Малодушие

***

«Для нас еще не время» – таинственно сообщала надпись на стене, увиденная нами, когда мы искали дом моих родственников. И стена, и эта надпись были нам знакомы – не потому, чтобы мы хоть раз ее видели, когда в лес ходили; нет, мы видели ее задолго до этих походов. Да, в лес, оказывается, мы тоже шли примерно по тому же направлению, куда меня отправили тогда. В том все удивление и было: мы с Антоном, оказывается, с тринадцати лет проходили предельно близко к тому, о чем так долго помнили и раз за разом о чем вспоминали, – и не знали об этом! Вернее, я не знал.

Еще мы нашли водонапорную башню, заброшенную. Одним днем, все в ту же пору 10 лет, мы играли здесь с четырьмя местными ребятишками в прятки. Помню, что одного мы звали Денчик, а второго, высокого и светловолосого парня наших лет, Эдиком Старостиным. Двух других я, к сожалению, забыл. К Эдику Старостину мы после игры еще домой зашли, в большой и красивый его дом, и играли там в компьютер в его комнате. Кажется, у него были младшие брат и сестра, и еще один старший Леонид, в наш приход отсутствовавший где-то. Эдик много рассказывал нам в тот раз про него, так много, что я даже имя его запомнил. Мне очень хотелось увидеть тогда этого Леонида; теперь же я думаю: хорошо, что тайна так тайной для меня и осталась.

⁃ А Денчик, если признаться, лучше всех играл. – говорил я Антону.

⁃ Без сомнения. – подтверждал он мне.

Солнце еще светило вовсю, когда мы, после нескольких неловкостей, не к месту сказанных фраз и выпитого чая, вышли, наконец, от родственников. За нами захлопнулась дверь ворот, а мы так и остались со всем тем впечатлением, что оставил на нас этот день. Некоторое время мы шли молча; больше не было необходимости идти к автомобильной заправке у большой дороги, разделяющей город и лес, потому как телефон свой я зарядил у родственников. Да, я говорил, что направление нашего похода было всегда примерно сюда, но это было именно что примерно; на самом же деле мы брали маршрут немного правее, чем тот, по которому мы бы наткнулись на ту же «заброшку». Это было близко, но не совсем то. Сейчас же все пошло не по-обычному именно затем, что мне надо было поставить телефон на зарядку; мы знали, если прикинуть, в какую сторону идти, дабы набрести на знакомую нам заправку.

Оказалось, что история Миши, точнее даже его матери Ольги Степановой, была известна всей округе. Нам рассказали все: выяснилось, что Мишка был сирота: «умер, бедный, год как… Андрюшей звали». Тот дом принадлежал отцу Миши, этому самому «Андрюше», и раньше они все жили в нем. С ними же жили и остальные члены семьи по отцовской линии, то есть мать Андрея, брат его, кто-то еще… Я не помню точно: толи и сын был нелюбим в этой их семье, толи только жена его; в любом случае, после смерти мужа, Ольгу просто выгнали из дома. Теперь она поселилась вместе со своим сыном в какой-то «старой, бедной лачуге». Нам, однако, сказали особо не переживать: жила она тут же, рядышком, и в случае чего они, родственники, действительно, не дадут никого «ни в обиду, ни в беду».

А еще тетушка Люда (рассказывавшая нам всю эту историю), активно изображая из себя Ольгу, корчась, изгибаясь и принимая самые нелепые позы, по-видимому, пыталась таким образом построить перед нами картину трудной жизни и работы Ольги, или чего-то там еще. Всего этого я уже не слушал и просто ждал, когда уже будет прилично встать и уйти.

…Я шел, напевая какой-то знакомый мотив. День близился к концу. «Как хорошо, – думаю, – еще одна история; лежит непочатая, неизведанная. Это здорово…». Вы дивитесь на мою реплику, хотя бы она была и про себя? Ну да, конечно, бедная мать, бедный ее сын… «А мне плевать!» Нет, правда, плевать. Скажите мне, какой интерес был бы нам жить, если б не было б таких вот бедных совсем на свете, а? И какой интерес вам был бы им сопереживать, если бы в этом не было бы никакого интереса?

