«15 день весны, 410 года. Последние донесения с фронта от гетерской информационной службы ВС ГС. На данный момент идут тяжёлые оборонительные бои за город Хорм, мы несём большие потери, но продолжаем наносить ощутимый урон врагу. Армия генерала Маута пытается зайти во фланг, гетерские солдаты с уверенностью отбивают все атаки врага. Победа будет за нами».
Эта была последняя сводка, которую читал Лагер, не сомневаясь в более тяжёлом положении дел на фронте, он немедленно приказал усилить наряды и выслать разведку. Наступила ночь, холодная, будто зимняя, снег зарядил свой хоровод, кругом стало бело, словно зима, победив весну, завладела этими землями навечно.
Во время очередного перекура с Ревчей, к Лагеру подошел молодой солдат, он был встревожен, дыхание его было прерывистым. Поприветствовав своего командира, он представился и объяснил, что прибыл с разведки.
– К нам приближаются несколько тысяч солдат, они идут не колоннами, а в разнобой, не пойми кто, нам не удалось установить кто они, но есть основание полагать, что гетерцы!
Хва тут же бросил недокуренную сигарету на пол, растоптал её башмаком и направился к смотровой амбразуре, дойдя, он примкнул взор к биноклю. Было тихо, падал снег. В бункере началось оживление, прозвучала команда к бою. Все были подняты по тревоге. Амбразуры ощетинились стволами, сонные глаза фавийцев всматривались в снежную даль. В тишине то и дело раздавалась сонная зевота.
Спустя пару часов, из леса показался солдат, оборванный и худой, сделав два шага по снежной равнине, он замер и упал лицом в снег. Больше вышедший не шевелился, но следом показались ещё четверо, а следом ещё десяток, за ними уже пошла нескончаемая людская волна. Солдаты были словно стадо сонных баранов, что брели без смысла и цели, просто шагая. Хва видел в бинокль их изорванную, грязную, покрытую лохмотьями форму желтовато-серого цвета. Оружия практически ни у кого не было, лица были пусты, походка словно предсмертная. Вскоре стало ясно это гетерцы. Хва отменил тревогу, а сам продолжил наблюдать за происходящим. Спустя пару минут гетерцев стало около десятка тысяч, а потом и вовсе вдвое больше. Это была огромная масса солдат, людское море, все они шли в сторону Брелима, не обращая ни на что внимания.
– Господин капитан, – обратился к Лагеру рядом стоящий, крайне взволнованный солдат, – Что это такое?
– Не знаю, но предположу, что это катастрофа!
А тем временем людское море, словно приливная волна накатывалась на равнину перед бункером. Солдаты, что уже не могли идти, бросали оружие и боеприпасы, никто не разговаривал, стояла тишина. И лишь топот тысяч ног пугающе раздавался в округе.
Хва вышел из бункера с парой своих бойцов и пошёл навстречу солдатам, под ногами хрустел снег, в лицо бил ледяной ветер. Гетерцы шли молча, никто не обращал внимания на фавийца, его, будто скалу, обходило людское течение. Даже те, кто подымал свой убитый и пустой взор, смотрели на капитана бессмысленно и безразлично. Лагер всматривался в эти лица и не мог в них разглядеть ничего, кроме страха. Складывалось впечатление, что это шли зомби, а не люди, без цели и смысла, просто повинуясь инстинкту. Хва поймал одного из солдат за руку, но тот даже не подняв взора, оттолкнул его и пошёл дальше, волоча за собой автомат. Все происходящие наводило ужасающе угнетённое чувство на всех фавийцев, которые не понимали происходящего. Озлобленный Лагер налетел на одного гетерского сержанта и влепив ему пощёчину громко закричал на него.
– Что произошло? Куда вы все идёте? – кулаки фавийского капитана сжали китель сержанта, и тот молвил, тихо и отрешённо.
– Все пропало.
– Что пропало? Откуда вы?
– Мы, мы из Хорма, мы, мы с фронта, – заикаясь, лопотал сержант, его испуганные глаза бегали по сторонам.
– Что случилось? Кто дал команду отступать?
