Czytaj książkę: «Высота: Реальная история борьбы за свое дело, честное имя и любовь», strona 3

– Это не шутка, – добавляет он. – У нас очень важный вопрос. Жизни и смерти.

Директор по закупкам всего РТТГ – очень высокое кресло, практически трон, и тому, кто его занимает, в обычных условиях не по рангу общаться с поставщиком масштаба «Высоты». Но сейчас условия не совсем обычные, и если кто и в курсе происходящего, то как раз хозяйка этого кабинета и вот этой холеной куклы.

– Ну… – Секретарша моргает, точно зависший робот. – Я доложу.

Она уходит и возвращается со словами: «Придется подождать. Разденьтесь пока».

Дмитрий кивает – он не ждал иного и сильно бы удивился, если бы их пустили сразу. Время ожидания в приемной прямо пропорционально важности начальника – и, увы, этот принцип работает не только в госучреждениях, но и в больших организациях, почему-то именующих себя коммерческими.

Пока они ждут, он отвечает на пару звонков, в поисковике уточняет время прилета завтрашнего рейса из Абакана.

Селектор на столе у брюнетки оживает примерно через полтора часа, из него доносится одно слово, произнесенное ледяным голосом:

– Пускай.

Ирина Анатольевна Волкова вполне соответствует этому голосу, с нее можно рисовать валькирий. Она высока и статна, светлые волосы уложены волосок к волоску, на угловатом, не очень женственном лице блестят пронзительные голубые глаза, а подбородком ее можно дробить руду.

Запах табака тут сильнее, и ясно, что курит вовсе не холеная секретарша.

– Садитесь, – велит хозяйка кабинета. – Не понимаю, зачем вы пришли. Вопрос прост и ясен. Нарушены дефинитивные нормы, применяемые внутри нашей компании. Нарушили их вы. Вступают в силу соответствующие положения договора и нормы законодательства.

– Никакой ясности нет, – возражает Дмитрий. – Хочется разобраться, что случилось. Сколько лет мы работаем с РТТГ? Три! Мы продаем самые лучшие решения в мире. Подделка нам невыгодна!

– Выгодна – не выгодна, я не знаю. – Нордическое лицо Волковой не отражает эмоций, оно словно выточено из камня. – Будет решать суд… Который может не состояться, если вы, – она делает паузу, но Дмитрий не ведется, молчит, – если вы поведете себя правильно.

Он поднимает брови и недоверчиво усмехается.

– Внимательно слушайте меня, – продолжает директор по закупкам. – Внимательно. Обман имел место, и мы имеем право подать в суд, предъявить обвинение по статье сто пятьдесят девятой Уголовного кодекса, часть седьмая – в особо крупном размере. Как бы… очевидно?

Дмитрий сдерживается, хотя ему хочется вскочить и заорать, что все это неправда, что никто ничего не подменял!

– А доказательства есть? – цедит он через сжатые зубы.

– Это вам в дирекцию по общим вопросам, к Олегу Игоревичу, – отвечает Волкова. – Только не рекомендую. Мы не подадим на вас в суд, если вы пообещаете сидеть тихо. Недолго. Года два-три. История забудется, и там, если все будет хорошо, мы снова станем работать вместе. Как бы… почему нет?

Володя мрачно сопит – просидеть два-три года без доходов от РТТГ, без девяноста процентов выручки?

– Вот моя визитка. – Она протягивает белый прямоугольник. – Мой номер и помощницы. Если какие-то вопросы по другим договорам, остатки выплат – смело обращайтесь, все решим. Если я не беру трубку, то пишите в Ватсап, там отвечаю всегда.

Что-то странное происходит с ее лицом, под тонким слоем кожи будто двигаются тектонические плиты, и Дмитрий не сразу понимает, что она улыбается.

– Да, спасибо, – говорит он, хотя понимает, что их просто отшили, Волкова наверняка знает, что произошло, но не хочет говорить.

– Всего хорошего, – несется им вслед, и в этом пожелании весь холод арктических ледников.