Эту фразу я еще тогда сочинил идя. Очень гордился собой. «Использовать в рассказе или нет?…» Я и вообще очень горжусь собой…

Я скажу вам, за что мне реально стало тогда стыдно: за мой «добрый поступок». Нас ведь хвалили там. Говорили, какие мы, так сказать, молодцы; «какие хорошие парни выросли!». Чушь. Однако, хоть и чушь, но слушать чертову эту похвальбу было невероятно приятно…

⁃ Ты это чего поешь?

⁃ Не знаю, – отвечаю я. Мы вновь проходили около водонапорной башни.

⁃ А я, кажется, догоняю. – говорит подумав. – «Нас не догонят».

«Тупой каламбур»

⁃ …Небо уронит ночь на ладони… – без особого энтузиазма пою я в ответ. – Точно. Мы тогда ее вечно слушали.

Он улыбнулся широко:

⁃ Помню.

«Скажет еще что-то?.. Точно скажет.»

…

«…просто „помню“..?»

⁃ Кстати сказать, и машина этого мужика была точь-в-точь такая, которой ты в 13 лет пугался…

Сказал все-таки.

Вместо того чтобы ответить, я поднял голову, я посмотрел на небо… «Лето» – думаю с удовольствием. В вышине – в красивом, в невероятно синем небе – летали облака, целая цепь из них. «Цепью целою из них… Очень те белы были…» – придумывал я строки, странно улыбаясь. Как же не любить мне этот город, в котором столько воспоминаний, столько всяких моментов?.. Город, из каждого угла которого мне тысячу ощущений маячат – где-то когда-то забытые, где-то – бережно хранимые… Так как же не любить тебя, а, мой город? Как?

Я закрыл глаза, приятно чувствуя, как мои ноги сами несут меня, и влекут… совершенно даже не зная – куда. Я представил, что мы врозь: ноги – те не от меня; от меня только глаза мои, глаза и есть Я; и я закрыл их, игриво и назло…

И потом только, через какое-то количество определенных воспоминаний и еще какое-то количество памятно ставших дней, Антон скажет мне, опять же про мой город:

⁃ В этом неправильном ведь гораздо больше разнообразия; случая побольше, хаотичности… и так далее. Много. А идеал твой – он один, монотонный, понимаешь? Ты представь себе нашу школу: если б она была не тем, так сказать, бредом старым, чем сейчас есть, а каким-то красивым там… новым и чистым особняком, – ты представляешь себе, как это скучно?!

Но тогда мне уже не нужны были эти его слова…

И причина, по которой мы с Антоном шли до 10 класса, была проста: просто нам было весело в школе, просто нам хотелось этого… Этого «старого бреда» – хотелось! У нас, в нашей компашке то есть, не принято было особо о будущем думать: ведь устраивало нас и наше настоящее; и мы жертвовали ему всем – и будущем тоже, т.е. вовсе не наоборот, как оно часто бывает…

И потому я не думал тогда еще об этих его мыслях. Я, может, и вовсе не думал…

И я только шел тогда, закрыв глаза, и в глаза мне билось солнце через веки. И было мне чертовски весело…

***

Мы лежали как-то здесь, на траве, ночью. Лежали и на звезды смотрели. Тихо… Я напомнил Антону об этом; после упомянутого мной сверху диалога, он уже непрерывно пел свою «нас не догонят», – то громко, то тише, – чем и надоел мне наконец, честно сказать. Родители Антона очень беспокоились, – ну, тогда, – тем, что время такое позднее, а сын их где-то пропадает еще. И мать, позвонив на номер, по которому я обычно связывался с Антоном, нашла его. Мы в это время, наверное, просто молчали друг-другу. Я запомнил звезды. Приехала машина. Утащила Антона. Я запомнил все.

⁃ А помнишь…

Мимо нас проходил какой-то парень – на вид наш сверстник. Я подумал: а может это…?

⁃ …помнишь, мы у твоих соседей груши воровали?

Ну конечно, черт тебя побери. «Почему я злюсь на него?..»