– Нет, нет господин, мы без к-команды, м-мы бежим, – уже более разборчиво говорил тот. – Всё произошло само собой, все бегут.
– Вы потерпели поражение?
– Поражение!? Нас с-смяли, растоптали и перебили, там ад, там мяс-с-сорубка, там котивы, они вскрыли фронт, все кто вырвался из окружения бежали, мы все бежим. Бегите и вы, котивы нас всех перережут, они везде, они демоны.
– Вы поддались панике, сержант, вы бежите ка проклятые крысы!
– Я, я к-капитан хочу жить, я не хочу умирать, все кто остались там, обречены, котивы всех убьют, всех и вас то же! – голос сержанта, который был поначалу тих, превратился истерический крик и визг. Его глаза метались, а тело дрожало, он явно был не в себе.
– Трусы поганые! – не выдержал Хва и крикнул этому испуганному сержанту прямо в лицо. – Бежите как тараканы! А мы ваш проклятый город должны защищать, костьми лечь! Пока вы выродки поганые бежите, наложив в штаны? Да вы, проклятые ублюдки, открыли фронт муринцам! Вы предали свою страну!
– Я, я боюсь, я не хочу умирать, если вы хотите то помирайте, а я, я не хочу, я домой, д-домой хочу, у меня там мама, я д-домой. – Дальше гетерец начал нести какой-то бред и совершенно выходить из ума. Лагер отпустил руки и охваченный истерикой сержант побежал прочь.
Для фавийского офицера, что прибыл на фронт добровольно, пропитанный искренним желанием спасти мир от маутовской чумы, было большим ударом видеть подобное. Что-то кубарем ворвалось в его душу и перевернуло всё верх дном, оставив после себя множество вопросов без ответов. Но хуже всего в сердце затесался страх, вредный, мелкий зверёк, он грыз капитана где-то в душе, принуждая бояться неясности.
Тяжело было осознать истинный размах катастрофы, но лишь в этот момент, когда он стоял средь обезумевшей от страха толпы, что плелись на запад, Лагер понял, что отныне между его бункером и муринской армией никого и ничего нет. Сдерживать врага не кому, гетерцы, не боясь репрессий и казней, бежали подальше от фронта, бросив всё, что могли, и оружие, и технику, и раненых. Хва более не стал ни с кем разговаривать и, расталкивая нестройные ряды трусов, вернулся со своими людьми в свой бункер, где его ждали растерянные солдаты. Рота была в ужасе, от редкого зрелища, но паники не поддавались, все готовы были воевать со своим командиром до конца. А людская река продолжала течь на восток, огибая бункер и дзоты, люди-зомби плелись в тыл, превращая своими ногами свежий снег в омерзительную жижу, поле стало чёрно-белым, далеко шумел тёмный лес.
Так и шагали гетерцы более часа, вскоре из леса начали показываться совсем малочисленные отряды, по пять, десять человек. Ночной мороз сковывал холодное небо. Хва сидел у бойницы и со страхам глядел в пугающею черноту небосвода, пытаясь разглядеть в нём силуэты вражеских самолётов. Но ночь была тиха, редкие отряды гетерцев продолжали выходить на поляну, пока их не начали косить пулемёты из лесной чащи.
Капитан не смотря на это приказал не открывать огонь и вся рота молча смотрела в амбразуры за медленным уничтожением союзников. Гетерцы просто падали на снег и умирали, не сопротивляясь, не пытаясь убежать и спрятаться. Около сотни были подстрелены вражеским огнём, который умолк так же стремительно и неожиданно, как и начался. Повисла тишина.
