Czytaj książkę: «Высота: Реальная история борьбы за свое дело, честное имя и любовь», strona 4

Глава 3

В аэропорту обычная суета, бегают люди с чемоданами на колесиках, разносятся объявления. Дмитрий ждет в зоне прибытия – в кои-то веки он приехал сюда за рулем, даже слегка погонял на трассе, урвал несколько минут удовольствия.

И вот в потоке лиц мелькает знакомое лицо – очки, черные с проседью волосы. Скорик сутулится, как обычно, полушубок расстегнут, в Хакасии, откуда он прибыл, октябрь куда холоднее, чем в Москве.

Дмитрий напрягается – вдруг рядом обнаружится другое знакомое лицо, красное, с усами в стиле маршала Буденного.

Но нет, секретарша директора по производству не обманула Лешку – на нового «атамана» Белогорской фабрики, выскочившего как черт из табакерки, не успели оформить документы, и он прибывает на защиту квартальной программы завтра.

Скорик видит Дмитрия и вздрагивает, глаза за стеклами очков бегают туда-сюда.

– Привет, Иосиф, – говорит тот, шагая навстречу и протягивая руку. – Есть разговор.

– Э-э-э, нет, ну, я не могу… – Пожатие вялое, будто тебе сунули не мужскую ладонь, а готовую издохнуть медузу. – Я очень тороплюсь… Меня ждет такси, мнэ-э, и в РТТГ ждут…

– Конечно. Сейчас. – Дмитрий не спешит ослаблять хватку. – Такси давай отменяй. Начальство подождет, и та чепушня, ради которой ты приехал, только в четыре часа начнется. Тряпка ты или кто?

Скорик мнется, переступает с ноги на ногу, кривится, словно от боли:

– Ты же понимаешь, что меня уроют, если только узнают… Безопасники съедят! Темечкин вообще… э-э-э, с калом смешает!

– Поэтому я тебя здесь и встретил, – говорит Дмитрий. – Подальше от всех этих. Пойдем, кофе выпьем… хотя я, пожалуй, пообедаю.

Скорик понуро бредет следом, точно обреченный на заклание долговязый агнец. Несмотря на дорогой костюм, начищенные туфли и все прочее, он мало напоминает успешного менеджера из провинции, прилетевшего в командировку. Они занимают угловой столик в стейк-хаусе с англоязычным названием, некоторое время изучают меню.

– Средней прожарки можете сделать? – спрашивает Дмитрий, когда подходит девочка-официантка явно из Средней Азии, и постукивает пальцем по странице, где изображен огромный пласт розового мяса.

Кормежка в аэропортах – особый вид издевательства над людьми, дорого безумно и при этом плохо и невкусно.

Официантка кивает.

– А это точно мраморная говядина? – уточняет Скорик и получает такой же кивок. – Ладно, давайте, еще салат из греков и пятьдесят коньяка…

– Какой салат, простите? – Девочка растерянно моргает.

– Греческий. А коньяк – французский, в бокале стеклянном, – поясняет Иосиф – он успокаивается и перестает запинаться, мнэкать и экать. – Сергеич, ты не присоединишься?

Дмитрий качает головой.

На корпоративах для него теперь покупают безалкогольное вино, и это все, что он себе позволяет, – жизнь слишком коротка, ярка и интересна, чтобы тратить ее на поглощение яда. Заказывает чай – обычный, черный.

– А теперь расскажи, – просит он, когда официантка отходит, – что у вас там за ерунда? Откуда эта история с подменой двигателей?

Скорик таращится в стол, чешет в затылке, кряхтит, говорить ему очевидно не хочется. Но и смолчать он не может – несколько лет они работают вместе, и «Высота» никогда не подводит, во многом благодаря ей фабрика функционирует как японские часы, а значит, главный механик получает свои премии и бонусы.

