10 лет благоденствия. Том I

– Заседания ведутся в равной степени, как на французском, так и на русском языке.

– Тогда я готов вступить в вашу ложу, Александр Николаевич.

Остальные офицеры, кроме Новикова и Глинки, которые уже состояли в иной ложе, дали согласие. По понятным причинам, то есть по правилам принятия новых членов в ложи, рассмотрение их кандидатур длилось несколько недель и само принятие произошло у всех в начале только следующего 1817 года.

Таковы были дела нового тайного общества в первый год своего существования. Оно создавалось с единой целью не разрушать все подряд, но лишь изменять старое, привносить доброе и разумное новое только туда, где старое и глупое доходило до ужаса и бесчеловечности. Остановим же слежение за ним на некоторое время и перенесёмся к главе государства, денно и нощно радеющего за благоденствие не только вверенного ему народа, но и за благополучие и порядок всего Старого Света, спасителем которого он по праву считался.

Глава пятая

Двести лет Москва не знала набегов, и враг не мог даже мечтать о ее захвате. Четыре года прошло с этого грандиозного и стыдного оставления древней русской столицы. В этом пожаре редкий дом уцелел, большая часть города была сожжена, разрушены сотни древних сооружений, храмов, церквей и усадеб. Но самым страшным для России последствием сей катастрофы является потеря большого количества древних свитков, летописей, с которых никто за все эти столетия не удосужился сделать копии. Целое культурное достояние было потеряно в этом страшном отступлении, и, хотя многие и видят этот пожар необходимым воскресающим огнем, без которого и не появилась бы новая Россия с ее новой миссией и ролью в Европе, мы знаем, что Россия стала другой в первую очередь внутри себя, и это изменение обусловлено огромной потерей того культурного достояния, которое огромной частью своей было собрано в столице. Конечно, кое-что было сохранено, что-то было вывезено владельцами частных коллекций, вынесено вместе с имуществом церквей, но это малая часть по сравнению с потерянным и сгоревшим навеки. Историческая, документальная память великого народа и великой культуры была потеряна тогда навсегда.

Даже этих четырех лет не хватило на полное восстановление столицы. Очень много оставалось пустырей, очень много оставалось людей бездомных, неимущих, живущих у своих знакомых, родных или просто у добрых людей, располагавших их до времени, пока не будут отстроены их дома. По высочайшему распоряжению была создана специальная комиссия, призванная помочь погорельцам с распределением жилья, выдачи ссуды на строительство новых домов, обеспечением провианта.

Александр не был в Москве с самого оставления города. Тяжело ему было соглашаться на план отступления тогда, тяжело было ему смотреть на еще не восстановленный город теперь. Главным архитектором был назначен Осип Бове. Строил он быстро, умело и оригинально, но без общего плана, который никак не мог утвердить Александр, часто упрекавший в предложениях Бове отсутствие того оригинального стиля архитектурным сооружениям, который бы подошел Москве и отличал бы ее от других городов. Все архитекторы и сами жители надеялись, что Александр, будучи в самой первопрестольной учредит окончательный строительный план. Но несмотря на отсутствие четкого плана градостроительства, восстанавливался Кремль, строились жилые дома, устраивались целые районы новой Москвы на пепелище старой. Москва вообще, пусть не так быстро, но возрождалась и обретала новый свой облик, совершенно не похожий ни на один из русских, да и европейских городов того времени.