⁃ Ты еще именно в их дочку втюрился. – отвечаю. – Умудрился же… – хотя и не важно это все. «Черт, что я несу?»

Этот парень посмотрел на меня, я тоже. Но он не отводил взгляд.

Да, Антон влюбился тогда страстно в Олю какую-то; мы сначала еще не знали, что это их груши мы тырим. Только потом, когда…

«Может это – Эдик Старостин?..» – пришло мне в голову и вдруг мне ужасно захотелось, чтобы это было так. Как же он там? Вообразить только! у него вся жизнь прошла, он все это время жил. Но… – мне невероятно интересно знать: как? Только раз, в далеких детствах наших, мы пересеклись на своем пути, – и теперь мы уже совершенно не те, что были… Но есть же у нас воспоминание!..

Но он просто прошел мимо.

⁃ Кстати, я ее искал недавно. Нашел Вконтакте ее и написал.

⁃ Ого, и как?

⁃ Притворился, что я друг какой-то ее из детства. Наговорил всякого бреда и в итоге она даже поверила; говорит даже помнит кое-что.

Я засмеялся.

⁃ А сейчас что? – спрашиваю.

⁃ Предложила потом встретиться; говорила, что в центр часто ходит и прочее. – он остановился на секунду. – Потом, через какое-то время и фотку попросила скинуть…

⁃ Ии-и?…

⁃ Я скинул ей Ерофеева! – взорвался он хохотом.

⁃ Что-о?! – кричал я, смеясь. – Ну ты даешь!.. Вот же гад!

⁃ Да-а… Она заблокировала меня…

⁃ Серьезно?!.. – задыхался я.

⁃ Да!..

Мы смеялись, долго, и было это хорошо. И чего же я ругал его про себя? Друг мой! В детстве, когда я спал на втором этаже кровати своей, на стене прямо передо мной была выбоинка – даже несколько выбоин, маленьких, – и, засыпая, я долго тер в них пальцем, кругами, тер–тер, снова и снова, с усердием, и впадины становились глубже, с каждой ночью все глубже и глубже… И об этом знал только он – Антон, друг мой!.. Ох, дурак я, дурак!

Ну… так и что же? Вспоминал ли обо мне, о нас, о тех днях, наш Эдик? Может, и действительно это был он, и, проходя мимо, он думал ровно то же, что и я? Точно то же самое!.. Может быть мне стоит все же подбежать к нему и спросить у него, а?!

Наконец, мы пришли в лес.

***

От поля вашего зрения отдирается картинка; вы вдыхаете какой-то аромат… Это тот же самый пейзаж, что и на фотографии – вам ясно видны деревья, стоящие несколько вкривь, как бы расступившись перед вашим взглядом; чуть дальше, за густой лиственной сенью, течет речка, спокойно катящаяся на берег и отступающая назад; правда только, что темно и солнца уже нет, как на фотографии, но все равно вас до самого верха наполняет детством…

Разожгли костер; я завороженно гляжу сквозь…

Эту фотографию мы сделали, когда впервые пришли сюда. На ней стоит Антон, облокотившись к дереву и одетый в ту самую футболку «провинция». Прямо смотря в объектив, он вытянул вперед свою руку, как бы заслоняясь от солнца. С тех пор Антон изменился, но не сильно: все те же черные волосы в короткой стрижке, все тот же остренький нос… лишь глаза окончательно утратили свой детский оттенок, уступив место твердому, серьезному, – в то же время и насмешливому, – и… какому-то безумному взгляду. Да и в целом, раньше еще можно было углядеть в чертах его лица что-то красивое (наверное, из-за этой самой детскости); теперь же оно поблекло совсем. Впрочем, он не то чтобы и урод. Так, ни рыба ни мясо.

Берег по другую сторону начинается с крутого обрыва; на его вершине взгромоздилось много-много деревьев, больших и ровных: стоят они, как древнее войско, как дружина какая-то, прискакавшая только что и теперь остановившаяся, дабы осмотреть окрестность.