– Ты же знаешь, Сергеич, мы с Нинкой жениться собираемся, – начинает он издалека. – Свадьба же, мнэ-э-э… прорва денег, и не только свадьба, а и то, что будет потом, – следует взмах руки, такой отчаянный, словно ждет Иосифа впереди не счастливый брак, а рабство в недрах уранового рудника. – Ребенки, пеленки, и до этого еще в медовый месяц поедем… Черная дыра!

Дмитрий кивает – да, жить в браке дороже, чем одному, но одному взрослому мужику, без жены и детей, зачем жить вообще?

– Так что я не могу в зарплате проиграть, – добавляет Скорик. – А меня могут убрать. Темечкин – это не Смирнов, этому слова поперек сказать нельзя, и если он заподозрит, что я с тобой, то…

– Да это я понимаю! – внутри шевелится раздражение. – Давай уже к делу.

Но тут подходит официантка, брякает на стол бокал коньяка и то, что здесь называется греческим салатом: криво нарезанные листья салата, помятые куски помидора, престарелые кубики феты и пара оливок.

Аппетита не вызывает, но Иосиф хватается за коньяк.

– Средняя прожарка кончилась, – сообщает официантка, глядя на Дмитрия.

– Это как? – спрашивает он. – Вы полуфабрикаты разогреваете, что ли?

– Нет, сами готовим! – Она гордо вскидывает подбородок. – Но повар говорит, что нет! Только большая осталась!

Скорик хихикает и пьет коньяк мелкими глотками.

– Ладно, пусть будет большая, – рычит Дмитрий. – Только быстро!

– В общем, так дело было. – Иосиф ставит опустевший бокал и ворошит салат вилкой. – Шесть грохотов ты нам привез, три поменяли во время ППР в прошлом квартале, три тогда не успели, оставили на потом, на складе.

– И еще три ты попросил у меня кровь из носу срочно, без заявки, без договора.

Дмитрий не понимает, зачем это вспоминать, детали он помнит наизусть.

Но Скорик снова начинает волноваться, несмотря на коньяк, он сбивается и путается. История поэтому выходит несколько обрывочная, но в целом достаточно понятная, хотя и не совсем стандартная.

Шесть горизонтальных грохотов «Высота» привозит на Белогорскую фабрику летом. Три монтирует и пускает, три для другой секции остаются на складе ждать следующего планово-предупредительного ремонта, когда производство остановят и все можно будет поменять.

И неделю назад на фабрику являются с внеочередной проверкой безопасники.

Идут на склад, уверенно топают прямо туда, где лежит оборудование «Высоты», и начинают утверждать, что на двигателях перебиты бирки.

– Вспоминай, Сергеич. – Скорик разводит руками. – Мы же хотели с высшей защитой. Ай-пи⁴ шестьдесят восемь. А ты нам привез ай-пи пятьдесят пять, обычные…

– …поскольку очередь на двигатели с ай-пи шестьдесят восемь тянется до Луны и сразу никак. Но я же тебе тогда сказал, что это временно, что зимой все будет!

– Сказал, но письмо не сделал.

Дмитрий сжимает кулаки – да, за этот косяк он может «благодарить» только себя.

На каждый двигатель для грохотов вешается бирка на заклепке, и на ней указывается класс защиты. И если в договоре прописан один, а на реальном оборудовании неожиданно указан другой, это можно считать жульничеством… если ты не обеспечил себе подушку из документов.

Но кто знал, что будет такая проверка, совсем не в обычаях РТТГ?!

– Пришли, и начинают эту бирку искать, и не могут найти, – продолжает Скорик. – Уроды! Только твердят – все, жулики, давай акт составлять. Смирнов, как обычно, на меня. Ну а я куда денусь? И они мне показывают – бирки на пятьдесят пятый оторваны, на шестьдесят восьмой висят, на одном двигателе, на втором. Как так? Откуда? Что за бардак?

«И почему ты мне не позвонил? Не предупредил?» – хочется спросить Дмитрию.