* * *

Буреев не знает, куда деть руки, он то щупает собственный подбородок, то хватает со стола ручку и крутит ее, то теребит пуговицы на пиджаке.

– Так в чем вопрос? – спрашивает Дмитрий, дочитав договор. – Согласовали. Подписали. Четыреста миллионов на счету, а они нам сейчас как воздух. Просрать нельзя. Нужно начинать работать.

Из памяти всплывает разговор с Борисычем. Неужели Петька и тут накосячил?

– Да в «Сибугле» собственник сменился, такой вот экстремум функции, – говорит он. – Написал я генеральному, он не отвечает.

– Что значит не отвечает? – Дмитрий смотрит на Буреева в упор, гневно раздувая ноздри. – А позвонить? А написать коммерческому, техническому, вообще всем? Менеджеру, который договор вел? На приемную, в конце концов?!

– Да им явно не до нас. – Петька, когда волнуется, трогает подбородок, и сейчас тоже. – Может, лучшего времени подождать? Когда все устаканится, уляжется…

– Какого «лучшего времени»?! – перебивает его Дмитрий. – Лучшее время – сейчас! Ждать нельзя! Ты что, вообще не понимаешь, что происходит? Совсем тряпка конченая? Клиенты на тебя жалуются, что добиться ответа невозможно! А деньги ты получаешь?! Дивиденды на тебя выводим – на всех троих, между прочим, если ты вдруг забыл! Генеральный, твою мать! Завиральный!

Сам понимает, что его несет, но остановиться не может.

Как в детстве, когда приходилось защищать того же Петьку от черемуховских пацанов – «отвалите, это друг мой», разбитый чужой нос и свои костяшки пальцев, зато чувство, что все сделал как надо, поступил верно.

Ведь друга всегда надо прикрывать… а если этот друг не хочет прикрывать тебя?

Буреев отшатывается, словно ему буквально прилетело по физиономии, щеки и лоб его бледнеют.

– Ты грубишь. – Он тяжело дышит, ручка в пальцах едва не трещит. – Это хамство! Непозволительно!

– Да ладно? – Дмитрий напоказ вскидывает брови. – Ты настоящего хамства не слышал. Ты – генеральный директор, твою мать, и должен отрабатывать каждую копейку. Верно? Договор с «Сибуглем» на сраную реконструкцию нам нужен, чтобы тупо выжить без РТТГ. Верно? Верно?! Отвечай!

Он знает, что их слышно в приемной, только ему все равно. Они должны быть сейчас одной командой, пахать вместе, тянуть вместе, а не прятаться по углам. И если кто-то не хочет тащить вместе с остальными… Тут мысль обрывается, поскольку этот «кто-то» – Петька, с которым знакомы под тридцать лет, съели не один пуд соли. Не выгнать же его на улицу!

– Ну верно. – Буреев наконец кивает, он часто-часто моргает, лицо совсем белое.

– У нас нет будущего, есть только сейчас, и лишь от нас зависит, хорошее или нет, – Дмитрий делает усилие, чтобы голос его звучал ровно. – Поэтому иди и звони. Пиши, делай что хочешь, но договорись о встрече… Я поеду, если ты не в силах… Если… – делает паузу, – еще не выздоровел.

Петька вздрагивает.

– Ты обвиняешь меня…

– Ни в чем. Иди и доберись до «Сибугля». Сегодня. – Дмитрий сует ему договор. – Пулей.

– Ты грубый, ты очень грубый стал. – Буреев медленно встает, голос его прерывается, руки трясутся. – Настоящий тиран! Забрался на свою «Высоту», и тебя словно подменили! Деньги портят людей! Унижаешь всех подряд! Сам не замечаешь!

Дмитрий удивленно моргает.

Деньги? Он не помнит, сколько зарабатывает, поскольку у него нет времени тратить. Понимает, что немало, но все уходит на дом и семью, на налоги и на ту же «Высоту», куда все время надо вкладывать, чтобы быть на плаву.