Я б хотел вам рассказать, как попасть сюда – но не хочу. Это место – излюбленное мной и моим другом; мы посещаем его не то чтобы часто, зато посещаем всегда именно его. И главное: здесь никогда никого не бывает; почему-то никто не приходит посидеть на стульях, склеенных неизвестно чьими руками, перед такими же точно деревянными столами.

«К Толику!» – говорим мы, говоря об этом месте. Так называем его.

Расскажу, пожалуй, как нашли мы нашего «Толика»:

Случилось это несколько лет назад (т.е., в те самые 13 лет, о которых так говорено выше), опять же летом. Антон прибежал ко мне, весь взволнованный какой-то, с «провинцией»; прибежал и говорит, что баллончиком машину дяди Бориса разукрасил, и теперь тот за ним гоняется.

⁃ Солью стрелял… – говорит он страшно, показывая баллончик.

У него с дядей Борисом была давняя вражда, основанная на совершенно непонятных мне причинах. Антон был добрым малым – зачем же с ним враждовать? – не понимал я.

Я очень испугался сразу и первое, что мог сказать, это:

⁃ Ну молодец, прибежал именно сюда!

Имелось ввиду, что моя квартира – самое очевидное место, куда мог бы спрятаться виновник. Значит, за нами скоро придут… Кстати сказать: ни в чем он не был виноват. Несмотря ни на какие вражды, такой человек, как Антон, никогда не стал бы разукрашивать машину. Какую угодно. Но обмануть меня – запросто.

Но об этом после.

⁃ Надо бежать! – запаниковал кто-то. Возможно, что и я.

Антон уже выходил, уже открыл дверь и стоял у порога, но услышал вдруг чьи-то шаги. Кто-то поднимался. Он прихлопнул дверь обратно и, хватая в руки свои кеды, быстро придумал:

⁃ Спускайся один.

…и пошел куда-то по коридору, вглубь квартиры. Но я, обуваясь, не смотрел на него.

Я вышел, и в воздухе пахло чем-то съестным, пирожками; было тепло. Я закрывал на ключ дверь своей квартиры, нисколько не обращая внимания на человека, стоящего позади меня и внимательно на меня поглядывавшего, – даже не думая о нем, закрывал свою дверь.

Он, каким-то грубым голосом, спросил меня:

⁃ Дима?

⁃ А? – отвечаю, но не смотрю

⁃ Ты?

Чувствуя, как жмет мне обувь, я резко дернул левой ногой, еще раз, – и неторопливо оборотился к нему. Меня зовут Дима. На дверной ручке соседей печатная реклама, еще не снятая. Я выбросил ее (со своей двери) час назад, когда выходил в магазин; у них же она как стояла, так и стоит. «Висит» – подправил я себя мысленно. «Это потому, что…» Надежда Дмитриевна еще не скоро вернется с работы, и муж ее, кажется, умер недавно. Значит, этот странный человек, на вид лет 42, одетый не в меру тепло в такую жаркую погоду: в какой-то зеленый рваный свитер, в классические брюки, и в кепке с какой-то надписью, явно не к Надежде Дмитриевне пришел, «да и зачем ему к ней? Тогда, возможно, к Васнецовым…» А, точно! Он же перед моей дверью стоял, когда я вышел, и меня окликнул, «именем назвал», – значит, наверное, ко мне он.

⁃ Я; чего тебе? – говорю, почесывая себе руку и смотря на его обувь, которая вся в какой-то грязи была – «это дождь…» шел пару дней назад; но в остальном, кажется, хорошие сапоги.

«Значит это он поднимался? – думаю я про себя лукаво.

⁃ …и, так сказать, – договаривал он что-то, – понимаешь? твоей матери…

Всего остального я не слушал.

⁃ Хорошо. – Я спустился.

Я спустился и быстро нагнал на себя страху – и совершенно безотчетно: чтобы произвести нужный эффект, нужно было выглядеть подобающим образом, а не с каменным лицом вещать.

Антон же, в свою очередь, слез со второго этажа через балкон, мы с ним часто так делали. Встретившись в переулке неподалеку, мы на ходу повели диалог о случившемся. Несомненно для нас было одно: за нами гоняются.

