4. Из-за доброты я страдаю по-настоящему. Потому что требую к себе того же.
5. Я ненавижу свою внешность. Я уже несколько лет рассказываю всем, что мне все равно, но это ложь. Я почти не смотрю в зеркало и не верю никому, кто говорит мне обратное.
6. О том, сколько было возможностей, сколько было впустую потрачено сил на это, лучше не считать.
7. Перфекционизм меня убьет. Я из-за него не сплю ночами. Ну или рак кишечника меня убьет. Пока не понятно.
После встречи с Лизой мне захотелось примерить этот потрясающий и универсальный список и на нее.
Плюсы:
1. Она высокая. По современным меркам она действительно высокая. Всего на полголовы меня ниже, а я невероятно длинный. Почти два метра.
2. Она стройная. Лиза говорила, что ни дня в жизни не занималась спортом. К тридцати годам она каким-то образом выглядела лет на двадцать не только лицом. Но и фигурой. Наверное, гены.
3. Она, пожалуй, честная. Во всяком случае, по отношению ко мне. За всю жизнь (с перерывом в десять лет) она ни разу мне не врала. Наверное.
4. Она однозначно добрая. Если бы у нее была возможность, она бы забрала домой всех бездомных животных. А эмпатия и желание помочь каждому, кто в этом нуждается, иногда приводила к бессонным ночам. Сама рассказывала.
5. Она не просто симпатичная. Она – эталон красоты. Она, пожалуй, самая красивая девушка из всех, что я видел в своей жизни.
6. Она никогда…
– Да, было пару раз.
А вот это неожиданно. Имидж милой и отчаянно честной потенциальной пары таял на глазах.
– Погоди. Как можно любить кого-то и ложиться в постель с другими?
– Это довольно просто объяснить. Чувство к нему было какое-то прелое, темное и гадкое. А к Егору такое светлое и чистое…
Я вспоминаю нашу первую школьную совместную фотографию, которую сделал Лизин отец. Я держу ее за руку. Неуверенно, как будто сам за нее держусь. Она улыбается, зажмурившись на сентябрьском солнце. А я хмурюсь, будто предвижу грядущие десять лет в общеобразовательном учреждении. Что же мне так везет на зажмурившихся на фотографиях девчонок?
Отец Лизы давно умер. Точнее – погиб. Он спешил на работу и его сбил пьяный водитель. Более тривиальную смерть для отца семейства сложно придумать. Мать начала крепко пить, а сама Лиза ухаживала за медленно угасающей бабушкой и ходила в школу, где училась на одни четверки и не дружила ни с кем, кроме меня. Мы десять лет просидели с Лизой за одной партой, но я так и не узнал, что она за человек и что происходит в ее семье. На выпускном, когда она мне рассказала, из чего состояла ее жизнь, мне отчаянно захотелось обнять ее и всегда быть с ней вместе. Через месяц после окончания школы мать Лизы приняла решение уехать в Москву и увезти дочь с собой. Тогда мы и нашли крышу в центре города, куда пробрались в тайне от всех, чтобы посмотреть на закат и попрощаться. Мы долго сидели в тишине, а я надеялся, что это никогда не закончится: мы так и будем сидеть там, выше города, всех людей, выше поезда до Москвы и того, что ждет нас вдали друг от друга. Мы молчали, слегка касаясь друг друга пальцами, которые мы грели об остывающую после дневной жары крышу.
– Дождешься? – Лиза даже не смотрит на меня, но мне кажется, что ей важно получить утвердительный ответ.
– Конечно, – отвечаю я после недолгой паузы.
Одномоментно все иллюзии и мечты о том, что «раз и навсегда, как родители» рухнули, разбившись о стену обстоятельств. Одноклассники окрестили нас женихом и невестой еще во втором классе и активно подтрунивали над нами. Но, как ни странно, мы никогда не говорили и даже не думали о том, что можем быть вместе. Ну то есть Лиза не думала. Наверное.
Когда умерла моя мама, я как будто стал ближе к Лизе. Я не представлял себе, где она находится, с кем и чем занимается. Но потеря близкого человека словно бы заставила занять вакантное место, симметрично образовавшееся в наших семьях. В какой-то момент я даже стал представлять себе, что она сидит рядом со мной. Просто сидит рядом, присутствует. Не говорит ни с кем, не утешает меня, а просто находится неподалеку. Как воображаемые друзья из детства – они просто проводят с тобой время и становится гораздо легче.