И не чувствует, что изменился с тех времен, когда они вместе с Петькой возились с паяльниками, собирая колонки и целые аудиосистемы, терзали гитары в гараже, изображая собственную рок-группу, и даже выступали на каком-то вечере в ДК, уже забылось, по какому поводу… тогда у него ни копейки за душой не было, и это ничуть не мешало жить весело.

Он тот же простой пацан, отвечает за свои слова – а кто за свои слова не отвечает, тому не выжить на черемуховских улицах, – и готов за друга порвать пасть кому угодно. Какое значение имеет, кто сколько зарабатывает?

Очень хочется сказать: «Тебя деньги точно испортили», но Дмитрий сдерживается.

– Видела бы тебя твоя мама! – продолжает Буреев, и это удар ниже пояса.

Мама с отчимом так же живут в Черемухово, разве что оба уже не работают, на пенсии. В Москву они не рвутся, да Дмитрий их и не тянет – чем дальше живешь, тем крепче родственные чувства. Они созваниваются дважды в неделю, но в последние дни его крутит так, что времени на беседы с родственниками просто нет.

Когда разговаривал с сестрой Любой, живущей в Иркутске, он вообще не помнит.

– Маму не трогай, – говорит он тихо. – Иди. И работай.

На душе погано, словно туда опростались все соседские кошки.

Буреев исчезает за хлопнувшей дверью, но та сразу же открывается, и в кабинет проникает Юлия: в руках изящная фарфоровая чашка травяного цвета, но запах от нее идет не чайный и не кофейный, а незнакомый, горький.

– Чего тебе? Что это? – спрашивает Дмитрий.

– Это настойка пустырника. – Чашка звякает, опускается на стол, и Юлия так и остается стоять, опершись изящными тонкими руками о столешницу и наклонившись вперед так, что грудь натягивает белую ткань блузки. – У вас очень нервная работа, Дмитрий Сергеевич. Выпейте, пожалуйста.

Дмитрий сглатывает, отводит взгляд.

– Да зачем? Обойдусь, – бурчит он.

– Обойдетесь? Нет. – Юлия качает головой. – Это успокоительное. Оно совсем безвредное, аха. Несомненно, не обойдетесь.

Поругаться еще и с ней? Ну нет.

Дмитрий пьет, и зеленовато-коричневая жидкость оказывается хоть и горькой, но не противной.

– Дмитрий Сергеевич. – Юлия не уходит. – Я закончила все, что вы мне поручили. Документы по Кордорскому ГОК все готовы, ушли на подпись. Готова взяться еще за какую-нибудь задачу, лишь бы только снять часть нагрузки с ваших плеч, таких широких плеч…

Лицу становится жарко, он понимает, что начинает краснеть и надо срочно отвлечься.

– Переговоры приходилось вести?

Дмитрий спрашивал ее об этом на собеседовании, но забыл, поскольку информация перестала быть важной.

– Когда в туризме работала. – По безупречному лицу Юлии пробегает легкая тень: времена эти оставили у нее не особенно радужные воспоминания.

– Ладно, тогда потренируешься немножко, раз сама вызвалась. Освежишь навыки. Нужно выйти на пару фирм-дилеров, которые торгуют оборудованием вроде нашего из-за рубежа, но с Китаем не связывались. Будешь предлагать им вот что…

Она кивает, в руках у нее блокнот и ручка.

– Если РТТГ не хочет покупать грохота «Ауро» у нас, будет покупать у других. – Дмитрий чувствует, как уходит мерзкое послевкусие от разговора с Петькой, ощущает, что он вновь по-хорошему зол, полон сил и готов ко всему.

И теперь самое время звонить мистеру Чжану.

Пока не слишком поздно… в Москве одиннадцать, значит, в Тяньдзине шестнадцать.

Нырок в прошлое
2

Диман вышел из-за угла школы и увидел на крыльце стайку парней.

– Ты чо, вообще лямой, что ли? – донесся гнусавый голос Сереги из девятого «В», пацанчика мелкого, но борзого.

Понятно, отловили толпой какого-то лоха и учат жизни.