В бункере укрылись около десятка раненых гетерских солдат, они постепенно отходили от шока и начинали разговаривать. От них Хва и остальные солдаты узнали истинное положение дел на фронте. Немолодой гетерский солдат, плохо слаженный с узким лбом и густыми бровями, после выпитого стакана водки, начал взахлёб рассказывать, что творилось под Хормом. Часто теряясь и глотая слова, он поведал о том, как муринцы стремительно впились в их фланг, сломив оборону и ввергнув её в шок, о том, как тупоголовые командиры побоялись отойти от города, что не был подготовлен к обороне. Во всех красках солдат описал, как котивские самолёты сровняли Хорм с землёй, уничтожив все дома и почти всех жителей, которых не стали эвакуировать. Узнали фавийцы и о том как противник, желая сломить и без того слабого и испуганного гетерского солдата пустил в ход отравляющие газы, от которых несчастных рвало кровью, выжигающие бомбы, от которых горело всё и плоть и камень, а так же сводящие с ума авианалёты, через каждый час. Захлопнув ловушку, муринцы загнали около сотни тысяч обезумевших от страха, голода и болезней солдат в окружение. Но страшнее всего, по словам гетерца был прорыв, который они устроили накануне, желая спастись, страшная бойня, из ста тысяч, ноги унесли только два десятка, оставив остальных лежать в землях, перепаханных боем.
– И вы, капитан, надеетесь спасти наш город? – с тоской спросил гетерец. – Они вас сметут как цунами, разорвут на части и перетрут в порошок.
– Мы на выгодной позиции, мы более хорошо обучены и мотивированы, нежели гетерские войска. Лишь вместе мы переломим хребет муринскому чудищу!
Серые стены бункера оглушил хриплый, сухой смех. Это хохотал раненый гетерский солдат, на вид которому было около пятидесяти лет, его лицо исковеркано было болезненной гримасой, ноги были перебинтованы, на белом полотне повязок проступали бурые пятна. Он лежал на носилках, у входа в медпункт, где уже около часа беспрерывно трудились санитарки и хирург.
– А знаете фавиец, почему мы проиграли? – низким, прокуренным голосом сказал тот.
– И почему же? – с интересом спросил Хва, переведя взор на хохотавшего.
– Да потому, что мы медивы, тем более гетерские медивы, а они котивы!
– Странное объяснение, солдат, в чем логика?
– Логика? Какая логика? Капитан, здесь нет никакой логики, простой анализ нашей с вами истории. Я без малого полвека живу на этом дрянном свете. И без особой учёной степени могу вам сказать, что мы в своём союзе не готовились к войне, ждали, что Маут сам как-нибудь устранится. А я ведь хорошо помню, как мы решили два десятка лет тому назад прихватить себе Дарлию, слабую и дохлую страну, в которой народу в десять раз меньше чем Гетерии. Вы наверно плохо помните те времена, вам было лет десять, может чуточку больше. А я помню хорошо, как наш царь, собрав армию в две сотни тысяч, пустился в завоевательный поход на север. Я тоже там был, маршировал вместе со всеми, молодой солдат, которого выдернули из-за университетской парты, вручили винтовку и велели идти убивать дарлийцев. Почему? Да хрен бы его знал, просто сказали, что нам нужна Дарлия. А значит нужно идти и взять, что хочется его величеству. А дарлийцы были не глупы, они поняли, что числом им не одолеть нас и позвали к себе защитника и заступника, который на тот момент был военным гением.
– Я знаю, что Мурзан Маут был приглашён на пост главы Дарлии.
– Он вмиг собрал армию, обучил их, вбил в их головы идею и цель! Численность их армии была всего-то тысяч пятьдесят! Всего полсотни! И они нам наваляли так, что мы, поджав свои отбитые хвосты, побежали на юг. Всего в двух сражениях он смял нашу армаду, и знаете? Если бы он захотел, то он бы уже тогда дошёл бы до Брелима и союз был бы сейчас не Гетерским, а Дарлийским, он сука гений, но он не захотел. Он развил Дарлию и бросил ее, когда дарлийцы захотели объединиться с нами, он нас ненавидит, с тех самых пор, как наши радостные аборигены ломали его приграничную стену.
– Я всё равно вас не понимаю, почему котивы сильнее нас? В чём их сила?
