По странам и страницам: в мире говорящих книг. Обзор аудиокниг

У войны не детское лицо

Владимир Богомолов. Иван. – СПб. – М.: Речь, 2015

В День защиты детей, в год 75-летия Победы захотелось поговорить о самых маленьких участниках и жертвах боевых действий. Можно было вспомнить дневники Тани Савичевой или Пети Сагайдачного, можно было вспомнить о пионерах-героях Зине Портновой, Вале Котике, Марате Казее или Лене Голикове.

Можно было сделать предметом обсуждения книгу «Последние свидетели» Светланы Алексиевич или повесть «Сын полка» Валентина Катаева. Однако выбор мой в итоге пал на другую повесть другого автора.

Творчество писателя Владимира Богомолова знаю и люблю давно. Его роман «Момент истины», на мой взгляд, – одна из лучших книг о войне. Виртуозно написанная, безупречно психологичная и т. д. Этот роман можно читать и перечитывать бесконечно, и когда-нибудь мы обязательно его обсудим.

Сегодня же предлагаю поговорить о другом произведении писателя – небольшой повести «Иван». Прежде всего мне было интересно познакомиться с литературной основой знаменитого фильма Андрея Тарковского «Иваново детство». Первое, на что обращаешь внимание, – это тот факт, что с Владимиром Богомоловым режиссер обошелся куда деликатней, чем с паном Станиславом Лемом или братьями Стругацкими, которые, как известно, были очень недовольны экранизациями своих произведений. Картина снята почти строго по тексту повести – может, оттого, что это была первая режиссерская работа Тарковского, может, потому, что браться за нее пришлось в пожарном порядке и не было времени все хорошенько перелопатить. В принципе, уберите из «Иванова детства» все иррациональное – воспоминания о сестре и яблоках, разговор с погибшим товарищем и т. д. – и получите повесть Богомолова во всей ее строгой соцреалистической красе. Прелесть фильма в том, что там это сюрреалистическое начало присутствует, прелесть книги – в отсутствии такового.

После повести Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда» стало дурным тоном описывать войну как подвиг (не общий подвиг народа, но личный подвиг отдельно взятого бойца) – стало правилом, каноном описывать ее как тяжелую, изнурительную, монотонную работу. Это, на мой взгляд, тоже неверно, тоже перегиб. Герои Богомолова – герои в прямом смысле слова. Их работа – подвиг, а подвиг – работа. Они – профессионалы войны, мастера своего дела. И даже мальчик Иван, попадая в их среду, становится асом разведки, специалистом высочайшего класса. Участие детей в войне – уродливая преступная неправильность, и автор не закрывает на это глаза, не захлебывается восторженным елеем. Впрочем, герой повести – не совсем уже ребенок – душа его искалечена войной, переполнена ненавистью – он уже не мыслит себя вне войны.

По ходу чтения не раз задавался очень непростым вопросом: что будет делать Иван в мирной жизни, если уцелеет в бойне? Сумеет ли заново обрести себя человек, для которого ненависть, жажда мщения стала наркотиком – единственным смыслом бытия?

Ответа на свой вопрос мне получить так и не удалось. Не потому, что автор оставляет финал открытым: нет, он ставит в конце страшную, роковую точку. Владимир Богомолов написал очень честную, правдивую книжку о войне, а правда той войны заключалась в том, что маленькие герои до Победы, как правило, не доживали. В этом, кстати, главное отличие этой книги от «Сына полка» Катаева, параллели с которым при чтении «Ивана» постоянно напрашивались.

И еще обратил внимание на тот факт, что за сдачу Ивана немцам украинский полицай получил премию в 100 марок (момент, на мой взгляд, совершенно напрасно опущенный в фильме Тарковского). Не говоря уже о том, что по навек фиксированному, незыблемому курсу эта сумма эквивалентна 30 сребреникам, в очередной раз поразился, сколь чудовищна и бесчеловечна была та война. Полностью согласен с мнением, что сроков давности для тех преступников нет и быть не может. И если б сейчас, подобно тому 91-летнему бандеровцу, что был осужден в Германии на 5 лет, на скамье подсудимых оказалась сволочь, выдавшая нацистам на расправу 11-летнего ребенка, любой приговор для него был бы непозволительно мягок.