Чужак, стоявший в кольце своих, школьных, показался Диману знакомым уже издалека – опущенная на грудь голова, сутулая спина. Подойдя ближе, он с удивлением узнал Петьку Буреева, с которым дружили еще с ясельных времен, когда их мамы-подруги встречались чуть не каждую неделю и брали с собой детей.

Потом общение чуть заглохло, Диман пошел в обычную школу, а Петька в лицей… каким макаром он тут оказался, да еще посреди четверти, в октябре?

– Точно лямой, – пробасил записной двоечник Ванька Протопопов, огромный, но с маленькой головой и ушами, как ручки у кувшина.

– Сча я ему стукну, мигом оживет, – пообещал Серега.

– Э, тихо! – воскликнул Диман. – Оставили его, резко.

– Это кто? – Протопопов развернулся, медленно, всем телом, словно не умел вращать голову на шее, глазки его под нависающими бровями расширились, челюсть отвисла. – Плахов?

Этот кабан был среди тех, кто явился проверять Димана, когда он только перешел в пятнадцатую школу, – что за пацан, кто по жизни. Диман разговаривать не стал, выбрал ближнего и зарядил ему по морде; остальные поглядели, поржали, да и приняли за своего.

– Плахов, да ты чо? Он же лох! – зачастил Серега.

– Он мой друг, отвали. – Диман поднялся на крыльцо, протянул руку. – Здорово, Петька.

– П-привет, – сказал Буреев и ладонь пожал.

– О, заговорил, гля, – брякнул кто-то из пацанов. – А то молчал и краснел, как девка. Гы-гы-гы…

– А ну заткнулись! – Диман резко повернулся к юмористу, замахнулся.

Раньше бы он врезал не задумываясь, просто ушатал бы этого ушлепка в будку с разворота, и все.

Но две недели назад серьезно заболела младшая сестра Люба, и как раз после того, как Диман в очередной раз подрался, даже не подрался, а отметелил кого-то просто так, ради веселухи… А бабушка до этого несколько раз сказала, что за грехи Бог может наказать не тебя, а твоих близких. И он тогда подумал: как это, из-за него, такого сильного, взрослого, будет страдать кто-то маленький и слабый… нет, это нечестно!

И прекратил драться… ну почти.

– Да ладно тебе, ты чо? – Юморист побледнел и шарахнулся. – Я пошутил же!

– Все запомнили – друг он мне. – Диман обвел пацанов взглядом. – Если какой наезд… Разбираться сам приду.

Последним кивнул Протопопов, до которого всегда доходило очень плохо.

Тут из школы донесся самый гнусный в мире, пронзительный и терзающий уши звук – звонок на урок.

– Ты откуда тут? – спросил Диман.

– Да перевели из лицея, – Буреев густо покраснел. – У мамы зарплату того… Ну а там… ездить надо, форма, учебники дорогие и все такое.

– Ясно. – Зарплаты резали по всему Черемухово, а где не резали, там просто не платили; у многих денег даже на еду не хватало, какая уж там форма и учебники. – В какой класс?

Оказалось, что теперь они будут учиться вместе, и Димана это честно обрадовало. Выгнав из-за парты соседа, он усадил рядом Петьку, и только для того, чтобы математичка почти тут же вызвала того к доске.

Класс возбужденно зашушукался, девчонки захихикали – всегда радостно посмотреть, как новичок сядет в лужу.

Но Петька всех разочаровал – кроме математички, – решив одну за другой две задачи не из самых простых. А когда Буреев уселся обратно, то Диман неожиданно ощутил такую гордость, будто это он сам только что поразил всех умом и сообразительностью.

То же самое повторилось и на физике, и класс притих, даже до самых тупых дошло, кто именно теперь будет учиться с ними.

А на третьей перемене Димана перехватили у туалета.

Выйдя оттуда, он наткнулся на Леху, рыжего старшеклассника-второгодника, которого непонятно почему не могли выгнать из школы. Леха командовал бандой из дюжины реально крутых пацанов лет пятнадцати-шестнадцати, которые занимались боксом, никого и ничего не боялись и даже участвовали в настоящих разборках, ходили на стрелки.

Тринадцатилетнего Димана, несмотря на разницу в возрасте, они принимали за своего.