Стоит отметить, что пожар 1812 года был столь масштабным и разрушительным, потому что большая часть города состояла из деревянных домов. Теперь же старались возводить больше каменных зданий, в центре вообще запрещалось строить дома из дерева. В остальной же части города дозволялось строить такие дома с двумя условиями: что они будут оштукатурены внешне и иметь железную крышу. До самого нашествия французов Москва как бы оставалась городом из средневековья, почти вся состоявшая из деревянных построек, а Кремль и Китай-город имели рвы, наполненные водой, от которой особенно в жаркие дни не стоило ждать благоуханий. Теперь рвы засыпались, некоторые реки, как, например, Неглинная, заковывались навечно в трубы, а в камень одевались старые и вновь отстраиваемые улички, которые по традиции московской не желали делать проспектами в пример Петербурга. Площади, бывшие до пожара грязными, большими и в небольшом количестве теперь делали каменными, кирпичными, чистыми, такими же большими, и постепенно увеличивали их количество. Эти площади как бы восполняли тесноту московских кривых улиц и переулков. Но самое главное, что изменяло весь вид белокаменной – это «одевание» в камень берегов ее рек. Этих грязных, скользких берегов Москвы-реки, которые не трогали с самого основания московской крепости, становилось все меньше, эта река со своими притоками становилась самым что ни на есть красивым, живописным и широким проспектом, вдоль которого больше стали ходить лодочки и речные суда, а поперек ее вместо деревянных также начали строить безопасные с пожарной точки зрения чугунные и каменные мосты. Что действительно не изменялось, так это вездесущая, везде растущая растительность. Правда, теперь она не так уж и везде росла, ее немного упорядочили, создавали целые сады, бульвары, город по-прежнему цвел, как и раньше, но делал это более красиво и аккуратно.

Девушки и женщины (разумеется, не крестьянские, а дворянские, свободные), начинавшие свой день только после полудня, в день приезда государя императора были подняты по их приказанию ранним утром, чтобы пораньше подготовиться и встречать на улице идеала своей эпохи. Вот они вышли на Кузнецкий мост – свое излюбленное место прогулки и встреч со своими любовниками или подружками (в зависимости от своего нравственного настроя). К слову о первых, они нынче с любовниками быть не могли, ибо находились в сопровождении своих законных мужей, которые также не могли пропустить такое великое событие. Ни один русский не может отказаться от соблазна посмотреть воочию на своего благодетеля, своего хозяина, своего царя, верноподданным которого он является. Кузнецкий мост был полон народа, на нем было не протолкнуться, потому даже пришлось властям позаботиться об удобстве путешествия и несколько удалить любопытный люд с бедного моста. А государя всё не было, где же он?

Как эффектно работает естественная передача информации среди людей. Интересно наблюдать этот процесс со стороны. Нет, вы только представьте! Вот вы наблюдаете сих чудесных дам, шелестящих своими платьями, ожидающих великую историческую персону, уже начинающих скучать и нервничать. И тут то одна из них, то другая начинает замечать, что по людям вдалеке, чуть ближе, начинает проходить какое-то странное явление. Они переговариваются друг с другом, о чем-то спорят, пока не соглашаются друг с другом и быстро покидают это место всеобщего радения. Этой заметкой дамы делятся друг с другом, пока та весть, о которой спорили люди вдалеке, не начинает ходить между этими дамами. Они также начинают спорить с мужьями, но откуда мужам, скажи же им, откуда же мужам этим спорить с женщинами? Узнав, что император Александр давно уж проехал этот чертов мост и что давно слушает молебен в церкви в самой Москве, вся эта дворянская и темная толпа побежала в поисках этой церкви.

По окончании службы, когда император вышел из храма, он увидел уже ту же огромную толпу, окружавшую вход в храм, которая продолжала стекаться по улицам и топтаться вокруг храма. На протяжении всего пребывания Александра в Москве его, кроме великого князя Николая Павловича, сопровождали тысячи и тысячи жителей столицы. Они сразу, завидя его выходящим из храма, громко и восторженно приветствовали своего государя, и это горячее и искреннее русское приветствие не могло не смягчить и не обрадовать доброе сердце его. Император был кроток и приветлив и не замедлил отблагодарить москвичей за их любовь к нему.