Но он знает ответ: Иосиф собирается жениться, и конфликты на работе ему нужны меньше всего, и куда проще смолчать, не позвонить поставщику, чем рисковать тем, что главного механика запишут в соучастники выдуманного преступления.

Только выдуманного кем?

Да, безопасники тут явно замешаны, но ведь кто-то же помухлевал и с грохотами? Доблестные «преторианцы» на это не способны, там сплошь бывшие менты, они гайку на болт не накрутят, даже если всей кодлой соберутся.

Кто-то бирки перебил, а потом стукнул куда надо… Кто?

– Спасибо, – говорит Дмитрий.

Им приносят стейки якобы из мраморной говядины «большой» прожарки, то есть обожженные до подошвенной твердости. Есть это можно, только стачивая зубы и напрягая челюстные мышцы, о получении удовольствия речь не идет.

У Скорика хотя бы есть коньяк, чтобы слегка растворить волокнистую массу во рту.

– Как там ваш Темечкин? – спрашивает Дмитрий, сражаясь с очередным куском.

– Шашкой машет. – Иосиф безнадежно вздыхает. – Орет, всех строит. Карами грозит. Ладно хоть молебны в цехах не устраивает… казаки – они такие, могут.

Они смеются вместе.

– На тебя злится, конечно, – продолжает Скорик. – Грозится убить. Но я с ним работаю. Потихоньку рассказываю, что ты для нас сделал, что ты вообще наш, из производства, а не маркетолог или финансист.

– Спасибо еще раз. Я рад, что мы поговорили. – Дмитрий хлопает собеседника по плечу. – Ты очень помог.

История не прояснилась до конца, но теперь хотя бы понятно, с чего все началось, откуда пошла интрига. Значит, можно с чистой совестью самому лететь в командировку.

Самолет в Кемерово у Дмитрия – сегодня ночью.

* * *

По фабрике «КММ-Уголь» Дмитрия водит один из бригадиров, коренастый мужик за пятьдесят. Откликается он на Егора Михайловича и поначалу держится настороженно, смотрит на «столичную штучку» со скепсисом.

Но, послушав вопросы, потихоньку оттаивает, из прозрачных глаз под седыми бровями уходит враждебность.

– Вот наша главная жопа, – сообщает он безо всяких околичностей, когда они подходят к конвейеру: тот огромный, тащит руду почти на сто метров и поднимает на двадцать. – Застревает тут все постоянно. Сорок шесть раз за смену встает, и хоть ты тресни! Жопа!

Последнему слову он радуется как ребенок, только что его выучивший, даже снимает на миг каску с седой головы.

– Ну посмотрим на нее ближе, хоть я и не проктолог, – говорит Дмитрий.

Он предпочитает, чтобы по производству его водили люди, которые сами там работают. Начальство обычно рассказывает о своих фантазиях, и либо у него вообще все хорошо, либо все просто отвратительно, и от этой пустой трепотни болит голова и хочется сбежать из директорского кабинета. Факты все тут, где грохот и лязганье механизмов, а в воздухе пыль.

Сидя в офисе, до них не докопаешься.

На ходу Дмитрий всегда фотографирует, снимает видео, делает заметки, а потом рисует технологическую схему, она помогает думать, и на ней сразу видны трудные места.

Черные куски руды широкая лента уносит вверх, и на конвейер они поступают через широкую щель. Но в центре ее сверху торчит уголок, явно обозначающий ребро жесткости и в одном конкретном месте делающий щель у же; когда туда попадает слишком крупный кусок, то он застревает и начинает тереться об ленту, так что та греется и даже может загореться.

Ну и у машиниста конвейера нет выбора – нужно останавливать колоссальный агрегат, брать молот и лезть, разбивать вручную.

– Не знаю, чего вы тут письки теребите… – начинает Дмитрий, но тут в кармане вибрирует сотовый телефон.

Звонит Борисыч со своей Камчатки.