В аудиоверсии повесть Владимира Богомолова «Иван» представлена сразу в нескольких вариантах. Здесь вам и профессиональное исполнение артиста Валерия Голоколенцева, благодаря которому мы, например, могли прочесть другую замечательную книгу о детстве – повесть Веры Пановой «Сережа», ставшую предметом нашего изучения совсем недавно. И любительская начитка Павла Беседина, сделанная без особых изысков и блеска, но зато добросовестно и искренне. И записи студий специальных библиотек для незрячих Санкт-Петербурга и Кемерова. В первом случае текст читает Роман Киселев (повесть входит в сборник «Иван. Зося»), во втором – Наталья Сатбаева (повесть входит в сборник «Повести и рассказы»). В записи студии «Логос» (диктор – Валерия Лебедева) повесть «Иван» открывает собой авторский сборник Богомолова «Сердца моего боль». Для любителей аудиоспектаклей имеется радиопостановка с участием Сергея Клановского и Любомираса Лауцявичуса, правда, она вмещает в себя далеко не все события повести.

Сегодня, в День защиты детей, предлагаю вспомнить наших юных соотечественников, которые сами встали на защиту родины и своими жизнями, своей смертью и своим в конечном счете бессмертием приблизили Победу и подарили нам мирное небо над головой.

Игрушечный роман

Владимир Орлов. Камергерский переулок. – М.: Астрель, АСТ, 2008

С творчеством Владимира Орлова собирался познакомиться давно. С одной стороны, он считался писателем-фантастом, ибо события его книг никак не вписывались в рамки жанра социалистического реализма. С другой, ему определенно был не чужд мейнстрим, то есть так называемая большая или серьезная литература. Его публиковали в толстых журналах, его выпускали в солидных издательствах, его имя упоминалось среди наиболее авторитетных представителей советской литературы, его активно переводили на языки народов мира. Иными словами, если он и фантаст, то не наподобие Жюля Верна, Герберта Уэллса, Александра Беляева, Ивана Ефремова и братьев Стругацких, а ближе к Гоголю, Гофману, Булгакову, Борхесу, Кортасару и Гарсиа Маркесу. Начать решил с относительно свежего романа «Камергерский переулок». Почему именно с него? Понятия не имею. Просто первым подвернулся под руку. И что меня ожидало под обложкой?

Очень трогательно, нежно и… сиюминутно. Такое ощущение, что этот роман устарел еще до того, как в нем была поставлена последняя точка. Текст всеми лапками цепляется за конкретный момент, постоянно демонстрируя строго датированные события и персоны, словно боится затеряться во времени. И еще при чтении здорово мешало ощущение наигранности и надуманности описываемого – оно подчеркнуто нереально. Не знаю, нарочно ли автор добивался такого эффекта, или это вышло помимо его воли. По первому впечатлению Орлов – это такой Булгаков, который выкинул из своего романа Мастера с Пилатом, да и Воланда с Назаретянином вежливо попросил и сосредоточил свои творческие усилия на коте Бегемоте, коему для форсу оставил Маргариту. В итоге все получается красочно, весело, ярко, но, увы, малоубедительно и совершенно необязательно. Орлов здорово пишет: его фразы превращаются в образы до того, как успеваешь их дочитать. Но роман у него получился какой-то… игрушечный.

Несколько лет назад побывал в Москве по приглашению руководства интернет-магазина «Озон» для получения присужденной мне книжной премии Рунета в номинации «Человек слова». Поездку и проживание оплачивала принимающая сторона, так что едва ли не впервые в жизни прокатился в купейном вагоне и провел ночь в шикарном отеле в самом центре столицы. Назывался отель «Камергерский» и почтовый адрес имел соответствующий. Откровенно говоря, никаких следов магического реализма помимо фантастически высоких цен не обнаружил.

Окна моего номера выходили на двор, поэтому всю ночь слушал, как общались между собой таскавшие мусорные контейнеры гости из Средней Азии. А где-то рядом шумел круглосуточный, благополучный и пестрый, как восточный базар, Арбат. Воистину, Москва – город контрастов.

Что же касается книги Владимира Орлова, то она вполне заслуживает того, чтобы быть прочитанной. От описания вкусной и недорогой солянки под водку или пиво в закусочной, расположенной в вышеупомянутом переулке в доме, где жил композитор Сергей Прокофьев (разумеется, никакой закусочной там сейчас нет), у меня до сих пор желудок сводит. Возможно, это мой личный читательский косяк, что не сумел нащупать в книге должной глубины. Попробуйте сами, а потом сверим наши впечатления.