– В знак моей признательности и великого благоволения к москвичам, – говорил Александр, – я намерен перевезти всю августейшую фамилию сюда, в Москву, также перевезти часть гвардии сроком на шесть месяцев. Пусть жители древней столицы нашего великого государства Российского знают, что я переживаю с ними все горести и все радости, что ниспосылает нам Господь наш, но с глубокой верою и нижайшей покорностью, с Его помощью мы восстановим нашу Москву и вместе с новой Москвой, мы достигнем благоденствия во всей Империи по дороге, что укажет нам Господь.

Из Москвы путешествие Александра продолжилось через Тулу, Калугу, Рославль, Чернигов, Киев и Житомир, откуда он направился в Варшаву, где пробыл две недели. Всё это остальное путешествие с другими городами не было ознаменовано важными событиями или речами, в каждом городе проходили парады, одни радовали императора, другие приводили его в бешенство, но в сущности, дела в стране и характер его от этой небольшой поры не менялись. Исключение может лишь составить встреча императора с одним человеком, который окажется этаким связующим звеном между нашими рассказами об Александре и молодых наших патриотах.

Глава шестая

I

В декабре 1816-го года всё аристократическое общество Петербурга оживилось возвращением из Парижа одного из важнейших деятелей заграничного похода – Михаила Федоровича Орлова. Орлов вошел в историю как человек, заключивший мир в Париже от имени императора Александра и, тем самым, официально прекративший величайшую в мире войну последних столетий. За это в том же году, в возрасте 26 лет, Орлов был пожалован в генерал-майоры. Он был одним из любимцев Александра, наравне с Нессельроде, Закревским, Киселевым, Ермоловым, людьми величайших организаторских талантов, способных исполнить любое поручение настолько хорошо, насколько нельзя было представить. Такой человек, само собой, как и Пестель, не мог не заинтересовать наших политических мечтателей. И как только Александр Муравьев узнал, что Орлов приехал в Петербург, начал искать предлог заговорить с ним об обществе.

Муравьев, как никто из общества, не был даже знаком с Орловым, так что единственным приличным способом с ним сойтись, попросить кого-нибудь на каком-нибудь балу его с ним познакомить. Однако, генерал не спешил выходить в свет прежде, чем побывает у государя. Государь же не спешил его звать. Вернувшись сам со своего первого грандиозного объезда стольких губерний, он распоряжался об исполнениях поручений об избавлении и решений целой горы жалоб, собранных буквально со всех этих губерний, исключая только Польшу, где им не было обнаружено ни одного недовольного поляка.

Вся свита императора готовилась к предстоящему переезду двора в Москву. Сам же император продолжал заниматься государственными делами в Царском Селе. Сами дела представлялись чаще всего двумя приближенными лицами государя: князем Волконским по военной части (как-никак, он был начальником Генерального Штаба) и графом Аракчеевым по всей остальной части государственных дел (как-никак, он был лично приближенным и назывался государем близким и дражайшим другом).

Орлов приехал раньше положенного, император не принимал никого ранее всех докладов министров и дипломатов, которые приходили к нему до завтрака. Встреча императора в это время вполне могла означать какое-то серьезное назначение Орлова. Когда он вошел в приемную, из двери царской опочивальни вышел Аракчеев. Он своим неизменным вялым и равнодушным взглядом посмотрел на Орлова, тот, стоя полубоком к нему, тоже глядел на графа без каких-либо эмоций и спустя только миг-другой, учтиво поклонился. Аракчеев не преминул ответить на поклон и спокойно пошел из приёмной.

Александр Павлович всегда выбирал флигель-адъютантов сам. Почти со всеми он имел тесные, почти дружеские отношения, но однако же его отношения к конкретному адъютанту всегда зависело от самого этого человека. Одних он мог ласкать, обращаться с ними на «ты», мог даже бранить при свете, а наедине мог дать оплеуху за неосторожное слово. Но с Орловым император держался всегда строго, несмотря на то, что Орлов был одним из лучших флигель-адъютантов, которого царь очень ценил и часто давал самые сложные и ответственные поручения. Чего стоит хотя бы занятие Парижа и подписание о его сдаче. Так что на дружеский теплый прием Орлову не приходилось рассчитывать, может быть, потому, что Александр был прав и Орлову лишние излияния несуществующих чувств были ни к чему.