Никогда прежде я не видел этого человека; значит, единственное объяснение тому, что он меня знает, это:

⁃ Это от дяди Бориса! Это был не сам дядя Борис, но кто-то от него! И он знал меня!

Нужно было бежать… – и бежали мы долго; скрывались от какой-то черной машины, постоянно преследовавшей наш путь; гадали, где бы нам спрятаться; боялись, обсуждали, спорили, – и много чего еще. Казалось, весь город ополчился против нас. Все будто бы догадывались, что именно мы разукрасили эту злосчастную машину, – даже и те, кто вел себя обыкновенно: просто они играли роль, чтобы быть незамеченными. Но я же все замечал.

Теперь, конечно, трудно понять, как Антону удалось так удачно меня обмануть – настолько хорошо, что эта ложь даже потащила нас в лес (тогда мы и пошли туда впервые). Возможно, я и сам внутренне не очень-то и верил всей этой истории, – но только внутренне. Важно было не допускать сомнений, чтобы не портить себе предстоящего приключения. Важно было обмануться.

***

…И вот мы гуляли по лесу.

Шли около деревьев, которые мы разукрасили при помощи баллончика; разговаривали о чем-то… Вдруг – какой-то шум. Мы посмотрели назад и нашему взгляду предстал мальчик, щуплый и возрастом нас младше, в грязных, рваных сапогах и с голым торсом; в руках у него была зажата палка, которою он постоянно размахивал. Самое удивительное в нем было странное равнодушие, кажется, не смутившееся даже от того, что он оказался замечен(он, очевидно, хотел нас отдубасить своей палкой).

Впрочем, не стану подробно описывать наш диалог. Отмечу только несколько вещей.

В первую очередь, стоит сказать, что, сидя там около костра, мне в голову невольно пришла замечательная мысль: а ведь этот щуплый мальчик был поразительно схож с Мишкой! Значит, бессознательно я помнил и это.

Во-вторых, Толик, как назвался наш новый щуплый друг, рассказал нам о некоем доме неподалеку – доме в лесу: это было, по его словам, большое, черное здание, на первом этаже которого вьются бесчисленные змеи, на втором – страшные львы; а на третьем, самом верхнем этаже, в очень темной комнате, посередине которого стоит стул, спит на этом стуле безобразное нечто: черт, или даже сатана, – но черношерстное, с когтями… и самая жуткая примета: на груди чудовища висит ржавый, толстый крест.

Толик предложил нам посетить этот дом, но предупредил, что никто еще не возвращался оттуда живым. Правда, стоит только, по его словам, прикоснуться к ржавому кресту, чтобы в тот же миг уничтожить зверей, ползучих тварей, дом весь, и обрести…

⁃ Что? – спросил я. Но мне не ответили.

Увидели ли мы этот загадочный дом? Тоже нет, хотя мы и согласились посмотреть. Но вместо жуткого черта, Толик показал нам это прекрасное место, с тех самых пор ставшее нашим любимым.

Придется отклониться

Потому что сегодня я говорил с Антоном. Я и так, кажется, растянул с этим рассказом, да и еще после тянуть придется – но что ж поделать? хоть отдохнете.

В общем-то ничего особого и не случилось. Просто я сидел на уроке, думал, к примеру, о том, что вот уже который день я пишу, вот уже и снег растаял… Мне казалось – мне оно и сейчас кажется, что последнее написанное (где-то начиная от «поля вашего зрения…») получилось так себе, и я раздумывал: как можно было бы это исправить? Гнет какой-то и неверие в себя мало-помалу накапливалось во мне.

Паршиво.

Так вот. По биологии у нас был тест сегодня, а место рядом со мной было свободно. И ко мне подсел Антон, попросил помочь с заданиями.

⁃ Да я сам ничего не знаю, – говорю, – нашел у кого списывать.

⁃ А я, – сунул он руку в карман, – знаю. Дам тебе ответы. Хочешь? – протягивает мне бумажку.