Роман имеет две аудиоверсии: в прочтении Радика Мухаметзянова (студия «Аудиокнига») и Ирины Ерисановой (студия «Логос»). При всем моем патриотизме рекомендую первый вариант, ибо книга галантно, подчеркнуто мужская, и мужской голос исполнителя соответствует ей в большей степени. Впрочем, опять же, решайте сами. На вкус и цвет. Приятного всем прочтения и маленькая рекомендация напоследок: не читайте «Камергерский переулок» натощак!

Что-то с памятью моей стало

Жауме Кабре. Я исповедуюсь / Перев. с каталан. Екатерины Гущиной, Анны Уржумцевой, Марины Абрамовой. – М.: Иностранка, Азбука-Аттикус, 2015

В эпоху карантина и самоизоляции, когда поход с мешком мусора к ближайшему контейнеру является эпическим подвигом, а экспедиция за хлебом в магазин сопоставима с броском грудью на вражескую амбразуру или со связкой гранат – под танк, когда триста первый шаг от дома приравнен к попытке к бегству, а беседа с соседом по лестничной площадке возможна только через бронированную дверь, я предлагаю вам немного… попутешествовать.

Что мы знаем о Каталонии? Той самой, что в самом недавнем прошлом едва не стала еще одним независимым и процветающим государством объединенной Европы? Феерическая архитектура Антони Гауди-и-Корнета с ее извивами, всплесками и пузырями? Сумасшедшая виолончель Пау Казальса, с которой тот церемонился не больше, чем Чарли «Пташка» Паркер – со своей трубой? Безыскусная и незатейливая на первый взгляд, но на самом деле изысканная и утонченная проза Марсе Родореды, затрагивающая самые сокровенные и чувствительные струны читательской души? Небесный голос необъятной и благодатной Монсеррат Кабалье? А еще? К этому славному ряду осмелюсь добавить и роман Жауме Кабре «Я исповедуюсь».

Да не отпугнет никого сей бумажный кирпич своими габаритами (в аудиоформате роман длится более тридцати двух часов). Поверьте на слово: эта книга столь же великолепна по своему содержанию, сколь и велика по объему. Правда, к выводу этому пришел далеко не сразу. Поначалу, признаюсь, было трудно вчитаться. Действие скакало по временам и Европам не то чтобы галопом, но что твой ишак, ужаленный осой под хвост. Не имею полезной привычки читать предисловия и аннотации, а потому с чего бы мне вдруг было знать, что речь идет об отрывочных воспоминаниях человека, страдающего болезнью Альцгеймера и постепенно погружающегося в пучину беспамятства?

Однако не отчаивайтесь: вовсе не в бездну безумия приглашает вас автор, не в хаос и какофонию разрушенной личности, но в светлый храм разума и чувства – в собор, коим, по замыслу Создателя, Природы, Эволюции или Еще-чего-то-в-этом-роде, и должен являться каждый человек.

Первые признаки, первое предчувствие приближающейся, неуклонно наступающей гармонии вы ощутите еще до того, как отдельные эпизоды начнут обретать что-то вроде общего знаменателя. Когда бережно – слой за слоем – писатель примется снимать со своего творения покровы тайны, сотканной из тончайших нюансов психологии, истории, искусства, философии, религии и – да, куда же без нее – любви.

Лично меня роман буквально затянул в свои дебри, поглотил, точно разгулявшаяся стихия, и не отпускал до самой последней страницы. Ради него пришлось пожертвовать многими важными делами и обязанностями. Не говоря уже о драгоценных минутах, даже часах ночного сна.

В центре повествования находится уникальная скрипка итальянского мастера Лоренцо Сториони из Кремоны. Впрочем, с тем же успехом на месте музыкального инструмента могла бы оказаться утерянная античная рукопись, как в романе «Имя розы» Умберто Эко, рукопись современная, как в романе его соотечественника Итало Кальвино «Если однажды зимней ночью путник», средневековый монастырь, как в «Воспоминании о монастыре» португальца Жозе Сарамаго, или вообще целый город, как, например, в «Черной книге» турка Орхана Памука.