– Вершитель мира! – сказал император, как только Орлов зашел в его кабинет и не успел еще представиться. – В Петербурге по вам ужасно соскучились! И мне, признаться, не хватает таких столь преданных и предприимчивых адъютантов, как вы, господин Орлов.

– Молодости ошибки свойственны. И молодые флигель-адъютанты не исключение. Я и сам, помню, даже не походил на эту должность первые недели.

– Не скромничайте! Ваша служба у меня была безупречна. Но с такой славой, как у вас, и еще в вашем положении, я не могу удерживать вас подле себя, вы заслуживаете хорошего, видного места. Какой переполох случается при таких масштабных и успешных военных действиях! Как стремительно возвышаются люди в своих должностях; награды и грамоты со всех концов земли сыплются на них как снег в метель, и только ты смотришь на поручика, как завтра он примеряет при тебе генеральские эполеты! Подумайте только, граф, вот наш князь Репнин был наместником в Саксонии, пока их король находился в плену. Мой подчиненный, генерал, а на посту европейского монарха! Каково же было мне, после этой войны, придумывать равнозначное тому место для дальнейшей его службы! Пришлось мне разделить Россию на две части: себе я оставил северную, а Репнину отдал южную Россию. Уж было бы непочтительно к его заслугам отдавать какую-нибудь губернию. Великое время рождает великих героев. И принимая в расчет ваши заслуги, из уважения к вашим способностям и талантам, я хочу прежде узнать ваши пожелания на счет своей будущности.

– Государь! – начал вдруг официально Орлов, будто читал доклад. – Во время дерзкого и непростительного нападения врага на священное наше отечество, военная служба являлась самым действенным, полезным и важным способом послужить своей родине. Но сейчас, когда враг разбит, военное время прошло. Нет более на свете такого глупца, способного так серьезно навредить России, что единственной ее заботой будет одна оборона и победа врага. Внешние враги остались, но для победы оных необходимо внутреннее преобразование нашей империи.

– Уж не собираешься ли ты меня учить, Орлов? – громко и нетерпеливо перебил генерала государь.

– Никак нет, ваше величество.

– В последнее время, – сказал чуть тише император, – мои советники стали производить слишком много советов. Самое интересное, что советы полюбили давать те люди, которых я в советники не назначал.

Александр отошел от Орлова к окну, мельком посмотрел в него и, не поворачиваясь к Орлову, проговорил:

– Вы правы, господин Орлов, что мы не можем рассчитывать на ближайшие времена на сильные потрясения, которые могут доставить нам соседние государства. За последний десяток лет границы наши порасширились, отчего мы теперь обладаем самыми лучшими и выгодными границами. Возьмём от самого севера.

Император как-то оживился, повернулся к Орлову, пошел ему навстречу, по пути продолжая свои рассуждения.

– Ботнический залив есть непреодолимая стена, а в окрестностях Торнео нападений бояться нам не должно, потому что там ходят одни олени и лапландцы. Мысль Петра Великого была, чтобы иметь границею Ботнический залив, но ему не удалось привести оного в исполнение. Обстоятельства заставили нас вести войну со шведами, и завоевание Финляндии имело уже для России величайшую пользу; без оного в 1812 году не могли бы мы, может быть, одержать успеха, потому что Наполеон имел в Бернадоте управителя своего, который, находясь в пяти маршах от нашей столицы, неминуемо принужден бы был соединить свои силы с Наполеоновыми. Мне Бернадот несколько раз это сказывал и говорил, что он имел от Наполеона предписание объявить России войну; Бернадот же знал, что, хотя мы и могли иметь в войне неудачу, но что чрез несколько лет мы опять бы восстали, или по смерти Наполеона, или от перемены обстоятельств, и, укрепясь собственными силами своими, отомстили бы шведам. Теперь взглянем мы на нашу европейскую границу. Польское царство послужит нам авангардом во всех войнах, которые мы можем иметь в Европе; сверх того, для нас есть еще та выгода, что давно присоединённые к России польские губернии, при могущей встретиться войне, не зашевелятся, как то бывало прежде, и что опасности сей подвергнуты Пруссия, которая имеет Позен, и Австрия, у которой есть Галиция. Этим счастливым положением границ наших обязаны мы Промыслу Божию, и Он поставил Россию в такое состояние, что она более ничего желать не может. Посему она имеет беспристрастный голос в политических делах Европы, подобно как в частном быту человек, которому не остается ничего желать, всегда откровеннее и призывается другими в посредники. Это дало нам большой перевес в Венском конгрессе и в Париже, как во время первого, так и второго нашего там пребывания.

