По странам и страницам: в мире говорящих книг. Обзор аудиокниг

«То – лети полярной крачкой, то – дадут лавровый лист»

Евгений Водолазкин. Лавр. – М.: Астрель, 2012

Вышеприведенной цитатой из поэтической книги «Государственный заповедник» чудесного поэта Марины Кулаковой предваряю разговор об удивительном романе Евгения Водолазкина «Лавр». Пожалуй, не будет большим преувеличением сказать, что в нашей литературе это произведение наделало шума не меньше, чем обсуждавшаяся не так давно книга Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза». Начать с того, что это первый русский роман, удостоенный сразу двух наиболее престижных и авторитетных отечественных книжных премий – «Ясная Поляна» и «Большая книга» (чуть позже этот успех повторит «Зулейха»).

Да, «Лавр» не вызвал столь же массового всплеска читательского восторга и обожания (равно как и не менее широкой волны критики), он определенно рассчитан на более серьезную и подготовленную публику. Но этот роман безусловно можно и нужно прочесть любому, умеющему читать по-русски и питающему интерес к родной истории и культуре.

Лично меня книга принялась радовать с первой же страницы: «Предполагают, что слово “врач” происходит от слова “врати” – “заговаривать”». При том, что сам отчасти являюсь медработником, всегда подозревал, что отечественная медицина в чем-то сродни танцу шамана с бубном вокруг костра. Это не значит, что не помогает – помогает и еще как! Это значит всего лишь, что она так же непознаваема и непостижима и являет собой скорей экстаз и вдохновение, нежели трезвый расчет и научный метод. Роман Евгения Водолазкина – из той же серии. Скорее бред алхимика, чем трактат ученого. И не стоит искать в нем основ православия или исторической достоверности. Это всего лишь фантазия на тему реальности – поэтическое допущение. Не соль земли и не насущный наш хлеб, но хороший кусок вологодского сливочного масла, на этот самый хлеб намазанный.

Дальнейшее чтение лишь усугубило первое впечатление: вполне себе симпатичный текст, не без изящества выделанная бродилка-квест в жанре средневекового магического реализма, вошедшего в моду с легкой руки Умберто Эко. В США после выхода английского перевода «Лавра» Водолазкина назвали «русским Гарсиа Маркесом». Сравнение, на мой взгляд, несколько притянутое за уши. А вот с автором «Имени розы» и особенно «Баудолино» Евгений Германович у меня очень даже ассоциируется.

Помимо вышесказанного, данное произведение – еще и очередная попытка поэтической мифологизации и философского переосмысления отечественной культуры и истории в общемировом контексте. Попытка достаточно удачная и убедительная, чтобы вспомнить, допустим, роман «Укус ангела» Павла Крусанова.

Словом, все предпосылки для того, чтобы книга Водолазкина состоялась как литературное событие, налицо. Однако что-то на протяжении всего чтения царапало, сбоило, не давало расслабиться и получить удовольствие. Какая-то не вполне чистая нота – неуловимый диссонанс. Было ощущение, что автор – как бы это сказать? – немного туговат на ухо и рядом с оригинальной, свежей мыслью или образом у него нередко обнаруживался штамп или, того хуже, наобум притянутая, ничем не обусловленная цитата из того или иного классика или современника.

В одном из эпизодов книги главного героя – врача (от слова «врати») и по совместительству будущего русского святого по имени Арсений «охватил особый утренний ужас», и он (разумеется, герой, а не его ужас) «напитал себя сном до бесчувствия». Хорошо ведь, правда? Однако почти тотчас же автор спешит уведомить читателя, что «сон струился по жилам Арсения и стучал в его сердце». Не иначе пепел Клааса человеку снился или же сам Шарль де Костер его сон оберегал.

Писатель не скупится на тонкие, умные наблюдения над повседневной жизнью. Некоторые фразы так и хотелось выписать в маленькую книжечку наподобие цитатника Мао Цзэдуна: «в болезни плоть теряет свою греховность… Становится ясно, что она – всего лишь оболочка. Ее не приходится стесняться». Однако рядом с такими вот удачными находками он нередко подвешивает многозначительные, но маловразумительные красивости вроде такой: «события не всегда протекают во времени… порой они протекают сами по себе, вынутые из времени».