Я беру, не отказался. Но это все тут по сути значения не имеет. Просто когда я списывал эти ответы, он меня таки разговорил (напомню, что мы с ним в ссоре), и в ходе диалога я сказал ему о том, что, так и так, «вот что надумал,

⁃ …пишу теперь, нечто вроде рецензии, критики, но художественно…

И…» Словом, пытался что-то сказать. Но ему было неинтересно, или не особо интересно, не знаю. Он никогда не пытался это скрыть.

В общем-то – и все.

Я размышлял: что бы купить возвращаясь домой? Как уроки, мол, кончатся.

А все-таки… Да, я надеялся, что хотя бы чтобы дружбу нашу вернуть он заинтересуется, прочтет. Ага.

С другой стороны, если так уж думать стать, то, кажется, я это себе… надумал… может быть. Ну, то что ему неинтересно дескать, и «даже не скрывал». Да напротив ведь! был заинтересован аж…

«Но прочесть-то все-таки не испросил!» – било мне в голову, чертово.

И я возвращался со школы. «Сладкое что, может?» – думаю, подходя к подъезду, в котором находился магазин. У магазина этого два входа: со двора первый – и входить нужно как в квартиру; и другой, противоположный, со стороны дороги.

Из подъезда выходила какая-то женщина, с пакетами в руках и вместе с мальчиком лет пяти. Я пропустил ее – выждал и зашел. Может, когда-нибудь, когда он подрастет, я встречусь где с этим мальчиком, а? Или, может, я сегодняшний, как есть, останусь в его памяти, в его детских драгоценных воспоминаниях?! Чистых… И он как-то вспомнит обо мне; вспомнит, что когда-то, выходя из этого подъезда с матерью, которой в то время уже не будет в живых, один прекрасный парень уступил ему и ей дорогу, и эти сумерки, и этот шум, и эти ветви… О Боже, пусть я стану его воспоминанием!

Мне даже в голову пришло быстро заскочить в магазин, купить что-то, догнать и отдать мальчику сладость какую-то – так он точно запомнит! Но меня отвлек шум, доносившийся с лестничной площадки второго этажа, с базы.

На базе была компания Сановых, они о чем-то там говорили о своем. Я поднялся к ним; они меня поприветствовали и сходу спросили о чем-то, не помню. В подъезде мне было потеплей. Полумрак. Я облокотился о стол. Собственно, благодаря этому маленькому деревянному столу, который стоит на межэтажной площадке, и существует база. Мы ее так назвали промеж себя с Антоном, и в принципе мы любим давать разные названия местам, которые посещаем. Да и не только местам: вон, Сановые – тоже нами названы. Магазин же, таким образом, получился «под базой»; сама база все-таки точка поважнее для нас.

Ну, вот они, три пацана, сверстники нам: Миша, Саша, Коля… Сколько я их знаю, они всегда ходят вместе, дружат; и сколько я их знаю, говорят все о какой-то безделице. А в общем-то, они просто аутсайдеры… Миша, Саша, Коля… нет никакого смысла о них говорить.

Я спустился в магазин, но так и не выбрал что купить. Не хочу. Вышел через второй ход (где дорога) и, жуя семечки, полученные от Сашки Смирнова, зашагал домой.

Тут-то мне в голову и пришла мысль, что надо сегодняшний день описать. Я подходил к светофору, он мигал красным. Описание даст мне возможность переделать, переиначить, «переписать» рассказ о наших бегах в 13 лет; рассказ, воплощение которого мне, как я уже обмолвился, не нравилось.

Зеленый на светофоре. «А ведь в тот самый день его починили» – мелькает у меня мысль. Отлично, это можно использовать. Я перешел дорогу, достал телефон и записал в заметки: «в тот раз починили наш светофор; я возвращался домой, а на улице…»

Я думал: нужно переписать, начав с самого начала того утра: все могло иметь значение. Но, как вы видите, я этого не сделал: та версия, которую вы прочли – самая первая и есть. Именно та, что меня не устраивает. Мне просто лень.