– Их сила в таких как Маут. Котивы безумно организованные и работящие люди, только когда ими правят полоумные диктаторы вроде Мурзана, он возглавил Ульян, спустя пару лет они сломили Катакан, он возглавил Дарлию, спустя полгода они разметали гетерскую армию. И мы, глупые гетерцы, в силу своей недальновидности вовсе не переживали, когда маленькое Муринское государство пригласило Маута на свой трон, мы думали, что он выпустил свой пар. Я даже в газетах читал заголовки, что он наш верный друг, что союзу нечего переживать и бояться маленькой восточной страны. Так вот эта маленькая сраная страна, объединила в своём составе за пять лет десяток других, все котивы востока с радостью встречали великого и непобедимого Маута. Спохватились мы лишь тогда, когда танки Муринии въехали в Канильскую область союза. Представляете, как удивился наш, ныне покойный, Лесо Залес, когда увидел на востоке огромное, централизованное государство с сильнейшей армией, и единым народом? Не прошло и двух лет, как окрепший Маут решил проверить на прочность нашу Медивскую унию, он взял и залез в Анбарские княжества и наподдавал нам подзатыльников. Он ждал повода, почти десять лет в муринских школах на одной половине уроков учили детей, как убивать врага, а на другой ради чего и кого! Они подготовлены как физически, так и морально они знают для чего идут в бой, ради кого и как добыть эту победу. Им плевать на мораль, на чувства и удобства, у них есть цель и чёткий план её достижения. Они готовы умирать ради светлого будущего, во имя партии и лидера. А мы? Мы жалкие потребители, наша страна жила лишь благодаря союзу с Фавией и отсутствием врага с востока. Как только за рекой выросла фигура Маута, всё, кончился союз, мы заранее проиграли. Мы не нация солдат, у нас в армии служат: студенты, продавцы, музыканты, строители. Многие впервые держат оружие в своих руках, представляете капитан, я за эту войну видел, как пятеро солдат случайно застрелились. Понимаете? Случайно. Я видел как молодой парень, после того как у него заклинил патрон, заглянул в ствол и нажал ещё раз! Его бесполезные мозги разметало по потолку. Он не один такой, и нет, этот несчастный вовсе невиноват, он может даже не туп, не исключено, что его руки творят шедевры, книги, стихи, картины и тому подобное, но он же не солдат! Нельзя собрать миллион лбов мужского пола, дать им оружие и сказать бегите на восток, завоюйте для его величества Муринию. Нет, капитан, так нельзя. Маут ждал когда наш идиот пустит своих солдат на восток, мы были счастливы и рады, когда сжигали и грабили дома муринцев, мы с лёгкостью на душе насиловали их женщин и расстреливали несогласных и упивались иллюзией победы. Но победы не было, хитрый сукин сын заманивал нас в ловушку. Которую вскоре захлопнул. Я бился с ними за сраный город Аппор, который они отбили с неистовой яростью. А дальше мы бежали, до границы, а потом от неё к Круппу, от Круппа к Хорму. Теперь побежим к Брелиму. Нам не одолеть их покуда мы не котивы.
Пока он говорил, все молчали, многим эти очевидные истины казались невероятной цепочкой совпадений. Верить не хотелось ни в силу котивов, ни в трусость гетерских медивов. Но всё же слова раненого звучали как какой-то неутешительный прогноз. Хва закурил и предложил сигарету говорившему, тот с жадностью затянулся, лающе закашлял, вновь затянулся и его лицо приобрело некий безмятежный оттенок.
– Так в чём же тогда смысл нашей войны, если медивы должны стать котивами? Не кажется ли вам, что это и есть цель Маута? Мы ведь боремся за свою самобытность, – присев рядом с раненым заговорил Лагер, то и дело, выдыхая синеватые кольца табачного дыма.
– В этом вы капитан не правы, мы боремся не за самобытность, мы боремся за жизнь. И тот, кто уже устал и хочет отдохнуть от борьбы уже труп. Как Гетерский союз. Мауту не нужны друзья медивы, ему нужны рабы, он хочет сломить тех медивов, что ценят свою жизнь, превратить их в послушных животных. Поверьте, ему есть, за что нас ненавидеть. Мы всегда притесняли котивов, считая их не полноценными, мы воспитали в них эту злобу. Медивы создали Маута. И теперь мы должны стать котивами не в смысле петь их песни и носить национальные платья их девок, нет. Мы должны стать яростными и кровожадными солдатами. Грызть, бить и умирать во имя партии, лидера, идеологии и тому подобному. Пока сила на их стороне. Вся надежда на вас, фавийцы, вы люди умные и знаете прок в войне. А мы, гетерцы, провалили свою миссию.