– Минуту. – Дмитрий выходит из цеха в коридор, где тише, прижимает аппарат к уху. – Доброго дня.

– И тебе неплохого. – Директор Паданской фабрики довольно кряхтит. – Я с новостями.

В голосе его бурлит смесь из предвкушения и нетерпения, такая варится, когда хочешь поделиться важным и интересным.

– Ну давай, не томи.

Борисыч смеется.

– Пришли те самые, о которых ты говорил, Митрий. Нарисовались, голубчики, – сообщает он. – Всю правду про тебя, негодяя, мне поведали, как ты белогорских лохов решил развести и подменил двигатели на грохотах… так пели, словно там сами со свечами стояли. Картина маслом!

Дмитрий вздыхает, утирает со лба пот – он не ждал, что враг проявит себя так быстро, хотя железо нужно ковать, не отходя от кассы, и рыночную нишу занимать до того, как она полностью сформировалась.

– И кто?

– Мужчина солидный, представительный, морда валенком. – Борисыч явно играет дурака и получает удовольствие. – Русый ежик, пузо, уши борцовские. На блатняк срывается. Но стесняется этого. Узнаёшь?

– Да запарил ты уже! – бурчит Дмитрий, с недосыпа и после тяжелого перелета ему не до того, чтобы загадки разгадывать.

– Ладно, Митрий, не серчай. Фирма ВТК. Знаешь ведь такую?

Ну да, «Восточная технологическая компания», поставщик такого же оборудования, как и в прайсе «Высоты», только качеством пожиже. Заявляется на всех тендерах внутри РТТГ и никогда за его пределами, берет свое низкими ценами, иногда такими низкими, что должна работать себе в убыток, продает ниже себестоимости… и, удивительно, не прогорает. Явно чья-то подставная контора.

– Прилетел сам гендир, начал мне свои грохота расхваливать, – продолжает Борисыч, смакуя детали. – А когда я ему говорю, что у меня твои, тут он мне всю твою гнилую суть… Налил я ему чаю, чтобы глотку смазать, ну Светка моя налила, конфеток принесла вкусных. Он и запел, ой, чистый соловей! Час вещал, я не думал, что у него в голове столько слов помещается, и почти убедил меня, что ты ужасный подлец и надо тебя в полицию сдать.

– Вот тварь. – Дмитрий не чувствует особой злобы, скорее удивление.

Да, они с ВТК конкурируют, и жестко, но рынка вроде бы на всех хватает.

И еще его удивляет что-то в собеседнике, тот говорит вроде бы как всегда, бодро и с подковыркой, но сегодня все это веселье, игра слов кажется напускной бравадой, за которой прячется что-то еще. Но что – проблемы на фабрике или с начальством, трудности в семье?

– Я ему то же самое про тебя сказал, – поддерживает Бори-сыч. – Извини, не удержался. Пообещал, что мы их грохота обязательно купим, вот только с делами разберемся, конфеток дал в дорогу и отправил. Лети, голубь ясный, крыльями маши и никогда тут не появляйся. Этого я ему, конечно, не сказал, но подумал. Он мне тоже подарочек оставил, в пакетике.

– Спасибо огромное. Наши договоренности в силе?

– Конечно, Митрий. Мое слово кремень, даже гранит, ремонт всегда за тобой. До связи, – и Борисыч резко, без долгих послесловий отключается, что на него тоже не очень похоже.

А Дмитрий выкидывает «Восточную технологическую компанию» из головы и возвращается в цех – сейчас надо заработать денег, сделать то, зачем его пригласили на КММ, а ситуацию можно обдумать позже.

– Чего вы тут письки теребите, – повторяет он и просит остановить конвейер.

Надо посмотреть, как там со стороны питания все устроено.

Через пять минут у Дмитрия есть решение, вроде бы банальное, до ужаса простое, но совершенно неочевидное для людей, которые работают тут годами и настолько привыкли к своему оборудованию, технологии и подходам, что не видят недостатков размером со слона. Чтобы их видеть, нужен свежий взгляд, ассортимент знаний, ну и чуток наблюдательности.