Выбор культурного объекта на роль ключевого сюжетообразующего артефакта, как видите, не принципиален. Вопрос, как всегда, упирается лишь в степень таланта автора. С этим, по счастью, у Кабре все в порядке, да и к избранному предмету он подошел столь основательно, что к концу повествования мне уже казалось: еще немного, и сам смастерю недурственную Страдивари или Гварнери.

Теперь – пару слов о международной комплиментарной писательской солидарности. Очень мило и даже трогательно автор между строк своего романа попытался пропиарить своего словенского собрата по перу и, вполне вероятно, друга Драго Янчара. Сначала мне было подумалось, что появление на страницах книги некоего Драго Градника, смутно напоминавшего расстригу-иезуита из янчаровского романа «Катарина, Павлин и иезуит» («Это был словенец из Люблянской семинарии, огромного роста, с красным лицом и мощной, как у быка, шеей, на которой, казалось, вот-вот лопнет белый воротничок»), – случайность и ничего больше. Подумаешь, имена совпали. Может, для каталонцев всех словенцев зовут Драго, как мы во время Великой Отечественной всех немцев звали Фрицами, а они нас – Иванами. Но когда Градник отправил весточку другу с надежным человеком по фамилии Янчар, все встало на свои места. Правда, то, каким образом Кабре обошелся со своим героем в дальнейшем, на дружеское подтрунивание походило уже мало. Впрочем, у них, у писателей, вполне могут быть и свои давние счеты. Кто знает, не встречу ли однажды на страницах романа Драго Янчара некоего каталонца по имени Жауме?

Однако это все так, постмодернистские завитушки для услаждения внимательного и любознательного читателя. Роман не стоил бы особого упоминания, если б состоял из одних только литературных игр и шарад.

Лично меня автор более всего поразил и увлек своими культурологическими и нравственными изысканиями, проникающими, как мне показалось, в самую суть, самую сердцевину рассматриваемого предмета. Вот лишь несколько цитат: «Иногда я думаю о силе искусства и об изучении искусства, и мне становится страшно. Временами я не понимаю, почему человечество так упорно предается мордобою, хотя у него столько других дел». «Книга, которая не достойна того, чтобы ее перечитали, тем более не заслуживает того, чтобы ее вообще читали. Но пока мы книгу не прочтем, мы не знаем, достойна ли она быть прочитанной еще раз».

«Все на свете имеет ко мне отношение», – не без горечи замечает главный герой, и в этой фразе, пожалуй, кроется основная мысль романа. В мире, как и в организме человека, все взаимосвязано, и вовсе не обязательно ждать миллионы лет, чтобы втоптанная в грязь бабочка аукнулась такими же грозными последствиями, как в рассказе Рэя Брэдбери. Вполне довольно нескольких столетий, а то и десятков лет. Больше того, последствия порой могут опережать предпосылки: примерно как в истории про того китайского полководца, который проиграл все сражения только потому, что не был должным образом соблюден обряд его похорон.

Что еще вызвало у меня глубочайшую симпатию к автору, так это его взгляды на недавнюю историю своей страны и всего человечества. Генералиссимус Франко для него – подонок, каких поискать, а вовсе не благодетель родины и не избавитель испанцев от заразы большевизма, каковым его пытаются представить ныне многие жители просвещенной Европы – преимущественно те, что не говорят по-каталански или испански. Адольф Гитлер, соответственно, тоже та еще гнида, а отнюдь не харизматичный политик, едва не объединивший Европу и гнувший в целом правильную линию, если не считать некоторых ошибок и заблуждений, вроде окончательного решения еврейского вопроса. И Красная армия у Кабре, прочим между, – освободительница и избавительница, а никак не поработитель и не оккупант, чего, к примеру, преизрядно хватало в одной из книг его словенского друга Драго.

Безусловно сильное впечатление производит сцена, в которой бывший нацистский врач-вивисектор пугает – в самом буквальном смысле – до смерти старичка-монаха своей горячей и искренней исповедью.

Думаю, не будет большим преувеличением назвать эту книгу ярким, заслуживающим самого пристального внимания культурным событием европейского и даже мирового уровня. Ну, или как минимум великим каталонским романом. В нашей стране «Я исповедуюсь» стала, на мой взгляд, одной из лучших переводных книг 2015 года. Тем обидней тот факт, что она до сих пор у нас мало кем замечена и оценена по достоинству.