…Ближе к подъезду ко мне приходят мысли совсем о другом. Они все отчетливее вырисовываются, с каждой ступенькой становясь весомее; уже укладываются в слова, в определенные выражения. Стоя на ступеньках между первым этажом и своим, я пишу:

«…Впрочем, в самообмане ничего хитрого нет: стоит его только захотеть, и мозг сам будет подкидывать нам нужные доказательства и искать поводы. И даже если глубоко затаенное сомнение дразнит нас своим голосом, то и в этом нет ничего для нас страшного: мы ведь с готовностью, с каким-то даже азартом идем на риск, принимаем вызов; ведь нам нравиться «брать все на себя» и себе довериться. Совершая великий грех, великий обман – самое приятное будет осмеять его величие, низвесть его до низу, отнесясь к нему легко, беспечно, за просто так – ведь это означает нашу силу, ведь здесь пахнет нашим могуществом…»

Задумывалась эта сентенция как продолжение, следовавшее непосредственно после фразы: «…важно было обмануться». Но туда не подошло бы никак, всё таки; сама мысль слишком большая на фоне явления, ее вызвавшего. Потому вставляю сюда.

…Стою у двери – и одновременно в двух временных точках, все перед той же дверью, хоть и набираю сейчас какие-то простые и скучные буквы будучи не там совсем, а сидя за столом, на кухне. Как и сказано, я сорвал с двери бумажную рекламу, отворил ее и вошел, тринадцатилетний. Потом приготовил себе еду, сел за стол ровно там же, где и сейчас, и включил видеоролик посмотреть – про «атаку мертвецов», знаете?

Во многом то странное и даже смелое поведение мое перед незнакомым человеком в подъезде и было вызвано этим роликом, зарядившим меня соответствующим «героическим» настроением. Это очень воодушевляет и мотивирует на всяческие… подвиги.

Я пишу, а тринадцатилетний я встает изо стола – к нему ведь стучится Антон «с провинцией». А дальше вы уже знаете: мы выбегаем, каждый по разному; встречаемся в переулке и бредем на базу, у Сановых помощь искать; Сановых не бывает – вместо них лишь привычный мусор, стол, грязные исписанные стены да валявшиеся по всей площадке спички на пару с шелухой.

…Ну, и так далее, все описывать смысла нет. Антон обманул меня тогда – это ясно; но обман был все-таки ради приключения, а в этом ничего плохого нет. Повторюсь, и сам я в глубине души понимал, что мне лапшу на уши вешают, да не хотел сомнение прямо выражать. И как же так можно, коли уж начал играть в ложь, вдруг ее взять и оборвать? Неприлично даже.

Неприлично было и не разозлиться, когда ложь вскрылась, потому я с напускным раздражением сорвался на него и, обидевшись и дуясь, побрел домой. В след же шел мне Антон, извиняясь…

Кстати, я так и не понял до сих пор, что же это за человек-то был тогда в подъезде? И не от дяди Бориса… Он ведь имя мое знал – откуда узнал-то?! Загадка.

Особый случай

И вот я сидел ночью в лесу, перед костром и тихой рекой, под властью могучего впечатления…

Весь этот день можно было представить туманным полем, в далеком отдалении которого виднелись какие-то силуэты: они смутно блуждали меж высоких трав и пахли чем-то до боли знакомым; знакомым, но неразгаданным. Бывшие на границе реальности и вымысла, время от времени они перебегали эту черту, и сердцу было приятно.. приятно и горько от того, что нельзя было никак к ним приблизиться.

Таков был этот день. Но теперь силуэты сами ко мне приблизились; они разогнали туман и свет от костра осветил их лица. Горечь моя исчезла.

Я смотрел в реку и казалось мне, что вовсе это и не река; она захватывала собою все поле моего зрения, так что передо мной лежало уже море, мерцающее тысячами цветов, кричащее этим. Яркие, разные, будто собрал их кто-то властной рукой, цвета… Я глядел в них неотрывно.

