2. Влад
Услышав шаги, я молниеносно сворачиваю окошко браузера. Мне показалось, что я сделал это достаточно быстро. Как выяснилось, даже слишком. Это было заметно.
– На рабочем месте порнуху смотришь? – хихикает Влад. Подчинённый. Слава богу. Признаваться, что я изучал динамику курса валюты, а не что-то более веселое, я не собирался. Смущенная улыбка будет выглядеть неоднозначно и загадочно. Пусть думает, что хочет.
– Да ладно, ладно. Я никому не скажу! Ты что!
Сработало!
– Послушай, удели мне сегодня вечером полчаса. Очень нужно поговорить.
Совершенно того не замечая, я плавно подхожу к возрасту, когда сам уже не говорю: «Господи, какой я старый», но вокруг в арифметической прогрессии появляется все больше людей, которые это утверждают. Некоторым из них я даже технически гожусь в отцы, а они, в свою очередь, уже не только закончили школу, но и полноценно живут настоящей взрослой жизнью, кто-то со своими семьями, а кто-то и с детьми. Но есть и такие, как Влад. Человек, которому всегда нужен совет, а еще лучше – четкий алгоритм поведения и вектор движения. Некоторым особо рефлексирующим, глубоко уверенным в своей правоте и безапелляционности мнения, я всегда могу ради смеха сказать «поговорим с тобой об этом через десять лет», а для самых настырных – в шутку добавить «если доживешь». Но с этим товарищем такое не сработает. Хотя бы потому, что у него практически не бывает собственного мнения.
Оказывается, Владу совсем не нужно со мной говорить. Он хочет купить рубашку. Белую рубашку, чтобы пойти на первое за несколько лет свидание. Я не уточняю с кем, не задаю никаких лишних вопросов. Меня это даже не интересует, пожалуй. Парню двадцать пять лет. Белая рубашка на свидание. Серьезно?
Вечером, после непродолжительного шоппинга (нет, не белую! Да, это нормально) мы выходим из торгового комплекса на Сенную площадь и закуриваем. Народу уже немного, темнеет. Мы молча стоим и разглядываем дома, будто собираемся обсудить многогранность архитектуры, как вдруг Влад делает шаг назад и смоторит мне за плечо. К нам идет мужичок. Еле идет, пошатываясь. Самому лет семьдесят. Лицо такое: очевидно, что эмоций за жизнь не пожалел, все в морщинках. Небритый. Одежда грязная.
– Ребята, есть сигаретка для дедушки? – говорит. Влад сразу же: – Нет! Я говорю: – Конечно, держи дедуль. – и даю ему сигарету.
Он смотрит на меня и грустно улыбается:
– Спасибо. Пить бы еще бросить. Я же совсем один. Я так, – говорит – тепла жду. Все обещают и обещают. А я на рыбалку хочу. Я так на рыбалку хочу. Ничего так не хочу, как на рыбалку. У меня же нет ничего. На дачу хочу, так дачу сын отобрал и не пускает.
И плакать начинает.
Я ему говорю:
– Это не ты такой. Просто попробуй не пить.
Он скребет щетину на подбородке, смотрит на меня, и спрашивает:
– Как считаешь, это поможет? – и в карман полез. Я напрягся, подошел поближе, черт его знает, что он там достанет. Он медленно вытаскивает визитку, на которой написано: «Лечение от зависимостей».
Я говорю, может и помогут, только тут адреса нет. Написано, говорю, Санкт-Петербург. Значит городом точно не ошибся.
Дедушка смеется.
– В Бога, – говорит, – веришь?
– Верю. В кого же еще-то верить?
– Вот раньше были коммунисты, дальше капиталисты. А сейчас кто?
– Православные теперь!
Дедушка громко смеется и кашляет.
– Бог поможет. Просто верь. Спасибо тебе. Все у тебя будет хорошо. – Он уже собирается уходить, как вдруг начинает кричать: – Спасибо! Спасибо тебе! – и крестит меня, крестит.
Влад на меня смотрит и спрашивает:
– Ты почему такой человек?