Позже, когда пришло время под названием «сегодня вечером», я рассказал ей об этом, и мне очень хотелось, чтобы она бросилась мне в объятья и начала рассказывать о том, что в определенный момент она ощутила, будто я нахожусь рядом, поняла, что у меня что-то произошло и сразу же захотела со мной связаться. На деле же она потупила взгляд и кивнула. Театрального в этом жесте не было ничего, а вот разочарование накатило на меня огромной волной. Хотя я так до конца и не понял, зачем себе придумал это ее «присутствие».
***
– Когда уже у меня будут внуки?
Он не шутит. Он вообще не шутит. Даже не пытается заигрывать. Вот ведь выбрал подходящее время! Внуки. Множественное число. Сколько их ему надо? Пятнадцать? Или четырех будет достаточно? Почему родители всегда задают этот вопрос? Когда ты сделаешь домашнее задание? Когда ты определишься, в какой институт поступать? Когда ты уже пересдашь экзамен? Когда ты найдешь работу? Когда ты найдешь работу получше? Когда ты уже женишься? А теперь ещё и внуки. Какие ещё внуки?
– Мне повторить вопрос? – отец начинает хмуриться. – Когда. У меня. Будут. Внуки.
– Минут через десять, – профессионально отшучиваюсь я. Отвечаю, хотя в последней его фразе вопроса не звучало. – Десять минут тебя устроит?
– Лишь бы шуточки шутить. – У меня в голове эта фраза отдается эхом с разными интонациями раз пятьдесят. Потому что я слышу ее в пятидесятый раз в жизни по пятидесятому поводу. Примерно.
– Пап, да я даже ни с кем не встречаюсь, – констатирую я. Но его это, кажется, не волнует. Я начинаю понимать, что забыл его улыбку. Она осталась только на каких-то допотопных фотографиях, где я еще ребенок, а он молодой. Молодой папа уже ответил на этот вопрос своим родителям: вот они, вот они внуки. Хватит с вас и одного. А дальше-то что, пап? А дальше, сынок, ты уже как-то сам. Потому что время пролетит и уже тебе придется отвечать на этот вопрос, когда я его тебе задам. Но это уже совсем другая история. Да и будет ли вообще хоть кто-то, у кого ты, в свою очередь, сможешь спросить то же самое?
5. Полина
Я благодарен. Я благодарен за каждое утро. За то, что дышу, за то, что солнце за окном. За то, что сам есть. Без надежд, без веры, без сил и без одежды, лежа в кровати каждое утро просто «спасибо» говорю. За то, что глаза открыл.
Мне уже не первый день периодами грустно. Сам толком не понимаю, почему именно. Пожалуй, просто очень сильно устал. От всего. Бегаю, делаю дела, смысла в этом не вижу. В работе смысла не вижу. В жизни смысла не вижу. Пытаюсь грусть связать с образами Полины, не получается, смысла не вижу. Надо срочно закрывать проект, а я смысла не вижу.
Грустно. Очень хочется, чтобы пожалели. Остается самому себя жалеть.
Я выключаю свет и подхожу к окну. Странное действие, если учесть, что я на тринадцатом этаже, а ближайший дом находится как минимум в километре от моего: при всем желании никто не сможет заглянуть в окно. Но я делаю это не задумываясь, словно повинуясь мышечной памяти. И точно, так делала прабабушка, когда мне было четыре: если за окном слышался шум, она выключала свет и аккуратно выглядывала во двор. Блокадник не мог поступать иначе.
Я вглядываюсь в зимнюю улицу и через минуту обращаю внимание на свое отражение. Силуэт будто наполнен снегом и асфальтом и от этого выглядит нереально и немного апокалиптично. Если по следам такого описания героя я бы делал домашнее задание по литературе в старших классах, пришлось бы обратить внимание на символизм момента. Метель укрывает его своим холодом и лишь иногда через светлый снег проглядывает разрушенная, будто выжженная душа. Пафосно, неоригинально, с надрывом. Как и полагается интеллигентному ребенку в старших классах.
