Песни Срединного За-Полярья

VIII

 
Вот жизни распорядок странный —
Муаровый налёт приняв за райский след,
Отметить год настолько безымянный,
Что в памяти его названья нет.
 
 
Лихое время – брат пошёл на брата,
Ведомый разумом кровавых серых стай…
Забыться хочется, чтоб вспомнить, как когда-то
На даче обтрясали смородину. И пили крепкий чай…
 

Год по С. Л. 2084 Загор встретил в одном из удалённых стойбищ Срединного За-Полярья. Несмотря на определённую известность в научных кругах и участие в ряде интермедийных проектов, он продолжал жить со своей подругой в удалённых северных землях, относящихся к малообитаемым территориям и по сей день. Неприятие университетским сообществом его концепции прогрессивного ви́дения и транспространственного серфинга не сделали угрюмого мыслителя более общительным – Инойк Загор предпочитал заполярские пустоши объединённому человечеству. В этот год конфликт между революционерами – сторонниками и проводниками идеи Великой генетической трансформации человечества и, как их тогда называли, «реакционными шайками фундаменталистов» подвёл черту под Цивилизацией 1.3. Накапливаемая масса взаимного недовольства разорвалось неконтролируемым насилием, которое вовлекло в свой огонь всё пятнадцатимиллиардное население земного шара.

Боевые столкновения, начавшиеся в городах-ожерельях^[13], залили раскалённой лавой крупнейшие поселения мира и далее затронули всё, чего касались, что делали и где проживали людни. Изначально это была война всех против всех. Цивилизация законченного Поздневековья стала поверхностью локальных стычек, охвативших все национальные пределы и административные поинты.^[14] Вооружённые отряды образовывались, формировались, делились и погибали, словно колонии микроорганизмов – ежечасно, ежедневно, еженедельно.

Революционеры убивали фундаменталистов, те, в свою очередь, уничтожали «новаторов». Как вспоминает об этом один из исследователей того времени, социопсихопатолог Руднак (2085): «Вырезались семьи противников. Уничтожались просто случайные свидетели. Убийства безоружного населения противоположенной стороны проводились нарочито изуверскими способами. Детям отрезали головы и рубили на куски, женщинам, после длительного насилия, вспарывали животы и вешали на всеобщее обозрение, мужчин сжигали заживо или медленно расстреливали, конечность за конечностью, что более напоминало средневековое колесование…». Те казни, которые представители самого разумного вида на Земле применяли по отношению к друг другу, не могут быть описаны беспристрастным языком. Людни убивали из чувства мести, от страха, по привычке, ради удовольствия, в силу убеждений, из-за голода, в конце концов… Всё безумие человеческого мира вылилось в семилетнюю резню. Только неконтролируемый обмен ядерными ударами в разных частях мира остановил не столько войну, сколько массовое помешательство. Человечество за период череды войн, названных Великой (другой вариант Всепланетной) генетической революцией с 2084 по 2114 гг., сократилось на три миллиарда.

Тотальную гражданскую войну, которую многие называли Революцией, Инойк Загор встретил в состоянии «абсолютного ужаса от собственного предсказания десятилетней давности»^[15]. При этом, несмотря на эмоциональную окраску в оценке Революции, автор говорит о катастрофическом событии как о «муаровом налёте», подразумевая, что сама трагедия вызревала гораздо раньше «безымянного года». Несмотря на то, что кровавые стычки в заполярских областях начались позднее и были менее интенсивными, Лада Оночка со свойственной ей безупречной решительностью отметила, что «детям Ангойяны пора готовиться к последней битве и бесконечному исходу»^[16].

Две нижние строки VIII восьмистишья перекликаются с детскими воспоминаниями Инойка, когда он и двое его братьев жили в Вкрайней области – административном поинте, разделённом рядом национальных оккупационных сил до переезда семьи Загоров в Дальнеземье. Вероятно, это воспоминание является своеобразной защитной реакцией на цивилизационную катастрофу уходящего века.