Какой я человек уточнять мне не хочется, поэтому я просто отвечаю:
– Не знаю, я иначе не умею и не буду.
Влад затягивается сигаретой и внезапно выдает:
– Так надо же о себе думать и быть эгоистом.
– А то на всех тепла не напасешься, – мысленно отвечаю ему я.
– Ты же не умеешь? – Влад не уверен, что этот разговор следует продолжать. Я вижу, как он делает над собой физическое усилие и выдыхает: – Это как у Ницше. «Чем шире ты открываешь объятия, тем легче тебя распять».
– Не знал, что ты приверженец ницшеанства.
– Не совсем. – Влад широко улыбается. – Я в интернете прочел. Подумал, что это о тебе.
– Знаешь, дружище, – решаюсь я. – А мне ведь тоже нужно с тобой поговорить.
Губы Влада растягиваются в улыбке. Он готов поговорить. Он готов помочь. Он очень хочет быть полезным. И мне на недолгую минуту кажется, что он – единственный настоящий человек во всем моем окружении.
– Да! – почти кричит он.
Я достаю из кармана обручальное кольцо.
– Вот кольцо. Вон ломбард. Возьми кольцо, сходи в ломбард. Это поможет мне двигаться вперед.
Но он уже не слышит меня. После слова «кольцо» он схватил его и понес в нужном направлении. Может быть его сдадут в переплавку или продадут кому-нибудь еще. Может быть кого-нибудь оно сделает счастливым. Не знаю. Уверен я только в одном: у нас с Владом сейчас будут деньги на несколько пинт пива и сегодня никуда не нужно торопиться.
3. Город
Если ты здесь появился на свет, в свидетельстве о рождении пишут диагноз. Гранитная пыль с твоих ботинок не стирается годами, а пышный аромат цветущего дуба, как и тополиный пух, проникает в каждую щель дома в центре города. Старая табличка на входной двери в парадную гласит: «Берегите тепло», но она не советует, она предупреждает. Если доктор не может с первого раза взять анализ крови у ребенка, он почти что точно скажет: «Ну вот, ещё у одного Нева в венах течет». Здесь люди улыбаются редко, но, если улыбаются, значит ты свой. Здесь если ветер, то насквозь. Если дождь, то насовсем. Если снег, то не на час. Этот город пережил наводнения, дуэли, Блокаду и революции. А может быть поэтому люди так редко улыбаются? Потому что город выстоял, но не забыл?
А ещё мне кажется, что только в Санкт-Петербурге по-настоящему любят солнце, потому что оно очень редко сюда заглядывает.
В беззаботные и ясные дни обычно мне приходили в голову мысли, погоде совершенно не отвечающие. Например, недавно мне начало казаться, что именно потому Поля и не выдержала жизни здесь, что город ее не принял. С другой стороны, кому может понравиться юный по европейским меркам мегаполис, который выглядит как ровесник земного шара? Гранитные набережные, серые здания, позолоченные шпили, которые даже в погожий день, кажется, не отражают, а поглощают солнце. Я пытаюсь снова и снова взглянуть на город ее глазами, будто снимая с себя ответственность за наше расставание, но у меня не получается. Раньше мне казалось, что я могу понять, что она чувствует, а может и почувствовать за нее.
Зачем?
Ведь все равно, когда раз за разом мы пересматривали любимые фотографии города, только у меня в душе они вызывали странный, легкий холодок ожидания. Ожидания непонятно чего. Как будто вышел в пасмурный прохладный район около одиннадцати часов утра в будни и просто пошел походить и пофотографировать окрестности, как я и делал в юности. Все какое-то такое серое и родное, а в то же время красочное, старое, и как будто несуществующее. И никогда не существовавшее. Или существовавшее, но когда вокруг еще были все и все были живы, а от них пытался убежать, ускользнуть, спрятаться. Странно. Тогда так хотелось, чтобы все куда-нибудь делись, а сейчас, наоборот, хочется, чтобы никто и никуда не девался. Желательно никогда, или хотя бы еще несколько лет.