Автор честно предупредил читателя, что никакого погружения в прошлое не будет, определив жанр своего повествования как «неисторический роман». Он ни на минуту не дает забыть про здесь и сейчас, буквально выдергивая нас из контекста описываемых им событий: «Он был убежден, что правил личной гигиены следует придерживаться и в Средневековье» (речь идет, заметьте, о средневековом целителе-травнике – спасибо хоть антибиотики не выписывает и на УЗИ не направляет). Знахарь этот, дед главного героя Христофор – тот еще затейник. Стоит только читателю расслабиться, убаюканному его речами, состоящими из смеси древнерусского и церковнославянского, как этот старик-разбойник чем-нибудь да огорошит. То истинные размеры Луны и Солнца сообщит мимоходом, то рак мозга методом рукоположения вылечит, а то просто процитирует Антуана нашего де Сент-Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили».

Ничтоже сумняшеся Водолазкин скрещивает шершавый коровий язык с крылатым языком пушкинской лирики. «Что в вымени тебе моем?» – вопрошает главного героя одна из представительниц крупной рогатой фауны. Знаем мы, какие травки нужно собирать, чтобы с тобой коровы разговаривали. Целители народные…

Кстати, Пушкина не прочь процитировать и псковский юродивый Фома, который вперемешку с прибаутками-каламбурами (преимущественно непечатного содержания) замечает по поводу местных жителей: они-де «ленивы и нелюбопытны». Видимо, почитывал божий человек в свободное от бесчинств, драк с конкурентами и прогулок по воде аки посуху время «Путешествие в Арзрум».

Цитаты – это еще полбеды. Куда более странное впечатление произвели на меня обильные, щедро по тексту разбросанные анахронизмы. Говоря это, не имею в виду пластиковые бутылки в весеннем лесу XV века. Это-то как раз уместно и сообразно: если уж век пластмассы столь долог, что явившимся на свет божий в наши дни и счастливо избежавшим попадания в мусоросжигатели изделиям из ПВХ суждено как минимум узреть второе пришествие, то отчего бы им не полюбоваться заодно и первым, засорив собой не только будущее, но и прошлое?

Нет, отнюдь не пресловутые полторашки мозолили мне глаза по ходу чтения, но какое-то маниакальное упорство, с коим автор стремился нашпиговать свой «неисторический роман» вполне историческими деталями и фразами, заведомо не имеющими никакого отношения к заявленной в тексте эпохе. Не сомневаюсь, что сделано это было умышленно, но тем хуже, ибо вышло горе от ума – писатель просто перемудрил, переиграл, перехитрил сам себя. К примеру, информация о том, что побывавший в руках средневекового юродивого калач улучшал обмен веществ, безусловно, ценна, но как-то не вполне своевременна, не находите?

К счастью, там, где Евгению Водолазкину изменяло чувство меры, на выручку ему неизменно приходило чувство юмора. При всем своем трагизме «Лавр» – местами очень веселый роман. Чего стоит один только проникнутый мягкой иронией и легким сарказмом эпизод с участием польского купца. Сначала этот персонаж замечает: «Вы, русские, очень любите говорить о смерти, и это отвлекает вас от устройства жизни», а потом добавляет, что уж в Польше-то у людей с жизнью полный порядок и что те хоть «умирают, конечно, но все реже и реже».

Заключительная, третья часть романа, к сожалению, получилась самой невнятной и дряблой. Автору будто пороху не хватило – словно истратился он весь на дебют и середину. Зато финал, что называется, уродился: просто блестяще была передана атмосфера благости и просветленности, каковая, по идее, и должна окружать процесс канонизации истинного святого. Тут писатель не слукавил и не сфальшивил, за что ему мое большое и искреннее читательское спасибо.

Роман Евгения Водолазкина «Лавр» можно прослушать в одном из трех исполнений. Текст книги читают Александр Сулимов, Надежда Винокурова и Егор Серов.

Ознакомившись со всеми тремя вариантами, могу сказать: все три хороши настолько, насколько это вообще возможно в случае с текстом подобной сложности (обилие устаревших и специальных терминов, постоянная игра слов, основанная на звукоподражаниях, омофонах, омоформах и т. д.; ну и наконец, неформатная лексика – тоже ведь надо суметь прочесть так, чтобы выглядело как неотъемлемый элемент живой устной народной речи, а не просто как слово из трех букв, написанное на заборе с четырьмя ошибками). Словом, выберите голос, чей тембр комфортней ложится вам на слух, и в добрый путь – счастливого прочтения!