– Во многом я с вами должен, к большому сожалению своему, согласится. Но единственное, в чем я с вами не соглашусь, так это в том, что мы должны хоть в чем-то уподобиться нашему врагу. Хоть я и не медив, но точно знаю, что остановит Маута и его свору на этих рубежах. Его остановит дух и сила тех, кто знает, что позади них дома их семей, что там, за Брелимом, живут их матери и отцы, жёны и дети. Вот она, самая сильная идеология, люди будут гибнуть не во имя партии и лидера, а во имя своих дочерей и сыновей. Только с верой и надеждой в сердце мы остановим котивскую чуму и обратим её вспять! – голос Лагера дрожал, но он ни на секунду не сомневался в своих словах. – Если я побегу, то Маут придёт в мой дом, убьёт мою жену и отправит моего ребёнка в трудовой лагерь. Мне есть ради чего сражаться. А вам?
– Мне? Нет, жена у меня стерва, старая и вредная. Дети давно выросли, сын погиб при Круппе, дочь бежала в Ангилью. Нет. Мне нечего рвать задницу ради Брелима, я не хочу спасать его жителей, не считаю, что эти столичные бездельники заслужили столько усилий и смертей. Пусть идут нахрен, прислуживают Мауту, коли раньше были слепы. В жизни за всё нужно платить, сейчас мы платим за нашу глупость.
– Ваша позиция мне ясна. Мне с вами не по пути, я хочу выжить и победить. Вернуться домой в Фавию, и поцеловать жену. Мне некогда вести с вами такие диалоги, боюсь, вы плохо действуете на защитников бункера, разлагаете их ум и ввергаете в панику. Будьте добры, молчите. И тогда я, не дам вам сдохнуть с голоду. Есть будите?
– Я вас тоже понял, капитан. Буду молчать, только дайте пожрать, неделю уже один воздух ем!
Лагер приказал раненым раздать консервы с мясом и кашей, а сам удалился, а уходя, приказав не вступать в диалоги с гетерцами, ввиду их психологических травм. А с неба тем временем посыпали белоснежные хлопья снега, которые падали на раскисшую от тысяч ног землю. Вид был чудесный и в чем-то даже сказочный. Лагер вспоминал, как он любил раньше гулять со своей женой под таким снегом, взявшись за руки и говоря обо всем на свете, каждую минуту признаваясь ей в любви. Но теперь вид был дополнен отнюдь не романтичными вещами, такими как припорошённые снегом трупы солдат, убитых лишь час назад. Но Хва не обращал на все это внимания, он закрыл глаза и вспомнил свою белокурую любимую, которая смеялась и улыбалась при виде белых хлопьев. Он видел её пухлые, розовые губы, вздёрнутый носик и ясные голубые глаза. Представлял, как она его обнимает и нежно целует, вспоминал нежность её рук, и теплоту объятий. Ему безумно хотелось к ней и к его очаровательному сыну, который так любил плавать на его лодке, ловить с отцом рыбу. В те счастливые моменты, Лагеру неважно было, как проводить время, лишь бы вместе. Он снова закрыл глаза и представил день, когда вновь вернётся в свой родной городок, к своей семье, но в этот миг раздался оглушительный грохот, и взор ослепила ярко-красная вспышка взрыва. На голову посыпались куски бетона, поднялись столбы пыли.
Взрывы раздавались с промежутком в несколько секунд, но особого вреда они не причиняли. Это били миномёты передовых муринских отрядов. Толстые железобетонные стены бункера надёжно укрывали защитников от таких орудий. Хва проинспектировал позиции и объяснял особо нервным солдатам, что отвечать никак нельзя, ведь врага они не видят, а противник видимо желает узнать, какое оружие стоит в бункере и какая у него огневая мощь. После затишья, на бункер вновь налетел огненный шквал. Под канонаду разрывов, у Лагера состоялся не самый приятный разговор с командиром фавийского корпуса в Брелиме, генералом Гридо Пфлюком. Капитан сдержано, но с нескрываемой тревогой докладывал об обстановке.