От этих фотографий всегда подпитываешься какой-то странной энергией. Вроде и сделал их только вчера, смотришь на дату съемки: а уже десять лет назад. И ощущения, которые «только что» были настолько свежими – уже история.
Странное ощущение. Приятное, но странное.
Хорошее.
Как. Хорошо. Было. Одному.
В такие дни, как сегодня, очень нужно прогуляться. Мне повезло, что по долгу службы придется посетить дружественную организацию в центре города. Рядом с серым Казанским собором я сел в троллейбус, открыл окно и подставил лицо потоку горячего воздуха. Ехать мне не очень долго, до ярко-желтого Владимирского собора всего несколько остановок. По полупустому центру города буквально за десять минут я добираюсь до пункта назначения, выпрыгиваю из троллейбуса и приземляюсь в детстве.
Воспоминания приходят странные – как видеокадры из восьмидесятых. Просто и аккуратно одетые люди, минимум машин, веселые дети, бегающие за резиновым мячиком…
И теплый запах. Теплый запах внезапно пришедшей весны. Когда ветер в центре холодный настолько, что пронизывает насквозь, а солнце уже подбадривает и греет изо всех сил, напоминая о том, что лето не за горами.
Я неспешно иду в сторону Фонтанки. Единственное внезапное желание – послушать что-нибудь из детства, что-нибудь такое, что сохранилось до сих пор, что напомнило бы о времени молодых родителей, живых бабушек, высоких деревьев и отсутствия проблем даже в виде домашнего задания по математике. И я прогулочной походкой иду, листаю в телефоне папки с гранджем и бритпопом, и вдруг натыкаюсь на альбом, который бесповоротно погружает меня в возраст кассетных плееров и дешевых наушников.
Влажный, горячий, пыльный запах, ветер с привкусом песка на зубах… Ощущение не из приятных, но этот скрип добавляет надежд на то, что вот-вот придет лето. Голова уже кружится от внезапного тепла и обманчивого чувства огромного мира, открывающегося перед тобой. Второй или третий раз в жизни я нажимаю на кнопку, выкидывающую треки наугад, и за полмгновения до того, как начинает звучать песня, я бросаю взгляд налево и вижу свое детство.
Маленький скверик, который ютится в трех полуразрушенных стенах и выходит на переулок небольшим садиком с кривыми скамейками. Рядом песочница, в которой не помещусь я нынешний и в которую бы влезли штук пять меня тогдашних. Приоткрытое окно, на нем – марля, на форточке висит градусник родом из восьмидесятых и в последнее мгновение я слышу женский голос, кого-то зовущий, звонок стационарного телефона и бряцанье кастрюль на кухне.
На секунду вернулось все: почему-то опять стали живы бабушки и мама, у отца начался выходной, а ребятенок среди них бегает в ожидании прогулки с собакой.
Мысли, как им и полагается, свернулись, как свежая кровь, смешались каждый отдельно взятый год жизни в одно пунцовое месиво из всех красок, а в наушниках зазвучала The Long And Winding Road.
Город.
Какой же ты пыльный, ветренный и гранитный. Мой. Я неожиданно для себя понимаю, что не хочу делить тебя ни с кем. Вообще ни с кем. Тем более с Полиной.
Я всегда сильно уважал своих родителей, но слушаться их велели скорее родственники, чем внутренняя потребность подчиняться старшим. Хотя одну вещь, которую мне сказала на мой пятнадцатый день рождения мама, я запомнил навсегда.
Это был странный тост, который, как оказалось, не поняли родственники, а потом, после моего пересказа, не понял и Глеб. Она встала, торжественно подняла бокал с томатным соком, улыбнулась и тихо сказала:
– Всегда смотри вверх.
Запредельный пафос, с которым это было прошептано, преобразовался в тонкое чувство голода до прогулок по городу в независимости от погоды. С того дня я всегда старался смотреть на крыши, неизбежно спотыкаясь о брусчатку в центре. Но теперь я всегда, всегда смотрю вверх, чтобы видеть небо и вспоминать маму. А когда вспоминаю маму, поднимаю глаза наверх. В этом небольшом ритуале осталась наша с ней хрупкая связь. Так кажется, что она всегда рядом. Так кажется.