– Привет, – сказал Леха, улыбаясь так, что видна была золотая фикса с одной стороны и дырка на месте выбитого зуба – с другой.

За его спиной отирались еще двое – Протопопов и долговязый старшеклассник по кличке Батон. На лицах у этих красовалось обычное голодное шакалье выражение, Леха же, как всегда, смотрел искоса, словно без интереса, будто он вообще не при делах и только мимо проходил.

Он был самым мелким из троицы, но самым крутым и опасным.

– Привет, – ответил Диман.

– Слышал, ты за лоха вписался, – полуутвердительно произнес Леха.

– Не лох он, а друг мне! – Диман набычился, кулаки сжались сами.

– Вот как? – Рыжие брови поднялись, золотозубо-дырчатая улыбка сгинула без следа. – Плахов, я тебя не узнаю. Ты вроде как с нами…

– С вами.

– Но тот, кто с лохом возится, сам лохом становится, – проговорил Леха задумчиво. – Помнишь?

Да, на улице все просто – если ты хочешь быть крутым, то должен общаться с крутыми и вести себя как крутой.

– Да не лох он, – буркнул Диман. – Умный просто очень на самом деле.

– Умный? – Леха развел руками, и Протопопов с Батоном с готовностью захохотали. – Как ты, что ли?

– Э, полегче. – Кулаки вновь сжались сами, глаза заволок красный туман.

Раньше Диман за такой наезд уже бросился бы, но не теперь, когда Люба заболела из-за него. А он старший брат и должен о сестре заботиться, а то мать пропадает на работе, отчим шляется неизвестно где, чтобы явиться пьяным, и только на деда с бабушкой еще можно положиться.

– В общем, смотри, Плахов. – Леха цыкнул сквозь дырку от зуба и сочно плюнул на пол. – Не оставишь своего ло… друга, так уже и не с нами можешь оказаться.

Диман ничего не ответил, только мрачно засопел – и что делать, куда деваться, ведь и Петьку нельзя оставить, он свой в доску, и с этими тусить прикольно, все же они по-настоящему крутые.

Ладно, рассосется как-нибудь.

* * *

Чтобы войти в подвал, Диман, как обычно, нагнулся.

Внутри его встретил яркий свет единственной лампочки, запахи сырости и плана, земли и прелых шмоток и дружные возгласы:

– О, Димастый… привет, заходи…

Диман пожал с десяток рук и только тут обратил внимание, что в центре подвала стоит стул без спинки, а на нем лежат несколько шприцов, блестят иглы, свалены жгуты, ложки, еще какая-то непонятная ерунда.

– Чего это у вас?

– Дык ханка же, – пояснил Протопопов. – Сейчас ширнемся, и будет все клево. Хочешь?

– Нет, – отказался Диман. – Мне и так хорошо.

Он всегда отказывался – и не только от наркоты, но и от алкоголя, даже от обычных сигарет. Ему и правда не хотелось, хотя он мог на перемене в школе выйти с курильщиками и постоять рядом, но вот втягивать в себя вонючий дым не хотелось совершенно.

– Э-э-э-э, ты чо-о-о, ме-е-ент, что ли? – протянул малознакомый парень, белобрысый, со шрамом на лбу.

– Заткни пасть, Арч! – рявкнул Серега из девятого «В». – Плахов свой! Четкий!

Шприцы пошли в ход, двое пацанов в углу закурили план.

Диман уселся на теплую трубу, прислонился к спине и принялся вспоминать, чем они занимались сегодня у Буреева.

Родители Петьки еще в жирные времена смогли купить музыкальный центр, настоящий «Панасоник». И на нем оказалось очень прикольно записывать на кассеты рассказы про одноклассников и учителей – как историчка тормозит посреди урока и пять раз повторяет одно и то же или Женька Абушев, с которым Диман ходил в садик, на спор поцеловался с дохлой лягушкой и ему это так понравилось, что он только о жабах теперь и мечтает.