IX

 
Нецарственный монарх – предтеча смерти царства,
А гибельный удел лишь первый знак конца!
Послушный механизм живёт в тисках мытарства
Земной юдоли, он лишён венца.
 
 
Отринув Путь и Ангойяны силу,
Конструкт без смысла, Бог без бытия
Неистово рвёт мир, ведя наш век в могилу,
Оставив позади пусто́ту верея^[17].
 

То, что многие современники называли Революцией, по мнению Инойка Загора и близких ему заполярцев, явилось ужасающей катастрофой. Она казалась мыслителю Поздневековья ещё тем более ужасной из-за того, что людни, ради которых он шел по тернистому пути над-открывателя, рухнули в братоубийственную пучину тридцатилетней войны. Естественно, что трюизм: «Человек – есть царь природы», в глазах Загора выглядел абсолютным кощунством и никак не соответствовал положению дел в период Всемирной смуты. Открытия, которые исчезнувший учёный собирался преподнести человечеству, с точки зрения автора были преждевременны.

«Если человек не монарх внутреннего царства – он Полулюдь, если человек отказался от внутреннего царства – он Нелюдь, а если человек убил в себе царство – он Нежить», – учила Лада Оночка.^[18] Очевидно, «нецарственный монарх» – это Полулюдь, «бог без бытия», скорее всего, Нелюдь, а «конструкт без смысла» – Нежить, которая в дальнейшем и явилась окончательным итогом Всепланетной генетической трансформации.

Так, путь, на который ступила незрячая и большая часть Цивилизации 1.3, вёл только к гибели человечества, но, к сожалению, это видели только жители Северного предела и некоторые людни Юга, не поддавшиеся всеобщей истерии. Предчувствие массовой гибели, а то и смерти рода человеческого овладело многими, как это бывало перед началом великих войн прошлого, но, как и в далёкие времена, пророков никто не услышал.

В определённой степени в тексте номер IX подводится горький итог существования завершающей стадии Первой цивилизации. Несмотря на кровавость предыдущих эпох, именно Поздневековье как третья часть людненского мира явила неспособность человечества более существовать в формате так называемых рыночно-либеральных отношений. Слово «алчность» можно было назвать и символом общества того времени, и знаком, венчающим окончание Третьего периода. Метастазы жадности тотально распространились на поздневековый социум, пожирая и сферу накопления в материальном виде, и в эмоциях, и в знаниях, и в других областях. Человеческая жизнь стала алчной по своей сути, а генотрансформация – лишь квинтэссенцией эпидемии, терминальной стадией болезни, когда недуг становится неотъемлемой частью организма.

X

 
Рассеянье во тьму – за призрачной надеждой
Метнулся человек и муравьём предстал
Пред вечностью. Безудержно невежды
Восславили свой век и серости оскал.
 
 
Качнулся трон резной, он хрупок был и шаток.
Пророчества не лгут, и скоро ты поймёшь.
Пока же глас пустой… До низкой лести падок
Король зовёт сирен и привечает ложь.
 

Продолжение темы, озвученной в строфах IX. Автор развенчивает претензии модифицированного человечества на исключительность. Пропаганда и слухи, пролитая и потерянная кровь вскармливали чудовище, называемое гордыней. Это чувство и породило Всепланетную генетическую трансформацию в том виде, который и привёл к Всемирной смуте. Однако то, что называется революцией, в глазах Инойка Загора явилось перерождением человечества. Если ранее Homo sapiens рассматривался как неприродный биологический вид, задачи которого выходили за рамки животного существования на планете, то после Генетической революции человек стал серийным продуктом, который, по своей сути, более походил на насекомое – челосектов. Так, существо, призванное шагнуть вне интересов существования единичного, замкнулось в оболочке сиюминутных желаний, отгородилось от мира тысячей «я хочу». Имея под рукой инструментарий для реализации нелепейших хотений, Homo sapiens отвернулся от того, что до́лжно и необходимо для жизни вне плоти. Так в глазах Загора возможность человечества стать единой нацией, объединённой способностью жить вне исторической колыбели – Земли, была утеряна вместе с приведением в действие механизмов Всепланетной генетической трансформации.