Прошел месяц с тех пор, как Полина уехала. За это время я получил от нее только одно сообщение, состоящее из двух слов, каждое из которых разорвало мне сердце. «Я дома». Значит есть всё-таки какая-то «я», которую я уже почти забыл. И она сейчас дома. Но рядом со мной ее нет, так что ее дом не здесь. Ее дом где-то там, где меня нет. Асфальт начинает проглядывать все отчётливее, ветер усиливается, на глазах героя замерзают слезы.
Чем старше становишься, тем быстрее бежит время. Эту идею с самого детства пытаются донести до тебя взрослые. Не трать время даром. Не упускай шанса. Лови момент. Но хоть бы кто из них сказал, как нужно это время проводить, на что его тратить, как, в конце концов, уметь жить. Почему никто не догадался объяснить, сколько времени требуется для какой цели? Сколько положено грустить по умершему родственнику? Сколько нужно ждать настоящей любви? Лечит ли время? И если лечит, то почему настолько неспешно? И вот ты сам уже взрослый. Стоишь на балконе, ищешь символичность в асфальте под снегом, а в руках – открытка.
«Ты приехала и жизнь изменилась. Сдвинулось с мертвой точки то, что на ней было всегда.
Ты приехала и стало чаще светить солнышко и появились улыбки
Стало лучше и светлее.
Ты влюбила в себя людей. Ты дала им надежду на то, что все будет хорошо. И на то, что все уже хорошо.
Я люблю тебя».
Прошло-то всего несколько лет после того, как я написал эти строки и подарил открытку Полине на день ее рождения. А сейчас я держу этот подарок в руках и плачу.
Как все изменилось.
Ты сделала больно. Ты предала, и ты не представляешь, как сложно разбиваться вдребезги в тридцать лет.
Какая обида, лютая депрессия и тяжесть.
Как плохо. Плохо потому, что ты так сделала. Плохо потому, что тебя нет рядом. Плохо потому, что не подпускала к себе. Плохо, что прошло столько лет. Впустую.
Просто плохо. Боль и страх.
Спасибо тебе за все.
Я не уверен, что я тебя люблю.
И сегодня, если бы ты спросила, как у меня дела, я отправил бы тебе эту же открытку, но написал бы на ней совсем другие слова.
«Дела в порядке. Второй раз за месяц болею. В параллели ношусь между домом и работой. Наклевывается новый интересный проект, но на работе я гнию и думаю валить. Кстати, еще я уже почти живу с девочкой, с которой знаком с детства, помнишь, я тебе о ней рассказывал.
Кстати, ты обещала написать мне письмо, когда вернешься домой. Но так и не написала. Ты говорила, что мы будем дружить, но ты соврала. А еще ты сказала, что ничего не изменится. Цветы подыхают, дома грязно, но я справляюсь, кошка не скучает по тебе и очень сильно меня любит. Я планирую поездку в Европу, как бог играю в футбол, каждый вечер возвращаюсь в пустую квартиру, и все думают, что у меня все хорошо. Ты не идешь у меня из головы, но я тебя уже почти что ненавижу».
***
Прекрасно помню тот день, когда начал бояться звонка мобильного телефона. В самые тяжелые недели я вздрагивал даже если слышал этот звук на работе, в общественном транспорте или в пабе, – откуда угодно, только не из своего кармана. Даже сейчас я иногда начинаю трястись от звонка, потому что каждый может не нести в себе ничего хорошего. Но летним днем, когда ничто не предвещало беды или даже дождя, у меня зазвонил телефон. Я сомневался, поднимать мне трубку или нет, что усугубилось надписью на экране телефона: «Звонит ОТЕЦ». Его голос спокоен и пуст: «Приезжай, пожалуйста, как можно скорее. У мамы обнаружили рак».
Когда жизнь разворачивается на девяносто, а то и на все сто восемьдесят градусов, на настроение влияет все: от крепости заваренного чая до погоды. То есть если ярко светит солнце и за окном комфортные плюс двадцать, вполне вероятно может случиться мощный откат и будет нелегко вытащить себя из-под одеяла. Но все же в тепле приятнее придаваться апокалиптическим мыслям о том, что жизнь кончена и света не видать не только в конце тоннеля, но и в его начале. Как показывает практика, самые страшные вещи происходят как раз если солнце светит наиболее ярко.