– Так, что это за штука? – Дмитрий показывает на валяющуюся у стены ржавую железную загогулину неизвестного происхождения.

– Да хрен его знает. – Бригадир напрягается, явно подозревает, что ему сейчас прилетит: столько раз видел этот огрызок металла, что перестал его замечать.

– А он тебе не ответит. Тогда зови сюда сварщика. Вот этот уголок надо отрезать.

– Так ребро же… нагрузка изменится!

– Знаю, что ребро, – прерывает Дмитрий. – А вот эту железяку там сзади наварите. Сверху. Обстучать только кувалдой. Будет то же самое ребро, только с другой стороны. Ничего застревать не будет. Вообще ни разу.

Минуту, наверное, бригадир выпученными глазами таращится на конвейер, словно видит его впервые, потом лицо его светлеет, и он переводит взгляд на гостя из Москвы.

– Но это же, как… Надо проект, согласовать все с директором, елы-палы, – бормочет он.

– С директором я договорюсь. И вообще, вам результат нужен или согласования? – Дмитрий усмехается. – Конвейер не встает – фабрика работает без перебоев, обогащает больше, выручка растет, зарплаты и премии платят, вы домой довольные приходите, жен за косы не таскаете, детям есть что рассказать – сколько тонн угля папка сегодня прокрутил. Красота же? И нужно – пара работяг и полчаса времени.

Он знает, как это выглядит со стороны – пришел человек из столицы, огляделся, ткнул пальцем, за десять минут придумал нечто банальное, вроде бы и не сделал ничего, и просить за такое много денег стыдно. Понимает, что мог бы пускать пыль в глаза, затребовать все документы по технологии, опросить всех от главного инженера до последнего аппаратчика, после чего с чистой совестью выкатить счет на десяток миллионов… ведь эффект от маленького улучшения будет на сотни миллионов в год, это без расчетов видно.

Только Дмитрий не делает так никогда, и гонорары за техаудит у него маленькие.

Вокруг начинается суета, приходит сварщик, потом зачем-то еще один, бригадир им втолковывает, что нужно, они с подозрением изучают ржавую железку неизвестного происхождения.

– Все мигом сделаем, – говорит бригадир, вернувшись к Дмитрию. – Парни – огонь. Электродом расписываются. Ловко вы все придумали. Которые до вас приходили, не догадались. Они предложили проектный институт нанять, как полагается, два месяца считать, потом остановить на неделю и монтажников своих подогнать, чтобы конвейер усовершенствовать… Тьфу!

– А кто приходил?

Не то чтобы сильно интересно, но всегда надо знать, кто на твоем поле пасется.

– Сам Мишка Дрязгин из ВТК. – Бригадир презрительно фыркает, и с этого места Дмитрий слушает очень внимательно. – Этот без мыла в любую жопу залезет, уж простите. Помню еще, как он с бандосами на разборки ездил, а теперь в костюме ходит, весь важный, с ментами ручкается и через них всегда и договаривается… И еще он областную федерацию борьбы возглавляет, то ли вольной, то ли классики, хотя какая разница?

Дмитрий вспоминает описание Борисыча – блатняк, уши, ежик, – и холодок бежит у него по спине. Господин Дрягзин, с которым они до сего дня лично не сталкивались, вдруг развивает бешеную активность внутри РТТГ и даже за ее пределами, а также имеет привычку работать с безопасниками, которые почти все из бывших силовиков.

И еще ему мешает «Высота».

Да, без визита к директору по общим вопросам не обойтись, завтра уже не успеть, значит, в пятницу.

– Вы тут без меня уже справитесь, – говорит он. – Рад знакомству. Я побежал тогда. Заскочу к директору, расскажу, что все сделали. Если чего, звоните, вот мой телефон.