Сегодня придумали историю про Оксану, первую кокетку класса, которая вставала в три часа утра, чтобы накрасить ногти, как взрослая, разрисовать себя помадой, тушью и всем прочим для девчонок, спрятать прыщи под пудрой, а потом еще отрезать сантиметр от юбки и набить в лифчик ваты, да побольше, побольше…

Завтра надо раздать послушать – так все обоссутся.

А еще Буреев начал играть на гитаре, так Диман решил от него не отставать, купил у пацана из параллельного класса бас-гитару за пятьдесят рублей и потом еще новые струны за четыреста… Вчера только приволок к Петьке, но там выяснилось, что электроника у гитары дохлая, надо поменять, но это в следующий раз.

– Ну чо, у кого приход? – спросил Протопопов.

Остальные уже превратились в дрова, глаза бессмысленные, руки как плети, слюни текут, но до Ваньки, видимо, и наркота доходила плохо, как и все остальное.

– Точно не хочешь? – спросил он, злобно пуча глазки-пуговки. – Одна доза осталась.

– Нет, – твердо ответил Диман.

Да, Буреев сегодня опять спросил «а зачем ты с ними общаешься?», и на этот раз Диман не нашелся что ответить: да, вроде бы крутые пацаны, но тогда почему один за другим бросают бокс, школу, только и сидят тут, в подвале, курят, пьют и колются, да еще дерутся? Чтобы отвлечь Петьку, схватился за его «Панасоник», и сразу последовал вопль: «Плахов, убери грязные лапы!» И Буреев побежал за тряпочкой, чтобы протереть свою драгоценность.

От входа в подвал послышался шорох, и внутрь согнувшись пролезли Леха с Батоном.

– Здорово, болезные, – осклабился рыжий. – Чего тут? Да все обдолбанные, е-мое… Давай, просыпайтесь! Дело есть, дебилы! Протопоп, ты соображаешь чего?!

На Димана он даже не посмотрел, словно вообще не заметил.

– Все… соображаю… – ответил Ванька. – Чего… за… дело?

– Э, да? Что? – Серега вскинул голову, с шумом втянул текущую изо рта слюну, глаза его чуть прояснились.

– Остальных в себя приводите, – велел Леха. – Батон, помогай им! Шевелись, ханурики! Надо с одним чепушилой на рынке разобраться, а то он сильно борзый, платить за защиту не хочет… Разберемся, так и лавэ будет, а где лавэ, там и план, и бухло!

Услышав такое, пацаны зашевелились, в руках у них откуда-то появились биты, куски труб.

– Ты с нами, Плахов? – спросил Серега.

Диман пожал плечами:

– Куда я от вас?

Из подвала он выбрался последним, стылый ноябрьский воздух показался свежим и вкусным.

– Давай, братва, за мной, – и Леха порысил в сторону городского рынка.

Остальные, все одинаковые – кожаные куртки, черные лыжные шапки, джинсы, – побежали следом. Попавшаяся навстречу женщина с сумками шарахнулась в сторону, едва не под колеса машин, глаза ее расширились, лицо побелело, и это Димана покоробило, по сердцу будто коготком царапнуло.

Остановились у входа на рынок – лабиринт прилавков и торговых палаток, откуда тянуло непонятно из чего сделанной шаурмой.

– Значит, так! – объявил Леха. – Вон тот ларек с синими ставнями. Окна расхерачить! Если продавец выскочит, так ему по кумполу. Потом сматываемся. Все поняли? Протопоп?

Если уж дошло до Ваньки, то до остальных и подавно.

– Тогда вперед! Пошли, ханурики!

Пацаны с криками и улюлюканьем рванулись вперед, навстречу с лаем бросилась рыночная шавка. Но тут же получила трубой по морде, битой по хребтине, жалобно заскулила и скрылась из виду. Взвизгнула испуганная дамочка, за спиной кто-то завопил «Милиция! Милиция! Грабят!», но на это никто не обратил внимания.

Все знали, что менты приезжают с опозданием, поскольку тоже жить хотят.

– Жа-а-арь! – заорал Леха, зазвенело разбитое стекло, осколки посыпались в серый снег.

Сбоку ларька открылась дверка, из нее выскочил лысый, пожилой уже мужик.