Вокруг больницы стоял запах хвои. Резкий аромат хлорки разбавлял его каждый раз, когда открывались двери в приемный покой.
– Быть может врач слишком молодой? Сколько ему? Двадцать семь?
– Да хоть семь.
Мы сидим на кухне, и мама кладет себе в чашку пакетик зелёного чая. Наверное, впервые она не заваривает крепкий черный чай по случаю моего приезда. Она подчеркнуто спокойна. Не похоже, что рассказ о возрасте врача был шуткой.
«Фиброаденома». Слово-то какое страшное.
В книгах иногда пишут, что мысли «роятся как стая пчел». Врут. Все мысли пришли мне в голову одновременно: когда мама умрет, больно ей или нет, как маме помочь, что я скажу Полине, как же будет жить отец, какому врачу позвонить, как сообщить новость бабушке, остаться мне с мамой или наоборот уехать, рыдать или смеяться, что делать, что делать, что делать…
Когда-то мама сказала, что человек становится по-настоящему взрослым, когда лишается родителей. Я четыре раза сменил работу, получил одно высшее и одно специальное образование, развелся, но мне нет еще и тридцати. Я давно уже считаю себя взрослым и самостоятельным мужчиной. Оказывается, зря. Из потока мыслей вырисовывается только одна:
– Мама, тебе не больно?
Маме не больно. Пока не больно.
– От рака умрут все, кто до него доживёт. – отец то ли шутит, то ли констатирует научный факт. В любом случае, звучит это страшно и очень неприятно. Именно в такой последовательности.
***
Обычно звуки аппарата искусственного дыхания в кино звучат зловеще. Из-за этого они кажутся какими-то ненастоящими. На каком-то из мониторов мерцает диаграмма сердца, громким пикающим звуком отзываясь в помещении. В воздухе повисает напряжение, в палате столпились родственники. Кто-то плачет, кто-то скорбно обнимается. Пара чьих-то детей сидит в ногах у лежащего и пытается играть либо в машинки, либо в куклы, в зависимости от гендерной принадлежности ребенка. Кто-то принес пышный букет, в котором количество цветов на всякий случай четное.
Я смотрю на мать, лежащую на кровати, и вспоминаю, как два года назад она танцевала с моим кузеном. Ему только исполнилось три года, он довольно плохо разговаривал, но с удовольствием отплясывал под абсолютно любую мелодию – будь то детская монофоническая песенка их китайской игрушки или дремучая doom-metal группа, ревущая у тринадцатилетнего соседа в спальне. Мама не приходит в себя уже неделю, а в моей памяти она танцует и смеется. Видимо, мозг защищается от того, что я вижу. Получается не очень.
– Мам, – полушепотом говорю я. – Мне врачи сказали, что ты все-все слышишь. Привет. Ты не переживай за нас. Нормально все. Мы очень-очень по тебе скучаем, нам очень тебя не хватает. Но мы справимся, все в порядке. Мы уже справляемся. Я папу тут к доктору отвез, у него что-то голова болеть стала. Все с ним в порядке. Он очень сильно за тебя переживает, поэтому болит. Но это пройдет, мамуль. Ты главное не переживай. Я тоже уже в норме. Я даже на Полинку не обижаюсь. Я знаю, что ты думала, что вы подружки. Ну не подружки, что ж поделать. Но я-то хоть друг тебе, мам? А друзей беречь надо. Не переживай. Пожалуйста, не переживай. Я картошки вчера домой купил. Хочу вечером сегодня приехать, нарубить ее прямо с кожурой, как ты в детстве для скорости делала, и обжарить. Много-много масла налить, посолить щедро. Может еще и мультик какой поставлю, чтобы играл. Как будто я мелкий, а все рядом, все-все рядом. А вообще я нормально питаюсь, полный порядок. Ты мне пообещай только, что волноваться не будешь. А еще пообещай, что, когда ты дедушку встретишь, передашь ему, как я скучаю. Если он оттуда, сверху, видит то, чем я занимаюсь, мне лучше не попадаться ему на глаза, конечно. Но я надеюсь, что он поймет. Ты же всегда говорила, что я на него похож. Мамуль, пусть он меня простит. И ты меня прости. Я каждую свою ошибку знаю. Мне будет очень тяжело, но, если тебе так легче, не страдай. Мы справимся. Отдыхай, мам. Пожалуйста отдыхай.
