Таблетка для Нобеля

– Завтра у вас еще ужин. – задумчиво напомнил маленький человечек, размышляя о чем-то ином, отсутствующий взгляд, казалось, уставился в себя.

– Где каждый из этих же будет жаждать задушить меня, или разбив о стену бокал чиркнуть по яремной вене. – согласился я, залпом осушив стакан, отправил его на полку к бутылкам, – Помнишь случай, лет десять назад, когда группа молодых ученых со станции у солнца… как ее?.. Впрочем, не важно…

– «Кадуцей». – пробормотал Сэм, помрачневший взгляд спустился к небрежно расстёгнутым пуговицам моего одетого под фрак жилета.

– Ну да. – поморщив носом согласился я, – Сумели втихаря собрать установку. Их было то, семеро… или вовсе шесть. Невозможно! Такие таланты! И как потом выяснили – никакой утечки технологии не было. По сути, на бис открыли бессмертие. Однако. – ладони мои встретились хлопком точно между ними взорвалась петарда, – Гильотина!

Сэм вздрогнул, лицо побледнело, пухлые короткие губы слились в одну толстую черточку. Взгляд маленького человечка стеклянно устремился в темноту иллюминатора, словно отмеряя там сантиметры сходящего со стапелей тяжелого листа металла, мне вдруг почудилось вот-вот и заточенное наискось острие сверкнет во влажном блеске его глаз.

Обмякший за прожитые годы подбородок дрогнул, черточка губ на онемевшем лице зашевелилась, рождая сильно просевший, и все же узнаваемый голос.

– Насколько знаю, их главной целью все же было, не обретение бессмертия. – маленький человечек сделал шаг, его так и не тронутый ремер робко пристроился рядом с моим.

– Нет конечно. – согласился я, – Как вы уже сказали: «молодые меньше нас с вами задумываются о конце пути». В их возрасте мечтают о другом: они задумали злодейство хуже, сделать его доступным всем. – видя, как понемногу лицо Сэма оживает прежней унылостью, сам начал возвращаться к учительскому тону, – Наивно конечно. Но покушение на доктрины состоялось.

– Почему костлявая должна гнуть человека к земле? Делать из молодых старых, из сильных – немощных? – тихо проговорил Сэм, камешки глаз впились в меня слабой занозой, – Ведь это равносильно бездействию – равнодушно смотреть, как умирает человек. Пройти мимо – вот где преступление. Те дети не были такими. Они хотели спасти всех.

– Сээм… – досада в голосе и самому показалась фальшивой, я ощутил острое желание помирить неловкость еще одним стаканчиком, рука сама потянулась к полке, – Вы так говорите потому что по-настоящему человек ценит жизнь лишь во старости. И чем гуще он порастает мхом, тем ему слаще кажутся еще не отжитые дни. – мягкий лязг стекла на секунду украл внимание, – Сам не исключение. – понизил я голос, аккуратно подлил в стакан оптимизма, – Но я, вроде как, это осознаю. Полагаете, отчего мальчишки забыв о страхе, прыгают по крышам гаражей, а деревья для них удобней всего у верхушек? Теперь уже, наверное, и не вспомните? – мой мрачно притихший гость молчал, ненавязчиво дырявил взглядом из-под коротких черточек бровей. Крышка с оловянным скрипом провернулась на стекле, и я отвернулся от точивших меня глаз. Апеннинский сапожок в иллюминаторе уже сполз каблуком ниже видимости, – Именно они, с соломенными волосами и свежим ветром на лице совершают самые безрассудные в своей наивности поступки. А все от того, что еще пленочка перед глазами родильная не сошла. Не видят, не знают цену жизни, не вспоминают, что она одна. И этой ихней врожденной слепотой с большим аппетитом пользуются стариканы вроде нас: ставя сопливых под ружье, или уже вместо гаражных крыш предлагая поиграть на таких вот станциях как эта… – мой стакан начал выписывать овалы, а я в его движениях ловить размытую алкоголям память.

– «Кадуцей». – пробормотал Сэм.

– Она. – поставил глотком гречишной точку, – Как уже сказал в книге – все человечество не может быть вечно молодым и умным, даже его хоть сколько-то ощутимая часть. – стакан глухо ударил в стол, – Кожа должна обновляться, иначе на этом месте образуется мозоль. Чем больше новых глаз увидит мир, тем больше тот обретет возможностей, ведь пока ты молод – жить интересней. И именно поэтому, я уверен, никто и никогда не получит бессмертие более одного раза: азарт не тот. А кончина наша с вами будет во благо: мы освободим место другим, еще не столь жирно перечеркнутым мудростью лени и лжи.

– Тогда, в чем смысл? Проще запретить его совсем.

– А я и говорю – смысла нет, но по-другому боязнь людей к смерти не победить.

Мой гость заговорил не сразу.

– Возможно… – спокойно, точно размалывая слова на жерновах пробудился голос маленького человечка, слезящийся взгляд жег между лацканами моего фрака дыру, скользил куда-то дальше, сквозь белоснежный жакет, за тонкую переборку, отделившую нас от холода пустоты, туда где она становилась пугающе черной, – Но те дети, на станции, не заслужили смерти. А пленочка, о которой говорите, делала их бесконечно благородней всех тех, кто вскоре будут вам рукоплескать, не нужно их за это на угли. – его невидящий взгляд поднялся к моему лицу, – Причины, по которой насильникам и убийцам оставляют жизнь, а тех, чьи желания другим жизнь сохранить, ее же и лишают – вот, что тревожит меня господин Сергей. Доктрины меняются. И то, что зовем правдой сегодня – завтра, объявят заблуждением. Так уже было.

Я с любопытством разглядывал маленького человечка: грустный и робкий как школьник у доски. Ни одобрения, ни неприятия, ни злости или радости в словах – только пустота и безразличие, на дне которых скала давно сложившегося мнения, о которую разобьется любой из доводов. Странно, даже ненормально: «К чему весь этот разговор, вопросы, измышления – если за унылым блеском этих глаз давно все решено, иных суждений нет, и быть не может».

– Ну да – здесь, может, перегнул… Была б воля – оторвал руку тому, кто бессмертие открыл, еще до сотворенного им.

– И все же, одели этот фрак. – едва слышно проговорил гость.

Меня будто облили кипятком.

– Не от хорошей жизни Сэм. – сглотнул я тяжелый воздух, – Нобелевская премия нужна что б расплатиться по долгам. Бессмертие – придаток.

– Да, вы говорили. Но теперь, любой из тех, кто будет вам рукоплескать, скажем так, в силах написать что-то стоящее, как вы, например, и получить за это «таблетку», возможно даже не одну, писатели, в массе своей, народ не богатый.