– Ах вы, твари?! Что творите?! – заорал он.

Протопопов врезал ему кулаком и сбил с ног, продавец с гулом ударился спиной о стенку ларька и сполз наземь.

И тут Диман, до этого бежавший с остальными, резко остановился.

– Ты чего, Плахов?! – воскликнул Серега. – Давай!

– Нет, с меня хватит, – ответил Диман.

Захотелось сказать, что это вовсе не геройство, совсем не круто – толпой наброситься на одного, много старше и слабее, разгромить ларек. Но он посмотрел в бешеные глаза Сереги, где еще плавали остатки дурмана, и понял, что никто этого не услышит и не поймет.

Поэтому он развернулся и зашагал прочь, не обратив внимания на злой взгляд Лехи.

К Петьке возвращаться нет смысла, тот наверняка засел за уроки и просидит до ночи. Тогда надо идти домой, там всегда куча дел: печки натопить, воды натаскать и пол помыть, чтобы Люба с мамой были в тепле и удобстве… кто еще это сделает, если не старший брат?

* * *

Поймали их после школы, за гаражами, когда Диман с Петькой и увязавшийся с ними Женька Абушев шли домой.

– Да ты в солисты не годен, – как раз сказал Диман, повернувшись. – Пи-пи-пискля!

У них с Буреевым голоса уже сломались, а Женька продолжал разговаривать мальчишеским фальцетом. А поскольку они затеяли на троих собственную группу, начали не только играть на гитарах, но и песни сочинять, то и петь пробовали все по очереди, чтобы посмотреть, у кого как получится.

– Да ты… – Абушев, как всегда, обиженно нахмурился, но тут же глаза его вытаращились, а рот округлился.

Диман резко повернулся и обнаружил, что их ждут.

Рыжий Леха с небрежной улыбкой на физиономии, Батон, Ванька Прокопенко и все остальные – как раз меж двух гаражей, так что не пройти, даже если по стеночке распластаться.

– П-плахов, – прошептал Петька, – надо бежать.

– Нет, не надо, – твердо ответил Диман. – Куда ты сбежишь? В другой город, что ли?

Черемухово маленькое, и если даже уйти с Каркаса, то все равно нигде не спрячешься.

– Здорово, пацаны, – продолжил он. – Что такое?

– Да вас ждем, – ответил Леха. – Тебя и вот этого лоха… к Абушеву вопросов нет.

– Ну… ну… тогда я пошел? – совсем уже тоненько спросил Женька.

– Вали, – милостиво разрешил Батон, за что получил от вожака недовольный взгляд – куда поперек батьки?

Леха кивнул, и Абушев рванул прочь, его топот затих вдалеке.

Ах ты, Женька, ах ты, предатель!

– Ну дождались, и что? – спросил Диман, ощущая, как сердце начинает биться чаще и кулаки буквально чешутся.

Да, он перестал драться, чтобы Люба или мама не болели, и перестал еще в сентябре, а сейчас уже седьмое декабря. Начал даже на бокс ходить – пять раз в неделю, на улицу Кирова, чтобы там лупить других и это никто не назвал бы дракой; когда учеба в первую смену, то тренировка по вечерам, когда во вторую – по утрам.

– Кто с лохом водится – сам лохом и становится! – выпалил Серега из девятого «В», после чего огреб от Лехи подзатыльник.

– Трепло ведь, а прав, – пожал плечами Леха. – Ты вроде нормальный пацан, Плахов. Только…

– Друг он мне, вот и все. Отвали! – перебил его Диман. – Не понимаете, что ли?

– А мы тебе не друзья? – спросил Леха.

Диман засопел, обвел взглядом лица тех, что еще летом казались такими крутыми, блатными и отважными пацанами… Смрадный подвал, где шприцы и запах плана, разговоры о том, кто как набухался и кто от передоза «ушел по золотой»³, как подрались на дискотеке в ДК и как зажал такую-то девку и пощупал за сиськи, тупые лица и сонные взгляды, выдаваемые за подвиги совместные набеги на ларьки.