Меня охватило безумное вдохновение; я писал и писал, и слова выскакивали из-под клавиатуры легко и свободно. Я записывал то, что понял за секунду, в мгновении; оно само лезло на свет и заставляло пальцы двигаться. Вдалеке от меня в том же бешенстве, сминая высокую траву, бежал Антон, и я знал что он бежит и в бешенстве. Он кричал и слова его разлетались по деревьям – я слышал их и не обращал внимания; я писал, писал, писал… Третья глава ровно, буква за буквой, вылезала из телефонного света в темь – не вся, но большая часть ее. Этот сказочный парк, этот лунный свет… – голова в бреду принимала все за чистую монету, и я ходил вместе с Келем, громадный замок высился перед взглядом, а из глубины парка долетали ко мне крики Антона, бежавшего где-то совсем недалеко, пока я не отрывал взгляд от яркого экрана.

Это было опасно; удивительно, что мы вообще живы остались: кричать и бегать ночью в лесу… Но что поделаешь: мы оба как-то и независимо друг от друга обезумели и ни о какой безопасности не думали.

И вот, когда я в исступлении строчил про Келя, очнувшегося в доме Эльзы в окружении каких-то людей, батарея моя резко разрядилась. Мы много фотографировались в лесу и снимали видео, потому зарядка и села.

Я заорал. Тут же поднялся и побежал бегом по направлению к городу. Все еще мало соображая о вещах, не касавшихся рассказа, я таки сумел вспомнить о заправке, в которой мог зарядиться. Надо было спешить.

Я бежал, а в моей голове дело уже подвигалось к финалу: к сцене, где главный герой в сумасшествии несется по городу и разваливается; к этой страшной сцене… Моя любимая часть.

И я бежал и бежал. Город должен был быть уже недалеко, хотя я ничего и не видел. Ухватившись за какой-то куст, я поднимался на бугорок: уже почти поднявшись, я отступился и скатился вниз.. и тут в голове, как гром, прогремела последняя фраза: «правду надо было давить».

В секунду я преодолел бугор и со всех ног помчался к заправке. «Надо записать, быстро!»

Скоро сквозь деревья стали мелькать какие-то огни, сильнее и сильнее; я обрадовался и припустил бег. Пересекши лес, я вижу, что вышел прямо перед заправкой. Забежал внутрь.

Обыкновенно тут останавливались проезжающие по большой дороге машины, и водители ходили перекусить в кафе при заправке. Я тоже зашел в кафе и сел около окошка. В помещении было несколько посетителей. Я поставил телефон зарядиться, и, отыскав в карманах брюк кое-какую мелочь, пошел заказывать себе чай. Когда я вернулся к столику, телефон уже включился и на экране показывало время: 22:04.

Я закончил писать ровно тогда, когда заведение закрывалось. Кроме меня уже не было посетителей. Женщина, стоявшая у кассы когда я зашел, принесла откуда-то ведро с водой и принялась тряпкой мыть пол. Я обошел ее и, наступая на вымытое место своей грязной обувью, вышел.

Пройдясь некоторое время по улицам, в которых не зажигали почему-то фонарей, и всматриваясь в окна домов, – представляя себе жизнь, которая могла меня там ждать, – я наткнулся на какой-то переулок, обнесенный с одной стороны кирпичной стеной, с другой же – железной сеткой. Я сел туда и, прислонившись к сетке, достал написанное и раз десять его перечел. Удивительно! Какая была здесь глубина, какая… Знали бы все эти люди! – эта женщина у кассы, и бывшие там посетители, и мужик, оравший: «Бавария! Бавария!», – знали бы все они, что я написал!.. Знать бы им всем и сил найти понять, хотя бы чуточку!..

Так думалось мне тогда. Я смутно ощущал рану на коленке, полученную от падения в лесу; подняв голову вверх, я долго смотрел на ночное небо, будучи совершенно довольным…

***

Так и написал я лучшую часть рассказа. Мне и теперь она кажется наиболее удачной.

Я поднялся скоро и поковылял домой – не в лес же теперь возвращаться было. Думал и Антон вслед за мной ушел скорее всего: один в лесу он не остался бы ночевать, верно? Но, как оказалось, не верно.

Говорит, когда увидел меня бегущего, подумал что и я за ним повторяю, тоже в таком сумасшествии… Но потом я не вернулся. А он все-таки остался.