Роман Жауме Кабре «Я исповедуюсь» прочитан диктором студии «Логос» Михаилом Росляковым. Лично у меня данный чтец вызывает огромное уважение и доверие. Уже одним тем хотя бы, что не делает ошибок в ударениях в каталонских именах и фамилиях (в отличие от испанских имен собственных, в них следует «ударять» на французский лад – по последнему слогу).

Семьдесят оттенков белого

Питер Хег. Смилла и ее чувство снега / Перев. с дат. Елены Красновой. – СПб.: Симпозиум, 2002

Привет всем собратьям и сосестрам по добровольному сидению в самоизоляторах! Сегодня предлагаю продолжить наше виртуальное путешествие галопом по Европам и из солнечной Каталонии отправиться в Данию, в пасмурный Копенгаген, а оттуда и вовсе куда-то в Арктику, в места компактного (примерно четверть человека на сотню квадратных миль) проживания эскимосов, чукчей и прочих друзей заснеженных степей. Ну, а формальным поводом для нашего воображаемого странствия послужит роман датского писателя Питера Хега «Смилла и ее чувство снега».

В процессе чтения долго не мог определить, что читаю: добротную, профессиональную коммерческую прозу или же настоящую, «взрослую» литературу, умело стилизованную под развлекательный жанр?

В пользу первого варианта говорил острый, крепко сколоченный детективный сюжет и обилие сцен насилия с применением самого разнообразного оружия (порой возникало ощущение, что смотрю американский боевик, где герою наносится столько несовместимых с дальнейшей жизнедеятельностью увечий, что постепенно убеждаешься, что перед тобой – Кощей Бессмертный, и перестаешь за него переживать). В пользу второй версии свидетельствовали глубокая проработка характеров, тонкий психологизм, точность в деталях и, наконец, стилистическая виртуозность, обеспечивающая множественность трактовок текста, его многогранность и многоплановость.

В итоге решил остановиться на втором варианте трактовки романа. Ибо кто и когда сказал, что хорошая литература не должна быть интересной?

«Смилла» – очаровательная книга для самого широкого круга читателей, главная ее прелесть – в героине (имеется в виду не наркотик, хотя и этого добра в романе хватает). Одним из свидетельств мастерства Хега может служить тот факт, что рассказ ведется от первого лица женского пола, на что не так уж часто отваживаются писатели-мужчины, а если и находятся смельчаки, то они по большей части «дают петуха», ибо постичь женщину, не будучи ею, – это, братцы, та еще задача. Из удачных примеров вспоминается разве что «Не отпускай меня» Кадзуо Исигуро.

Не берусь утверждать, что любая читательница без труда узнает в героине себя или кого-то из своих подруг, но лично у меня правдивость и достоверность ее образа не вызывает ни малейшего сомнения. Мне почему-то верится, что где-то на белом свете (там, где, как водится, всегда мороз) живет эта необычная и далеко не наивная эскимосская девушка по имени Смилла. В силу своего происхождения, нетипичных жизненных обстоятельств и особых отношений, сложившихся у нее с окружающим миром, Смилла имеет свой собственный, отличный от общепринятого взгляд на западную цивилизацию – со всеми ее достижениями, благами, ценностями и прочими фетишами и атрибутами. Более того, она обладает достаточно сильным характером, чтобы не только этот свой взгляд не скрывать, но и руководствоваться им в своих поступках. На протяжении всего повествования героиня пытается понять, чем же она, цивилизация, является, благом или злом – чего в ней больше. Это лишь один из аспектов романа – остальные выкапывайте сами. Если же труд землекопа вам не по плечу или не по вкусу, читайте просто как детектив – тоже должно понравиться.

Ну, и много нового для себя заодно откроете. Знаете ли вы, к примеру, что в эскимосском языке имеются 70 прилагательных для определения цвета снега? Вы-то, небось (как и я, впрочем, до самых недавних пор), полагали, будто он всегда исключительно и только белый?

В аудиоформате роман Питера Хега представлен в исполнении Михаила Позднякова (студия «Логос»). Качество звучания вполне сносное. Впрочем, на звук вы перестанете обращать внимание довольно скоро, когда книжка поглотит вас вместе с потрохами, тапочками и прочими печалями и радостями вашего вынужденного заточения.