Бригадир принимает визитку, бормочет благодарности, а Дмитрий спешит к выходу из цеха. На КММ делать больше нечего, можно ехать в аэропорт и по дороге позвонить сначала домой, а потом маме.

А затем перелет и шанс наконец почитать спокойно.

* * *

Дочка обычно засыпает быстро, но сегодня капризничает.

Сначала просит, чтобы папа почитал ей любимого «Портняжку», и слушает, натянув одеяло под самый нос, так что из-под русой челки блестят серые, как у матери, глазищи. Дмитрий читает с выражением, на разные голоса, хотя сам устал зверски, упал бы прямо тут и уснул.

Соня вроде бы начинает дремать, но, когда он тихо встает и пытается уйти, она ловит его за руку.

– Хочу теплого молока, – бормочет негромко. – Только без пенки.

– Что тут у вас? – заглядывает мрачная Маша, веселой Дмитрий не видел ее давно.

– Молока просит, – говорит он. – Погреешь?

Маша поджимает губы и уходит.

Но Соня отказывается пить молоко, говорит, что его налили в «неправильную кружку», что у нее есть правильная, с единорогом, и что из других кружек молоко не такое вкусное, и вообще…

Приходится переливать, затем принести еще воды, подать плюшевого Чебурашку, чтобы она обняла его перед сном.

Из детской Дмитрий выходит только к одиннадцати, с ощущением, будто собрал пару грохотов сам, в одиночку. Идет на кухню, чтобы налить себе чаю, а там Маша смотрит очередной сериал, на экране ходят люди в костюмах екатерининской эпохи, дамы в пышных платьях и шляпах, мужчины в париках.

– Это что? – спрашивает он.

– «Великая». – Жена не поворачивает головы. – Тебе не будет интересно.

– Откуда ты знаешь, что мне интересно, а что нет?! – Усталость прорывается раздражением, Дмитрий тут же жалеет о сказанном, но поздно.

– Очаровательно. – Маша смотрит на него, но в этом взгляде нет ни тепла, ни понимания, ни любви, которые он привык видеть в ее глазах, только гнев и раздражение. – Конечно, я знаю, что тебя интересует лишь твоя распрекрасная работа, и более ничего.

– Не говори ерунды! Я люблю вас с Соней и хочу…

– Любишь? Тогда ты тратил бы время не на бесконечные сделки и командировки, – говорит Маша устало, – а на нас. Мы же тебя не видим. Сколько раз в этом году ты улетал?

Дмитрий пытается сосчитать, и выходит какая-то несусветная цифра, по три-четыре выезда в месяц.

– Если я буду сидеть дома с вами, кто будет деньги зарабатывать? Английский. Музыка. Твой фитнес-клуб, косметолог, стоматолог, – перечисляет он, но жена не слушает.

– А в субботу ты на меня просто наорал. На глазах у ребенка! – заявляет Маша. – Очаровательно!

Дмитрию есть что ответить, но он сдерживается – надо дать ей выговориться.

– Я убиваюсь, чтобы в доме был порядок, а тебе наплевать! Просто вот все равно. – Жена поднимается, идет к раковине и начинает перегружать грязные тарелки и ложки в посудомойку; звяканье и клацанье звучат сердитым аккомпанементом к ее словам. – Удивительно, но ты грубый, ты очень грубый стал в последнее время. Настоящий тиран! Неужели сам не замечаешь?

Дмитрий вздрагивает – точно такие же обвинения он слышал, прямо этими же словами. Из памяти всплывает офис, договор на столе и Петька Буреев, ручка вертится в его пальцах.

Эти двое что, спелись?

Внутри уже не раздражение, а настоящий гнев, живот пожимается, затылок сдавливает, но Дмитрий не дает чувствам воли.

– На меня не смотришь! Доброго слова от тебя не дождаться, не говорю о цветах! – Маша продолжает свой монолог, вдруг останавливается, вскидывает голову и смотрит в упор. – А может… у тебя кто-то есть? И ты ходишь на сторону? Точно, все просто на самом деле! Кто она?