– Нас в бункере всего пять сотен, мы, конечно-же будим стоять насмерть, но судя по сведеньям гетерцев группировка котивов превосходит нас в сотни раз. Мы не простоим и дня, если они подтянут бронебойные орудия.
– Чего ты мямлишь, капитан? Держись и нечего сопли распускать. Помощь будет, но попозже, нет сейчас такого резерва, что бы разом прикрыть весь участок фронта. Жди. Если надумаешь отступить, не вздумай. Не тебе одному тяжело.
– Моя рота, господин генерал, будет стоять до конца, но если враг сломит нас?
– Как тебя звать капитан? – раздался сухой голос в трубке.
– Лагер, Хва Лагер господин генерал.
– Хва, выполни мой приказ, не забивай голову свою размышлениями, ни к чему тебе это. Выстоишь, станешь майором, доверю тебе батальон, но ежели струсишь и, поджав хвост бросишь бункер, то расстреляют тебя как труса и заберут у твоей семьи все блага, что родина тебе вручила. Отправим их на улицу. Будь мужиком. Стой до конца. – голос генерала был раздражён и суров.
– Да, господин генерал. Но есть хоть возможность поддержать нас с воздуха? Или хотя бы обстрелять лес, что перед бункером. У нас нет таких дальнобойных орудий, всего четыре мелкокалиберных пушек.
– Хватит просить, Хва, я тебе не волшебник. Котивы прорываются на севере, если будет возможность, то поможем. А пока крепись и держись, ты в бункере, они в поле. Ты в преимуществе. Держись и не ной! – Генерал отключил связь и в трубке раздались протяжные гудки.
Лагер отдал трубку аппарата связи, улыбчивому, светлолицему радисту, который не упустил возможности стрельнуть у капитана сигаретку. На душе было тревожно, гдето в лесу сидел враг, который, не добившись ответной стрельбы, умолк. Ночь была невыносимо тихой и тёмной. Истерзанный внутренними переживаниями, капитан выкурил немало сигарет, так много он не курил уже давно. Ему казалось, что лёгкие заполнились мерзкой, липкой сигаретной смолой и почернели, стало тяжко дышать, горло раздирал мучительный сухой кашель. Дабы облегчить и без того терзаемый стрессами организм, Хва решил спуститься к Ревче и попросить его заварить ему травяного чаю, который облегчал кашель и снимал напряжение.
С мыслью снять стресс при помощи горячего напитка и очередной истории из жизни фронтового друга, капитан спустился по бетонной лестнице вниз, в подземную часть бункера, где встретил Ревчу. Повар метался по своей кухне и собирал, что-то в плотный, солдатский рюкзак. Хва поприветствовал его.
– Говорил я тут со своим генералом, требует держать бункер до конца, – сказал Хва.
– Понятно, другого и не следовало ожидать, – буркнул старик себе под нос.
– Мол, вы в бункере, вам не страшно.
– А ему там, в кабинете не страшно? Ты не спросил? – язвительно подметил Ревча.
– Ха-ха, шутишь, шутить это хорошо, да вот чаю я хотел бы твоего выпить. Не заваришь кружечку. Уж больно много сигарет выкурил, боюсь лёгкие выплюнуть, а твоё зелье неплохо унимает кашель.
– Эта бурда нравиться только тебе капитан. Один ты её и пьёшь. Хотя мне не жалко, сейчас заварю.
Ревча налил в блестящую, жестяную кружку кипятка, положил пару ложек сухих, молотых листьев, каких-то неведомых Лагеру трав. Комнату быстро наполнил приятный, терпкий аромат с ягодными нотками. Пока напиток заваривался, старик продолжил молча набирать рюкзак. Лагер подошёл к нему и неуверенно спросил.
– А на кой, ты собираешь этот портфель? В поход собрался?
– Типа того. Чай заварился. Можешь пить.
– Ревча, старый сукин-сын. Ты куда собрался? – уже более твёрдо и с нескрываемым интересом спросил Лагер.
– Я ухожу, не сердись на меня, Хва. Но я ухожу, мне нечего тут делать.