И еще – последнее (самое последнее) китайское предупреждение: роман содержит жестокую (очень жестокую) сцену где-то в первой своей трети. Но! Это не повод (и уж тем более не причина), чтобы книгу бросить читать или не читать вовсе. Поверьте, в жизни происходят вещи и похуже. И это тоже не повод, чтобы немедленно умереть или не рождаться вовсе. Собственно, книга Водолазкина именно о том и повествует, как подобные ситуации переживать, преодолевать их последствия и т. д. По сути, «Лавр» – это такой учебник жизни «несмотря на», «вопреки тому что», а в конечном счете еще и «потому что» и «благодаря тому что».

Коростелев и Холмогоры

Вера Панова. Сережа. Несколько историй из жизни очень маленького мальчика. – М.: Энас-книга, 2018

Рассказ о простодушном, доверчивом и чутком, как камертон, мальчике Сереже, о его маме, его отчиме – мудром, стихийно интуитивном педагоге Коростелеве и еще много о ком. Эту книгу, на мой взгляд, обязан прочесть каждый родитель и уж тем более всякий, кто избрал педагогику своей профессией. Чтобы ни на минуту не забывать о том, сколь хрупка и уязвима душа доверенного и доверившегося вам ребенка. И еще о том, что у каждого из них – свой предел, свой заветно-заповедный край, свои Холмогоры, вмешательство в которые крайне опасно.

Наверное, это лучшая повесть о детстве. Как и ее экранизация, снятая режиссерами Георгием Данелией и Игорем Таланкиным, – лучший фильм на ту же тему. Каждая фраза маленького Сережи, каждая ситуация – грустная или смешная, в которой ему доводится побывать, – вызывают острое чувство узнавания и сопереживания. Все это уже было, уже происходило с каждым из нас, с нашими родителями и нашими детьми в тот благословенный период, который один из детских классиков заключил в строгие временные рамки: «От двух до пяти». Кстати, не зря тот самый классик после выхода «Сережи» написал автору: «Вы, может быть, и сами знаете, что вы написали классическую книгу, которая рано или поздно создаст вам всемирное имя». Возможно, Корней Иванович Чуковский и ошибся с масштабами, да и само имя автора «Сережи» сегодня едва ли кто припомнит навскидку, но вот имя ее маленького героя или, тем более, его бесхитростный и такой беспощадный вопрос: «Дядя Петя, ты дурак?» наверняка вспомнят многие из нас, если не все.

Конечно, с точки зрения так называемой «правильной» или, если угодно, классической педагогики Коростелев кругом неправ. Нехорошо называть дураком взрослого человека Петра Ильича, даже если тот и в самом деле законченный дурак. И уж тем более ни в какие ворота не лезет наливать ребенку спиртное – да так, что тот сперва на стуле начал раскачиваться, потом на потенциальную прабабку грозно прикрикнул, а под конец и вовсе свалился и забылся мертвецки пьяным сном. Этот эпизод мне никогда не понять и не принять. Что за странное причастие, что за инициация? Зачем это было нужно? Или тогда все пили – время такое было?

И все же есть в этом нескладном и обаятельном мужчине, чей образ в моем сознании неотделим от образа Сергея Бондарчука, что-то безумно трогательное, пронзительно подлинное. Этакий герой своего времени – послевоенный Пьер Безухов, неуклюжий и великодушный. И если кому-нибудь однажды доведется прочитать эту книгу или же просмотреть ее экранизацию с сухими глазами, без застрявшего в горле кома, мне, право, будет жаль такого человека.

Повесть Веры Пановой «Сережа» можно прослушать в трех прочтениях. Во-первых, в профессиональном исполнении Валерия Голоколенцева (запись студийная, качество очень приличное). Во-вторых, в исполнении другого чтеца, который предпочел укрыться за псевдонимом Krokik (запись чуть похуже, есть посторонний фоновый звук, но зато произносятся названия глав, которые Голоколенцев почему-то опускает). И наконец – в виде детского радиоспектакля 1983 года с Ириной Бордуковой в роли Сережи и Николаем Пеньковым в роли Коростелева. Качество звучания здесь практически оптимальное и наиболее комфортное для восприятия. Однако имейте в виду, что это – постановка, которая в три раза короче повести и потому оставляет «за кадром» многие ее эпизоды. Включая, на мой взгляд, и целый ряд ключевых.