***
Когда умирает кто-то из родственников, не сразу понимаешь, как себя вести и что положено чувствовать. И ладно бы это была бабушка, живущая в другом городе, которую ты не слишком помнишь, да и, если честно, даже не очень и любишь. И тебе, вроде бы, всего четыре года и знать, что такое смерть, еще слишком рано. Но вот она пришла откуда не ждали. Ведь бабушке было всего девяносто четыре года, она прошла две войны, блокаду и пережила почти всех своих детей. Всего девяносто четыре! А здоровье было как у молодой! И абсолютно кристально-чистый, незамутнённый разум. Только спала по двадцать часов в сутки. А так – как новенькая.
И вот вдруг, ни с того, ни с сего. Была бабушка – и нет ее.
– Мама, а как это? Что такое «умерла»?
– Ты ее больше никогда не увидишь.
Да я и так ее не очень часто видел и смутно помню звучание ее голоса.
И ладно бабушка.
А если умирает тот, кого ты видел каждый день или почти каждый день, когда не оставался ночевать у Глеба?
Мы хороним маму. Стереотипы снова оказались неподвластны реальности: в кино обычно такие дни наполнены серыми тучами, которые в обязательном порядке низвергают весь накопленный дождь на скорбящих, каждый из которых именно в этот день не прихватил с собой зонт. Оно и справедливо: как можно прочувствовать горе, если не вымокнешь до нитки? Покойнику уже ничего не будет, а вот ты должен хотя бы промокнуть.
Но у нас, как и всегда, все наоборот. Светит яркое солнце, остатки снега стаяли за пару дней, природа оживает и дарит надежду тем, кому она еще нужна. Маленькое кладбище в пригороде, где уже несколько лет покоятся отец и бабушка мамы, почему-то всегда было очень тихим. Даже если люди прощались с кем-то и приходили большими семьями, оно молчало.
Мой дед всю жизнь был заядлым курильщиком. После смерти врачи сказали, что из вороха его диагнозов половина была следствием курения. По привычке на соседнюю могилу я положил для него зажжённую сигарету. Почему-то существует поверье, что некурящим надо положить конфетку или хлеб, а курящему – непременно сигарету. Но дед отказывается со мной «курить». Только когда стали закапывать урну с маминым прахом, сигарета начинает активно тлеть.
Бабушка заплакала. Отца трясет.
А я не понимаю. Мне легче. Я отпускаю. Или думаю о Полине. «Привет, Поль. Мама умерла, я ее хороню, а думаю о тебе».
***
– Я вишен боюсь.
Лиза смущенно улыбается. Она приехала сразу после похорон. Не задавая лишних вопросов, не готовясь дополнительно, не напрашиваясь в гости. Она просто приехала без предупреждения. Приехала и села рядом со мной. И если мне уже было легко, то стало еще легче. От того, что с ней – уют. От того, что вокруг тишина. От того, что можно побыть собой и без угрызений совести сбросить свою молчаливость на «состояние». Легче.
Без объявления боевых действий мы начали игру «Правда на правду». Это не «Правда и желание», да и алкоголя никакого нет. Нет победителей и проигравших. Мы просто сидим у меня на кухне и рассказываем друг другу друг о друге. Мы не играем. Играю я. У меня азарт.
– В смысле «вишен»?
На столе как раз стоит огромная кастрюля с вишней. Купил по дороге домой. Свежая, спелая. На весь дом пахнет. Обожаю вишню.
– Ну в прямом. Вот этих. – Лиза смущенно показывает пальцем в сторону кастрюли и виновато улыбается. – В детстве меня бабушка вишней на даче закармливала. А один раз я забежала в дом, схватила ягодку со стола, а она сразу в горло мне попала. И все, я задыхаться стала. Страшно было, а мне ни вздохнуть, ни звука не издать, ничего. Хорошо хоть бабушка рядом была. Схватила меня, стала на солнечное сплетение давить. Выбила ягодку. Я их не ем с тех пор. Двадцать лет уже не ем. Страшные вишенки. – Лиза хихикнула и прикрыла рот рукой.