Орлов не решался вставить свое слово и перебивать речь государя, но, как Александр закончил, непременно сказал:

– Я боюсь, как бы сама Польша не оказалась авангардом своих собственных революционных кутежей, которые смогут доставить массу проблем России.

– Польша это и есть теперь часть России, – утвердительно сказал император. – И с чего им восставать? Революции народов устраиваются для свободы, для конституции. У Польши этих свобод больше, чем в любой части не только Российской империи, но и Европы. Конституция у нее есть, у них даже собственное войско есть. До сих пор меня встречали там радушно, и ни одного худого слова в адрес себя или России я не слышал. О разделении Польши не может быть и речи. Это противно чести и самим выгодам России, и каждый разумный человек в России и Польше это понимает. К тому же, было бы что там разделять, она и так разрезана на три, даже на четыре части, если брать вольный Краков.

Государь встал прямо перед Орловым и прямо глядя ему в глаза сказал:

– Не думайте, господин Орлов, что вы можете знать, как лучше поступать в таких великих делах, касаемых два царства – Российского и Польского. Не думайте, что вы имеете право давать мне ваши советы. Помните ли вы, как подавали подписку через Васильчикова?

– Это было не столь давно, конечно я помню.

– Мне подал её генерал Васильчиков, потому ему более всех и досталось. Вас же я тогда решил не трогать, я думал, что вы лишь случайно подписавшийся в очередной мечтательной подписке. Но теперь я знаю, что вы имеете одну записку на моё имя, обращённую против моей политики в Польше.

– Я не имею таких записок, ваше величество.

– Нынешние преобразования Польского государства есть единственный путь становления и обретения счастья этого народа. Объединение этого заблудшего народа с его спасителем, с русским народом, послужит с пользой для обоих народов. Они слишком долго враждовали, но под единым управлением, под одной короной, они объединятся и вынесут одно лишь благо в общем союзе. Я сделал то, что мог сделать еще Иван Грозный. И не надо мне в этом мешать.

– Ваше величество! Но я и не думал этого делать.

– Вы же, только приехав в Петербург, не знаете, что о вас говорят здесь?

– Что бы вам не рассказывали, я уверен, всё это ничем неподтвержденные слухи.

– Петербург без сплетен, как Нева без воды. И я также уверен, что, находясь год в Париже, вы не заразились обманчивыми и ложными идеями, противными русскому народу и нашему духу, и что эти слухи действительно ни на чем не основаны. Двор с гвардией отправляется на следующей неделе в Москву, и перед тем завтра дается маскарад в Аничковом дворце. Приглашаю Вас. Как раз прогуляетесь в высшем русском свете, в котором не были столько лет! Отдохните пока…

Орлов шел к императору затем, чтобы узнать, куда он его определяет служить в России, но никак не ожидал, что он устроит ему здесь допрос о записке, черт знает как ставшей ему известной. Дальнейшая судьба Орлова так и не была еще решена. Царское Село Михаил Орлов покидал в подавленном, глубоко задумчивом виде. Отношение государя к нему поменялось не в пользу Орлова, и Орлов даже не представлял, что его ожидает. И пока государь думал о его определении, Орлов мог заняться собственными личными делами.