Я выхожу к БДТ, перехожу Фонтанку, смотрю по дороге направо, чтобы увидеть мостик Ломоносова, потом налево, чтобы отметить, что синие купола Измайловского собора на месте, стою на светофоре, разглядывая театр, а потом отправляюсь в направлении «Ватрушки», пересекаю ее, сворачиваю на Зодчего Росси, и тут в наушниках начинает играть Пол Маккартни.
И так захотелось, чтобы хотя бы сегодняшний день был хорошим. У всех.
Выхожу на Невский. Удивительное дело. Идёшь по центру, а ни один дом на другой не похож. Один выше, другой ниже. Все разные, разноцветные, разнокалиберные.
Никогда не надоест.
4. Лиза
Кассирша смотрит на ленту с товарами, куда я только что выложил из корзины четыре пятикилограммовых блина для гантелей и четыре бутылки пива. Очевидно, что человек с такими покупками встал на путь перемен. Однако в какую сторону он готов изменить свою жизнь – пока не понятно.
Очереди за мной никто не занимал и кассирша, видимо, решила этим воспользоваться.
– Добрый день? Это ваше?
– Да.
– Что-нибудь еще будете брать? Сигареты и протеиновый батончик?
Не уловив иронии в ее голосе, я беру пачку сигарет и зажигалку. Если она пыталась заигрывать со мной или пошутить, я этого не понял.
Так. Теперь можно и Лизе позвонить.
– Эмм, нет, сейчас я занята. Да, слишком занята. Езжай лучше домой.
Ага, а вот и новое ощущение. Что значит «занята»? Куда это еще «езжай»?!
Мне это резко не понравилось.
И мне не понравилось, что мне это не понравилось. Выходит, я все же настолько инфантилен, что даже человек, который мне безразличен, так влияет на настроение? Или небезразличен? Но в любом случае, зачем кокетничать? Зачем придуриваться? Мы знакомы сто лет, почему не сказать честно, прямо и просто, почему мы не можем увидеться?
Кстати, секундочку, а хочу ли я этого в принципе?
Я решил не раздумывать о том, что мне пытается доказать Лиза, а поехал прямиком домой. Желание мягкой мести не давало мне покоя, а единственный беспроигрышный вариант, который маячил на горизонте, не слишком меня радовал. Глеб уехал к своей бывшей бывшей. Отец наверняка работает. О Лизе вообще нет желания думать.
Вера и Сережа.
Наверное, у каждого человека есть пара друзей, которых, если встречаешь впервые, принимаешь за брата и сестру. Одинаковая короткая стрижка из кучерявых рыжих волос, абсолютно одинаковые очки, они даже одеваются в цвет.
Когда я впервые увидел их, даже пошутил, что вот, мол, смотри, Глеб, наверняка их зовут Саша и Саша. Ну или Валя и Валя. На что Глеб в свойственной ему манере ответил, что они скорее Валера и Валера.
Я даже не понял, как мы подружились. Но факт оставался фактом – с ними даже в застрявшем лифте было бы уютно. К тому же, они никогда не отказывались ни от одного предложения.
Лиза перезвонила мне сама, когда был поздний вечер. Ну ничего, ничего, сейчас мы с тобой поговорим. Надо было просто быть со мной повежливее днём. Хотя стоп… Что я пытаюсь ей доказать? Какого черта я переживаю?
Приехавшие в гости Вера и Сережа взялись за руки и смотрят скучный фильм, так что я даже рад внезапному звонку и сразу ретируюсь на кухню. Тему, возникшую сегодня днем, мы как-то сразу пропускаем, перейдя, по мнению Лизы, к главному:
– Иногда мне кажется, что вот он, момент, лишних людей в нашей с тобой жизни разогнали, так почему бы нам и не быть вместе-то. И только я завожу об этом разговор, так тебе рано, и ты этого не хочешь.