Капитан остолбенел, он мигом забыл про чай и всё остальное, голос его стал твёрд и суров.
– А не обозрел ли ты Ревча? А? Ты дезертировать вздумал? С ума сошёл, что ли? Котивы не сегодня-завтра в атаку пойдут, а ты решил сбежать?
– Да капитан, именно поэтому я и решил сбежать. Мне нет дела до вашей войны. Если вы хотите умереть в этом бункере, провонявшем тухлятиной, то это ваше право. Умирай героем. Но я уже говорил, что помирать здесь не собираюсь, где угодно помру, но не здесь.
– Это преступление, Ревча, тебя осудят. Тебе никто не давал разрешение покидать бункер.
– А кто мне запретит? Ты? Залез? Маут? Кто? Я человек, пусть старый, но нелишённый ума. Эта война затеяна идиотами на верхах, а исполняется идиотами в низах, я не идиот. Я не хочу умирать. Я решил и я уйду! Хочешь, задержи меня. Можешь даже пристрелить, но я не передумаю. Я не соглашался воевать, меня заставили. Ты пришёл сам, вот и воюй.
Лагер не знал, что ответить ему. Перебирая в голове разные фразы и ругательства, он зло смотрел на Ревчу и искренне не понимал, почему старик покидает их. Как фавийский офицер, Хва не сомневался ни на секунду, что Ревча предатель и дезертир, тем более с опасными речами, но как простой лагун, ему казалось, что не честно будет арестовывать старика. Но грудь его нервно вздымалась, а глаза проедали в Ревче дыру.
– Я считал тебя другом, – выдавил из себя Хва.
– Я продолжаю считать тебя таковым. Ты прости меня, но я всё равно уйду.
Лагер взял в руки кружку горячего чая и сделал пару глотков, почувствовав приятное тепло, распространяющиеся от горла к желудку, он тихо, чтобы не услышали лишние уши, промолвил.
– Хочешь бежать, беги. Я доложу, что ты пропал без вести, но если поймают тебя, про меня молчи. Не то и мне несдобровать. Но всё же я ни как не пойму, на, что ты надеешься? Куда ты пойдёшь? Тебя поймают на первом же блокпосту, как дезертира привлекут к ответственности, могут и расстрелять. Зачем тебе это? Ты не солдат, ты повар, тебя никто не просит воевать.
– Хва, не в смерти дело, дело в моём личном выборе. Я против, не хочу я здесь погибнуть…
– Но почему же сразу погибнуть?
– Да потому, что муринцы вас всех перебьют. Вы не остановите их в своём бункере, а на помощь вам никто не придёт. Ты офицер, у тебя есть честь и прочая обуза, но у меня её нет. Я не обязан. Я прожил долгую жизнь не для того, что бы сгинуть в сырых, бетонных стенах. Нет.
– Ну как знаешь, Ревча. Беги. Я же останусь здесь, если же помру, так мужской смертью.
Ревча ухмыльнулся, пожал крепкую капитанскую руку, улыбнулся кривыми губами и закинув рюкзак на худую, старческую спину, пошёл прочь: от Лагера, бункера и войны. Хва проводил его взглядом, после чего присел за стул и распаковав картонную коробку с запасами, вынул из неё плитку шоколада. Было тихо и спокойно, Лагер сидел за столом, маленькими глотками попивая, как ему казалось очень вкусный чай, прикусывая шоколадными дольками. В воздухе висел кислый аромат сырого бетона, перемешанный с запахами трав и сладостей. Вскоре, атмосферу комнаты разбавил резкий табачный аромат, синий дым струился от сигареты к потолку, капитан глубоко затягивался и испускал изо рта серые, табачные кольца дыма. Где-то за бункером, среди грязи и снега, под ударами ледяного ветра, плёлся старик Ревча, близкий и такой непонятный для фавийца человек. Хва не желал ему зла, но презирал его трусость и убеждения, ведь нет для патриота ничего важнее защиты страны. Но зато теперь в его голове всё сходилось, гетерцы трусливый и никчёмный народ, не способный защитить сам себя, эта мысль утвердилась в нём окончательно. Более того, даже муринцев он уважал больше, чем тех, кого прибыл защищать. Ночь сменилась утром, солнце выбралось из заснеженных холмов, а капитан крепко уснул, сидя за столом, с дымящей сигаретой в руке.