С другой стороны, и это также понимал Инойк, его идеи, которые питались силой трансперсональных практик Срединного За-Полярья, не нашли понимания даже в узких кругах научного сообщества. О загоровской теории знало слишком немного людней, ещё меньшее количество видело в них здравый смысл. Одновременно с этим возможности генетической инженерии к окончанию столетия достигли небывалых высот. Качественный прорыв в области генного трансформинга дал инструментарий для изменения человека с эстетической и функциональной точек зрения. Людни бросились в Коррекционные центры, где увеличивали активность лобных долей, повышали мышечную выносливость, делали организм неуязвимым для радиации, активировали процессы фотосинтеза в коже и многое другое, что давало шанс максимально приспосабливать те или иные человеческие группы к выполнению каких-либо функций. Извращённая эстетика позволяла менять цвет кожи и придавать частям тела иные, например, животные очертания. Конструировать новые эрогенные зоны было также модно на уровне межличностных отношений, как и среди правящих кругов насильно корректировать геном бедняков^[19] для придания им специальных качеств и годности к тяжёлым работам в зонах химического и ядерного загрязнения или в районах Крайнего За-Полярья.

Но на земле по-прежнему жило более 15 миллиардов человек. В тесноте, в борьбе за ресурсы и энергию. Цивилизация покачнулась и медленно рухнула в тридцатилетнюю войну. Всепланетная генетическая революция не спасла людней периода 1.3 и, более того, подвела черту под жизнью человечества той эпохи.

Но, осталась часть планеты, куда тридцатилетняя война дошла не сразу, а так называемая Великая генетическая трансформация была отвергнута фактически всем населением. Речь идёт о малочисленных за-полярских народах, которые населяли Северные пределы. Очевидно, современники находили странным то, что большинство жителей Срединного За-Полярья наотрез отказывались от участия в любой генетической коррекции даже тогда, когда эти технологии показали свою эффективность. Ещё до начала Всемирной смуты эмиссары корпораций, осваивающих плодородную ниву биотехнологий, пытались привнести «свет» Всепланетной генетической трансформации в Северные пределы, но не встретили массового желания туземного населения корректировать свою генетическую карту. Народы, считающиеся неразвитыми, малочисленными и небогатыми не представляли сколько-нибудь значимый рынок для сбыта услуг генокорректоров. Поэтому в Северных пределах даже в период революционной генетической трансформации редко можно было встретить людней с ярко выраженными неприродными изменениями. Ими являлись разве что ссыльные и фанатики, безуспешно агитирующие в пользу генокоррекции.

XI

 
Пресветлый путь покажется нам мраком,
В котором одинок, несведущ, нелюдим
Блуждает человек. И сон, прожив внутри чумных бараков,
Не зная мир, познает снег седин.
 
 
Ведомый демоном, он не увидит света,
Проткнут гордынею, любови не познав,
Пойдёт тропой иной и грустно канет в Лету,
Мелькнув лучом, но светочем не став.
 

Первая строка первой строфы есть заимствование из старинной путевой книги (пункт 41 второй части) времён архаичных царств Желтого моря. Название забытого трактата «То-то Зин» мало о чём говорит современным исследователям, однако, в древности упомянутый текст использовался как руководство к достижению внемирского просветления.

Заполярским народам, ведомым Учителями, Путь к телу Ангойяны виделся единственной практикой, оправдывающей существование человека как не-животного в телесной оболочке. Во-первых, сама жизнь во плоти оправдывалась существованием цели более высокого порядка, нежели чем поддержание жизни в теле. Во-вторых, удачное воплощение личности в энергетическую сущность подводило итог необходимому рождению человека в тварном мире. Судьба каждого из людней заключалась в необходимости рождения во плоти, одновременно являясь шансом возродиться для чистого познания в оболочке, предоставляемой Ангойяной. При этом последнее включало в себя активную духовную практику ищущего Путь и, независимо от результатов, делало его человеком в глазах заполярцев.