Тут Дмитрий не выдерживает.

– Ты совсем с ума сошла от своих сериалов?! – рявкает он. – Смотришь с утра до ночи! Мозги скоро вскипят, через уши вытекут! «Кто-то есть»? Да кто, когда и откуда? Обалдела!

Слова вылетают горячие, будто пирожки с ядом прямо из печи, выплевывать их почти приятно, тут правда на его стороне, поскольку никогда, ни разу за двенадцать лет брака он не изменял жене, даже не думал о таком! Но внутри все равно ворочается чувство вины, досада, что не сдержался, опять повысил голос.

– А что я должна думать?! – Маша переходит в контратаку. – Что? Скажи на милость? Откуда я знаю, с кем ты там общаешься в своих командировках? И Петя рассказывал… Помощница у тебя новая, очень красивая.

– А ты чего его слушаешь, уши развесила? – рычит Дмитрий. – И этот куда лезет? Занимался бы своей женой!

Буреева готов убить собственными руками.

Но при мысли о Юлии боевой пыл начинает гаснуть – да, и правда красивая, и заботливая, и смотрит с интересом, и, глядя на нее, он сам испытывает интерес, нечто такое, чего давно не ощущал… нет, идея переспать с помощницей не приходит, но мысль о том, что рядом с ней спокойно и легко, уже возникает.

И в кашу бушующих внутри чувств добавляется стыд, щеки нагреваются.

– Грубый?! – восклицает Дмитрий, надеясь, что в полумраке вечерней кухни и горячке ссоры жена не заметит, что он покраснел. – Ты грубых мужиков не встречала? Я тебя бью? Пальцем ни тронул! Матом ору, тарелки бью, бухой домой прихожу? Да ни разу в жизни! Капризы все твои – как на блюдечке! Наряды за тебя выбираю, в доме запираю? Тиран! Тирания в чем?

Маша молчит, на это возразить ей нечего, и она знает это.

У Надежды, ее лучшей подруги еще по колледжу, муж квасит как не в себя каждые выходные. Домой не приходит даже, а приползает, и то сломает что в квартире, то нарыгает прямо на новый ковер, то от собутыльников по морде получит… и не сказать, что руки распускает, но деньги уходят, дети от него шарахаются, и на работе смотрят косо, все время на грани увольнения.

Если выгонят, Надьке одной двух пацанов тащить на горбу… и третьего, алкаша.

– Где это вы с Петькой спелись, интересно? – спрашивает Дмитрий.

Жена отворачивается, со стуком захлопывает дверцу посудомойки, вода с бульканьем устремляется в недра машины.

– На дне рождения у Натальи. На том, который ты пропустил.

Дмитрий морщится, пытаясь вспомнить.

Вроде бы день рождения у жены Буреева в начале сентября, и где он тогда был, почему не попал? Точно, летал в Забайкалье на монтаж и задержался, поскольку из-за косяка конструктора Иванова кое-что пришлось переделывать прямо на месте, не отходя от кассы… но вроде бы звонил тогда, поздравил, и неужели Петька с Натальей затаили обиду?

– Он на тебя здорово сердит, кстати. – Маша смотрит через плечо, с вызовом.

– С ним без тебя разберусь, – обещает Дмитрий.

Гнев прогорает, но остаются терзающие нутро угли обиды и шипящие на них капельки стыда и злости – на себя, на жену, на обстоятельства, которые не оставляют времени на семью, буквально выдергивают из дома; и на Буреева, который с бухты-барахты лезет не в свое дело.

А ведь хотел поговорить с Машей нормально, уладить недоразумение, случившееся в воскресенье. Но нет, вышла новая ссора, и желание общаться и мириться ушло, растворилось в вихре эмоций.

Этим вечером они больше не разговаривают, а спать Дмитрий демонстративно устраивается на диване в гостиной.