Я больше всего на свете хочу сказать ей, какая она красивая, что у нас на сто процентов совпадают мысли обо всем на свете, что она относится к жизни и даже говорит как я. И мне это ужасно не нравится. Потому что я хочу быть с ней, но пока не готов.
– Мне не все равно, – тихо говорю я в трубку.
И тут я услышал грохот. В тихом вечере он возник настолько внезапно, что молниеносное чувство ужаса на секунду меня парализовало. Звук явно доносился не из комнаты, где был включен телевизор. Раздался звонок в дверь. Кто-то будто нетерпеливо зажал кнопку и долго держит ее, не отпуская. Я без объяснений прощаюсь с Лизой, подхожу к двери и сразу отшатываюсь от нее, услышав, как в нее врезается чье-то тело.
Рискнув посмотреть в глазок, я вижу, что мой сосед Паша дерется с двумя бабами. Именно бабами, а не женщинами. Есть такой тип, который зовется «базарной бабой», так вот они как раз такие. Невысокие, в теле, грязные волосы туго завязаны на затылке в хвост, обе – в свитерах с горлышком и одинаковых потертых джинсах. А Паша… Впервые вижу его одетым в белую рубашку и штаны, да еще и с лакированными ботинками. И он бьет женщин. Серьезно бьет, с остервенением, хоть и не всегда попадает. Они хватают его за волосы, пытаются сорвать с его шеи цепочку, неумело заслоняются от не менее неумелых ударов. И никто из них не произносит ни звука.
Из дальней двери выходит соседка и начинает причитать: «Паша, что же ты делаешь? Неужели милицию пора вызывать?» И сразу закрывает за собой дверь. Поучаствовала.
Я отхожу от двери. Смотрю на Сережу. Он испуган. Вера с открытым ртом.
И я понимаю, что от них поддержки можно не ждать.
Я распахиваю дверь и вылетаю в холл. Одним движением отталкиваю одну из баб и начинаю орать: «Паша! Паша, перестань! Это ведь женщины!» Он поднимает на меня абсолютно трезвый взгляд, мгновенно получает хлесткий удар в глаз от одной из них и бросается на обидчицу. Я пытаюсь оттащить его в сторону и тут на меня прыгает вторая. Я отмахиваюсь от нее и кричу: «Отошла!»
Растаскиваю Пашу с первой и кричу: «Так! Отцепись!» Она вопит: «Там моя сумка!» – и бежит к Пашиной двери, а он орет: «Ты не пройдешь, сука!» На секунду я успеваю подумать, что не очень-то он похож на Гендальфа. Ростом не вышел, бороды нет. Да и с женщинами дерется.
Улучив момент, одна из гостей скрывается за дверью, Паша забегает следом за ней и дверь захлопывается.
Я поворачиваюсь ко второй: «Ты что тут устроила, не видишь к какому пришла?» А она в слезах: «Что ты, сука, лезешь?! Как тут ментов вызывать?»
Я говорю ей номер. Она правда не может вспомнить три цифры?
– Адрес какой?!
– Не знаю! – рявкаю я, захожу в свою квартиру и с грохотом закрываю за собой дверь.
Уже через минуту я слышу грохот Пашиной двери и вопли улепетывающих баб.
Несчастный Паша живет один уже много лет. Ему почти пятьдесят. Жена не пускает к нему дочь. Он отличный, спокойный и тихий мужик. Кого он по пьяни потащил к себе домой? И зачем?
На этом свете есть люди гораздо несчастнее меня.
Похоже, мне никогда не было так жалко никого, как Пашу. Не потому ли, что я увидел в том, как он живет, свое возможное будущее?
Никогда не позвоню ему в дверь. А если встречу на улице, спрошу, нужна ли помощь.
А Паша сам хотел быть один? Или так получилось просто по причине? По причине чего? Вариантов не счесть, возможностей, ведущих меня к подобной жизни – тем более. Завтра же завязываю пить.