«Пресветлый путь» таким образом является движением, предсказанным многими эзотерическими традициями древности. Говоря «пресветлый», автор утверждает наличие исхода человека как познающей мысли в свет открытости, который обеспечивал людням дорогу к абсолютному познанию^[20]. Мрак, скрывающий истину, представляет из себя не столько земной удел, сколько духовное состояние тех людней, которые избрали для себя внутреннюю недвижи́мость. Соответственно тьма не только скрывает путь к свету Ангойяны, но и представляет своеобразный анти-путь многих человеческих существ в Полулюдь, затем в Нелюдь и Нежить.

Поэтому в глазах народов Северного предела Великая генетическая трансформация в том виде, в котором она была сформирована безумной Цивилизацией 1.3, являлась прямой дорогой к недвижи́мости духа. Увлечённость коррекцией телесности, её доработкой или тотальным изменением виделась заполярцам как абсолютный Норхой, то есть грех, уводящий от человеческой сущности.

Вот как писал об этом сам Инойк: «Бум телесного совершенства показался начальным и безобиднейшим следствием Генетической революции. Улицы южных и предсеверных городов заполняли существа, более похожие на олимпийских богов, нежели чем на людней. Но это было только первое впечатление. Приобретённая за деньги, иногда за последние деньги, идеальная телесность не скрывала и даже подчёркивала никчемность товара. Стеклянный взгляд прекрасных мужчин и женщин скользил по иным телам без какого-либо осмысления и эмоций. Средства, потраченные на тотальное изменение внешнего, оборачивали в статику всё, что заполняло человека. Забота о теле, как о единственном свидетельстве достижений его владельца, сводила на нет любые усилия духа. В нашу жизнь вошла первая колонна революционеров – бездумные манекены с гипертрофированным позывом к самопрезентации. Кого эти уроды могли породить далее?..»^[21]

XII

 
Жизнь вечная, построенная впрок на опечатке,
Стели́тся пред людьми. И вот за бархат штор
Мы принимаем смерть. Она ж, стянув перчатки,
Как малым детям головной убор,
 
 
Нам поправляет жизнь. Неведома в присутствие Своём, она нас пестует – её любимых чад.
А нас пугает россыпь бесконечных «и»,
Страшит неблизкий путь, терзает дальний ад.
 

Здесь, как и в приводимых ранее фрагментах, в качестве иллюстрации разработанности темы, автор скрыто цитирует одного из авторов Срединного Поздневековья. В частности, приводит строку малоизвестного поэта Си-Рин, который, несмотря на предполагаемое жёлтоморское происхождение, проживал в упомянутый период на Североамериканском континенте, где и была написана его поэма «Бледный Ше».

Рефлексию в отношении смерти Инойк Загор не случайно выделил в отдельный стих. На фоне начинающейся Революции смерть приобрела вид обыденности, которую замечают слишком поздно. Все технологические ухищрения, призванные удлинить жизнь, были девальвированы в течение нескольких месяцев. Людни, бежавшие от смерти с помощью медикогенетических процедур, как и все прочие, умирали на улицах от случайной пули, были растоптаны толпой, да мало ли по каким причинам они гибли наравне со всеми… Однако, смерть от этого не стала пониматься как-то иначе – человек по прежнему панически боялся её или впадал в апатию в случае опасности, но никак не желал увидеть, что же несёт прекращение существования в бренной оболочке. Ужас перед «неблизким путём» и «дальним адом» закрывал глаза многих перед возможностью освоения реальности иным способом^[22].

XIII

 
Как стадо яков людни протекут
До горизонта Северных пределов,
Затем обратно. Им не ведом Путь
Ведущий душу прочь от гаснущего тела.
 