– Друзья, – сказал он наконец.

Да, он не бросил общаться с Лехой и его кодлой, но в последний месяц заходил к ним уже не каждый день, а пару раз в неделю. То надо музыкальный центр у Буреева починить, то есть собрать и разобрать, после чего он снова заработает, то тренировка, то отчима дома приголубить, чтобы вел себя прилично, то бабушке с дедом помочь, то гитары настраивать, все куда полезнее, чем в подвале тусить.

– То есть он тебе друг и мы тебе друзья? – Рыжий хмыкнул. – И он нам через тебя друг?

– Нет, – сказал Диман. – Это только грипп через людей передается, а дружба нет.

У Ваньки Протопопова отвисла челюсть, Серега принялся чесать в затылке, и даже Леха опешил.

– Да чего мы с ним болтаем? – Батон сделал шаг вперед. – Ты же лох, Плахов! Общаешься с лохом и сам лох, чепушила сраный!

Диман сглотнул – нет, такие слова спускать нельзя, иначе никто уважать не будет. Даже сам себя не будешь уважать, а без такого уважения как можно вообще быть мужчиной и человеком? Ну а Бог – он же правду видит, он же понимает, что это не пустая драка, а за друга!

– Повтори еще раз, – сказал он.

– Чепушила! Лошара позорный!

Чтобы выкрикнуть это прямо в лицо Диману, Батон немного согнулся, и поэтому бить его оказалось очень удобно. Кулак хрустнул, врезавшись в челюсть, и долговязый старшеклассник хлопнулся на спину, изо рта его вылетело что-то маленькое и красное.

– Это что, зуб? – пробормотал Серега, моргая вразнобой.

«Ого! Это я удачно попал!» – подумал Диман.

Батон захрипел, перевалился на бок, и его вывернуло на снег вонючей дрянью, от которой пошел пар.

– Ни хрена себе, – сказал кто-то за спиной Лехи.

Тот выглядел задумчивым, но ни злости, ни страха на его лице не было.

– Еще вопросы есть? Кто тут лох? – мирно уточнил Диман.

– Да ты… да ты… – вперед шагнул Ванька Протопопов. – А давай раз на раз!

– Плахов, может, не надо? – прошептал Буреев прерывающимся голосом. – Оно же… Их много, давай отсюда.

– Вот поэтому и нельзя к ним спиной, – не разжимая губ ответил Диман. – Стой тихо и не лезь. Давай!

Он шагнул навстречу Ваньке, и толпа шакалов позади Лехи возбужденно загалдела. Протопопова никто ни разу не смог одолеть, ну и Плахов заставил себя уважать с первого дня в новой школе.

– Ха! – Ванька замахнулся, даже не подумав о защите.

Диман врезал ему со всей силы, первый в челюсть, второй по печени, и громадный Протопопов шатнулся. Отступил на шаг, получил под дых и не упал, а скорее осел, да так и остался сидеть, бессмысленно лупая крохотными глазами и щупая вокруг себя воздух, черная лыжная шапка его съехала на одну сторону.

Между гаражей повисло изумленное молчание.

– Во дела-а… – первым его нарушил Серега.

– Еще вопросы есть? – повторил Диман. – Петька – мой друг, и он нормальный пацан. Что ответить за себя не может, так и петь не все умеют, и ушами шевелить, как ты, Батон.

Долговязый к этому моменту пришел в себя и даже ухитрился подняться на ноги, держась за окровавленный рот.

– Поэтому кто на него наедет, будет со мной иметь дело, вот так, – закончил Диман. – Пошли, Буреев.

И они вдвоем двинулись прямо на толпу, которая раздалась перед ними, как торосы перед ледоколом.

– Так ты что, больше не с нами? – негромко спросил Леха.

– Почему? Увидимся еще, – ответил Диман.

И да, они и правда сталкивались много раз, но только в школе и на улице, поскольку в подвал он ходить прекратил. А затем банда перестала существовать, почти все «ушли по золотой», а кого не сожрала наркота, того убили во время стрелок и разборок… до двадцати трех лет не дожил ни один.