***
Как обычно, ночью мне приснилось, что меня бросает Поля. Сон был не очень сюжетный, а скорее довольно будничный и простой. Хотя каким еще может быть повторяющийся раз за разом один и тот же сон о не самом приятном периоде жизни. На сей раз это почему-то произошло в Петродворце, и она ушла от меня к какому-то чрезвычайно мужественному бородатому мужику. Я уже даже не пытался ничего делать: ни показывать свое расстройство, ни пытаться ее вернуть, ни даже сказать, что она мразь. Будничный сон о том, что меня буднично бросают ради того, кто привычно лучше, чем я. По традиции. Уже в пятнадцатый раз подряд. Даже сердце защемило настолько привычно, что я не обратил на это внимания. Но если в прошлый раз меня вытащил из сна звонком по телефону Глеб, то теперь не помог никто. Я просто делаю над собой небольшое усилие и просыпаюсь. Ого. Восемь часов утра. Пора в офис.
Никогда в жизни не было так легко вставать на работу, как никогда.
Ой, а почему так больно?
Я моментально забываю сон и с ужасом понимаю, что упустил момент, когда плохое самочувствие превратилось из едва заметного недомогания в полноформатное ощущение, что сдают почки. Я всегда был довольно мнительным, хотя и старался никому в этом не признаваться. Но вот утром что-то сильно закололо в правом боку. Наверняка камни в почках или аппендицит. Я медленно поднимаю правую ногу и прижимаю ее к груди. Врачи давно доказали, что это не самый лучший способ самодиагностики, но, когда колено касается плеча, становится немного легче. Боль не усилилась, а значит это хотя бы не аппендикс. Мысленно перебирая около десятка наиболее вероятных диагнозов, я беру телефон и вбиваю все по очереди в Гугл. Ни одно из них не имеет симптомов, схожих с моими. Надо попробовать Яндекс, он определено знает больше об особенностях организма среднестатистического россиянина, подбирающегося к кризису среднего возраста.
На третьем запросе все проходит без следа. Стоп. Это тоже были нервы? Хорошо, что после работы я записан к Ане.
***
– Знаешь, – говорит доктор Аня, – есть один простой способ отделаться от навязчивых воспоминаний. Упражнение называется «Страж». Как только мысль приходит в голову, ты выставляешь охранника, который ее отгоняет. Обычно мои пациентки говорят, что им помогает бородатый витязь с огромным мечом.
– Пациентки? Ну спасибо!
– Ты просто попробуй.
Я изо всех сил пытаюсь представить себе «Стража», но, как только рядом с ним появляется Полина, она начинает целоваться с этим неизвестным мужиком, который раз за разом приобретает черты то Глеба, то доставщика суши, то еще черт знает кого. Я открываю глаза и вижу, что Аня впечатлена своей шуткой. Она хитро смотрит на меня и продолжает говорить:
– А пациентам я советую представлять себе огромный пресс. Знаешь, как в американских фильмах на станциях переработки автомобилей. Был автомобиль – БАХ! – и стала плоская груда металлолома. Был человек в воспоминаниях – БАХ! – и нет его. Была грустная мысль – БАХ! Разделайся без сожаления. Гони прочь. Не нужно тебе больше об этом думать. Просто… БАХ!
Я вышел на улицу вдохновленный новым знанием и решил воспользоваться им сразу же: сел в автомобиль, открыл пошире окно, зажмурился…
Бах!
Пресс многотонный сминает Полину, и она послушно складывается в комочек со звуком разорванной фотографии.
Солнце жаркое, слепит. Отличный мая. Крепкий.
Пресс медленно, скрипя открывается. Никакой Полины внутри нет.
Полина смеётся.
Бах!
Со скрежетом, перетирая в пыль и небытие, улыбок больше нет. Просто – Бах!
И сразу опять жить захотелось. А то вон, гантели дома пылятся. А сил сколько!
Полина нежно гладит по лицу. О стеклянных щечках не знает ничего. Как ножом поперек спины.
Бах! Бах! Бах!