 
Страницы жизни и забвенья мрак…
Я верил в несусветность утверждений,
Что бытие уходит в небосклон и так
Стремится стать предтечей возрождений.
 

В этих строках Инойк фиксирует наше внимание на том, что при отсутствии понимания личностью своей доли как существа над-земно́го приближает человека к животному, бредущему установленный срок без осознания предназначения. В таком состоянии не имеет значения количество прожитых лет, не важно чем ты занимаешься. Это всё равно, что блуждать по бескрайним заполярским тундрам склонив голову, не пытаясь увидеть горизонт. Ты проходишь огромное расстояние, даже не замечая этого, торосы и сполохи, весеннее солнце и шквал с моря – всё это живёт вне существа, занятого поглощением ягеля. Естественно, что возможность смерти как неотъемлемой данности отсутствует в мировосприятии такого создания. Также просматривается очевидная тревога автора в отношении того, что порог Смерти как возможность перехода не рассматривается большинством людней, утративших религиозные чувства и не пришедших к тому, что заполярские Учителя называли обретением тела Ангойяны, а Загор – субиндивидуальным переносом в транспространство.

Сам Инойк заговаривает о своём понимании возможности обретения энергетического тела как о «несусветности»^[23]. Его первоначальные интуитивные догадки были столь непохожи на главенствующие в Поздневековье научные воззрения, что сам он редко пытался опубликовать работы в этой области вплоть до исчезновения в Послесмутное время. Только знакомство с Учителем Северных пределов, ставшей позднее его возлюбленной, Ладой Оночкой дало понимание того, что он находится на верном пути.

Говоря о непосвящённых в культ Ангойяны люднях, Загор усматривает аналогию «В мире животных»,^[24] отождествляя их с заполярскими яками, животными выносливыми, решительными и неприхотливыми. Одновременно с этим северные непарнокопытные – это создания не склонные к переменам, ведущие стадный образ жизни и обладающие весьма косным мышлением. В фольклоре жителей Срединного За-Полярья яки – всегда положительные персонажи. Достаточно вспомнить известные сказки о том, «Как добрый як увёз девочку Европу в Северные пределы» или «Как щедрый як подарил одинокой Данайе золотой дождь» и другие сказания об этих обитателях Севера, чтобы понять, насколько ценят и любят их заполярцы.

В этом свете кажутся неуместными обвинения Инойка Загора в ненависти к человечеству. Скорее в тексте XIII звучит тревога за людней, которые не в состоянии найти истинный Путь и в силу привычки остаются на положении яков.

XIV

 
И будь ты жуком преклонных годов
Или песчинкой забытою малой,
Должен бежать ты от призрачных снов,
Ставших у людней опасной забавой…
 
 
Сбросить долой всё скрепляющий мрак —
Он застит сознанье и волю треножит!
Вырвать из царства сомнабул и так
Людней на Солнце и душу помножить.
 

Очевидно, что эти строфы были написаны после начала Великой генетической трансформации. В отличие от Учителей Инойк, как и многие простые заполярцы, изначально сохранял веру в то, что когда людни, подвергнутые насильственной мутации, обнаружат явный вред от вмешательства в геном человека, они воспротивятся этому. Однако, жители Срединного За-Полярья напрасно ожидали отказа от вмешательства в человеческую природу, генные технологии распространялись по миру как чума, но в отличие от последней давали результаты схожие, на первый взгляд, с волшебством. Те же, кого называли фундаменталистами, казалось, были не намного ближе к адептам Пути, чем генные революционеры, в силу их крайней нетерпимости к новациям в этой сфере.

Вероятно, «призрачными снами» Загор называет теорию всеобщего искусственного морфогенеза. Идея, выдвинутая Упыргом в 2079 году по С. Л. в его монографии «Кровь и почва», постулировала необходимость вмешательства в антропогенез с целью изменения и расширения видовых возможностей человека, которые в дальнейшем повлияют на общественные отношения. По сути, теория, упомянутая мной, стала обоснованием Генетической революции и дала основание её апологетам настаивать на продолжении массовой генокоррекции даже в ходе Великой смуты.

