крепких парня на голову выше его и вдвое шире. Они издали заметили бредущего по дороге солдата и не успел он приблизиться к ним на десять метров, как тут же услышал в ночной тишине щелчок снятого предохранителя. В следующий миг воронёные стволы автоматов глядели на Зита и чёткий голос бойца спросил.
– Ты кто такой?
– Старший лейтенант Чак Зит.
– Пароль!
– Да хрен его знает ваш пароль парни!
– Какого хрена ты здесь забыл? Заблудился? Если да, то проваливай поскорее, – грубо рявкнул второй боец, не сводя прицела с худой фигуры гостя.
– Меня пригласили сюда.
– Кто?
– Капитан Китти Лина.
– Ну хорошо, а теперь подними руки так, чтоб мы их видели и медленно подходи к нам.
Чак не сопротивлялся и не пререкался. Он медленно подошёл к страже с поднятыми руками, те мигом его обыскали, проверив все карманы и рукава, после чего велели сесть на стоящую рядом лавку, и тот сделал всё как было сказано, после чего один из громил удалился в кабинку, где стоял телефон. Переговорив с кем-то пару минут он вышел и велел сидеть и ждать, пока капитан Лина за ним не подойдёт.
Ночь была темна и на редкость спокойной. Где-то прозвучала пара одиночных выстрелов, после чего тишина окончательно завладела руинами города. Она была непривычна, порой даже казалось, сводит с ума и Чак решил поговорить с караульным, но тот сразу дал понять, что не намерен беседовать и отвернулся от гостя. Так и сидел он молча, смотря по сторонам, где-то слышался разговор двух пьяных офицеров, они, что-то несвязно доказывали друг другу, хохотали и бранились, после чего куда-то ушли шатающейся походкой. Прошло почти полчаса и только тогда Чак увидал в дали женский силуэт. Эта была Китти, он сразу это понял по её хромой походке, она шла не спеша и смотрела по сторонам. Приблизившись к посту, на неё упал свет прожектора и Чак смог разглядеть свою знакомую получше, девушка была одета в серую, строгую юбку, ниже колен и китель с чёрной офицерской рубахой, а на плечах небрежно висел плащ. Она была такой, какой он запомнил её при первой встрече, красивая, ухоженная и всем своим видом излучала тепло. Невольно в голову полезли воспоминания той самой первой встречи, её сначала злые, а потом испуганные глаза, резкие фразы и взаимная неприязнь, выстрел в затылок медиву, лужа растекающийся по ковру крови и желания засадить предательницу в тюрьму. Чак пытался задавить эти воспоминания, но не мог, ему всегда казалось, что совести у него не осталось совсем, но видимо её частица всё-таки затаилась где-то в закоулке души и теперь подъедала его словно паразит.