Так и жил «комбун» со своими бойцами, в постоянном напряжении и ожидании. Прошло три дня с той ночи, как Ревча покинул капитана, дни выдались стабильно тяжёлыми. Почти каждый день по бункеру стреляли, с разной интенсивностью, но регулярно. Муринские лёгкие пушки лишь слегка тревожили обитателей бетонной крепости, держа их в боевой готовности, но Лагер строго настрого запретил открывать ответный огонь. Пару раз над лесом кружили гетерские самолёты, они беспощадно выжигали вековые деревья, зажигательными бомбами, но на второй день, стая муринских истребителей неожиданно налетели на вражеские самолёты, опрокинув большую их часть на землю. С тех пор над лесом господствовали лишь котивы.
На третий день Лагер был неприятно удивлён, когда растерянный связист доложился о пропавшей связи, штаб не выходил на связь уже более трёх часов, хотя отзванивались в каждый бункер через час. Видимо вражеские диверсанты перерезали кабель, отправленные для разведки и ремонта, пятеро разведчиков не вернулись. Вечером, Лагер лично видел как над бункером, мерцая в лучах заходящего солнца, пронеслись толстопузые бомбардировщики муринцев. Их было около двух десятков, сопровождали их десяток истребителей. Некоторое время спустя они вернулись обратно, уже подтрёпанные и без трёх самолётов. После захода солнца, бункер вновь обстреляли, в этот раз вперемешку с лёгкими снарядами, прилетели и отравляющие бомбы, несколько из них, проскочив сквозь амбразуры, влетели в пушечный отдел укрытия. Лагер был в тот момент у орудия и, увидев цилиндрический, шумящий и дымящий снаряд, не задумываясь, схватил его и швырнул на улицу. Раскалённый металл обжёг его руку. Пытаясь не обращать внимание на ожёг, Хва продолжил обходить позиции и даже проверил траншеи у бункера, в которых занимала позицию, гетерская пехотная рота, прибывшая с утра в подмогу капитану. Но вскоре рука заныла и он зашёл в медпункт и, выслушав наставления седовласого хирурга, пришёл к санитарке на перевязку.
Юная девушка, лет двадцати, с большими, зелёными глазами, на круглом лице и пышными губами, накрашенными яркой помадой, улыбчиво поглядывала на капитана. Из-под белого халата, выступали её красивые женские формы, на плече лежала коса светлых волос. Лагер не без удовольствия наблюдал как её нежные, кремовые ручки управляются с мазями и бинтами. Видимо она была ещё студенткой, гетерские университеты отдали на нужды фронта всех своих учеников, в медиках была особая нужда.
– Что ж вы капитан забыли в наших не весёлых краях? – медленно шевеля пухлыми губами, молвила девчонка, кокетливо смотря на Лагера.
– Тоже, что и вы.
– Я? У меня и выбора-то не было. А вы сами сюда пришли. Вы же с добровольческого корпуса генерала Пфлюка.
– Я – патриот своей страны, и к тому же, я фавийский офицер! Это обязывает меня быть на передовых рубежах защиты родины. Мы здесь, потому, что если враг не остановиться здесь, то он пройдёт маршем и до Фавии. А там моя семья. Я не хочу видеть муринцев у себя дома.
– Вы женаты? – широко улыбнувшись, спросила санитарка, будто не слыша ничего другого.
– Да, уже почти как десять лет.
– Вот досада, вечно вех перспективных разбирают заранее. Поди майором скоро станете.
– Если бункер отстою.
– Отстоите, вы фавийцы прыткие парни и не на такое способны, – проговорила она и улыбнулась краем губ.
– У меня сотня холостых бойцов найдётся, выбирайте какого захотите, высокого или низкого, худого или толстого. Выбор большой. Только вот моё сердце уже давно занято. – В голове Лагера возник образ любимой жены и его губы расплылись в улыбке.
– А стресс не хотите снять, пока ваша жена далеко?