Ещё до начала Всепланетной генетической трансформации у людней Первой цивилизации были данные, которые свидетельствовали об изменении сознания и разума у существ, подвергшихся генетической коррекции. Так человечество стало погружаться во всё «скрепляющий мрак», который, как считают многие исследователи (Анробокх 2315; Инопхенов 2335), помноженный на «не-сусветное» состояние трансформированных, и стал причиной самой кровавой войны за всё время существования цивилизации людней.

Уничтожение большей части человечества, а затем окончательное перерождение оставшегося населения в челосектов, поставило точку на люднях формации 1.3. Агония продолжалась ещё столетие, пока человек не понял, что он уже и не человек. Но не Великая генетическая трансформация стала причиной уничтожения наиболее мыслящего вида на Земле. Кровавая драма, как результат сознательного выбора большинства, стала акселератором выхода из человечности: кто-то старался улучшить свои защитные свойства и входил в трансмутационный раж, оставляя своё естество, кто-то просто не мог оставаться личностью, после того что совершили обезумевшие людни. В любом случае, почти никто в эти времена не хотел быть Человеком. Закат цивилизации проходил не за один день, но, оглядывая историю с начала Генетической революции, обернувшуюся тридцатилетней смутой, удивляешься тому, насколько легко читаются знаки гибели мира людней сейчас, и как непостижимы они были для них в период Великой генетической трансформации.

Но уже в эти далёкие времена многие понимали, что возможность спасения человечества заключается именно в тех, кто готов «Солнце и душу помножить». Эти слова долгое время превратно толковались ранними историками Нововековья (Мойджонг 2157), которые видели в этой фразе склонность к оккультным переживаниям Инойка Загора, поддавшегося чарам Оночки. Однако, замечу, что в заслуги Инойка в те времена уже ставились исследования в области трансгуманитологии несмотря на то, что теория и практика ангоянской трансгрессии (межпространственный серфинг) и энергетического скачка были приняты гораздо позже и совершенно иной цивилизацией.

Тем не менее мы не можем не признавать: поэтические строки этого фрагмента навеяны рассуждениями Лады Оночки, которая, судя по воспоминаниям самого Загора и свидетельствам знавших её заполярцев, не разделяла веры в то, что по окончании Великой генетической революции и последовавшей затем Смутой устоит свобода личности и адекватное состояние общества. Как писал Инойк в своих «Дневниках»: «Когда долгая зимняя буря неистово раскачивала ярангу, я и Лада, завернувшись в жаркие шкуры Северных яков, подолгу говорили о значимых для нас вещах. Моя богиня Севера нередко упрекала меня в том, что я отказываюсь понимать одну простую истину: там, где нет свободы, нет и любви. А генетическая «революция» страшна не тем, что меняет в корне человека, созданного по образу и подобию божьему, а тем, что погружает человека как один из ликов Ангойяны в сомнабулическое царство не-жизни. Понимание свободы теряется у людно-насекомых, как утрачиваются какие-либо видовые признаки в ходе эволюции или ре-волюции.

Я соглашался с ней, но говорить об этом, как правило, не хотелось. Сразу вспоминались революционные комиссары, гнавшие модифицированных «контрактников» (название для голытьбы, не способной обеспечить себя и насильно сгоняемой в Северный предел) в Крайнее За-Полярье. Вспоминались кузнечиковые глаза излишне далеко зашедших в своих усовершенствованиях существ. Тогда я пытался поговорить об уходе в постоянный транспространственный серфинг, но Лада сердилась, её черные глаза загорались угольями, а волосы цвета вороного крыла шевелились, словно змеи на голове Медузы Горгоны. Приходилось использовать единственное средство, которое останавливало Ладушку, и я пользовался им беззастенчиво в тёмном заполярском безлюдье – любовь, во истину, магическая штука!»^[25]