Уроки истории

Владимир Красильщиков. Звездный час. Повесть о Серго Орджоникидзе. – М.: Политиздат, 1987

Люблю серию «Пламенные революционеры». С детства. С тех пор, как лет в десять дед подарил мне на день рождения голубой томик «Три солнца. Повесть об Уллубии Буйнакском», а годом позже, углядев на прилавке книжного киоска на ВДНХ знакомый звездно-буквенный логотип, упросил тетю купить мне роман «Ударивший в колокол» об Александре Герцене. Нужно ли уточнять, что лиха беда была началом прекрасной долгой дружбы?

Книгу Владимира Красильщикова «Звездный час», посвященную Григорию «Серго» Орджоникидзе, приобрел в 1987 году мой младший брат, заразившийся от меня страстью к этому странному коллекционированию. В ту пору имя главного героя еще носили горьковский авиазавод и столица Северо-Осетинской АССР – нынешний Владикавказ.

Личность Серго Орджоникидзе – весьма показательный и вместе с тем нетипичный пример большевика-ленинца, ставшего крупным государственным и партийным деятелем сталинского призыва. Судите сами:

В чистках и репрессиях не участвовал. Напротив, до последнего сохранял порядочность, а когда вопрос, с кем он – с палачами или жертвами, – встал ребром, добровольно вычеркнул себя из списка живых.

В изображении автора герой – как взлетающий самолет – дел по горло, планов громадье, и вот только тяжелые недуги, заработанные в царских тюрьмах и на каторге, тянут к земле. Вскользь упомянута трагическая гибель любимого старшего брата Папулии, о котором в книге сказано немало теплых, хороших слов: по сути, Павел Константинович не просто поддерживал Серго, но содержал его материально, примерно как Тео Ван Гог – Винсента. Увы, грузинскому Тео его доброта и братское самопожертвование вышли боком: в 1937 году Павел (Папулия) Константинович Орджоникидзе был арестован и расстрелян.

Собственно, гибель брата и предрешила трагический финал самого Серго. Красильщиков не уточняет причину смерти наркома, всячески подчеркивая его нездоровье и тем как бы поддерживая официальную версию о сердечном приступе. Однако факт самоубийства в книге тоже не отрицается, а значит, автора нельзя упрекнуть в необъективности или, тем более, ангажированности. В рамках своей эпохи, в условиях реального, физически ощутимого идеологического давления он попытался остаться честным и непредвзятым. Достойная позиция.

«Звездный час» – это своеобразный гимн советской индустриализации, отчасти объясняющий (но отнюдь не оправдывающий) некоторые ее изъяны и перегибы, однако в целом поддерживающий, одобряющий и даже воспевающий оную. Одна из ключевых мыслей романа: если бы не это титаническое, стоившее стране огромных жертв усилие, если бы не мощный рывок по пути научно-технического прогресса, Вторая мировая война завершилась бы с совершенно иными результатами. Орджоникидзе, как нарком тяжелой промышленности, не мог, по мнению автора, этого не предвидеть. И потому и гнал, и давил, и работал на износ, не жалея ни себя, ни окружающих.