Действуй.
– Сегодня, Лиза, давай все будет по-новому. Вообще все будет другое. Сейчас вечер и мы выключим весь свет в помещении. Хочется кричать, но мы будем молчать. Мы будем пить горячий чай, хоть дома и жарко. Мы даже фильмы будем смотреть в немецкой озвучке, чтобы веселее было. Мы будем слушать монгольские песни, наденем всю одежду, которую найдем в доме, развесим кастрюли по стенам, а чашки наполним вином и расставим по углам. Зажжем свечи и будем от них прикуривать сигареты, от них – поджигать бенгальские огни. И вообще сегодня – новый день. Так что сейчас я поздравлю тебя с днем рождения!
Изумление в глазах Лизы граничит с восторгом. Мне кажется, что сейчас – самое время отыграть все то, чего мы с ней были лишены в нашем детстве. В детстве, которое мы практически целиком провели вместе, но которого нам до конца так и не удалось прожить. Сегодня каждое безумное предложение она встречает с радостью, а каждую странную идею готова реализовать самостоятельно. Она, похоже, готова вообще ко всему и именно поэтому я решил не останавливаться:
– Есть люди, которые обладают каким-то запредельным уровнем эмпатии. Живётся им от этого не легче, но и иначе не получается. Иногда такие люди стараются помочь другим. Чтобы тем было попроще, повеселее, но происходит это отчасти и из-за того, что эмпат сам видел некоторое количество дерьма и знает, каких сил стоит выбираться с самого дна. И помогает он людям, помогает, а потом внезапно и ему самому нужна помощь. То есть может даже и не помощь, а плечо. Или плечико. Не для того, чтобы поныть, а для того, чтобы понять, что он не один. И в такие моменты нередко плечика не находится. А все окружающее перестает приносить удовольствие и вообще иметь хоть какой-то смысл.
Для таких людей радость просыпаться по утрам – не простой звук. А чистое и мощное желание попробовать посмотреть, что там будет дальше.
Я это к чему. Сегодня, в твой день рождения, я могу сказать одно: Лиза, ты на верном пути. И ты не одна. Горжусь я тобой. Ты заслуживаешь большего. Во всем без исключения. И я знаю, что ты этого хочешь, но, вероятно, считаешь, что не заслуживаешь. Желаю тебе чтобы период «не заслуживаешь» сократился до минимума.
С внеочередным днем рождения тебя, Лиза. Будь счастлива.
Бывают в жизни такие моменты, когда под воздействием внешних факторов начинаешь ощущать что-то для себя новое. Это не просветление, вовсе нет. Это какая-то правда, которую понимать-то вроде понимаешь, но не чувствуешь. Или, наоборот, – чувствуешь, но осознать никак не можешь. Это как радость от теплого весеннего луча после суровой зимы. Или как глоток воды после суток на спортивных соревнованиях. Я смотрю на Лизу, которую знаю много лет, вспоминаю первое сильное переживание, связанное с ней, а потом и не связанное. Мысли цепляются одна за другую, я начинаю вспоминать, что было хорошего, когда было легко, и что было плохого, когда было трудно дышать.
И прощаю.
Прощаю каждого, кто когда-то мешал, а я выстоял. Каждого, кто когда-то пытался уничтожить, а я жив. Каждого, кто не верил, а я добился. Каждого, кто провоцировал и глох в волнах агрессии сам. За все то, что люди пытались со мной сотворить, прощаю.
И верю.
Верю в то, что действительно жизнь была до этого момента отличной и ни на что не похожей. Верю, что раз есть люди, которые не бросят в беде, то замечательных людей в мире больше, чем обозленных и глупых. Верю, что те, кто болеют, несомненно, выздоровеют и встанут на ноги, а те, кто ненавидят, обязательно однажды полюбят.
Лиза вскочила и артистично аплодирует моему тосту. Тепло от ее улыбки заполнило всю кухню и мне на мгновение кажется, что всех этих лет, что мы провели порознь, не было.
А еще краем глаза я замечаю пустую кастрюлю, которая только что была полна вишни и горстку косточек рядом с ней.