Лично меня порадовала встреча на страницах книги с земляком-стахановцем: «На Горьковском автомобильном заводе Александр Бусыгин отковал тысячу пятьдесят коленчатых валов при норме шестьсот семьдесят пять». Вот Серго рассказывает жене и дочери: «Бусыгин – земляк Максима Горького. Так же вкусно окает. В двадцать восемь лет почтенный отец семейства: жена, сын-школьник, как ты, доченька, еще сын-ползунок да племянник. Пришел на строительство автозавода из деревни – без копейки. Шли с напарником пешком двести верст. Плотничал, потом в кузнице смазчиком. Сядут рабочие перекурить – Бусыгин тут как тут: дозвольте попробовать на машине. Валяй! Пока они сидят, он и валяет на паровом молоте. Мастер увидел, поставил подручным. Как-то: “А ну, Шурка, подмени Силыча, а то у него вон после получки вертикаль с горизонталью не пересекаются”. Шурка – это Бусыгина так величали. Прикинул… Даже мастер удивился: сколько над этой ступицей бились, а Шурка ее с ходу обмозговал и укантентовал! Запомнились мне, чуть не до слез, слова Александра Харитоновича Бусыгина: “Замечательно, что при хорошей работе меньше устаешь, чем при плохой. Чем ровнее да спористее идет работа, тем крепче да здоровее себя чувствуешь. С песнями будем работать. Как начали мы по-новому работать, так вся жизнь иначе пошла. Гляжу на свою прошлую жизнь и не верю до сих пор, что все это на деле, а не в сказке. Когда попал первый раз в Москву, то сперва даже растерялся. В театрах побывал, и в Зоологическом саду, и на метро ездил. Ходил я по улицам, любовался на нашу Москву, а сам думаю: “Неужели это ты, Бусыгин, что в ветлужских лесах родился, что всю жизнь свою в деревне с хлеба на квас перебивался? Неужто это ты сам и есть Бусыгин – сидишь в Большом театре, начинаешь книжки читать?” Я ведь малограмотный. Книжек никогда не читал и только недавно, месяца два тому назад, первую книжку прочел – сказки Пушкина. Очень они мне понравились. Только, правду сказать, трудно мне дается чтение. А учиться очень хочется. Ни о чем я так много не мечтаю, как об учении. Очень мне хочется дальше пойти. Хочется быть не только кузнецом, но и знать, как молот построен, и самому научиться молоты строить. И знаю я: буду учиться, еще лучше буду работать”. Никогда, Зиночка, не забуду эти слова Александра Харитоновича Бусыгина. И еще, конечно, спрос нравственный. Чтобы руководить такими людьми, чтобы шагать впереди них, надо быть хотя бы вровень с ними душой. Гитлер не принимает их в расчет, а они сильнее Гитлера. Они выручат, вывезут…» И ведь выручили.

Примечательный факт: в 1922 году Ленин резко критиковал Орджоникидзе за политику русского (!) великодержавного шовинизма по отношению к национальным меньшинствам (однажды Серго в пылу спора поколотил земляка-националиста) и даже предложил исключить его из партии: «Известно, что обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настроения». В смягченной форме – без язвительного ленинского комментария – этот эпизод в книге упомянут.

Широкими вдохновенными мазками создает автор большевистский иконостас накануне Великого Октября: Ленин, Сталин, Дзержинский, Орджоникидзе, Урицкий, Бубнов, Ломов, Свердлов, Коллонтай, Сокольников. Особняком – ну, куда ж такой большой семье да без урода? – непресвятая антитроица: трусоватый и жеманный Зиновьев, мелочно-брюзгливый Каменев и, наконец, надменно-отстраненный, однако настороженно-чуткий, всегда готовый примкнуть к тем, кто побеждает, иудушка Троцкий (а без него – что за вечере?) – небось, уже подсчитывает в уме, сколько сребреников выручит за продажу дела революции.

Итог голосования о вооруженном восстании известен: все – за, кроме двух ренегатов. Троцкий, понятно, вовремя сориентировался. Недаром автор о нем сказал: «Человек, который всюду со своим стулом».

Еще один урок истории. Если бы в 1917 году большевики не поверили честному слову генерала Краснова, обещавшему не выступать против советской власти, и не отпустили его на все четыре стороны вместо того, чтобы отдать на растерзание жаждущим крови матросам, ему не пришлось бы становиться атаманом Войска Донского и, опираясь на поддержку немецких войск, ниспровергать эту самую власть по всему югу России. А потом – уже в эмиграции – всемерно способствовать ее падению при не менее деятельном содействии руководства заинтересованных в этом западных стран, что логически увенчалось созданием специальных казачьих подразделений СС. И тогда, 30 лет спустя, в 1947 году, так и не свергнутой Красновым власти не пришлось бы его вешать, как предателя родины и нацистского преступника. И еще 50 лет спустя, в 1997 году, Краснову не было бы отказано в посмертной реабилитации.

Ну, это так, лирика. А книга Владимира Красильщикова и в самом деле хорошо написана и нисколько не устарела – несмотря на все переоценки ценностей и попытки переписать историю. Видимо, воспетые в ней ценности переоценке не поддаются и от веяний времени не колышутся.

Роман «Звездный час» был записан в студии Республиканского дома звукозаписи и печати Украинского территориального общества слепых диктором Игорем Мурашко. Вообще хочу замолвить доброе слово за украинских дикторов – сколько хороших книг озвучили и в каком прекрасном качестве! Качество, к слову, и тут достойное – несмотря на то что записи больше тридцати лет и она оцифрована с магнитной ленты. Книгу прочитать стоит. Историю свою знать надо. И не будем заострять внимание на том, что в современной незалежной Украине имена большинства героев «Звездного часа» сегодня находятся под запретом.